Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

Итак, мы с Бобом и Михаилом остались втроем. Мы сговорились с Юрой Ильченко, что сможем репетировать на точке Воскресения в ДК им. Кирова. Мы даже начали, но Воскресение куда-то съехало, так что мы опять остались без аппарата. Репетиции в ДК мало чем отличались от домашних: в одинокий комбик включался только бас, но все-таки регулярное время, которое мы себе наметили, как-то стимулировало к тому, чтобы репетиции были достаточно плодотворными. Дома всегда обстановка была более расслабленной. Мы сыграли в школе на 6-й Советской несколько концертов, которые уже можно было вполне рассматривать как сольные, по крайней мере значительная часть людей приходила именно на нас. Один концерт мы сыграли с Юрой Ильченко, другой с группой Санкт-Петербург в ее каноническом составе с братьями Лемеховыми, которых к этому времени уже подзабыли. Мы несколько лет мечтали о том, что когда-нибудь у нас будет свой аппарат, и Юра Ильченко уболтал нас купить у него в рассрочку несколько ящиков с тридцать вторыми динамиками (самые распространенные в то время динамики марки «4А-32»). У нас не было ни одного усилителя, и эта покупка оказалась абсолютно бессмысленной. Когда же попозже мы договорились репетировать в ДК «Маяк» на Красной улице, мы привезли туда и колонки, а потом, когда нас выперли, не удосужились вовремя забрать, и их украли местные аппаратчики.

Как-то на проспекте Энергетиков, в каком-то культурном центре в здании магазина, то ли Юра Байдак, то ли кто-то другой устроил некий смотр-конкурс – играла группа Пикник (как потом выяснилось, в то время в ней играл Саша Кондрашкин), и там мы встретились с Сашей Ляпиным и Сашей Титовым. Мы уже несколько раз пересекались с Ляпиным, но дружба пока не завязывалась. Все, что я о нем знал, – что до этого он играл на гитаре и скрипке в группе Ну, погоди! и учился в одном классе с Дюшей. Но Дюша в это время был в армии. Титовича же я вообще видел первый раз. У Ляпина был самопальный флэнджер, и он дал мне включить виолончель через него. С тех пор у меня появилась идея-фикс, что мне непременно нужен свой флэнджер. Перед каждым концертом я пытался найти Ляпина, чтобы одолжить флэнджер у него. Саша тогда жил на Каменном острове, в доме Андрея Фалалеева, второй этаж которого занимала его тетка Нина Викторовна, и время от времени там кто-нибудь квартировал. Чуть позже в этом доме обосновался Титович с Ириной – в то время, когда он с Ильченко играл в группе Земляне.

Уже шел семьдесят восьмой год, и зимой нам каким-то образом удалось слетать в Архангельск на концерт, который устроил Коля Харитонов. Это были настоящие гастроли. Состав был такой: Боб, Михаил, Майкл, я и Марат. Мы играли в огромном зале Дворца культуры строителей на 700 мест. При этом мощность аппарата «Венец», который мы использовали, была в лучшем случае 500 ватт. Трудно себе представить, какое впечатление производили столичные артисты, когда звука не могло быть в принципе. Но мы не были избалованы хорошим звуком и обычно довольствовались тем, что есть. Чуть позже, с чисто акустической программой, мы предприняли поездку в Тартуский университет, которую организовала наша подруга Света Геллерман. Мы сыграли два концерта, причем второй был аншлаговым, и нам устроили фантастическую овацию.

В конце февраля умер отец моей невестки Татьяны. Андрей с Татьяной и дочерью Ольгой переехали к ее матери. Таким образом, я остался жить со своей матерью и братом Алексеем. Я переместился в маленькую двенадцатиметровую комнату, которая через некоторое время и стала постоянной точкой группы.

