Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

Часть вторая

Глава первая

Меня абсолютно не интересовали занятия музыкой. Больше всего времени я проводил у Славки на Фурманова. Он жил в удивительной однокомнатной квартирке, которая состояла из крошечной кухни и такой же крошечной комнаты, но с двумя окнами на противоположных стенах, что давало ощущение нахождения в башне. Проходил тот самый восемьдесят четвертый год, который приобрел для меня такое огромное значение. Я все еще пребывал во власти ощущения этого года, хотя пока не мог вывести его формулу. Но в один прекрасный день все вдруг встало на свои места: формула заключалось в том, что я ощутил способность совершать самостоятельные действия. До сих пор я все время находился в состоянии соучастника. Пусть это были интересные и очень значимые вещи, но я ничего не делал сам. Тут же я оказался готов двинуться в любую сторону. Я решил опять отказаться от мяса и заодно от алкоголя. Правда, почему-то некоторое время продолжал курить.

В ноябре снова приехали Джоанна с Джуди. И тогда же состоялся концерт Поп-механики в здании Двенадцати коллегий Университета. Хотя я считал, что закончил свою деятельность на музыкальном поприще, после звонка Курехина я согласился принять участие в концерте. Со стороны администрации Университета выдвинули непременное условие этого концерта: в нем ни в коем случае не должен был участвовать Гребенщиков, который в то время в Университете был притчей во языцех. Но нам, конечно же, нужно было сделать так, чтобы Боб непременно появился на сцене. Он загримировался, приклеив усы и бороду. Несмотря на то, что он надел очки и пальто, все равно за версту было видно, что это Гребенщиков, но администрация Университетского клуба была настолько тупа, что этого не заметила, поэтому присутствовал дополнительный кайф от интриги.

Между тем мне надо было придумать какую-нибудь работу или на худой конец положить куда-нибудь трудовую книжку. Но никаких предложений не поступало, мыслей тоже не было, и я решил подождать до весны-лета. Я засел дома, и началось мое затяжное зимнее чаепитие. Весь мой день состоял из того, что кто-то заходил на чашечку чая, просиживал часа два, и тут уже поспевал кто-нибудь другой. Мне звонили друзья и напрашивались в гости, а некоторые приходили без звонка. Отказать было невозможно. Я немного уставал, но у меня не было выбора, к тому же я получал огромное удовольствие от общения с большим числом людей. Сложнее всего пришлось моим домочадцам. Моя мама совершенно не обращала на это внимания, ей нравилось, когда в дом приходят люди. Но мой психованный брат Алексей дергался от каждого звонка в дверь, в панике бежал к себе в комнату и закрывался на палку, думая, что это пришли за ним. Я к этому привык и не реагировал. Я понимал, что в моем образе жизни есть некоторый перебор, но это было ничто по сравнению с тем, когда у брата начинался запой. Поэтому я чувствовал моральное право не обращать внимания на его реакцию. Проблема была с кухней: с приходом каждого гостя ставился чайник, единственный на всю семью, а у меня пока не было средств обзавестись своим. Все оставшееся время я проводил у Славки. Иногда мы виделись с Александрой, но ее жизнь вошла в новую фазу. Ее старый друг Андрей сделал ей предложение, и они собирались пожениться.

