Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

Глава шестая

Это ощущение стало доминировать надо всем остальным, над привычным смыслом. Когда на следующий день ко мне пришел Боб, я ни о чем не мог ему сказать, а просто расплакался – это было уже слишком. Дня через два мы с Александрой зашли к Бобу с Людмилой, и потом все вместе пошли в гости к Кате Заленской, которая приехала из Америки навестить свою маму (незадолго до этого Катя вышла замуж за американца и уехала). Было чрезвычайно любопытно послушать ее рассказы. Как обычно, мы немного выпили и покурили. Но каким-то образом мной опять овладело состояние тревоги, что постепенно передалось другим и несколько выбило всех из колеи. Что-то произошло между нами с Бобом – это не было ссорой, поскольку не было повода для конфликта, просто произошло короткое замыкание. Мы оба почувствовали, что между нами разверзлась пропасть. Это было так явно, что нам обоим стало страшно. Мы не поняли, что произошло, но все быстро собрались и пошли домой.

Через несколько дней ко мне неожиданно зашел незнакомый молодой человек, который представился Славой Егоровым и отрекомендовался другом Вани Воропаева. Он сообщил мне, что Ваню арестовали прямо при выходе из «Сайгона», у него что-то было, и, судя по всему, он не скоро выйдет на свободу. Я посочувствовал, но, поскольку мы с Ваней не были близкими друзьями, сие известие не особенно меня расстроило. Мы попили чаю, и мой новый знакомый спросил, не заинтересует ли меня работа в дискотеке сельского клуба в Васкелово. Я нигде не работал, но особенно активно работу не искал и тем более не планировал зимой работать за городом. На том мы и распрощались.

Примерно недели через две я сидел дома и играл на виолончели (что бывало крайне редко) и собирался на домашний концерт. В это время раздался звонок – я продолжал играть, рассчитывая, что кто-нибудь из родственников откроет дверь. Вдруг в мою комнату ворвалось несколько человек с пистолетами и потребовали отдать какие-то картины. Я, не чувствуя за собой никакой вины, наорал на них и заявил, что знать ничего не знаю. Однако они предложили мне одеться и поехать с ними на Литейный. Я ничего не понимал, но через полчаса снова оказался в заведении, уже ранее знакомом. Следователь пытался колоть меня уже знакомым мне способом, чтобы я признался и рассказал, где картины. Когда он удостоверился в том, что случилась какая-то ошибка и я действительно ничего не знаю, он сам мне все объяснил. Оказалось, что Дюша, работая в выставочном зале жилконторы, раздал какие-то картины дружкам, а художник Иванов заявил о пропаже произведений искусства и оценил их в кругленькую сумму. Я первый раз об этом слышал и надеялся, что меня скоро отпустят, однако следователь обиделся на меня за то, что я на них накричал, когда они за мной приехали. Узнав, что я нигде не работаю, он страшно обрадовался и заявил, что ему в принципе все равно, за что меня посадят, и был готов припаять мне статью за тунеядство. Пожурив немного таким образом, он меня все-таки отпустил, настоятельно порекомендовав в течение трех дней устроиться на работу. Файнштейна арестовали этой же ночью, устроив засаду в коммунальной квартире. Соседи были счастливы и надеялись, что наконец-то его посадят, и охотно давали на него показания. Однако его тоже отпустили, а Тит сам пошел с повинной: они с Ильченко притащили в отделение монументальное произведение на оргалите под названием «Два борца», которое художник Иванов оценил в 2000 рублей. Слава богу, все обошлось и нас больше не трогали. Но я не стал искушать судьбу, позвонил Славе Егорову и через два дня уже работал техником по свету дискотеки васкеловского Дома культуры.