«Сайгон» закрыли на ремонт, и значительная часть тусовки перекочевала в кафе «Сфинкс» на углу Большого проспекта и Второй линии Васильевского острова. Обстановка там была уже совсем другая. Я пытался было ходить и туда, но у меня не получилось. В это же время, на дне рождения у Вани Бахурина, я имел неосторожность начать ухаживать за Людмилой Шурыгиной. Она была подругой предводителя местных хиппи Гены Зайцева. К началу мая она перебралась ко мне на Восстания, и я совершил попытку построения семьи. Моя мать разыграла классическую партию, которую я уже наблюдал, когда женился Андрей. Вначале наша жизнь была безмятежной, и они с Людой легко выстроили дружеские отношения. Однако через некоторое время эти отношения сменились прямо противоположными. К ним примешивались выходки Алексея на грани белой горячки. Пару раз в мое отсутствие они с Людмилой начинали драться. Мне ничего не оставалось делать, как попытаться найти другое жилье, что было не так легко.

Мы купили два велосипеда и совершали вылазки на дачу в Белоостров. Иногда к нам кто-нибудь присоединялся, и тогда я брал велосипед у кого-нибудь из соседей. Иногда такие поездки доходили до полного абсурда, когда собиралась компания человек десять: приезжая на дачу, я носился по всему поселку в поисках старых друзей, у которых можно было одолжить велосипеды. Обычно по лесной Финской дорожке мы отправлялись на залив, иногда ездили за грибами. Боб грибы не ел, но часто присоединялся к нам и, когда мы углублялись в лес, оставался сторожить велосипеды. Один раз мы поехали вместе с Ваней Бахуриным, Ольгой Першиной и Майклом. Естественно, любой выезд за город сопровождался непременной выпивкой, и первым делом мы заезжали в магазин. Помню, однажды, когда мы уже укомплектовались велосипедами и выехали с дачи, Майкл разогнался и с криком: «At the speed of sound!» улетел в кусты.

Мой союз с Людмилой не очень пришелся по нраву Бориной жене Наталии, и мы почти не бывали у них в гостях. Вероятно, это было обусловлено тем, что она ждала ребенка. Да и вообще в этот период мы стали реже видеться с Бобом. Однажды по дороге домой в нашей подворотне мы встретили его одноклассника Никиту Ананова, который, как оказалось, жил в нашем доме. Мы стали ходить друг к другу в гости и дружить семьями. Как-то после значительного перерыва я зашел к Бобу, и он, сидя на кухне, спел мне весь новый цикл песен, который потом получил ярлык «дилановского». Мне всегда нравились его песни и завораживал его голос, но тут меня совершенно сразила невероятная мощь нового материала. Каждое слово будто входило в твою плоть. Как я уже говорил, у меня всегда было ощущение правоты нашего дела, но тут я увидел реально состоявшегося матерого Артиста, которому, может быть, уже тогда следовало отказаться от группы.

Летом у Боба с Натальей родилась дочь Алиса. Пока Наталья была в родильном доме, Боб с Майком затеяли запись альбома Все братья – сестры. Запись происходила на лужайке возле дома Ольги Аксяновой, которая училась с Бобом в одной группе и одновременно работала дворником. Ее служебное помещение находилось во флигеле, в котором помещался тот самый Примат. Чтобы попасть в этот фантастический сад, выходивший прямо на Неву, нужно было пройти через длинную низкую арку, похожую на короткий тоннель, на заднем дворе факультета с обратной стороны Смольного. То было одно из сказочных мест, которыми изобилует этот город и о существовании которых иногда не подозреваешь. Операцией руководил Марат, который был мастером записи альбомов на аппаратуре, явно не предназначенной для этого, посредством микрофона, включенного прямо в стереомагнитофон типа «Маяк». Но это был ощутимый эволюционный шаг, поскольку первые два альбома Искушение и Притчи были записаны на магнитофоны «Комета» или «Яуза» посредством «мыльниц» (так в то время назывались микрофоны, которые входили в комплект любого магнитофона и, наверное, были в каждом доме).