Боб стал играть с Титовичем и Куссулем. Это называлось Аквариумом, и у меня по этому поводу не было никаких возражений. Один раз приехал Пол Ашин, и мы даже сходили с ним на их концерт в какой-то заводской клуб на 1-й Красноармейской, который помещался в бывшей церкви. Иногда они играли электрические концерты с Сашей Ляпиным и Петей. На эти концерты я не ходил, но о каждом концерте мне всегда кто-нибудь рассказывал. И хотя это уже не имело ко мне никакого отношения, я не мог оставаться абсолютно безразличным. Я пока не окончательно порвал с этим миром и во время очередного фестиваля Рок-клуба по настоянию Курехина участвовал в Поп-механике. Вместе с Борей Райскиным, Игорем Тихомировым и Володей Диканьским мы составили струнную группу оркестра. В этой Поп-механике участвовал Крис Кросс, басист из Ultravox, которого, беднягу, протащили за кулисы и спрятали, поскольку комитетчики пронюхали и рыскали вокруг. На мой взгляд, участие этого басиста наряду с Титовичем и Сологубом особенной погоды не делало, гораздо удивительнее было то, что это вообще оказывалось возможно, потому что масштаб и суть происходящего абсолютно выходили за все рамки допустимого и возможного. Естественно, коль скоро я участвовал в фестивале Рок-клуба и ходил туда, то притащился и на концерт Аквариума. Я совершенно не помню, кто там играл, наверное это был тот концерт, который они играли вместе с Курехиным, Чекасиным, Отряскиным и Петей (хотя, может быть, играл Кондрашкин?), и во время саундчека, который, как обычно, расслабленно и долго проходил при полном зале, я позволил себе высказать Калманову комментарии по поводу звука и в частности голоса Боба. Мой совет оказался неуместным, и я об этом пожалел, поскольку не люблю выглядеть идиотом (что, правда, по жизни случалось очень часто).

Мы почти не виделись ни с Бобом, ни с остальными, но весной стало известно о том, что Дюша серьезно заболел. Это было ужасно, но ничего поделать было нельзя, оставалось уповать на то, что все будет хорошо, и мучиться от собственной беспомощности. Но Бог нас всех помиловал, и болезнь отступила, правда, Дюше это стоило долгих месяцев борьбы, и невозможно не восхищаться его стойкостью. В это же время у них с Галей родилась дочь София, и я стал ее крестным отцом.

Время от времени появлялись наши старые друзья. Андреа Харрис использовала любую возможность, чтобы приехать в Россию. Она устроилась в туристическую фирму и частенько приезжала к нам в гости. Во время очередного приезда мы встретились с Бобом и Курехиным и пошли на выставку во Дворец молодежи, где Боб дебютировал как художник. После этого мы поехали ко мне, Боб захотел спеть несколько песен и предложил мне сыграть. Я прекрасно помню это ощущение. Я считал себя абсолютно свободным от своего прошлого и надеялся, что с ним покончено. Я видел, что это искушение и что мне следует отказаться, но решил – один раз можно. Все происходило как во сне, я взял инструмент, к которому не притрагивался полгода, и мы попробовали сыграть несколько песен. Оказалось, что ничто никуда не девается, что стоит издать звук, и к тебе возвращаются все те же ощущения. Несколько дней я находился в состоянии транса, пытаясь проанализировать происшедшее.

Когда Славка Егоров предложил мне записать совместный альбом, я сначала насторожился. Со времени знакомства с Бобом я никогда не играл ничьих песен. Это воспринималось мной как вступление в другой брак. Мы со Славкой уже очень хорошо знали друг друга, но я никогда не слышал его песен и не представлял себе, как он поет. Но причин отказываться у меня не было, и мы встретились на Восстания, чтобы попробовать. У него оказался удивительно красивый голос, низкий по тембру, и его песни были необычайно интересными. Мы с лету набросали несколько песен и поехали к Вишне. Славка решил, что не стоит их шлифовать, главное, чтобы они были примерно ясны по форме. Студия Вишни находилась в доме его родителей на Большой Охте. У нас был прекрасный настрой, и мы записали этот альбом за два дня. В записи также принимал участие некто Авенир; альбом получил название Акустическая комиссия. Вишня был в полном восторге и быстро его растиражировал. Но почему-то в некоторых анналах эта запись фигурирует как мой сольный альбом. Жаль, что наше сотрудничество со Славкой на этом прекратилось. Но я очень внимательно слежу за тем, что он делает. В это же время у Вишни записывалось Кино, и как-то они уговорили меня сыграть в песне Саша. Я там сыграл красивый риф, который в результате сведения почему-то еле прослушивается. Когда же эта пластинка вышла на CD, то в результате всевозможных ремастерингов он и вовсе исчез. Хотя у меня все равно этой пластинки нет. Как-то так сложилось, что в этой стране среди музыкантов не принято покупать пластинки друг друга. Их принято дарить и получать в подарок, но по разным причинам это не всегда удается.