По субботам мы со Славой встречались на вокзале и к пяти часам ехали в Васкелово. Там, в неотапливаемом зале, он вытаскивал на сцену пульт и два магнитофона. В мои обязанности входило включать рубильник на сцене. Лучшей работы я давно не выполнял. На дискотеку приходили ребята в ватниках, резиновых сапогах и вязаных шапочках-петушках с надписью «Adidas». Иногда они начинали драться из-за девчонок, и драка могла выкатиться на сцену. В таких случаях надо было просто выключить музыку и включить свет в зале. Мы же были при исполнении, и нас никогда не трогали. Единственным неудобством было то, что дискотека заканчивалась в полночь, когда уже не ходили поезда в город, и нам приходилось ночевать в клубе. Директором клуба был Гера Заикин, юноша, который только что закончил культпросветучилище и получил эту должность. Сам он блестяще играл на бас-гитаре, и к нему приезжали дружки, с которыми он при невероятном холоде пытался репетировать. Со всеми гостями, которые приезжали из города, мы устраивались в одной комнате, где включали все обогреватели, заваривали чай и ждали первую утреннюю электричку. Компания собиралась самая разношерстная – туда приезжали Славкин друг Саша Стальнов, известный гитарный мастер Бикки и юный Сережа Березовой, а иногда Гриша Сологуб и Игорь Чередник. Мои новые друзья были романтиками, и мы полночи вели увлекательные беседы; с ними всегда было весело, и мы очень быстро подружились. На первой электричке мы со Славкой ехали домой, после чего всю неделю я был свободен.

Свободное время я посвящал репетициям. Периодически у Боба осложнялись отношения с кем-нибудь из участников группы, и мы не репетировали все вместе, поэтому я толком не понимал, что она собой в тот момент представляла. Боб приходил ко мне каждый день, и мы углублялись в песни, которые впоследствии составили альбом День Серебра. Как-то приехал Сашка Липницкий со своим братом Вовкой, что бывало очень редко. Мы собрались у меня дома и вдвоем с Бобом сыграли для них настоящий концерт. В этом что-то было, поскольку, как я говорил, тот звук, к которому мы привыкли, играя у меня дома, для меня много значил. Чуть позже нас пригласили в Москву, и мы с Бобом поехали вдвоем. Сейчас я не помню точно, что это было за место – какой-то институт за городом. Я не оценивал этот концерт ни с положительной, ни с отрицательной стороны. Я старался ни на что не обращать внимания. Но во втором ряду прямо передо мной сидела девушка, которая все время болтала со своим приятелем и безудержно хохотала, и меня это совсем выбивало из колеи. Потом мы познакомились – это была приятельница Вовки Железнякова. Оказывается, перед концертом они как следует покурили, и наша музыка показалась им невероятно смешной. Во всем этом что-то было. Мы вернулись в Москву к Сашке Липницкому. Пришла Валя Пономарева и Вовка Железняков, были и другие гости, но общения у нас не получилось, поскольку я опять потерял почву под ногами и предпочел уединиться. Когда мы с Бобом возвращались домой на поезде, то совсем не разговаривали, не потому, что было не о чем, причиной было мое состояние.

Примерно в это время состоялась Поп-механика в Доме ученых в Лесном. В ней должен был участвовать Элтон Дин, саксофонист из Soft Machine. Я толком не слышал этой группы, но вокруг «настоящих» рок-музыкантов, случайно приезжавших из-за моря, всегда присутствовал ореол тайны, загадки, которую хотелось разгадать, – почему они настоящие и чем же они существенно отличаются от нас. Концерт был, как всегда, смешной, гость немного стушевался из-за масштаба происходящего – возможно, он впервые участвовал в подобной акции. У нас была целая струнная группа, в которой играли Володя Диканьский, Леша Заливалов, какой-то незнакомый скрипач и я. Как всегда, не имело большого значения, что мы играем и слышно ли это, это давало какую-то краску, просто мазок. Акция была тайная, и присутствовали только посвященные, коими зал был забит до отказа.

Наверное, самым значительным событием этого времени была премьера Звуков Му. Как я уже говорил, мы уже давно стали близкими друзьями с Сашкой и почти каждый раз, приезжая к нему в гости, встречали там Петю Мамонова. Каждое домашнее выступление Пети было незабываемым. Но никто тогда не мог себе представить, что это когда-нибудь выйдет за пределы Сашкиной квартиры. Как началась группа, я не помню. Такое ощущение, что она родилась в одночасье, хотя, конечно же, этому предшествовала огромная работа. Мы все поехали на премьеру, предвкушая удовольствие. Я уже стал преданным фаном Петра и был абсолютно уверен, что их выступление не может быть неинтересным. Но концерт превзошел все мои ожидания. Говорят, что выступала группа Браво, но я этого почему-то совершенно не помню. Наверное, это было еще и первое выступление Цоя в Москве. Цой пел песню Транквилизатор, но мне почему-то не понравилось, что он стал петь очень низким голосом. И мне вообще гораздо больше нравилось, когда он пел своим естественным голосом. Хотя, наверное, этот мужественный голос и сделал Цоя героем. Но Звуки Му меня совершенно потрясли. Эта была абсолютно законченная группа, из которой нельзя было вычесть ни одного элемента. Каждая песня была безупречна по форме, и работало абсолютно все. Я реагировал на каждый Петин жест и был абсолютно восхищен Сашкиной игрой на бас-гитаре – это был чистый минимализм. Для меня вообще техника игры на инструменте никогда не имела решающего значения, но, как оказалось, так было не для всех.