В альбом вошли все те песни, которые Боб уже пел, но за которые мы еще не брались вместе. Мы все присутствовали при записи, но присоединились к Бобу только в хоре на песне Дочь. Михаилу в одной песне удалось сыграть на слайде. Чуть позже прямо на этой лужайке, насколько позволяла длина сетевого удлинителя, мы устроили мини-рок-фестиваль, на который слетелись все наши дружки. Народу было человек сто. Играли все прямым звуком, то есть отсутствием такового, поскольку не было ни одного микрофона, и в мою маленькую колонку «VEF» был включен только бас Михаила. Концертов в то время категорически не было, и этот фестиваль стал событием. Впрочем, событием становилось абсолютно все, поскольку мы очень хотели, чтобы это было так. Масштаб мероприятия почти не имел значения, важна была его суть. Это было интересно еще и тем, что происходило прямо за Смольным, который в то время являлся далеко не институтом благородных девиц.

Примерно тогда же, а может быть годом позже, но тоже летом произошло-таки событие реального масштаба. По крайней мере, впервые оно обещало стать таковым. В газете «Ленинградская правда» появилась заметка о том, что четвертого июля на Дворцовой площади состоятся съемки американского фильма «Карнавал» английского режиссера Дмитрия де Грюнвальда при участии групп Santana и Beach Boys, а также Джоан Баез, Песняров, Ариэля и Аллы Пугачевой. Ничего более бредового было невозможно себе представить: в День независимости Соединенных Штатов, в центре колыбели революции устроить рок-концерт (если к этой категории можно отнести участников с советской стороны). Пик застоя, еще живой Брежнев – классическая пьеса абсурда. Мы припадали к приемникам в надежде услышать достоверную информацию. Вражеские голоса взахлеб муссировали эту тему, и уже недели за две до события стало понятно, что ничего не произойдет, никто не приедет. Однако накануне мы сходили-таки на площадь, чтобы удостовериться, не строят ли там сцену. И вот четвертого июля я как ни в чем не бывало пошел на работу. Придя домой, я обнаружил поджидавшего меня Мишу Шишкова, который сообщил, что концерт все-таки состоится. Конечно же я ему не поверил, но погода была прекрасная, и мы решили просто пойти погулять и заглянуть на площадь. Прямо напротив моего дома останавливался автобус № 6, который всегда доставлял меня до «Сайгона» и шел по всему Невскому. Мы сели на него, и, когда мы выехали на проспект, я не поверил своим глазам, да и ушам тоже. На Невском была гигантская пробка примерно от Аничкова моста до Дворцовой, а вдали раздавался голос многотысячной толпы, которая скандировала: «Сан-та-на, Сан-та-на!» Меня прошиб холодный пот: я, как последний идиот, пошел на работу, а в этот момент на Дворцовой площади играет Santana, и только я один туда не попал. Мы с Мишей выскочили из автобуса и побежали к площади. Добежав до Казанского собора, мы увидели огромную толпу поперек всего Невского, которая продолжала скандировать. Ей преграждала путь шеренга милиционеров, человек двести. В это время со стороны Казанского собора стали подъезжать грузовики с милицией и солдатами. Когда их собралось значительное число, они ринулись на толпу и стали ее разгонять. Мы стояли возле Дома книги и наблюдали происходящее, ничего не понимая. Толпу разбили, все разбежались в разные стороны, мы же, оказавшись зрителями, решили дойти до площади и узнать, что там случилось. Когда мы подошли к Александрийскому столпу, то встретили Наташу Васильеву, Жору Ордановского и еще нескольких человек. Они тоже пришли на площадь полюбопытствовать. Оказалось, что как раз к тому моменту, когда мы собралась туда пойти, там скопилось около двух тысяч человек, которые вдруг двинулись в сторону редакции «Ленинградской правды» за разъяснениями, ведь после той публикации не было никакого опровержения.

