Текст книги "Царь без царства"

Зено обняла себя за плечи. Время близилось к полудню, необычно жаркому даже по меркам Царства, но посланницу била дрожь: оттого ли, что она так и не спала, или от недобрых предчувствий. Ночь оказалась богатой на пророчества: сперва сулящий беспорядки посол, а затем и жрец.

Запретив себе вспоминать залитое кровью лицо, Зено подошла к окну.

Она прожила в столице всего год, под горячим солнцем, обжигающим шумные городские улицы, но успела влюбиться и в позолоченные купола, и в сады, и в цветастые мозаичные мостовые. Воздух здесь был другим, небо – непривычно глубокого синего оттенка, а по ночам казалось, что Царству светит вдвое больше звезд, чем ее родине. Она полюбила смуглых темноглазых людей, таких вспыльчивых, вдумчивых и таких высокомерных.

На картах город зовется «Анха́р», но только чужаки называют их Царство анхарским. Для своих жителей Царство всегда одно, а иначе не может и быть. Они говорят «столица», но никогда не называют ее по имени – ведь в мире только одна столица, какая уж тут путаница? Все это Зено знала и прощала анха́ри спесь: в конце концов, Нагаду тоже основали они, когда Маха́ф Советник решил, что из горсти рыбачьих деревень получится торговая гавань.

Они запрещали чародеям владеть землей, их женщинам оставалось лишь мечтать о ее положении… Иногда Зено спрашивала себя, что она нашла в душной, заносчивой и безжалостной, как здешнее солнце, земле. И каждый раз отвечала: помпезные храмы – как горы в дрожащем от зноя мареве. И блестящая на солнце сеть каналов. И аромат гранатовых садов за городом.

Посол выкроил для нее время, когда солнце почти взобралось в зенит.

– Как верховный жрец? – вежливо спросила Зено, стоило ему переступить порог.

Ксад ответил не сразу. Она догадалась, что посол еще не ложился, и засуетилась, подставив кресло, налив чашу холодной фруктовой воды.

– Не знаю… – выдавил он. – Плохо.

– Что с ним? Послать за целителем из Круга?

Ксад поморщился, как если бы она сказала глупость.

– Мелино́й здоров, как вол! – Зено не поняла, зависть это или возмущение. – Пожилой, потрепанный, но вол… Нет, он прокусил язык, расшиб себе лоб и не полностью оправился от приступа. Но в остальном он здоров. Еще меня переживет, – посол нашел в себе силы усмехнуться.

– Тогда что с ним?

Ксад сделал пару жадных глотков. Посланница терпеливо смотрела, как ходит под морщинистой кожей кадык.

– Он говорит, что это первое предсказание в его жизни. Настоящее. – Ксад отставил чашу и поднял брови. – Это меня пугает, я не знаю, что думать. Дать ему время, чтобы пришел в себя? Искать замену?

– Конечно, вы не думаете, что это было предсказание, – Зено налила фруктовой воды и себе. Опустилась на пуф напротив.

– Брось. Ночь Темераса… это старая, освященная веками, но просто церемония. Я знаю Мелиноя много лет, это не тот человек.

– Главное, чтобы прихожане не догадывались, – посланница улыбнулась сомкнутыми губами.

– Зено, я тебя умоляю! – Ксад отмахнулся. – Дело не в вере. По-твоему, бог – это что-то вроде князя? Свод законов и жрецы-глашатаи?

Она понимала, что посол пришел не за этим, что она испытывает его терпение, но все же спросила:

– Тогда что же?

– Ну, знаешь, я не жрец! Но Мелиной хороший священник, он знает, что грош цена владыке, который требует. Истинный бог не кричит на каждой площади. Он… безмолвно наблюдает, но не понукает. Да он и вовсе… не знаю, должен пребывать вне времени, вне…

– На Изнанке, – подсказала Зено. – В утробе небес.

– Я вижу, к чему ты клонишь! – вконец разозлился посол. – Мы тут занимаемся не богословскими спорами. Если бы мое дело не касалось Темераса… Ох, владыки, как же не ко времени!

