Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

У нас снова появились гости – это были однополчане моего брата, с которыми он все время пил. Летом вся эта компания оккупировала времянку на даче. Я еще ничего толком не осознавал, но никак не мог понять, почему привычное пространство разрушается, но при этом ничего не становится лучше. Однажды, когда на дачу приехала очередная компания, меня угостили водкой. Алексей устроился работать на какой-то завод. Когда он ночевал на даче, то, чтобы не опоздать на электричку и поспать лишние 15 минут, он поднимал меня в полшестого утра, сажал на раму, и мы ехали на вокзал, а я потом пригонял велосипед домой и ложился досыпать. Мне ужасно не хотелось вставать, но мой сон в расчет не шел, и я должен был воспринимать все как должное, ведь Алексей был моим старшим братом.

Ни у кого из моих друзей не было магнитофона и, хотя у всех были какие-то проигрыватели, естественно, не было никаких современных пластинок. Чуть позже, когда поп-музыка стала прочно входить в круг наших увлечений, долгоиграющие пластинки и сорокопятки стали появляться в школе у ребят из старших классов. Я еще толком ничего не слышал, но одна девушка из нашего класса, Галя Мурадова, вдруг подарила мне книжку Брайана Эпстайна Beatles – A Cellarfull Of Noise. Я старался ее читать, но моего знания английского языка пока еще не хватало, чтобы прочесть всю книгу, я с трудом читал то, что задавали в школе. Зато в книге было много фотографий. В девятом классе, когда надо было на месяц ехать в колхоз и у меня не было ни копейки денег, я сдуру продал эту книгу за три рубля своему дружку с дачи Леше Ветбергу. Кстати, у него как раз был магнитофон, и летом я слушал White Album и никак не мог сопоставить услышанное с тем представлением о Beatles, которое у меня сложилось после Help!. Кто-то собирался взять магнитофон в колхоз, и Вова Ульев, мама которого преподавала в нашей школе, смог достать вожделенные пластинки и переписать их. Каждый день у нас начинался и кончался музыкой Beatles.

Все годы со времени смерти дедушки Всеволода мать и ее братья были озабочены тем, что, имея родственников за границей, мы не получали никакой помощи от них. Как-то из Италии приехала их кузина Ляля. Она была певицей и выступила в Малом зале Филармонии со своим мужем, пианистом Гвидо Агости. Мать по-прежнему боялась, что будут какие-нибудь проблемы, хотя отец уже умер. Все родственники тоже боялись, но всем очень хотелось подарков. Как-то приехала наша швейцарская тетка Ирина и подарила всем нам швейцарские часы. Я с гордостью носил эти часы и иногда давал их поносить дружкам на каком-нибудь уроке.

В это время в школе уже была группа, в которой играли ребята из старших классов. С восьмого класса мы тоже становились старшеклассниками, и нам разрешалось ходить на вечера, которые устраивали в школе каждый месяц. Меня завораживал звук электрической гитары, на которой играл некто Репа, а Гриша Асатурян при этом пел песню Beatles – Boys, которую я впервые услышал в его исполнении. К сожалению, у меня не было своей гитары, и я даже не подозревал о том, что мне было легче других научиться на ней играть. Когда ребята из нашего класса тоже решили собрать группу и у них не оказалось басиста, они предложили играть мне, хотя у нас в классе был еще Лева Капитанский, который классно играл на гитаре. Я не имел никакого навыка, но быстро научился, поскольку мне оказалась понятна логика построения партии баса по опыту игры на виолончели в оркестре музыкальной школы. Мы сшили двубортные вельветовые пиджаки и расклешенные штаны. Но, к сожалению, собственной белой водолазки у меня так и не было, и я вынужден был на каждое выступление стрелять ее у дружков. (Когда мы ходили в школу, нам запрещали так одеваться, и мы были вынуждены носить форму.) На гитарах играли Никита Воейков и Вова Рыжковский, а на ударных (малом барабане и тарелке) Вова Ульев. Откуда в школе взялись болгарские электрические гитары, я не знаю. Включались все в усилитель «Кинап». Также откуда-то взялись две желтые колонки, на которых мы, как у Beatles, написали «Vox». Названия мы не имели, и после первого выступления нас прозвали Vox, думая, что это название группы. Ко второму нашему выступлению Ульев уже нарисовал афишу с таким названием. К сожалению, никто не пел, и мы играли инструменталы. Постепенно стали появляться ребята из другой школы: некто Валя, который пел «на рыбе» песню Every Night Before, с двусмысленным припевом «Don’t Fuck Me Boy», смысл которого никто тогда не понимал. Хотя каждый из нас знал английский лучше этого Вали, никто из нас не понимал ни одной английской песни, не говоря уже о том, чтобы толком подобрать музыку и слова. Правда, будучи в колхозе, мы с Андреем Колесовым, который был главным экспертом по части языка, пытались снять слова It’s Only Love, которые впоследствии оказались немного другими.