После отражения первой атаки толпа снова стала стекаться на площадь. Было много туристов и просто зевак вроде нас. Все находились в радостном возбуждении. Santana не приехал, однако, сам того не подозревая, послужил поводом для единения огромного количества людей. Было очень приятно ощущать это единство. В это время по кругу пустили две поливальные машины, которые якобы должны были чистить площадь. А со стороны Капеллы стали снова стягиваться военные машины и другие поливалки. Было видно, что сейчас снова начнется. И действительно: поливальные машины построились в колонну и двинулись на толпу, направив вверх брандспойты, а из-за машин выбегали менты и разгоняли людей. Такая же колонна двинулась со стороны Адмиралтейства. Картина было просто восхитительная, было похоже на психическую атаку из «Чапаева». Кто не бежал, того не трогали. Можно было просто отойти на несколько шагов в сторону и наблюдать. Площадь очистили мгновенно. И когда на площади уже почти никого не осталось, по ней стала ездить милицейская машина с громкоговорителем и объявлять, что концерта не будет. Мы с Мишей потеряли друг друга из виду, и я пошел к Марату. По дороге я встречал возбужденные осколки толпы.

С Мишей Шишковым я познакомился еще в тот период, когда работал экспедитором и возил пластинки. Как-то я приехал в Красное Село с партией пластинок, и Миша, работавший в магазине продавцом, вышел принимать товар. Он тут же вовлек меня в интеллектуальную беседу о том, что я слушаю и какие у меня музыкальные пристрастия. Мы обменялись телефонами, и с тех пор он на двадцать лет занял заметное место в моей жизни. Он был странен, и его все сторонились. Когда он появлялся в «Сайгоне», разговоры тут же затихали: за Мишей прочно закрепился ярлык стукача, которым он конечно же не был. Но, вероятно, в любом кругу людей должен быть изгой, и Шишков для этой роли отлично подходил. Редкий день обходился без его звонка. В более поздний период нашего знакомства в моей жизни произошел связанный с ним любопытный эпизод, который многому меня научил. Но об этом я попробую рассказать позже, если не забуду. Я и так отвлекся от основной темы своего повествования.

Осенью нам удалось пригласить Хейна Маринуу из Таллинна, и в подростковом клубе на Саперном, где репетировал Союз Любителей Музыки Рок, мы устроили многочасовой киносеанс. Народу было как на сейшене, и мы собрали деньги, которых хватило, чтобы оплатить ему дорогу, проживание и питание.

Как-то я случайно узнал, что в ДК им. Капранова выступает Кларенс Браун по прозвищу Gatemouth, о котором я раньше ничего никогда не слышал. Это был блюзовый гитарист самого высшего эшелона, на которого молились Эрик Клэптон и Фрэнк Заппа. А тут он запросто играет в каком-то заводском Доме культуры с музыкантами-родственниками. Я не встретил на этом концерте почти никого из знакомых и до сих пор не понимаю, как такая птица случайно могла залететь в наши края. Правда, этой же осенью приехал Би Би Кинг, который дал несколько концертов в ДК им. Горького, но там уже была вся общественность, и я ходил два раза.

Дюша с Фаготом все еще служили в военных оркестрах, но, поскольку их части стояли в Ленинградской области, время от времени им по очереди удавалось материализоваться в городе. Как-то мы с Людмилой пришли к Фаготу на улицу Марата, где он жил у своей подруги Марины. Как я уже говорил, в нашей среде время от времени появлялась трава, но курение ее никогда не было самоцелью. Так и в этот раз она оказалась в доме, и не было никаких причин от нее отказываться. Мы покурили, как обычно, но сразу пошло что-то не так. Мы по очереди теряли сознание и пытались вернуть друг друга к жизни. По счастью, в тот раз нам всем это удалось. Нас вынесло на улицу, был лютый мороз около сорока градусов, а нас носило по пустым улицам, поскольку мы боялись, что, придя домой, не сможем контролировать состояние друг друга. Опыт оказался крайне негативным. Правда, чуть позже я повторил этот опыт на работе в Доме грампластинок. Володя Пинес, который в свое время играл на барабанах у Асадуллина, тоже работал экспедитором и как-то раз предложил мне покурить. Я ничего не подозревал и реально выпал на несколько часов в осадок, находясь на грани утраты сознания и отчаянно этому сопротивляясь. Уже придя домой, я почти всю ночь не спал, боясь заснуть и не проснуться. С тех пор я стал с опаской относиться к последующим опытам.