Летом я решил-таки устроиться на работу, и Александра предложила мне занять ее место в должности пирометриста на заводе «Электронприбор». Работа обещала быть интересной, поскольку надо было работать один раз через пять суток. И поскольку она считалась квалифицированной, то и платили больше, чем сторожам. Александра позвонила своему бывшему начальнику, и он согласился меня взять, добавив лишь, что для проформы нужно получить направление из Бюро по трудоустройству. Когда я туда пришел и показал свою трудовую книжку, которая пестрела пустотами в несколько месяцев, то чиновник, увидев ее, весь просиял от счастья. Он сказал, что ему давно не попадался такой хороший экземпляр и что вместо «Электронприбора» он мне с удовольствием выпишет направление в тюрьму. Он ликовал, но, вдоволь повеселившись, сказал, что ладно уж, коль скоро я сам пришел сдаваться, то так и быть, он меня простит и даст направление туда, где меня уже берут. Он всучил мне это направление с красной полосой и настоятельными рекомендациями устроиться на работу в течение трех дней. При мне чиновник ввел мои данные в ЭВМ и предупредил, что, если я сваляю дурака, он уже не сможет вытащить меня из беды. Мне тоже было приятно повеселиться в его компании, но, когда я вышел оттуда, у меня дрожали колени. Я был рад, что он был в хорошем расположении духа. Наконец я заступил на работу. Меня ждал напарник, который быстро объяснил, что я должен делать. Работать надо было вдвоем через двое суток, но поскольку вдвоем там делать нечего, дежурные договаривались между собой и работали по одному через пятеро суток. Напарник также сказал, что мы с ним, судя по всему, более не увидимся, поскольку будем работать в противофазе. Он предложил мне пойти попить кофе и разойтись. Когда я возвращался на рабочее место, вахтер заинтересовался моим плеером и заявил, что с таким прибором вход на территорию завода категорически запрещен. Это была явная глупость, но мне не удалось его убедить в том, что я первый день на работе и еще не знаю правил. Вахтер был неумолим и велел мне сдать плеер в камеру хранения. Мне не очень обрадовало нахождение в такой дурке, но я надеялся, что со временем это утрясется. Я чудно провел время, в моем ведении были два этажа, и мне нужно было следить за показаниями температуры и влажности воздуха и время от времени записывать их в журнал. Но ночью стал звонить оперативный дежурный и интересоваться моим напарником. Пару раз я соврал, что он вышел в туалет, но рано или поздно мне пришлось сознаться, что его нет, а я работаю первый день и ничего не знаю. Утром, когда я спустился вниз и поинтересовался своим плеером, одна бригада охранников сменяла другую. Их было человек десять, и они друг другу рассказывали о ночном ЧП. Завидев меня, они стали тыкать в меня пальцами, дескать, а вот и он собственной персоной. Там был тот самый оперативный дежурный, и они решили составить акт. Помимо всего прочего они стали изучать мой плеер с кассетами и рассуждать, стоит ли мне его возвращать или лучше составить акт и изъять его. Тут уже я не выдержал. Я живо представил себе, что так будет каждый раз, когда я буду заступать на работу, и высказал им все, что я думаю по поводу них, их родственников и их завода и предложил им пойти в то место, которое в тот момент счел для них вполне подходящим. Я тут же написал заявление об уходе, которое мне с удовольствием подписали. Когда я пришел в отдел кадров забирать трудовую книжку, мне ее вернули вместе с направлением из Бюро по трудоустройству. В таких случаях они их не регистрируют. Я был в полном восторге: на следующий день истекал срок моего направления на работу, и у меня в руках по сути было направление в тюрьму.