Именно в этот момент существенные изменения, во многом предопределившие дальнейшее развитие событий, произошли в нашей группе. Через полгода после записи Радио Африки, где Титович сыграл в песне Время Луны, Боб пригласил его играть в группе. Это было странно и непонятно. В этой группе уже двенадцать лет на бас-гитаре играл Файнштейн. Наверное, он в чем-то уступал Титовичу, но не настолько, чтобы требовалась замена. При этом Боб не уволил Файнштейна, а предложил ему переквалифицироваться в перкуссиониста. Это было не одно и то же, хотя у нас был период, когда Михаил играл на перкуссии, используя для этого пивные банки. Но тогда этого требовали обстоятельства. Тут же был явный перекос. Боб предложил Титовичу самому уладить это с Михаилом. Начались длительные переговоры. Тит брал бутылку водки, приезжал к Михаилу и говорил, что он здесь ни при чем, что это Боб его пригласил и что в интересах звучания группы такой шаг оправдан. Я приходил с бутылкой к Бобу и уговаривал его не делать этого шага – следующим мог оказаться каждый из нас. Но Боб постоянно уходил от подобных разговоров и предоставлял времени расставить все по местам. Титович приезжал ко мне. Он чрезвычайно милый человек и очень нравился мне как басист, но все же вся эта ситуация вызывала у меня протест. И мне, как и всем нам, приходилось с этой ситуацией мириться. Когда все утряслось и Михаил зализал раны, все вроде бы нормализовалось, и мы все стали друзьями, но что-то было утрачено. И это что-то постепенно стало увеличиваться в масштабе и доминировать надо всем остальным.

В январе Наташа Корсакина получила ордер на комнату в новой квартире на Герцена. И поскольку квартира еще не была заселена, Наташа предложила Александре перебраться вместе с ней и занять большую комнату. Тит с Ириной стали приходить к Александре, и мы часто валялись на ковре и играли в карты. Это было очень смешно. Я с детства не играл в карты. И в принципе у меня карты вызывали протест. Но тут на самом деле не имело никакого значения, во что мы играем, – мы играли, и в этой игре самым главным был элемент собственно игры. У меня случился очередной день рождения, и, естественно, мы справляли его у Александры. Мы вместе напекли вкуснейших пирожков с капустой, и с тех пор корзиночка пирожков с капустой стала традиционным подарком Александры к моему дню рождения. В разгар веселья мы решили взять инструменты и поиграть для друзей, но я был слишком пьян и у нас ничего не получилось. Потом мы справляли одновременно день рождения Ирины Титовой и Марьяны Цой. Справлять все праздники у Александры становилось традицией.

Вдруг на горизонте снова проявился Саша Сокуров. У него только что арестовали картину, которую он снимал по Бернарду Шоу, и осталась масса документального материала, который он нарыл в архивах. Он был обуреваем идеей сделать концерт Аквариума в ВТО и показать эту кинохронику. Мы согласились, но получилось немного притянуто за уши. Когда мы пошли делать снимки для пригласительного билета, Боб был категорически против того, чтобы фотографироваться с Дюшей. Но с ним уже нельзя было спорить. Мы пошли в «Сен-Жермен» и сфотографировались в роскошном подъезде, где было ужасно холодно. Я вообще не люблю фотосессии и всегда был против того, чтобы специально позировать и выбирать интерьер. Я никогда не видел у Боба такого выражения лица, которое он умудрялся делать, когда фотографировался. Сокуров взялся срежиссировать весь концерт, сам составил программу из тех песен, которые он слышал в записи, и предложил их сыграть в определенной последовательности, предполагая проецировать кинохронику поверх нас. Мы никогда так не играли, и Боб был категорически против, но я уговорил его согласиться. Получилось нелепо, что-то было явно не то, хотя кому-то понравилось. Боб потом говорил, что ему было трудно петь, и с ним нельзя было не согласиться. За пультом сидел Саша Ляпин, что само по себе было уже интересно. После этого Сокуров предполагал снять фильм про Глинку с музыкой Глинки и Аквариума. Он привел своего знакомого баса, который должен был петь романсы Глинки в сопровождении Аквариума. Но это уже был явный перебор, и каким-то образом все само собой заглохло. Вообще, в это время стали появляться люди, которые стали давать оценку тому, что мы делали, и, как правило, сильно перегружать его значимостью. Так появился писатель Житинский, который стал очень сильно влиять на Боба, поскольку последний оказался падок на мнение авторитетов.