Примерно в то же время произошло интересное слияние: Саша Ляпин вместе с Женей Губерманом присоединились к нам на концерте в общежитии ЛИСИ. Рок-н-ролльный концерт сразу же перешел в другое качество – появился звук. К сожалению, Саша работал в Ленконцерте, аккомпанируя своей жене Лиле, и не мог присоединиться к группе, да это и не дебатировалось: он привык относиться к музыке как к работе, и мы ничего не могли ему предложить. Женя Губерман играл у Давида Голощекина и в Воскресении с Юрой Ильченко и тоже не проявлял особого интереса к нашей музыке.

У Боба наметился разлад в отношениях с Натальей. Ее родители невзлюбили его и постепенно выдавили из дома. Возвращаться к матери ему не хотелось, и настала его очередь снимать комнату у тетки Фалалеева на Каменном острове. Это был необычный дом и необычная семья. Дед Андрея был адвокатом, который в свое время оказал неоценимую услугу Ленину, и тот подписал мандат или какой-то другой документ, согласно которому дом на Каменном острове навеки оставался за этой семьей. Все было бы ничего, если бы внук адвоката Андрей не оказался бы одиозной фигурой. Будучи студентом филфака Университета, он организовал у себя дома натуральный клуб, в который постоянно приходили американские профессора, а иногда и целые группы иностранных студентов. Это не могло не вызвать протеста со стороны Комитета, который предпринимал попытки выселить это семейство из дома, но волшебный талисман, который хранили старушки, защищал их ото всех нападок. Таким образом, поселившись там, Боб одновременно получал доступ к общению с большим числом иностранцев и ставил под удар все наше предприятие. Но никто из нас в то время не чувствовал никакой опасности, поскольку, хоть все и знали о всемогуществе Комитета, никто из нас персонально не испытывал на себе его давление. Дом отапливался дровами, и в комнате, которую Боб снимал, было достаточно холодно, а Боб топил с неохотой. Поэтому, пока не стало тепло, мы там редко бывали и почти не репетировали. Но к весне мы все постепенно перекочевали туда и немного активизировались. Однажды к Бобу зашел некто по имени Андрей Тропилло с предложением записать альбом в его студии. Мы познакомились, но до записи тогда дело почему-то не дошло.

Той же весной мы предприняли еще одну поездку в Тарту по приглашению Светы Геллерман. Мы с Бобом, Михаилом и Майклом Кордюковым впервые отправились в путешествие на «своем» транспорте – на «москвиче» нашего нового аппаратчика Владика Шишова. Владик работал с Файнштейном в Онкологическом институте и был рок-интеллигентом и мачо-мэном. Зарекомендовал же он себя в качестве такового, продемонстрировав наивысочайшие качества роуди. Мастерски управляя машиной в клубах табачного и не только табачного дыма, он на ходу одной рукой открывал нам бутылки с «Алазанской долиной», которые почему-то не удавалось открыть никому из тщедушных музыкантов. Я уже толком не помню, что произошло в Тарту, поскольку всегда что-то происходило. Мы сыграли на фестивале в Тартуском университете, причем были единственной русской группой, и наше выступление осталось незамеченным. А на следующий день мы выступали на открытой площадке на Ратушной площади. Было ужасно холодно, не было времени ни настроиться, ни разыграться, и действовать надо было очень оперативно. У меня пальцы сводило от холода, и я не знаю, что я там наиграл, но было колоссальное возбуждение и масса новых ощущений. Мы все еще находились во власти грез о Вудстоке и других фри-фестивалях и с каждым таким опытом приближались к вожделенной мечте. Прибалтийские фестивали уже можно было с чем-то сопоставить.