Ксад провел дрожащей рукой по лицу, словно пытаясь стереть отпечаток, который оставили на нем заботы. Зено стало почти жаль старого аристократа: уж слишком долго и слишком многое тот нес на своих плечах. И все же почти. Посол был добр к помощнице, но она чересчур много знала, чтобы считать его просто ворчливым безобидным стариком.

– Вот что, милая, – резко сменил тему Ксад, – как ты относишься к магам? Ты понимаешь: ходят разные толки…

Что ж, кто-то все равно спросил бы. Посол и так целый год сдерживался. Зено вздохнула, собираясь с мыслями.

– На самом деле все просто. Мой отец маг, вы знаете, он заседает в Светлом собрании. Он очень… даже слишком рассчитывал на сына, но родились Лао́да и Нела́рос, а потом я, – Зено поднесла к губам чашу, но так и не отпила. – Мои сестры хотя бы чародейки, а я… младшая вышла ни так ни сяк.

Она усмехнулась. Помолчала.

– Нет, меня любили. Но относились, как… как в семье книжника относятся к дурачку?

– Я понимаю, – кивнул посол.

Зено бросила на него взгляд поверх края чаши. Понимает? Он тоже из отцов города, и тоже уродился без Дара. Впрочем, какая разница!

– Потом был мужчина, мой муж. Вот кого владыки одарили, он мог далеко пойти. В его-то возрасте уже прочили место в Светлом собрании, – Зено вспомнила его руки и то, как по утрам кололась щетина, когда он целовал ей шею, плечи… быть может, не стоило рассказывать послу, чужому, в общем, человеку, но она все же закончила: – Ему я была нужна как источник силы. Я родилась без Дара, но сила… я унаследовала…

– Я понимаю, – мягко повторил посол.

– В те дни я бы сказала, что Дар калечит душу, – заключила она. – Не то чтобы я… нет, я не считаю… так же, как относились ко мне в семье. Но Дар меняет человека. Они все одержимы силой. Одержимы тем, что отличаются от простых смертных. Я уехала в Царство потому, что здесь все по-другому. И родичи вздохнули с облегчением: посольство – хорошее место для женщины из семьи отцов города.

– А ты хороша для этого места, – кивнул Ксад. – Но это все ты сказала тогда. А сейчас?

Зено отставила чашу, которую все еще вертела в руках.

– Я лучше узнала Царство. Я многое не понимаю, меня возмущает, как анхари относятся к женщинам, как держат чародеев на поводке… Но я-то знаю, что маги не агнцы. Наверное, многое заслужили сами.

– Раньше было еще хуже, – заметил Ксад. – Их держали в обителях, как в тюрьмах.

– Знаю. Я все это знаю, но… мне полюбилась эта земля.

– Это хорошо, – посол довольно откинулся в кресле и обхватил пальцами подлокотники. – Хорошо, что избавилась от предубеждений. И еще лучше, что не разочаровалась в Царстве. Скоро ты узнаешь его поближе.

– Что вы задумали?

– О, очень простую хитрость. Слишком простую для такого старика, как я, – посол притворно покачал головой, но Зено видела, что он собой доволен. – Сила Высокого города, милая, это не только торговля, флот и наши маги. Есть нечто неуловимое, влияние. То, что о нас думают. К сожалению, в Царстве… скажу просто: мы слишком долго воевали.

– И помогали кораблями, когда на Анхар наседали с моря! – возмутилась Зено. – Мы возвели на трон не одного царя…

– Соперничали за торговые пути, – перебив, продолжил за нее посол. – Строили крепости на их берегах. Да и наше участие в дрязгах… Нет, Зено, у нас долгая история, но и сложная тоже. Вчера мы слышали, как веселится столица, когда в квартале иноземцев праздник.

Ей было нечего возразить, оставалось скромно потупиться.

– И вот я решил, что пора с этим покончить, – заключил посол. – Если на то будет воля Темераса, простые люди лучше нас узнают, когда мы начнем строить храмы. Собственно, строительство трех уже идет.

– Поэтому вчерашнее происшествие…

– Не ко времени, – кивнул Ксад. – Мелиной наш старший жрец в Царстве, но одно дело наставлять скромную паству в квартале иноземцев, и другое – когда откроются три, четыре, полдюжины святилищ. Не знаю, потянет ли он.