Я не знал, что делать, и позвонил Ване Бахурину, который рубил кусты на железной дороге. Он предложил мне устроиться к ним в Зеленогорскую путевую часть № 17. Мы поехали туда на следующий же день, и меня легко взяли безо всяких направлений. Работа заключалась в вырубке кустарника на десятиметровой полосе отчуждения. Мы встречались с Ваней и Джонсоном (Никитой Добрыниным) и ехали в Белоостров. Там, на полпути в Солнечное, мы спускались в канаву и страшными самопальными мачете с заточенным крюком на конце рубили кусты. Мы работали часа четыре в день, раза два-три в неделю. Вырубив метров двести, мы разводили гигантские костры и сжигали эти кусты прямо на насыпи или в канаве, если там не было воды. Пожалуй, это была не самая легкая работа, зато она давала полное ощущение свободы. Когда мы заканчивали выделенный нам участок, Ваня ехал в Репино и вез портвейн начальнику участка по фамилии Тарара, который легко закрывал любой наряд. Пару раз с нами работал Файнштейн, но эта работа не очень пришлась ему по нраву.

В то время Курехин с Чекасиным затеяли съемку фильма «Диалоги» в клубе «Маяк» на Красной улице. Это был фантастический experience, когда диалог заключался в битве двух оркестров – один был на сцене, а другой в зале. А чуть позже Курехин устроил показательную репетицию Поп-механики для английского телевидения в театре Горошевского на проспекте Чернышевского. Это была типичная Поп-механика, которая на тот момент включала почти весь состав групп Кино, Странные игры, Аквариум, а также индустриальную группу во главе с Тимуром Новиковым и Африкой. Наша струнная группа сидела прямо под орудиями индустриальной группы. Я чувствовал себя не очень уютно, поскольку на горьком опыте знал: когда играют индустриалы, в ход идет все. Публики было всего человек двадцать, среди них присутствовал и атташе по культуре американского консульства Дэн Гроссман. Мы его давно знали, и он везде тусовался. Его всегда пасли, но в этот раз, видимо, решили взять, что непременно повлекло бы скандал. В самый кульминационный момент концерта, когда вступила вся индустриальная группа, в зал вошли какие-то люди. Никто ничего не понял, вошедшие тоже слегка опешили, поскольку стоял сплошной грохот, в воздухе носились утюги и другие «музыкальные» предметы. Никто не орал, что надо прекратить безобразие, но в какой-то момент все стало ясно, и музыка остановилась. Никто не знал, как реагировать, потому что никто никого не винтил. Но, вероятно, у комитетчиков не было точных инструкций, как действовать, и они боялись превысить свои полномочия. Через некоторое время пришли менты в форме, которые тоже остались стоять в стороне. Мы собрали инструменты и тихо вышли. Никого не арестовали, таким образом наличие американского дипломата было гарантом того, что никого не свинтят. Мы с кем-то пошли на Восстания. Я чувствовал себя несколько возбужденным, мне не очень нравилось быть игрушкой в руках Африки и Тимура. Какой бы ни была концепция Поп-механики, она основывалась на музыке. И когда эти молодые люди начинали веселиться, не обращая внимания на музыкантов, для меня происходящее теряло всякий интерес. Я сказал Курехину, что не вижу никакого смысла в моем дальнейшем участии в Поп-механике. Он не возражал. Моя роль там была скорее декоративной. Я был законченным типажом, и такой персонаж в его коллаже был уместен, но ничего не определял. Потом я все-таки узнал, что в тот вечер кого-то свинтили. Среди них оказалась жена Вани Бахурина Алла, которая и привела Дэна Гроссмана.