По возвращении мы сразу встретились на дне рождения Майка, который проходил в квартире его сестры на улице Жуковского. Ольга Липовская сильно напилась и пыталась спрыгнуть с балкона, и мы весь вечер ее уговаривали этого не делать.

Фагот с Дюшей наконец вернулись из армии, и мы снова стали репетировать вместе. Первым выступлением после их возвращения можно считать домашний концерт у Фалалеева, где была почти вся группа американских студентов. Среди них была Найоми Маркус, подруга Майи, в то время уже жены Андрея Светличного. Она замечательно пела и прекрасно играла на гитаре. Ее соседкой по комнате была Андреа Харрис. Мы все очень быстро подружились и много времени проводили вместе. С ними в группе учился Джим Монсма, который замечательно играл на губной гармонике и время от времени появлялся в рок-н-ролльных концертах Аквариума.

Потом мы отправились в Куйбышев. Эту поездку организовал мой старый друг Володя Свиридов, с которым я служил в армии. Ситуация была примерно такая же, как в Архангельске, – огромный зал и совершенно неадекватная аппаратура, к тому же мы не имели возможности на аппаратуре репетировать и, стало быть, не могли этим звуком правильно воспользоваться на сцене. Однако поездка была успешной. Правда, на обратном пути отказал самолет, и мы, проболтавшись три часа в воздухе, вернулись в Куйбышев. Майкл отказался снова лететь и поехал на поезде. Мы же в ожидании нового рейса страшно напились. Это стало входить в привычку.

По возвращении мне с трудом удалось достать билет на концерт Элтона Джона. Мне нравились его песни периода Yellow Brick Road, и, идя на концерт, я предвкушал настоящий рок-н-ролл. Но начало концерта оказалось неимоверно скучным. На абсолютно пустой сцене стояли две кадки с пальмами. Элтон Джон в шелковых шароварах, на каблуках и в большой кепке был похож на клоуна Олега Попова. Музыка была хорошая, но что-то было не так. Он просто играл на рояле и пел, и в этом не было ничего особенного – ну Элтон Джон, ну сидит и поет. После каждой песни выбегали безумные тетки с цветами и просили у него автограф. Он, бедный, так перепугался, что стал от них шарахаться и заиграл почти без пауз, чтобы остановить этот поток. Я уже было стал подумывать, не уйти ли. Но когда стало совсем скучно, пальмы вдруг поехали в стороны, повалил дым и разверзлось бездонное пространство. Я напрягся, и тут раздался невероятной силы взрыв. Когда дым рассеялся, стала видна фигура некоего существа, которое и учинило всё это. Существом оказался барабанщик Рэй Купер, появление которого на сцене сразу наполнило смыслом все происходящее. Начался настоящий концерт. Элтон Джон продолжал невозмутимо играть на рояле, а Рэй Купер делал все остальное – и всю погоду. Невозможно было не реагировать на каждое его движение, на каждый удар по литаврам или барабанам. Все, что делал этот человек, содержало элементы шоу, но в то же время было очень настоящим. Очень редко случается такое счастливое стечение обстоятельств, когда совмещается несовместимое. Наверное, еще долго можно рассыпаться в эпитетах, но я все равно не смогу описать того, что произошло тогда. И хотя после того концерта я не стал чаще слушать Элтона Джона, я понял, что это незаурядный авантюрист и мастер интриги. Думаю, этих способностей он не утратил и сейчас, его концерты по-прежнему небезынтересны. Правда, постепенно я стал противником какого-либо шоу и предпочитаю игру в чистом виде. Когда музыканты хорошие, этого, как правило, бывает достаточно.

Наша жизнь на Восстания достигла критической точки, и мы с Людмилой перебрались к Алине Алонсо, которая любезно сдала нам две комнаты в своей трехкомнатной квартире. Алина была фантастической девушкой, у которой время от времени квартировали известные рок-музыканты, и мне часто приходилось бывать в этом доме. Он не стал местом постоянных репетиций по той простой причине, что мы тогда не репетировали, но у нас всегда кто-то тусовался, что, в общем, было почти одно и то же. Но постепенно все свелось к привычному пьянству. Я не помню, чтобы кто-то пришел без бутылки, а если это случайно было так, то через какое-то время находились деньги, и кто-нибудь бежал в магазин.