– При чем здесь маги? – вспомнила Зено.

Тонкие губы посла вдруг растянулись в улыбке – редко такое увидишь на вечно недовольном лице.

– Ты хмуришься, когда думаешь, – отметил Ксад. – Но мне это нравится. Пелий и Эвном не привыкли думать, у одного глаза наливаются кровью, другой выпячивает челюсть. Жаль будет тебя отсылать.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Посол вытянул ноги и хихикнул, но все же снизошел:

– Из всех Небесных владык величайший – Темерас, Господин Сил и Властелин Чар. И если отчаявшийся чародей… если многие из них узнают, что можно прийти в храмы покровителя магии, то разве мы откажем им в укрытии? Разумеется, тайно: к чему нам перепалки с властями? Для остальных… пусть храмы помогают узнать Высокий город, это уже немало.

– Вы думаете, нам позволят? Просто так, на пустом месте возвести храмы Темераса?

– О, речь о крупных городах, где уже достаточно наших земляков. Не на пустом. И уже позволили! Я обо всем позаботился, Зено. Кое-что уступил Золотому двору, но по нынешним временам советники согласятся на все, что сулит золото.

Зено молчала, осмысливая услышанное. Посол не торопил ее, лениво потягивая фруктовую воду.

– И все же вы боитесь беспорядков. Хотя заключаете сделки с советниками, – произнесла она.

– Именно потому, что заключаю, – серьезно ответил Ксад. – Зено, ты торговый представитель! Если они смогут не возвращать займ, если возвращать будет некому… ты должна это понимать!

– И что будет с храмами?

– Поглядим. Потому-то я и начал, не дожидаясь разрешений. А там мы поглядим… Быть может, они еще не обернутся против нас. Быть может, им потребуется не только золото, но и мечи.

Зено резко встала. Слушать, как он прочит погромы, было невыносимо. А если даже волнения не коснутся квартала иноземцев… она бросила взгляд в окно, где полуденное солнце отражалось от плоских крыш. Под стенами посольства, на крохотной торговой площади, толкались и кричали люди, лавочники предлагали лепешки, фрукты, дорогое стекло и заморский шелк.

– Вы так говорите, будто это решенное дело!

– Милая, боюсь, это и есть решенное дело, – мягко заметил посол. – Ты приехала год назад, а я прожил здесь слишком долго. Ты видишь, я даже ругаюсь, как анхари, – он вздохнул. – Мир меняется, Зено, нельзя вечно жить, как жили предки… Цари-чародеи это понимали. Правители из них вышли, как из меня шлюха, но это они понимали. При них в Царстве возникла ложа торговцев, маги появились при дворе, а с ними их безумные изобретения. Черный Азас не понимал ничего, он наводнил двор жрецами и вернул власть вельможам, чье единственное достояние – родословная. Но он был завоевателем, а сильному царю многое прощают. Но только не его преемникам!

Ксад сел на любимого коня, теперь с ним совладал бы разве что ученый книжник. Зено просто вполуха слушала, скользя взглядом по горизонту.

– Так всегда бывает, когда умирает царь, который правил долго, – продолжал посол. – Чем дольше правишь, тем меньше сильных умов, пока при дворе не останутся одни лизоблюды. Думай Азас о Царстве, давно бы назначил сына соправителем, а вместе с ним верного человека. Но Азас любил только себя, родного. Он вычистил всех, Зено. Всех, кроме лизоблюдов. Которые теперь хватаются за старое, пытаются сохранить все, как было. И чем сильней пытаются, тем быстрее все разваливается. Вот только Азасу все прощали, а этим не простят. Нет, Зено, – посол покачал головой. – Все это глупости, после Азаса Царство обнищало. Казна пуста, юный царь бессилен, часть войск уже распускают: советники боятся бунта. Круг и двор перетягивают канат, как делали веками, но на сей раз рухнут все: и Царь Царей, и Верховный маг, и советники. Поэтому нужно, чтобы ты покинула столицу хотя бы на время.

– Что, все начнется так скоро?

– Я не знаю, Зено. Пока ты уезжаешь на пару лун, а там посмотрим. Может, я решу, что в городе уже не пахнет кровью.