Кстати, с Дэном был любопытный эпизод. Как-то Ваня пригласил в гости нескольких американских студентов, которые часто бывали у него дома. В этот же вечер пришел Дэн. После этого все американские студенты исчезли. Ваня как-то встретил одного из них и спросил, куда они подевались, почему не звонят и не заходят? Тот ему ответил, дескать, если бы Ваня приехал в Америку и в гостях у своих друзей встретил бы секретаря райкома партии из России, стал бы он ходить в этот дом? Мы же были не так разборчивы, мы не считали Дэна агентом ЦРУ, и даже если бы он таковым и оказался, мы все равно с удовольствием ходили бы к нему в гости.

На горизонте появился Саша Башлачев. Все было настолько тесно переплетено, что когда кто-нибудь появлялся в этом городе, то он непременно оказывался в поле нашего зрения. Так получилось, что я познакомился с ним в тот же день, что и с Юрой Шевчуком. Гена Зайцев устроил им концерт в котельной возле ДК им. Капранова и попросил меня привезти гитару, потому что ни у того, ни у другого ее не оказалось. И конечно же после концерта мы познакомились. Башлачев очень сдружился со Славкой, и они все время тусовались у него на Васильевском либо на даче в Комарово. А мы с Ваней Бахуриным как-то завлекли Башлачева к тому же самому Дэну Гроссману. Это не было домашним концертом в том смысле, как это принято, когда приглашаются гости и собираются деньги. Мы просто сидели полночи и разговаривали за жизнь, и среди прочего Башлачев спел несколько песен.

В это же время Андреа Харрис снова приехала в город с Джимом Монсмой, который стал ее мужем. Они познакомились в тот год на даче у Фалалеева и через несколько лет решили пожениться. Медовый месяц они проводили в Ленинграде, и в качестве свадебного подарка мы решили собраться вместе и дать домашний концерт. Боб продолжал играть с Титом и Куссулем, и мы с Дюшей и Михаилом присоединились к ним. Концерт был на квартире у Велобоса на Удельной. Пришло много наших дружков, и мы играли все подряд, вспоминая песни разных времен. Нас всех переполняли эмоции, а меня разрывали внутренние противоречия.

Когда же в начале сентября Боба пригласили выступить на открытии сезона Рок-клуба во Дворце молодежи, он предложил нам сыграть в таком же составе. Я видел, что это еще одно искушение, и очень сильное, но я думал, что я гораздо сильнее и что можно попробовать сыграть несколько концертов, но потом я непременно уйду. Я не подозревал, что тем самым поставил себе вилку, из которой мне самостоятельно выбраться будет очень нелегко. Первый же концерт был необычайно успешным. Пожалуй, это было началом того времени, когда так называемый успех концерта уже был предрешен. Не имело никакого значения, где мы выступали, всегда был аншлаг и всегда была иллюзия успеха, независимо от того, насколько хорошо мы в этот момент играли. Это был период акустики, которую мы играли вшестером. Рулил Слава Егоров, который плавно внедрился в среду группы и стал постоянным звукорежиссером. Мы дали несколько концертов в Ленинграде и прокатились в Москву, в Таллинн и еще куда-то. Все было бы ничего, но самыми изнурительными для меня оказались поездки. Я сам поставил себя в такое положение, когда мне было трудно находиться среди людей, которые еще совсем недавно являлись моими самыми близкими друзьями. Помимо всего прочего я стал изгоем и объектом насмешек. Иногда это было даже весело, но чаще простое безмятежное пьянство моих друзей превращалось в свинство. Я же получил редкую возможность наблюдать это со стороны. Я стал болезненно реагировать на хамство, которое позволяли себе мои друзья-музыканты. Так, зимой, как обычно, приехав в Москву, мы остановились у Саши Липницкого и расслабленно смотрели видео. Когда же настало время ехать на концерт, артисты вдруг проголодались и решили пойти пообедать в ресторан «Пекин». Я убеждал их в том, что на это нет времени, но они поулыбались моим причудам и отправились обедать. Я же поехал на площадку. Это был какой-то НИИ, толпа собиралась задолго до концерта, но в зал никого не пускали. Пора было начинать, но артистов еще не было и саундчек даже не начинался. Мне сразу захотелось все бросить и уехать в Ленинград. Когда же, через час после предполагаемого начала, сытые и довольные артисты появились, я не выдержал и сказал им все, что я по этому поводу думаю. В итоге концерт задержали на два часа. Спрессованная толпа человек пятьсот, без глотка воздуха, безропотно ждала и более того – с благодарностью принимала это и была счастлива, что концерт все-таки начался. Наверное, это было то явление, что впоследствии получило ярлык русского рока. Но к такому року я не хотел иметь никакого отношения.