Остров Сент-Джорджа уже не существовал – там построили какой-то санаторий. Другую часть пляжа оккупировали нудисты, и там стало скучно. Уже в августе мы с Людмилой, Майком и Таней Апраксиной предприняли путешествие автостопом в Прибалтику. Мы вместе доехали до Вильнюса, где прекрасно провели время. Заночевали у некоего Мариуса, а потом мы с Людмилой оторвались и поехали дальше на Западную Украину. Мы доехали до Львова, по дороге заехав в город Ново-Волынск к моему другу Жоре Шестаковичу, с которым мы служили в армии. Это было мое последнее путешествие автостопом.

В это же время или чуть позже мы решили устроить фестиваль на ступенях Замка. Фестивалем это называлось по-прежнему очень условно. Просто мы сговорились с Жорой Ордановским, что встретимся на ступенях и поиграем. Аппарата, естественно, никакого не могло и быть. Но о концерте пошел слух по городу, и туда собиралась значительная толпа народу. Когда я добрался до Замка, уже смеркалось. Я вышел с виолончелью из автобуса возле Михайловского сада и тут же попал в лапы ментов, которые стали задавать вопросы, куда я иду и зачем. Еще подъезжая к Замку, я заподозрил неладное, поскольку не видел привычной толпы на ступеньках. Я сказал, что я студент училища и еду на занятия, что было похоже на правду, поскольку училище действительно было рядом. Я прошел мимо Замка и увидел лишь несколько машин ПМГ. Оказалось, что основную часть толпы, человек пятьдесят, свинтили уже час назад, остальные разбежались, а сейчас вылавливают запоздавших. Я сделал круг и поехал домой. Когда я приехал, там уже были все наши, и мы устроили домашний концерт, который кончился дружеской попойкой с танцами.

Но на следующий день, когда я после обеда возвращался на работу, в дверях я увидел директора и двух странных людей. Директор был подозрительно учтив и дружелюбен и, страшно довольный, объяснил, что эти люди пришли ко мне. Я никогда не видел его таким веселым. Мне предложили сесть в автомобиль и препроводили прямо на Литейный. Я ничего не понимал, но был спокоен. Когда же меня привели в кабинет, то следователь предложил мне признаться в том, что я разбил статуи в Летнем саду. Выяснилось, что за месяц до этого в Летнем саду был совершен акт вандализма, разбили несколько статуй. И наш несостоявшийся фестиваль решили привязать к этому нелепому происшествию. Всех людей, которых арестовали накануне, кололи на то же самое, и единственным их оправданием было то, что пришли в Замок на концерт Аквариума. Конечно же, немного помучив расспросами и предложениями посидеть в коридоре и вспомнить, сняв с меня подробные показания, зачем и почему я хожу в Замок, меня отпустили. Инцидент неприятный, но в то же время было любопытно оказаться в святая святых Большого дома, о котором ты слышал столько легенд и былей. Оттуда я пошел прямо к Бобу, чтобы поделиться впечатлениями, и на лестнице его дома встретил тех же людей, что арестовали меня. Они широко улыбались, поскольку предполагали меня встретить. Боба увели у меня на глазах, и в этот же вечер арестовали и Михаила. Недели через две по «Голосу Америки» было сообщение, что на ступенях Михайловского замка состоялся рок-фестиваль при участии групп Аквариум и Россияне, на котором было арестовано несколько тысяч человек.