В столице пахло пекущимся хлебом и подгнившими фруктами. Несколько ударов сердца Зено молчала.

– Что от меня требуется? – спросила она.

– Следить, как тратят наше золото. Святилища уже строят… вернее, перестраивают, как здешний храм переделали из доходного дома. Утварь, послушники – всем этим займутся, я нашел одного жреца в Табре. Твоя задача – не сводить с него глаз и следить за каждой монетой. Ты знаешь, какие мошенники эти жрецы: была горошина, раз-раз – и под наперстком пусто.

Посол хохотнул, довольный шуткой. Потом допил фруктовую воду и со стуком поставил чашу на столик.

– Ну, что скажешь? – спросил Ксад.

Как будто она могла сказать хоть слово против.

6

Джамайя, лекарский квартал, 11-е месяца Пауни, вечер

Стражников Джен увидел еще на подходе к дому. В другое время он бы их не заметил, но теперь вздрагивал, завидев серые туники людей хлыста.

Их было двое, они стояли к нему спиной, в дверях лавки старого Ада́да, а потому не могли видеть парня. Юноша вознес хвалу богам за то, что старик глух и не вылезает из-за прилавка, страже пришлось заглянуть в душную и полутемную клетушку. Не дожидаясь, пока они обернутся, Джен замешкался, точно забыл о чем-то, а потом нахмурился и быстрым шагом пошел обратно.

Он перевел дыхание, лишь когда завернул за угол.

Быстро же они! Джен никогда не думал, что безымянного парня из бедноты так просто отыскать. Впрочем… не каждый день простолюдин поднимает руку на богатея.

Только сейчас он по-настоящему понял ужас своего положения. Он, сын простого лекаря, который отродясь не держал в руках ничего тяжелее мясного ножа… недостаточно богатый для пьяных приключений, и недостаточно бедный, чтобы воровать на базарах, – он стал преступником. Хуже даже. Гораздо хуже. Он ранил достойного.

Звуки и краски города вдруг стали резче и пронзительней. Голос коробейника резал слух, солнце, отражаясь от побеленных стен, слепило глаза. Едва не угодив под копыта лошади, юноша добрел до ближайшего дома и привалился спиной к стене.

Вчера все было как в тумане. Холеное лицо, полные, искривленные в усмешке губы. Что он говорил? Джен не помнил. По правде сказать, будь у него еще одна возможность, прямо сейчас, юноша бы довершил начатое. Только вот дрожь в коленях не унималась. И сердце колотилось часто, точно норовя пробить грудную клетку.

Джен никогда не считал себя смельчаком. А если бы и считал… записной храбрец из тех, что хвалятся подвигами за чашей кислого вина, и тот бы лишний раз подумал, натрави на него всю городскую стражу. Что бы этот храбрец делал на его месте? Скрылся в трущобах? В притонах, где тошно от запаха черного дурмана?

«Записной храбрец слишком умен, чтобы бросаться с ножом на вельможу», – напомнил себе Джен.

Мысли понемногу приходили в порядок. Отлепившись от стены, он побрел вдоль улицы и свернул в просвет меж глиняными заборами. Не обращая внимания на мусор и хрустящие под сандалиями черепки, юноша двинулся в сторону реки.

Джен знал этот лабиринт с мальчишеских лет, когда вместе с ребятней играл в пыли джамайских улиц. Помнится, тогда заборы казались стенами столицы, а каждый из них воображал себя Азасом. Боги-боги, как же давно это было! Оставалось молиться, чтобы за минувшие годы никто не расширил свой дом, чтобы сточные канавы пролегали по-прежнему, а заборы стояли там же, где и десять лет назад.

Не то боги услышали его, не то у живших здесь не хватало денег на перестройку, но проулки и впрямь вывели его к реке, а затем к забору, через который свесились чахлые ветви карагача. Так и есть: трещина пересекала стену сверху донизу. А карагач… кажется, его посадил еще дед Джена.

Юноша опустился на корточки и прислушался. Он слушал долго, пытаясь унять колотящееся сердце, но в доме было тихо. Кабы не лай собак и не далекий, доносившийся с Рыбного базара гомон, он бы сказал наверняка, а так он просто ничего не слышал.