В это же время мне позвонила одна американка, которая приехала от Фалалеева, и представилась как певица Джоанна Стингрэй. Боб встретился с ней и ее сестрой Джуди, и они приехали ко мне на Восстания. Джоанна подарила нам свою сольную пластинку, и это было очень любопытно – мы впервые видели и держали в руках пластинку, подаренную настоящей американской певицей. Сестры были чрезвычайно общительными и милыми, и коль скоро мы всегда очень легко шли на контакт, то мгновенно с ними подружились. Мы сводили их на восхитительный концерт Странных игр в ДК им. Дзержинского, протащили их по всем возможным тусовкам, и они уехали в полном восторге от происходящего в России. Тогда, естественно, никто не мог предположить, какую роль Джоанна сыграет в судьбе многих русских музыкантов.

Весной мы получили приглашение сыграть акустический концерт в Союзе композиторов. Это было любопытно, поскольку выступлениям в таких консервативных местах всегда сопутствует элемент конфликта, который стимулирует творчество. И конечно же концерт был противоречивым, но живым. В это время Рок-клуб приобрел комплект аппаратуры «Vermona». Она была не самого Hi-Fi качества, но по крайней мере это был полный комплект всего необходимого. В Союзе композиторов, естественно, не было своей аппаратуры, и для выступления там мы хотели попросить малый комплект аппаратуры в Рок-клубе. Почему-то все это легло на меня, и мне пришлось вступить в длительную тяжбу с директором ЛМДСТ – с гарантийными письмами и прочим. Аппарат удалось вырубить лишь в последний момент, и я так натаскался, что к моменту выхода на сцену у меня дрожали руки.

Тогда же Коля Михайлов предложил выступить в его родном городе Кохтла-Ярве, куда мы отправились уже в электрическом составе с полным комплектом этой аппаратуры, который нам дали под личную ответственность Коли. Конечно же на зал такого масштаба аппарат нужно было бы раз в пять мощнее, но в тех условиях и это было подарком. Концерта я не помню, но помню, что в гостинице была трехлитровая банка водки. И хотя я почти не пил, на следующий день чувствовал себя отвратительно.

Где-то в это же время, хотя, скорее всего, значительно позже, состоялся «Музыкальный ринг» с нашим участием. Я не помню, кто с кем бился. Но скорее всего, мы сами с собой. По счастью, это было еще в ту эпоху, когда нам не навязали модель тупых американских ток-шоу. И глупость была чисто советской, когда какие-то песни Аквариума представлялись пародией на западную эстраду. Казалось, что ничего глупее представить себе невозможно, однако у этой группы был огромный потенциал, и она еще не раз выставляла себя на посмешище.

Чуть позже мы сыграли бессмысленный дневной концерт в ДК «Пролетарский» в Невском районе, после чего мы с Ляпиным поехали к Александре. Пришли Цой с Марьяной, мы весело выпивали и находились в прекрасном расположении духа. И вдруг мне пришла в голову мысль, что я больше не хочу играть в этой группе. Она меня очень рассмешила. Я явно почувствовал, что все закончено, что мне просто следует уйти. Если бы еще полгода назад мне кто-нибудь сказал, что я сам добровольно уйду из группы, игра в которой для меня была смыслом существования, я бы рассмеялся ему в лицо. Но тут я смеялся в лицо себе. Это было прекрасное ощущение освобождения. Но я еще не был готов к тому, чтобы совершать действия.

День рождения Александры, как обычно, превратился в грандиозный праздник, который постепенно выкатился во двор. Окна ее квартиры выходили в совсем узенький двор-колодец. Крыша противоположного дома была в нескольких метрах, и вдруг на ней появился Саша Ляпин. Он был абсолютно пьян и делал какие-то знаки, пытаясь привлечь внимание находящихся в квартире. Всех просто парализовало, никто не знал, как на это реагировать: Саша балансировал на краю крыши с бутылкой в руке. Спасла его Александра, которая, пока все с ужасом смотрели на происходящее, вылезла на крышу, взяла Сашу за руку и спокойно увела его домой.

