Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

Боб с Людмилой водворились на улицу Софьи Перовской на самый последний этаж. Из кухонного окна был выход на крышу, по которой можно было уйти достаточно далеко на крыши соседних домов. И в хорошую погоду, при умеренном количестве напитков, на этой крыше было приятно посидеть. Правда, когда объем алкоголя на душу превышал разумную дозу, выход на крышу становился опасен. Но, по счастью, обошлось без эксцессов.

В городе всегда было много иностранцев, два раза в год был новый заезд американцев в Университет и Институт им. Герцена. Все они жили в Общежитии № 6 на Мытнинской набережной возле «Кронверка». Как правило, рано или поздно кто-нибудь притаскивал иностранцев к Бобу как к местной достопримечательности. Конечно же, от этого можно было устать. Поэтому Боб ставил непременное условие, чтобы гости хотя бы приносили напитки и продукты из «Березки». Иногда он сам выступал в качестве гида, вел их туда и подсказывал своим гостям, какой напиток предпочтительнее и сколько блоков сигарет следует купить, ну а заодно уж и какой-нибудь еды. Комната на Софьи Перовской была маленькой, метров десять, но зато им повезло с соседями. Почти все они были лимитчиками и работали при этой школе за площадь. В основном это были молодые ребята, поэтому противоречий почти не возникало, а с иными и вовсе завязывалась дружба. Иногда эта коммунальная квартира превращалась в коммуну, когда все жильцы вмести пили и справляли праздники. Гости, как правило, тусовались на кухне. Люда проработала в школе недолго, но каким-то образом они с Бобом умудрились прожить в этой комнате несколько лет. Более того, через пару лет, когда съехал кто-то из соседей, им удалось захватить еще одну комнату, которая стала одновременно чем-то вроде кабинета Боба и гостиной. Но репетировать мы продолжали по-прежнему у меня на Восстания. Как-то в очередной раз зашел разговор о том, что надо найти денег и купить комбики. У каждого из нас было что-то, что можно было продать. Я первый выступил с почином и продал свой стереопроигрыватель «Вега-108» вместе со всеми пластинками, и Тропилло предложил мне маленький 15-ваттный комбик «Vermona». Он мне очень нравился, но моему примеру почему-то никто не последовал. Я же в очередной раз лишился возможности слушать дома музыку на каком-либо носителе. Мы продолжали репетировать у меня дома, и получалось, что в эту штуковину включались все, кроме меня. Чуть позже кто-то высадил динамик, и мне насилу удалось продать комбик по остаточной стоимости.

Этой же зимой мы поехали в Ярославль, где проходил фестиваль «Джаз над Волгой». Мы не играли джаз, но нас пригласили выступить в качестве гостей фестиваля – не на основной площадке, а в какой-то дискотеке. Мы сыграли неплохо, но это было ничто по сравнению с самим фестивалем. Там же выступал Курехин, который уже собрал Поп-механику, она еще так не называлась, но уже носила все признаки будущего оркестра, и состав был мощнейший. В него входили Тарасов, Чекасин, Пономарева и много других джазменов авангардного толка. Это был несколько другой уровень, и никто из нас в выступлениях Курехина не участвовал. В то же время было несколько фантастического класса концертов в Клубе современной музыки в ДК им. Ленсовета. Как правило, они проходили в одном из двух малых залов. И на одном из них мы впервые увидели и услышали Сашу Кондрашкина.

Весной состоялось торжественное открытие Рок-клуба, на котором играл Аквариум, но у меня этот факт не отложился в памяти. Чуть позже мы играли рок-н-ролльный концерт в спортивном зале Университета в Петергофе. Самого концерта уж не упомнить, но на обратном пути мы ехали в одном вагоне с молодым ребятами, которые тоже возвращались из Университета. Они подсели к нам, попросили гитары и спели несколько песен. Это были Цой с компанией. Сейчас я уже не помню последовательность событий, да она особенно и не важна.

Примерно через месяц Тропилло решил отпраздновать свой тридцатилетний юбилей, который прошел в два этапа. Первый был в ресторане «Трюм» на Крестовском острове, куда он привез маленький аппарат и пригласил своих друзей-музыкантов. Но концерт не получился, потому что соседи сверху вызвали ментов, нам пришлось отключить аппарат и молча напиться. Через неделю он договорился снять зал в ресторане гостиницы «Нева» на улице Чайковского. Тропилло гулял на широкую ногу и всех поил шампанским, а выступали в тот вечер Автоматические Удовлетворители и Цой. Так был заложен фундамент новой волны. Боб просто влюбился в Цоя и его песни, он пытался всячески ему помочь и протежировать его. Так у Тропилло состоялась запись первого альбома Кино, и, поскольку группы как таковой не было, мы все принимали участие в этой записи. Я сыграл только в песне Мои друзья идут по жизни маршем, которая стала нашим гимном, но почему-то в период славы группы Кино она была не так популярна. Чуть позже Боб решил спродюсировать выступление Кино на утреннике. В то время концерты в Рок-клубе проходили почему-то по воскресеньям утром. У Тропилло появилась ударная машина «Лель». Это чудовищное изобретение издавало поразительно индустриальные звуки и, усиленное через аппаратуру, производило впечатление парового молота. Сейчас ему не было бы цены, но тогда требовался другой звук. Выступление получилось бредовое, на грани идиотизма, но в этом был элемент психоделии. Рыба извивался как угорь и был очень артистичен. Но народу почти не было, и на них с Цоем никто особенного внимания не обратил.