Отдышавшись, парень поднялся и собрался прыгнуть, уцепиться за край забора пальцами, когда услышал голос. Слов он не разобрал, но хватило и интонаций. Джен остановился на полувздохе и попятился.

Значит, нашли.

В доме осталась рыбная похлебка, а желудок напомнил, что в последний раз он ел вчера, еще до полудня. Там лежал отец. Там же, в коричневой шкатулке, хранились два серебряных кедета: их берегли для погребального костра. Юноша коснулся кошелька на шее. Денег оказалось так мало, что он нащупал их через два слоя ткани. Четыре неровные монеты. Все медяки. И серебряк в кармане – все, что осталось от Сахры.

«Упрочившийся в свете, живущий вечно, Первый-в-Круге Аасим ас-Джаркал».

Джен свернул пару раз, пока не остановился. После блужданий по задворкам он покрылся пылью. Когда вытер со лба пот, на ладони остался серый след. Несколько вздохов юноша разглядывал его, не понимая, что видит.

Потом вдруг в голову стала лезть всякая чепуха. Он вспомнил, как отец водил их с Сахрой на базар, но по рассеянности потерял в толпе, и они целый день слонялись по городу и вымазались в пыли похлеще нынешнего. Еще он вспомнил, как перелезал через забор с карагачом года три назад, когда спешил к дочери пекаря из Мучного квартала. Сахра тогда скатала пару циновок и сунула под покрывало, как будто он спокойно спит. А Джен тем временем брел этими же задворками, но в кромешной тьме и ругаясь на каждом шагу.

Куда же ему идти теперь?

Юноша не знал. Другой, быть может, подался бы в трущобы, но Джен понимал, что не выживет там. Да, Глиняный город укрывает своих, бывает даже, что укрывает чужаков, но не за четыре медяка. Куда еще? Гавань? Храмовый круг? Частым гостем в храмах Джен не был, но подозревал, что и жрецы не станут его прятать, несмотря на право священного убежища.

Оставался один выход – уйти из города. Парень даже в мыслях не допускал, что покинет Джамайю надолго. Все, что ему нужно, – пересидеть в лесах, дождаться, пока кутерьма уляжется. Это лучше, чем стоять в проулке и вслушиваться в каждый шорох!

Он не торопился. Джен выбрал самые глухие подворотни и полпути прошел, не встретив ни одной живой души. Перед тем как выйти на улицу, он наскоро отряхнулся и, как в реку, с головой нырнул в людской поток.

Песьи ворота забыли дни, когда через них тысяча за тысячей уходили на восток царские воины. Отец рассказывал, что здесь возвышался храм Шеххана, Шакала Пустыни и Желтого бога и в годы войн его ступени были красны от крови жертвенных быков. Верилось с трудом. В последний раз войска проходили Джамайю лет двадцать назад, да и то спешили дальше, не задерживались. Квадратные башни обветшали, а от Дома Шакала не осталось даже фундамента. Только песьи головы над воротами так же безразлично взирали на снующих людей.

Завидев собачьи морды, Джен остановился. Толстуха, от которой разило розовой водой, толкнула юношу и рыкнула: «Смотри, куда прешь!» – но не остановилась, чтобы взглянуть. Джен не двинулся с места, позволив уличной толпе обтекать его. Он вдруг понял: меньше всего ему нужно соваться к воротам.

Потребовалась вся ловкость, чтобы, лавируя в толпе, перемахнуть через сточную канаву. Скрывшись в очередном закоулке, бросая опасливые взгляды на закрытые ставни, юноша забрался сперва на рассохшийся сарай, а оттуда уже на крышу склада. Стараясь поменьше шуметь, он подполз к краю и заглянул вниз.

На первый взгляд на въезде в город ничего не изменилось. Оббитые медью створки были распахнуты, и вереница телег вытянулась по ту сторону ворот, как и всегда. Только вместо пары стражников, собирающих въездную пошлину, Джен насчитал целый взвод. Один из них, с конским хвостом на шлеме, держал в руках лист дешевой тростниковой бумаги. Стражник стоял боком и далеко, но юноша сразу догадался, что там изображен его портрет.

Джен выругался.