Неожиданно нам сделали подарок: в качестве заставки к воскресной политической телепередаче «7 дней» взяли Can’t Buy Me Love, и ее теперь можно было слышать каждую неделю. Кстати, и сами передачи тоже были интересны, поскольку всегда оставалась вероятность, что покажут запретный плод. Также в это же время пошел документальный фильм «Семь нот в тишине», в котором одна из частей была рассказом об истории современного танца, который кончался твистом и рок-н-роллом. Каждый танец показывали секунд по пятнадцать, и, конечно же, все считали, что там показывают Beatles. Разумеется, это были не они, и я сейчас хотел бы посмотреть тот фильм, чтобы узнать, кто же там был на самом деле. Я думаю, Animals или кто-то из американцев. Это была скудная, но пища для души.

К тому моменту я переходил в последний класс музыкальной школы. Мой преподаватель Анатолий Кондратьевич имел какие-то жилищные проблемы и попросил маму сдать ему комнату. Я умолял ее, чтобы она ни в коем случае этого не делала, чтобы она подумала обо мне, каково мне будет жить под одной крышей со своим педагогом. Алексей же считал, что она просто сошла с ума. Но мама согласилась, и наш дом превратился в коммунальную квартиру со всем вытекающим из этого идиотизмом. Алексей психовал и с этого времени буквально возненавидел мать. Анатолий Кондратьевич, которого я по-своему любил и уважал, занимался со мной дома, и, помимо этого, я два раза в неделю ходил к нему же на занятия в школу. Он взял более сложную программу и говорил, что мне непременно надо поступать в училище. Для него, как для человека, который двадцать лет просидел в оркестровой яме, это было само собой разумеющимся. Его легко понять, поскольку у него была тяжелая судьба: в восемнадцать лет он отправился на фронт и всю войну прошел танкистом, а после ее окончания поступил в консерваторию.

У меня не было выбора, и я вынужденно занимался виолончелью, хоть такое количество занятий было чересчур. Но сейчас я с благодарностью вспоминаю этот период, когда я действительно начал играть. Может быть, последуй я совету Анатолия Кондратьевича, из меня и вышел бы толк. К сожалению, у меня не сложились отношения с педагогиней по классу фортепьяно, и все годы учебы в музыкальной школе я с трудом разучивал самую элементарную программу. Я так и не научился толком играть, о чем сейчас очень жалею.

Странно, что в музыкальной школе у меня почти не было друзей. Наверное, дело было в том, что занятия там индивидуальные, и поэтому все так и держались особняком. На репетициях оркестра все заняты делом, и это не очень располагает к общению. Впрочем, какое-то время я контактировал с альтистом Игорем Гоголевым и скрипачом Вовой Левитом. Только на уроках сольфеджио можно было пообщаться, и я подружился со скрипачом Колей Марковым.

Я взрослел и летом на даче вел достаточно беспутный образ жизни. Детские шалости и первые опыты постепенно превратились в привычное подростковое пьянство. Денег не было, но, поскольку я по-прежнему жил независимо, время от времени кто-нибудь приносил алкоголь. Наверное, в таком возрасте этот опыт неизбежен. Иногда мы собирались на поляне играть в лапту – любимую игру моего детства. Но как-то я приехал туда на велосипеде, уже плохо держась на ногах, упал в воронку от бомбы и заснул. Проснулся я ночью изъеденный комарами и еле добрался до дома, где проспал весь следующий день.