В нашей компании появился Виталий Калманов. Еще во времена оны Калманов участвовал в жизни театра Горошевского и играл в спектакле «Невский проспект», но тогда наше знакомство не состоялось. Он жил в соседнем с Бобом доме на улице Софьи Перовской, и они с Бобом начали общаться семьями. В основном Боб с Людмилой ходили к нему смотреть видео. В том сезоне все читали «Митьков», которых написал автор уже давно полюбившихся «Максима и Федора». В кругу Калманова были знакомые художники Вася Антонов, Маркин и Витя Тихомиров, которые появились и потянули всю ниточку, пока не появились собственно митьки. Мы все перезнакомились, и я неожиданно узнал, что с Шинкаревым мы учились в одной школе, он был на год младше меня. Этих людей было так много, что постепенно они вытеснили прежний круг общения. Не могу сказать, что это было плохо. Нет, все было так, как складывалось, но собственно идеология митьков оказала пагубное влияние на то, что до этого времени называлось Аквариумом. Аквариум был вещью в себе и не нуждался в коррекции. Однако с появлением митьков произошло заимствование дружественной идеологии. И хотя сами по себе митьки были большими умницами, Аквариум подцепил внешние черты литературных митьков. Появилась некоторая небрежность, все стало происходить под знаком ёлы-палы. Это не могло не сказаться на музыке, она стала упрощаться по форме. Началось это с тельняшек и чисто внешних атрибутов, но постепенно гармонично вошло во все сферы бытия. И Аквариум из интеллигентной группы превратился в компанию рубаха-парней и постепенно стал походить на пародию на самого себя. Боб давно снискал славу мастера слова, но мне он всегда был интересен в качестве мастера написания песни как таковой. Мелодия песни, ее гармония, в сочетании с его голосом для меня имели первостепенное значение, а уже потом до меня доходил смысл песни. И даже если не доходил, то слова все равно завораживали. В этот же период песни стали превращаться в куплеты, которые можно петь на любой мотив и под любой аккомпанемент. К сожалению, у Боба это настолько вошло в плоть и кровь, что и в последующие годы он понаписал десятки песен в одном размере и с одной мелодией. И насколько глубокомысленными они бы ни были, для меня они потеряли всякий смысл.

Калманов был предприимчивым человеком и занимался каким-то бизнесом. До сих пор функции администратора или, как это в то время стали называть, директора брал на себя Файнштейн. Но в какой-то момент Боб объявил, что теперь таковым будет Калманов. Файнштейн опять расстроился. У него были амбиции делового человека, и ему хотелось утвердиться в этой роли, но он был отставлен во второй раз. Но совсем нелепым оказалось то, что Калманов стал еще и звукорежиссером. Это был уже перебор. Мы сыграли несколько акустических концертов в театре «Лицедеев» во Дворце молодежи, которые стали значительными событиями в городе. В этот период Аквариум в классической форме достиг своего апогея. Это была законченная группа. Мы могли играть концерты любой продолжительности и делать это очень уверенно и изящно. Масштаб же Дворца молодежи являлся просто идеальным: попадая в такое место, люди невольно настраиваются на определенный лад. Пожалуй, чуть ли не впервые мы оказались в комфортном пространстве, где был очень правильный свет. Единственным уязвимым моментом был звук, который зависел от звукорежиссера. Вообще, со времен Марата за это брались люди, которые не имели концепции звука, а исходили из технических возможностей аппарата и просто старались делать так, чтобы все было по крайней мере слышно. Правда, представление о таланте Марата можно составить только по записям, поскольку во времена оны аппарата как такового не было. В любом случае выстроить картинку другим звукооператорам удавалось редко. Но Калманов превзошел многих своих предшественников. Наверное, были и другие причины, но после каждого концерта все высказывали ему свои претензии.