Это конец. Даже если б он хотел, и то не затерялся бы в городе. Если портрет есть – пусть неточный, пусть непохожий на него, что мешает купеческим старейшинам вывесить такой же на базарах? Пройдет пара дней, и каждый лавочник будет искать долговязого парня с темными кудрями. Притом его-то они и не поймают: так, загребут среди сотен прочих.

Юноша опустил голову, прижался лбом к шершавой известке. Можно скрипеть зубами, до боли в костяшках сжимать кулаки, но толку не будет.

Другие ворота? Джен мог отправиться в другой конец города, но знал, что и там увидит то же самое. Конечно, пару дней он продержится, сумеет воровать еду у уличных торговцев.

«Сумею ли?» – мелькнула шальная мысль.

Юноша невесело усмехнулся и полез обратно.

«Наверное, я мертв, – подумал Джен, поудобнее устраиваясь на жестких досках. – Живой человек не может быть так голоден».

Он бросил взгляд на звезды, определяя время, но понял, что проще дождаться храмового звона. Лунный свет вычертил силуэты Светлого города на фоне ночного неба. Как призрачные дворцы царства теней.

Вечер он потратил на блуждания по гавани. Казалось бы, та протянулась на добрую четверть схе́на, уж где-нибудь должна найтись лазейка. Но Джен не только не нашел ее, он едва успел скрыться, пока его не приметили. Все причалы были усыпаны людьми хлыста. Покусись он на Царя Царей – и то его ловили бы не так ретиво.

«Интересно, какую награду за меня назначили?» – подумал Джен. Судя по всему, немалую. Это успокаивало: получается, Зеваху еще хуже. Эту мысль парень твердил, как молитву, она согревала окоченевшее от неподвижного сидения тело.

Наконец, над городом поплыл гулкий и протяжный голос гонга. Первый удар, совсем близко – и тут же из разных концов Джамайи ему вторили глухие и звонкие, высокие и низкие голоса гонгов других храмов и святилищ. Четвертый ночной звон. Время, когда луна опускается совсем низко, и поверхность реки перестает выблескивать серебряными брызгами. Джен ощутил мимолетную гордость за то, что подумал об этом.

Последний удар стих, смолкло эхо, а он все сидел, не шелохнувшись. Та сила, что заставила его обойти гавань, ушла. Парень вспомнил отца, каким оставил его прошлой ночью. А ведь он собирался вернуться и позаботиться о последнем костре! «Никому не станет лучше, если люди хлыста меня поймают, – сказал себе Джен. – Никому». Образ старика возникал перед внутренним взором. «Я вернусь. Я обязательно вернусь! Ведь они же… они все равно не дадут мне предать тело огню!»

Джен обругал себя последними словами, но так и не сдвинулся с места. Он запомнил расположение каждого стражника, каждого разожженного костра, но теперь, когда пришло время действовать, не мог заставить себя выползти из-за вывешенных на просушку сетей.

«Болван!» – сказал себе юноша, и в этот миг над гаванью прозвучала трель рожка. Стражники зашевелились, вдалеке раздался стук копыт по брусчатке. Нашли, успел подумать Джен. «Просто смена караула. Боги, я схожу с ума!»

Парень пополз к воде, припав животом к грязным доскам. Свет ближайшего костра почти доставал до него. Джену казалось, что он кожей чувствует красноватые отблески, прыгающие по причалу.

– Как вы тут?

– …проторчали целый день.

– Да нет его здесь…

– Старикан помешался, вот что!

Краем уха Джен слышал разговоры, но запретил себе вслушиваться. Остались царапающие руки доски, игра теней и десять – нет, уже девять – локтей до края.

Восемь. Шесть.

– Проверить здесь все!

Джен дополз до края. Он чувствовал себя мышью, которую посадили на освещенный стол, и она мечется туда-сюда, не зная, куда ей скрыться. По бокам сидят люди, они гогочут и кричат громовыми голосами, и в какую сторону не бросишься – везде опасность.

Прижавшись к настилу животом, он спустил в воду сперва одну ногу – проклятье, до чего холодная! – а затем другую. Стоило разжать пальцы, тело погрузилось в воду с плеском. Забравшись под выступающий настил, юноша прижался к сваям, прислушиваясь к скрипу над головой.