В этом же году я предпринял путешествие в Белоруссию, к Ульеву в деревню. Я пришел к его старшему брату Валерию, чтобы узнать, как до него доехать. Я не стригся все лето и уже почти был похож на всех четверых моих кумиров. Валерий, который был очень строгих правил, спросил меня, решил ли я уже, куда буду поступать, и наказал мне постричься, а то как это я, столичный парень, поеду в деревню показывать дурной пример. Я сдуру внял его совету и поехал в деревню. С тех пор я больше никогда не слушал ничьих советов по поводу своей прически: когда я приехал в деревню и встретил Ульева, у него были длинные волосы. К тому же меня сразу напоили самогоном, и моя столичная стрижка перестала иметь какое-либо значение. Две недели в экзотической белорусской деревне так и прошли под знаком самогона.

Пьянки продолжались и в школе: перед каждым походом на школьный вечер мы с дружками выпивали бутылку портвейна в подъезде и, пока твердо держались на ногах, шли в школу и самозабвенно танцевали шейк, разбившись на группы, мужскую и женскую. Пару раз меня ловили преподаватели и ставили мое состояние мне на вид. В это время в кино пошел испанский фильм «Пусть говорят» с певцом Рафаэлем. Все ходили на него по несколько раз, но мне больше нравились «Шербурские зонтики» и «Мужчина и женщина». Меня совершенно завораживала музыка к этим фильмам. А особенно мне нравились уличные танцы в «Девушках из Рошфора». И совершенно неожиданно восхитила меня «Моя прекрасная леди», хотя на эту экранизацию «Пигмалиона» нас сводили насильно. А в фильме «Серенада большой любви» Марио Ланца, зайдя в ресторан, присоединялся к черным музыкантам и пел настоящий рок-н-ролл. Я был в полном восторге; Марио Ланца мне очень нравился еще по фильму «Великий Карузо». Я пока не вполне это осознавал, но чувствовал, что между «серьезной» музыкой и рок-н-роллом существует непреодолимая пропасть. По крайней мере, я никогда не смог бы признаться Анатолию Кондратьевичу в своей любви к Beatles. И тут я неожиданно увидел, что эта пропасть преодолима, что все едино, что и одно, и другое может быть красиво, и дело только во вкусе и в снобизме некоторых музыкантов, представителей обоих жанров (тогда я не понимал слова снобизм, хотя на уроке английской литературы нам много говорили о снобизме Сомса Форсайта).

Я окончил музыкальную школу вместе с девятым классом общеобразовательной. Я не строил никаких планов, и меня уговорили заниматься еще один год в музыкальной школе, чтобы лучше подготовиться, если после окончания школы я решу поступать в музыкальное училище. Мне было все равно, и я согласился, хотя не собирался в училище и не стал заниматься интенсивнее. Анатолий Кондратьевич съехал, но не далеко, в квартиру этажом выше. Я с облегчением вздохнул и переехал в его бывшую комнату. Но наши занятия продолжились – я ходил к нему наверх.

Алексей устроился работать официантом в ресторане и собрался жениться. Дистанция между нами все увеличивалась. Неожиданно, без предупреждения, в отпуск приехал Андрей. Почти два года я писал ему скупые дежурные письма, не зная, о чем писать. И вдруг вместо прежней замкнутой и странной личности в доме появился человек, с которым я был готов делиться абсолютно всем и который станет моим самым близким другом на долгие годы. К сожалению, брат уехал еще на несколько месяцев, а мне нужно было как-то заканчивать школу. По всем предметам у меня была стабильная тройка, которая меня вполне устраивала. Но надо было сдавать экзамены, и в этой ситуации настоящим другом оказался Ульев, взявшийся заниматься со мной физикой и математикой, которые я без его помощи не сдал бы. Время экзаменов совпало с началом чемпионата мира по футболу. Я, обычно равнодушный к спорту, с большим интересом смотрел некоторые матчи и болел за английскую команду, поскольку у всех футболистов были длинные волосы, а у Джорджа Беста волосы вообще были ниже плеч. Я физически ощущал, что в мире происходит нечто такое, что мне близко и интересно, но до нас эта волна никак не может докатиться. Однако в результате мне пришлось идти в парикмахерскую, поскольку с такой прической к выпускным экзаменам не допускали.