Наступало лето, и мы, как обычно, предвкушали запись нового альбома. Как-то Боб сказал, что хорошо бы пригласить скрипача, который играл в Поп-механике в Доме ученых. Через несколько дней я зашел в «Сайгон» и встретил того самого скрипача, им оказался Саша Куссуль. Я пригласил его домой на репетицию, он был не против. Пришел Боб, мы попили чаю, поговорили за жизнь и попытались немного поиграть. Когда он ушел, Боб сказал, что он имел в виду другого (по всей видимости, Лешу Заливалова), но предложение было сделано, и мы стали репетировать с Куссулем. В этом случае Боб почему-то ограничился приглашением Саши только на запись. Я впервые за долгие годы получил возможность играть с музыкантом той же группы инструментов, что у меня. Он заканчивал консерваторию и был мастером, я же к этому времени почти утратил то, что мне было дано в музыкальной школе. Но он был деликатным человеком, и мы никогда с ним не говорили про мой уровень игры, а просто пытались играть вместе. Я к этому времени уже наиграл все партии в новых песнях, и Саше пришлось пристраивать подголоски, отталкиваясь от моей игры. Мы механически стали создавать какое-то подобие аранжировки, чего почти никогда не делали, поскольку я обычно играл, руководствуясь лишь интуицией и вкусом. Однако что-то получалось, и постепенно мы слепили весь альбом. Пожалуй, это был первый альбом, материал которого уже был готов к моменту записи. Наконец подошло время таковой. Я уже имел опыт болваночной записи и привык играть с наложением. Но Боб превзошел все мои ожидания. Они пришли в студию к Тропилло с Титовичем и Петей; они набросали цифровки песен и быстренько записали болванки всего альбома, совершенно не учитывая того, что в этих песнях уже кто-то что-то играет и они давно живут своей жизнью. И получилось так, что записанные болванки лишили песни собственно этой самой жизни. Когда мы с Куссулем пришли играть свои продуманные партии, они никоим образом не ложились на эти болванки. Особенно нелепо выглядела песня про то, что Она не знает, что это сны, в которой ритм-секция не могла просчитать паузу. Попасть же при наложении звука в непросчитанную паузу проблематично, особенно когда играешь не один, и мы с Куссулем очень мучились. Когда я пытался привести Бобу какие-то доводы, они не действовали. Времени на перезапись болванок не было, и я потерял всякий интерес к записи как таковой.

Я по-прежнему работал в Васкелово. Наш Дом культуры стоял на горе, особняком от остального поселка, и мы туда ездили как на дачу. Летом дискотеки проходили более миролюбиво, и мы ночевали там, не особенно торопясь домой. У нас со Славкой во многом оказались схожие вкусы, и мы очень сдружились. С ним можно было без конца разговаривать, и даже когда он немного фантазировал, это не вызывало протеста. Мне очень нравились его рассуждения о звуке. И как-то я привел его к Бобу, на улицу Софьи Перовской, мне хотелось их познакомить и порекомендовать Славку в качестве звукорежиссера. Осенью, когда Васин затевал очередное празднование дня рождения Джона Леннона, мы предложили ему устроить концерт в Васкелово. Его дружки-художники приехали заранее оформлять зал и разрисовали автобус, стоявший у входа в клуб, написав на нем Magical Mystery Tour. 9 октября туда приехало человек 200 дружков, мы довезли аппарат и устроили концерт. Я не помню, кто играл, но Аквариум тоже пытался играть в каком-то разбавленном виде. Помню Майка и Рекшана, а также помню, как все вповалку заснули и кто-то прожег диван. По-моему, особенно сильных разрушений не было. Но наш юный директор Гера Заикин был очень строг, ему что-то не понравилось, и нам со Славкой пришлось уволиться. Правда, через некоторое время Гера сам все-таки сделал выбор между бас-гитарой и культпросветработой в пользу гитары.

Уже была глубокая осень. Приехали Ильховский с Нехорошевым и стали снимать киноклип на песню Пока не начался джаз. Боб «выбрал натуру» на Смоленском кладбище. Когда мы туда приехали, шел дождь, и меня с виолончелью посадили на камень, который торчал из воды. Наверное, со стороны это было красиво, но я не понимал, зачем для этого ехать на кладбище – такой сюжет можно было снять в любом другом месте.

Очередной концерт в ДК им. Крупской подвел логическую черту под карьерой этой группы, когда всем стало понятно, что дальше играть вместе незачем. Это никак не было декларировано, просто все разошлись в разные стороны. И я прекрасно помню ни с чем не сравнимое ощущение свободы. Что случится дальше, меня нисколько не волновало.