Он держался так несколько минут, но не понял, закончили ли проверять участок. Звук шагов все не смолкал: то совсем неподалеку, то в отдалении – они ходили и ходили. Даже здесь, под настилом, вдруг стало светлее – наверное, в ближайший костер подбросили дров.

Только теперь парень осознал, что все его планы на том заканчивались. Он не знал, куда податься дальше. На восток, мимо гладких каменных пирсов и крутобоких галер, где нечему защитить его от света? Или на запад, под прикрытием настила? Но он скоро закончится, а дальше будет мост и подступившие к воде пузатые башни Речной стены.

«Идиот! – выбранил себя Джен. – Река течет с востока. Как будто у тебя хватит сил плыть вверх по течению!»

Перебирая под водой ногами, юноша медленно двинулся на запад. Он плыл около половины звона: поминутно останавливаясь, пережидая проходящих над ним солдат. В такие мгновения он прижимался лбом к заплесневелым сваям, борясь с дурнотой: вода здесь была мутная, грязная и с маслянистой пленкой на поверхности.

Наконец, настил кончился. Юноша попробовал поднырнуть под рыболовной лоханкой, но едва смог выбраться на воздух, и около минуты вслушивался в окружавшую его тишину. Дальше пришлось забрать к берегу, а затем держаться за склизкий фундамент укреплений.

С каждым движением силы покидали его, а на смену приходили холод и онемение.

Сперва он проплыл мост, затем Речная стена отступила от воды, и между ней и берегом втиснулись кособокие сараи, окунув подгнившие сваи в воду. Там, за ними, поднимались башни, и теперь, когда рассвет залил все сероватым светом, его наверняка заметят на фоне реки. Джену стало все равно. Теперь он плыл совсем близко к берегу, иначе его унесло бы течение. Несколько раз он останавливался и отдыхал, держась рукой за спускавшиеся в воду опоры, но плыть дальше становилось все труднее.

«Если я остановлюсь еще раз, то уже не пошевелюсь», – сказал себе Джен. Мысль эта, впрочем, была довольно вялой.

До внешних стен осталось всего ничего, когда он услышал шум, а затем хриплый голос.

– Эй ты! Да, ты-ты, крыса водяная, – незнакомец рассмеялся. – Вылезай, кому говорю!

Стражник стоял на краю глинистого берега, в двух локтях над Дженом. В предрассветных сумерках он на человека-то не походил – скорее, призрак. Фигура, сплетенная из дымки, влаги и полутьмы. Из последних сил Джен попробовал отплыть прочь, но призрак встал на колени на краю причала, протянул руку и за шиворот, как щенка, вытащил его на берег.

Юноша покатился по земле, ударился о дощатую стену забора и, царапая пятками по земле, отполз прочь.

– Куда?!

Стражник положил ладонь на рукоять меча. Только теперь Джен как следует его рассмотрел. Мощное полное тело, седые усы, свесившиеся почти до ключиц.

Парень провел рукой по лицу, стирая воду и размазывая по щекам грязь.

– Чего ты х-х… – голос не слушался, слова насилу проталкивались через глотку, – …х-хочешь?

– Я? – Джену показалось, стражник вновь рассмеется, но тот остался серьезен. – Я-то ничего не хочу. Это ты чего-то хочешь, парень.

Он же старик, вдруг понял юноша. Крепкий и полный, но старик: вон старческие пятна на руках. Не брей он голову, волосы солдата были бы седые.

– Ну-ну! Ты что, напасть собираешься? – Стражник не удержался от улыбки, когда увидел в руке парня обломок доски.

– А что, если… если я так и сдел-лаю? – стуча зубами от холода, выговорил Джен.

– С сыном хлыста ты так же разговаривал? – спросил старик. – Он хоть понял, что ты сказал?

Джен плохо слышал. В голове гудело, а перед глазами плясали цветные брызги, так что он почти ничего не видел. Покрепче сжав кулаки, юноша из последних сил метнулся на голос, уже не видя противника.

А потом над ним сомкнулась темнота.

Интерлюдия

Деревня Ямха́д в пяти днях к югу от Джамайи, 19-е месяца Пауни

– Там никого нет, – Остряк Гирх пожал плечами. Не то от вина, не то от жары, но старый шрам у него на подбородке налился красным.