После выпускного вечера мы пошли к Леше, брату нашей одноклассницы Оли Голубевой, и я неожиданно обнаружил, что тот мир, о существовании которого я только подозревал и принадлежность к которому чувствовал, реально существует даже здесь. Леша учился в Университете, был чрезвычайно интеллигентным человеком, слушал всю современную музыку и прекрасно в ней разбирался. Он жил отдельно от родителей на Моховой в комнатке, на стенах которой висели плакаты и фотографии групп, каких я еще не слышал, и конечно же там были Beatles. У него можно было посмотреть пластинки, которые он брал переписывать, какие-то музыкальные журналы и книги. А на шкафу в коробке жило Жрало. Можно было по-разному относиться к тому «существу», которое Леша показывал гостям, но оно не требовала интерпретации: это была психоделическая вещь. С тех пор я стал любить непонятное – чем непонятнее, тем лучше; главное не пытаться это как-то истолковывать и расшифровывать. У Леши можно было на несколько часов окунаться в мир, который для меня пока не был вполне доступен. А главное, хотя Леша был на три года старше нас, эта разница не ощущалась, он был с нами абсолютно на равных. В то время каждый визит к нему становился для менял событием.

Я оставил идею поступления в музыкальное училище и вообще никуда не собирался поступать. Анатолий Кондратьевич грозился, что я буду кусать локти, но постепенно снял осаду и оставил меня в покое. Наконец в августе Андрей вернулся из армии, и мы стали все время проводить вместе. Все-таки в конце лета меня уговорили подать куда-нибудь документы, так как до восемнадцати лет мне могли платить пособие за отца только в том случае, если я буду учиться. Я лениво листал справочники, понимая, что ничто из предлагаемого меня не интересует. Мне показалось, что отделение звукозаписи кинотехникума может оказаться самым подходящим, и я пошел подавать документы туда. Придя же, я узнал, что на это отделение берут только с восьмью классами, а у меня, как на грех, десять. В приемной комиссии меня уверили в том, что я могу проучиться год на другом отделении, а потом, если захочу, перевестись на звукозапись. Думать было лень, я неожиданно получил пятерку по математике и поступил на отделение «Монтаж и эксплуатация киноустановок».

В самом конце лета обычно проходил фестиваль песни в Сопоте, который по телевизору давали выборочно, но в том году его почему-то показали целиком. Конечно, это было не совсем то, что хотелось бы слушать, но все равно все смотрели, поскольку так или иначе это был какой-то выход во внешний мир. И вдруг в один из дней в качестве гостей фестиваля появились Christie. Это было неслыханно – в прямом эфире английская группа, песня которой Yellow River в то время была на первом месте в английском топе. Работало абсолютно все: драйв, с каким они играли, и то, как они выглядели… На следующий день выступала Джоан Баез и пела Let It Be, песню Beatles, которую еще никто из нас не слышал. Выяснилось, что фестиваль смотрели абсолютно все мои друзья и на всех это произвело неизгладимое впечатление.

На следующий день моя учеба в кинотехникуме началась с того, что и там нашелся какой-то псих, который, встречая всех у входа, с ходу заорал на меня, что на следующий день он с такой прической меня не допустит к занятиям. Конечно же, мне надо было просто повернуться и уйти и не переступать больше порог этого дома, но я еще не был готов к таким поступкам. Все же я проигнорировал его требования, пытаясь как-то уложить или зачесать волосы, и тупо ходил на занятия, не понимая, для чего я слушаю все эти вещи. Самое нелепое, что моя стабильная тройка в школе здесь превратилась в пятерку, и я легко учился по всем предметам. Почти вся группа состояла из приезжих девочек. С одной стороны, это было приятно, но с другой – я все равно чувствовал себя инородным телом. Я по-прежнему общался со своими школьными друзьями, которые почти все поступили в институты. Ульев учился в Политехническом институте, где на каждом факультете были свои поп-группы. Мы постоянно ходили туда на вечера, которые значительно отличались от школьных, потому что студенческие группы играли на другом уровне. А играли они в основном кавер-версии Beatles и Stones. До меня стали доходить слухи о знаменитых группах Фламинго и Санкт-Петербург. О концерте Фламинго в Политехе ходили легенды. На вечера в Политех пытались попасть внешние тусовщики вроде меня, и иногда пробираться туда приходилось через окно в туалете, карабкаясь по водосточным трубам и карнизам. Как-то я просочился на концерт группы Основание, и Ульев уверял меня, что это на самом деле Основание Санкт-Петербурга. Как-то раз Леша Голубев пригласил меня сходить на реальный сейшн в ДК «Маяк», где играла группа Шестое чувство. Концерт разительно отличался от танцевальных студенческих вечеров в Политехе, где в основном была своя студенческая аудитория, – это был настоящий сейшн, где были совсем другие люди, посвященные. И видно было, что играет настоящая группа – эти люди не учатся на инженеров, они рок-музыканты.