Чуть позже мы выбрались на Урал. Концерт в Челябинске не состоялся, и вместо этого нас привезли в город Миасс, где местные жители имели очень слабое представление о том, что мы играем. Поездка была сопряжена с еще более активным пьянством, что меня особенно угнетало. Когда мы вернулись в Челябинск, оказалось, что обратных билетов было только два и кому-то придется остаться еще на три дня. Я твердо решил, что ухожу из группы, поэтому получил преимущественное право воспользоваться вторым билетом. Первым, естественно, был Боб. Мы сидели в разных концах самолета и не пытались поменяться, чтобы сесть рядом. Когда мы прилетели, я не смог нигде найти Боба и, выйдя на остановку автобуса, увидел его отъезжающим на такси. Это было похоже на конец.

Перед Новым восемьдесят шестым годом я решил зайти к Бобу. Я знал, что там соберутся все наши друзья. Но меня ждала душераздирающая картина. Они сидели в кухне за большим столом со всеми соседями, ели салат «оливье» и смотрели телевизор. Это было выше моих сил, и я поспешил уйти. Идти никуда не хотелось, и я просто побрел куда глаза глядят. Когда я шел через Дворцовый мост, то увидел, что на берегу у Петропавловской крепости горит костер. Я почему-то подумал, что мне туда. Когда я подошел ближе, то увидел большую компанию. Люди прыгали в прорубь, а потом плясали вокруг костра. Я никогда такого раньше не видел. Мне тут же захотелось раздеться и сигануть в воду. Но я подумал, что эти люди наверняка купаются не первый раз, а у меня даже нет полотенца, и потом могут быть проблемы. Стукнуло двенадцать часов, я еще немного потусовался и побрел домой. Но у меня в голове крепко засела мысль, что я непременно должен прыгнуть в воду. Я собирался недели две, и на Крещенье решил, что это самый подходящий день. Было восемнадцать градусов мороза, я поехал на Петропавловскую крепость и прыгнул в воду. Я не получил особенного удовольствия, но мне был очень важен сам момент совершения этого действия. Я стал туда ходить купаться каждую неделю, и меня даже записали в члены клуба зимнего плавания. И хотя эти люди мне были очень симпатичны, я не стал тусоваться в этой среде. Я не стал себя лучше чувствовать и иногда даже простужался. Но для меня имел значение сам настрой. Я купался года три, но потом снесли сарай, в котором можно было переодеться и обогреться, и я как-то плавно это закончил.

Я засел дома и ничего не делал. Поток ходоков не истощался. Мои друзья Ваня Бахурин и Джонсон подписались прорубать просеку в лесу. И хотя денег у меня совсем не было, я долго сопротивлялся, поскольку к такой работе не был готов. Но когда стало просто нечего есть, я вписался. Мы работали два месяца в свободном графике – раза два в неделю. Ребята купили бензопилу и топоры, и нам надо было прорубить просеку длиной полтора километра и шириной четыре метра на территории секретного радиоцентра в деревне Поповка. По глупости мы чуть не вляпались – оформляясь на работу, надо было получать какой-то секретный допуск, из-за которого можно было навсегда остаться невыездным. Работа была изнурительной, но вместе с тем я испытывал некоторый кайф, размахивая топором в ватнике и валенках, по колено в снегу. Мне не пришлось самому валить деревья, это делали Ваня с Никитой, я же раскряжевывал стволы, обрубая ветки, и кантовал бревна. Проблема состояла в том, что надо было успеть до весны, пока не наступило половодье. Когда эта работа закончилась, я был в полном неведении, чем стану заниматься.