– Может быть. Это даже разумно, – Ка́ллах поводил пальцем по сети зарубок и отметин, что покрыли грубый стол. Он пояснил: – Живи там кто, как бы колдуны прятались? Нет, говорю тебе, дом должен пустовать. Потому-то колдуны там и засели.

– Ты не понял. Там вообще никого нет. И колдунов тоже.

Гирх был уверен в том, что говорил, а он не из тех, кого просто обвести вокруг пальца. Двадцать лет на службе хлысту – это не гнутый медяк, чутью помощника Каллах верил. И все же покачал головой.

– Не говори «вообще» о колдунах. Я не знаю, что они могут. И ты не знаешь.

Они сидели не то чтобы в самом темном углу, но между стражниками и другими посетителями харчевни стояла медная жаровня, воздух над ней дрожал от жара. Если повезет, местные только и вспомнят: да, были двое, но никто не скажет, как выглядели. Неприметность – важная часть дела, хлыст выбрал их, потому что задание должно остаться в тайне. Впрочем, сегодня умение быть незаметным не пригодится. Трое бородатых торговцев рассказывали о ярмарке в ближайшем городе, стоял шум, и взгляды в харчевне устремились к ним. Хозяин сидел в сторонке на широком помосте, время от времени он посматривал на посетителей из-под полуприкрытых век.

– Может, ты и прав, – вздохнул Каллах. – Но нам отчитываться перед хлыстом. Нужно пойти и все там осмотреть. А вдруг они там были? Вдруг ночевали по пути?

– Если были, мы продолжим поиски, – мрачно закончил Гирх.

– Старикан хочет выследить сына.

– Не знаю… Паскудное дело.

– Думаешь, мне нравится? Паскудней всего самому хлысту.

По полу рядом с ногой Каллаха пробежала ящерка. Стражник скривился и бросил напарнику:

– Ладно. Допивай свое пойло и давай за мной. Пойдем ночью.

Никому не было дела до него, когда Каллах оставил общий зал и поднялся в снятую ими комнатушку. Лишь хозяин харчевни беспокоил стражника: если они отыщут сына хлыста, то шума не избежать, и трактирщик как пить дать распустит язык. Загородный дом – вот что должно их волновать. Если хлыст прав, его сын и остальные колдуны бежали из Джамайи и засели здесь, в пустующем летнем доме одного из родителей. Это стражникам и предстояло выяснить.

Каллах распахнул ставни, вглядываясь в темноту. Было тихо, но заросли под окном полнились песнями сверчков. Крестьяне, еще пару звонов назад сидевшие под стрехами домов, теперь разошлись, в темноте перемигивались угли открытых очагов, но в такой час не готовит ни одна хозяйка. Это сельская земля, деревенские встают затемно и ложатся с закатом. Ничто не мешало им выступить даже прямо сейчас.

И все же они дождались полуночи.

Выбраться из окна, перелезть на дерево и спуститься вниз – раз плюнуть для опытных мастеров. Таких, как они. Ночная птаха испуганно вспорхнула, захлопала крыльями, когда Гирх спрыгнул наземь за напарником. Вскоре они размеренно трусили к своей цели.

– Сперва смотрим снаружи, – напомнил Каллах. – Сунемся внутрь, если все чисто. Как увидим что колдовское – тут же уходим! Мы выслеживаем Зеваха, а не охотимся за ним.

Гирх не стал сбивать дыхание ответом. Как водится в казармах, его прозвали Остряком за привычку угрюмо молчать.

Распорядитель ложи торговцев держал дом в деревне, уже три поколения принадлежавшей его родне. Это было крупное селение, куда больше того, в котором остановились стражники, и, пожалуй, здесь бы они не бросались в глаза. Но Каллах решил не рисковать. Кто знает этих колдунов? Деревня погрузилась во тьму, разве что тускло светились окна в приземистом обмазанном глиной доме. Постоялый двор, догадался стражник. Знаком он приказал напарнику следовать за ним и нырнул в проход позади мастерской. Они бесшумно шли задними дворами, по широкой дуге огибая базарную площадь.