Неожиданно на горизонте появился Сережа Курехин. Со времени нашего знакомства мы почти не общались. Время от времени мы сталкивались в «Сайгоне» или на каком-нибудь сейшене. Какое-то время он играл в группе Гольфстрим. Вместе с Аликом Каном он развил бурную деятельность и в ДК им. Ленсовета организовал Клуб современной музыки. Естественно, все мы были охвачены. Идеологом был Фима Барбан, коллекционер и истинный знаток авангарда. Каждому из тех, кто участвовал в деятельности клуба, вменялось в обязанность на очередном заседании подготовить маленький доклад на тему того или иного композитора или исполнителя. Мне чрезвычайно интересно было слушать всю эту музыку, но я был полным профаном. Как-то мне поручили подготовить доклад о Сесиле Тэйлоре, которого я никогда не слышал. Мы с Курехиным поехали к Фиме за материалом. Я был ошеломлен масштабом интеллекта Барбана, у него была невероятная коллекция пластинок и книг. Он позволил мне самому поискать информацию о Сесиле Тейлоре, но все, что я мог найти, состояло из пятнадцати строчек в энциклопедии и нескольких пластинок. Следующие дни я слушал совершенно новую для меня музыку и сделал выборку на полчаса. Мой доклад был весьма своеобразным – я мгновенно выпалил всю энциклопедическую информацию и быстро поставил запись. Чуть позже Фима Барбан уехал в Лондон и стал ведущим джазовой программы на Би-би-си под именем Джеральд Вуд. (Когда через несколько лет я оказался в Лондоне, мы случайно встретились в метро, условились повидаться, но это почему-то не получилось.) Курехин устраивал маленькие концерты, на которые приглашал нескольких музыкантов. Эти выступления носили характер того, что впоследствии стало называться Поп-механикой. Я участвовал в одном таком концерте, и это было невероятно интересно. Но самым выдающимся событием был концерт Яна Гарбарека с Анатолием Вапировым.

Между тем наши бытовые неурядицы продолжались. Осенью Алина обычно возвращалась с дачи, и мы были вынуждены съехать с ее квартиры и вернуться на Восстания. И с этого времени начался изнурительный опыт домашних концертов. Что-то в этом безусловно было, но постепенно у меня это начало вызывать некоторое отторжение, и я эту практику прекратил. Для Боба же на многие годы это стало основным источником существования. И может быть, именно это постепенно привело к концу группы в том виде, в котором она сложилась в мою бытность. Боб стал играть один, вдвоем, втроем и вообще в любом сочетании людей и инструментов, и, насколько я понимаю, постепенно привык к мысли, что главное – это он и его песни, которые существуют независимо от того, кто эти песни играет. При этом имел значение и экономический фактор – чем больше состав, тем меньше денег приходится на одного. Была пара концертов, когда мы пытались играть всей группой, но в домашних условиях всегда было крайне трудно разместиться так, чтобы было удобно играть и слышать друг друга. Кроме того, меня не устраивало, что группа превратилась в пикантное блюдо, которое можно заказать. Для меня это было ничуть не лучше, чем играть в кабаке. Кстати, один раз мы пытались сыграть в кафе «Сонеты». Это место считалось интеллигентным, и кто-то, скорее всего Майкл, предложил туда «сесть», и мы решили попробовать. Как разовая акция это было даже интересно; там не было такой публики, которая бы стала заказывать Семь-сорок. Мы же играли в основном песни T. Rex, перемежая их со своими. Но так или иначе, по каким-то причинам «контракт» нам не продлили.

Уже глубокой осенью того года мы, по приглашению Артема Троицкого, отправились на фестиваль в подмосковный город Черноголовка. Фестиваль почему-то отменили, и вместо этого Артем устроил концерт в редакции журнала «Молодая гвардия». Наше выступление началось с того, что Боб подошел к микрофонной стойке и, согнув ее пополам, наклонил ее к гитаре, не разглядев, что она прямая, без «журавлика». Аппаратчик долго крутил пальцами у виска. Я не помню, кто там еще играл, но Артем проникся к нам еще бо́льшим расположением и после этого стал всячески опекать и проталкивать Аквариум. Мы жили в гостинице «Орленок» на Ленинских горах и по дороге домой в этих самых горах заблудились.