Но мои дружки подыскали мне неплохую работу. Когда в очередной раз приехала Джоанна, мы собрались на тайный совет у тетушек Фалалеевых. И на общем собрании было решено женить меня на Джоанне. Я был единственным неженатым в нашей компании, и лучшую партию составить было невозможно. В мои обязанности фиктивного мужа входили переселение в Америку и налаживание моста в Россию. Предполагалось, что я буду привозить музыкальные инструменты, аппаратуру, увозить записи, издавать их там и таким образом служить отечеству. Мы даже пошли с Джоанной в американское консульство на беседу с чиновником и чуть было не подали заявление. Но, по счастью, все разрешилось самым благоприятным образом: Джоанна повстречалась с Юрой Каспаряном, они полюбили друг друга, и необходимость в нашем браке отпала сама собой.

Ближе к лету мы с Ваней снова поехали на работу рубить кусты, но кустов не было, и нам предложили подрезку пути, уверив нас, что за это платят даже лучше, чем за кусты. Мы вписались с Иваном и Джорджем Гуницким. Железная дорога постепенно оседает под тяжестью поездов, и рельсы ложатся прямо на насыпь, чего по технике безопасности не должно быть. Подрезка заключалась в том, что надо было вышибать пробку из-под рельсов между шпалами. Это была спрессованная годами щебенка, которую приходилось дубасить киркой и ломом. Мы веселились, представляя себя на Беломорканале. Более тяжелой работы мне в жизни не приходилось выполнять. Сделав в течение дня втроем метров десять и подсчитав КПД, мы бросили кирки, ломы и оранжевые фуфайки на ближайшем переезде и больше туда не возвращались. Затем мы с Иваном поехали в Сестрорецк, где устроились рабочими зеленого хозяйства. Работа была примерно такой же, что и на железной дороге, но только работать надо было вдоль шоссе. Там оказалось не так вольготно, поскольку у нас была тетечка-начальник, которая настаивала на том, чтобы мы выходили на работу каждый день. Мы, конечно же, этого не делали. Мы заявили, что у нас есть пила и мы можем выполнять более серьезную квалифицированную работу. Как-то раз нам поручили распилить дерево, которое упало поперек шоссе. Мы поехали с Иваном, Джорджем и Рекшаном, который хотел потом забрать у нас пилу на какую-то халтуру. Цепь оказалась тупая, мы мучились целый день, сделали как попало, и после этого нас уволили.

Очередной фестиваль Рок-клуба проходил в ДК «Невский». Из Москвы приехал Сашка Липницкий, который остановился у меня. Видимо, я еще не до конца избавился от своего прошлого, поскольку мы вместе ходили на все концерты как на работу. Это было то время, когда все это было еще очень важным, по крайней мере мы еще придавали этому огромное значение. Конечно же я имел свободный вход за кулисы и болтался всюду, общаясь с дружками-музыкантами. Я внимательно следил за всем происходящим и, естественно, был на концерте Аквариума. Я впервые услышал электрический Аквариум с Ляпиным со стороны, и хотя в этом конкретном выступлении не было ничего принципиально нового (а может быть, именно поэтому), на меня нахлынула масса эмоций. И на песне Рок-н-ролл мертв, которая к этому времени уже была заезжена и которую в принципе уже больше нельзя было исполнять, меня вдруг что-то сдернуло – я оказался на сцене и на последнем куплете, который во времена оны мы пели втроем, присоединился к группе. Меня подхватила теплая волна реакции зрителей. Вероятно, именно этого я и хотел, хотя потом мне было немного стыдно. После концерта мне оказалось по пути с Мишей Мончадским и его подругой Леной, и мы вместе пошли пешком до площади Александра Невского. Я не помню, о чем мы болтали, но мне с ними было очень легко.