Доступ к внешней информации тоже расширился. В каждом институте была категория людей, которые увлекались поп-музыкой, и в этой среде циркулировали пластинки. У Андрея Колесова был Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band и пара пластинок Rolling Stones. У Ульева был White Albume и Bridge Over Troubled Water Саймона и Гарфанкеля, которые ему привез брат по дороге из Антарктиды. Также он привез ему настоящий джинсовый костюм. У Андрея Михайлова по прозвищу Мясо из параллельного класса были Doors и Cream. Я не мог позволить себе роскоши покупать пластинки, но, хотя мой проигрыватель уже устарел, все же я иногда мог брать эти пластинки и слушать их. Откуда они возникали, понять было невозможно, но, услышав один раз, я уже тогда навеки влюбился в Since I’ve Been Lovin’ You. У Никиты Воейкова был тройной Woodstock, и мне больше всего нравилась сторона с Who и песня Wooden Ships Кросби, Стиллза и Нэша. Джими Хендрикс пока был выше моего понимания, и прошли годы, прежде чем я его принял окончательно. Самым же главным было ощущение времени и того, что сейчас происходит нечто очень-очень важное. И самым непостижимым был Сержант, который менял представление о Beatles, казалось бы, уже сложившееся раз и навсегда. Его невозможно было понять сразу. Его надо было слушать сто раз, и при этом хотелось еще. Мы штудировали каждое написанное на обложке слово и, хотя еще не представляли себе, что эта пластинка произвела революцию во всем мире, уже подсознательно это чувствовали. Слушание этого альбома превратилось в таинство. Невозможно было поставить пластинку и продолжать разговаривать. Мы с братом Андреем выключали свет и погружались в мир, который нам предлагали посетить наши проводники и который для меня становился реальнее того, в котором мне приходилось жить. В кинотехникуме разделить все это мне было не с кем.

В феврале мне должно было исполниться восемнадцать, меня должны были лишить пособия, и после Нового года меня потянуло на волю. Я знал, что меня все равно заберут в армию, поэтому плюнул на все и ушел. С тех пор я никогда, нигде и ни на кого больше не учился.

Как-то я забрел в ДК им. Ленсовета, где была какая-то чешская выставка. В фойе стоял настоящий «Juke-Box», начиненный сорокапятками. Конечно же, я изучил весь каталог. Почти вся музыка было чешской, но каким-то образом здесь оказалась одна сорокапятка Beatles – Hey Jude и одна Guess Who – American Woman. Можно было прийти, опустить двадцать копеек и слушать сколько угодно, потому что сразу же собирались люди, и все по очереди ставили одну и ту же песню. Это было великолепно – в публичном месте играет такая музыка, и можно наблюдать, как все люди мгновенно реагируют и сразу преображаются.

Алексей женился и уехал жить к жене, и к нам на полгода переехал двоюродный брат Павел, который всю жизнь жил за шкафами в одной комнате с родителями. Он с детства был очень дружен с Андреем, и мы стали жить одной семьей. У меня оставалось какое-то время до неотвратимой и уже нависшей армии. Хотя Павел был ровесником Андрея и на четыре года старше меня, его должны были забрать в это же время. Никита Воейков поговорил со своим отцом, и меня на месяц зачислили грузчиком на завод «Измеритель», что было большой удачей, так как перед армией меня на месяц просто не взяли бы. Я был оформлен как постоянный работник, что давало мне право на получение выходного пособия. Я грузил какое-то железо и мусор, ездил на городскую свалку и неизвестно почему получал от этого огромное удовольствие. Что-то произошло, мне было абсолютно все равно, что делать, и почему-то я был счастлив. Я получил свою первую и единственную зарплату, которая благодаря пособию оказалась удвоенной, закатил отвальную и отправился в армию.