Через неделю после этого, во время лауреатского концерта во Дворце молодежи, я таких сантиментов себе уже не позволял, и моя реакция на выступление Аквариума была очень сдержанной, хотя оно было намного лучше. После концерта вся группа вышла на балкон с задней стороны Дворца, и хотя я в этот момент не считал себя членом этой группы, нас всех вместе запечатлели все фотографы. Снимки с этой сессии стали самыми расхожими в то время. Не помню, каким образом, но через неделю вместе со всеми я оказался в Москве на фестивале, где играли Алиса, Кино и Аквариум со всеми топовыми московскими группами – Звуками Му, Бригадой С, Николаем Коперником и еще кем-то. Куссуль поехать не смог, и Боб пригласил Сережу Рыженко присоединиться к нам в песне Горный хрусталь, и в день концерта мы с ним репетировали прямо у Сашки дома. Аквариум выступал последним, выступил хуже всех, я был очень сильно удручен и поссорился с Дюшей. На обратном пути, когда мы ехали с Сашкой на машине, Дюша сидел впереди меня, мы о чем-то спорили, и я не выдержал и двинул его виолончелью, которая лежала у меня на коленях. В тот раз я даже не помню повода для ссоры, но в эти злосчастные периоды моих метаний, уходов и возвращений в группу меня почему-то больше всего клинило именно с Дюшей. И я что-то не помню, чтобы мы хоть раз поссорились с Бобом. Я совершенно определенно решил, что больше никогда не вернусь в эту группу.

Этим же летом в Большом зале Филармонии состоялся концерт Рави Шанкара. Он играл с неизменным Алла Ракха, в таком же составе, как на Вудстоке. Это было эпохальное событие. Он имел практику игры перед самой разной аудиторией, но здесь это было неожиданно тем, что в филармонию пришла абсолютно рок-н-ролльная тусовка, и была обычная давка. Много людей пытались просочиться на халяву и чуть не поснимали двери с петель. Но, войдя в зал, все затихли – на сцене курились благовония, запах которых наполнял весь зал, и, несмотря на странную для этого места аудиторию, во время концерта стояла абсолютная тишина.

6 августа утонул Саша Куссуль. Люди уходят, и каждый раз, когда судьба нас с этим сталкивает, мы ощущаем свою беспомощность. Наверное, человек никогда не научится правильно на это реагировать, поскольку никто не сможет сказать, что есть правильно. Это ужасное известие мне сообщил Боря Райскин. Никто ничего толком не знал, поскольку тело не нашли, и никто из нас за время дружбы с Сашей не познакомился с его родными. Когда же это ужасное известие подтвердилось, я поехал к Бобу в Комарово, где он обитал с семьей. Мы редко виделись, но в такую минуту хотелось быть вместе. Я даже съездил на 67-й километр к Саше Ляпину на дачу, не имея представления о точном адресе, и нашел его дом совершенно случайно. Через два дня в Белом зале Рок-клуба организовали концерт с целью сбора средств. Концерт был трагичный и удручающе бессмысленный – денег почти не собрали. С тех пор практика рок-н-ролльных концертов, посвященных памяти умерших музыкантов, вызывает у меня протест. Когда мне пришлось участвовать в организации похорон и получать цинковый гроб с телом Саши, мы познакомились с его близким другом Рюшей. Рюша рассказал, что все Сашины друзья-музыканты называли его Сишей. На его похоронах была тьма народу, и все клялись, что никогда его не забудут. Мне довелось поближе познакомиться с его родителями, и мы с Рюшей в день рождения Сиши неизменно их навещаем.