Каким-то образом материализовался тот самый Саша Кондрашкин, который так поразил наше воображение в ДК им. Ленсовета. Он был удивительно радушен и сразу же пригласил нас репетировать у него дома на проспекте Энергетиков. В это время мы начали играть несколько новых песен – Белое реггей, Прекрасный дилетант, Ребята ловят свой кайф и Кто ты теперь. Но, еще не успев ничего толком сделать, мы сразу отправились в Москву. Тропилло был нашим звукорежиссером и взял на себя функции директора. Он предполагал заранее поехать на площадку и отстроить аппаратуру или что-то в этом роде. Я имел неосторожность отдать ему виолончель, чтобы не тащить ее самому; раньше я никогда такого не делал. И конечно же он умудрился разбить ее вдребезги, да так, что отлетела верхняя дека. Мое участие в концерте стало проблематичным, но мы кое-как слепили инструмент и замотали его изоляционной лентой. Самое поразительное, что на нем даже можно было издавать какой-то звук. Я не говорю о музыкальном звуке, я говорю о звуке как таковом. Если его еще пропустить через соответствующую примочку, можно было бы даже добиться желаемого результата. Другое дело, что мы никогда не знали, какой именно звук будет, поскольку не имели возможности порепетировать на аппарате. Так было и в этот раз: звук был непривычный, но мощный, что было уже хорошо. Учитывая, что мы становились модной группой и наши концерты в Москве неизменно привлекали к себе внимание большого количества публики, выступление могло получиться хорошим. Дело было ранним вечером, было еще светло и очень жарко, мы напились пива, и наше музицирование имело сильный привкус панк-рока, хотя, наверное, это было именно то, что впоследствии получило название новой волны. Чтобы не запутаться в определениях, попробую изложить, как я это понимаю. Панк-рок – это высвобожденная энергия в чистом виде; люди, его играющие, движимые этой энергией, порой не контролируют происходящее, они панки по жизни. Новая же волна – это искусственный стиль, который образовался благодаря появлению панк-рока, но играли музыканты со значительным опытом. Они смогли переоценить этот опыт, почувствовав очистительную энергию панк-рока, которая позволила им сбросить лишнюю чешую. Новую волну также играли молодые интеллектуалы, которые приняли панк-рок как идею и облекли его в изящную форму, постоянно меняя ее и экспериментируя.

После концерта мы поехали к Сашке Липницкому на дачу. Его гостеприимство не знало границ, чем многие из нас не преминули воспользоваться. К нему можно было приезжать в любом количестве, с друзьями и подругами, и он всегда оказывал гостям самый радушный прием. Даже когда его квартира на Каретном ряду подверглась ощутимым разрушениям, двери ее всегда были открыты для питерских музыкантов. По случаю нашего приезда Сашка организовал акустический концерт на Николиной горе, на веранде дачного клуба. Было очень жарко, народу было сравнительно мало, и мы дали расслабленный домашний акустический концерт, в котором я на разбитой виолончели играть не стал.

По приезде мы сыграли концерт в малом зале ДК им. Ленсовета, где с нами впервые выступила группа Странные игры. Мы были абсолютно восхищены, быстро с ними подружились и стали их преданными фанами.

Дом пионеров, в котором тогда помещалась студия Тропилло, как правило, летом не функционировал. Это было самое подходящее время для записи, и мы засели за новый альбом. Сначала мы пытались записать несколько песен из тех, что к этому времени игрались, и для этого пригласили Вовку Козлова, нашего старого друга из группы Союз Любителей Музыки Рок, одного из тех гитаристов, которые участвовали в наших рок-н-ролльных концертах. С ним мы записали песню Кто ты теперь и кое-что из того, что впоследствии вошло в альбом Электричество. Мы не представляли, каким должен быть альбом в целом, и стали записывать песни, которые Боб сочинял по ходу пьесы. До этого мы их не играли, поэтому аранжировки делались прямо на ходу. Так сложился альбом Треугольник. Тропилло раздобыл на «Мелодии» стереофонический студийный магнитофон и восьмиканальный пульт «Studer», что позволило выйти на другой уровень звукозаписи. Пожалуй, это была самая живая запись, когда все были вовлечены и охотно музицировали. Приходили наши приятели и тоже принимали участие в наших опытах. Так, я помню, во время записи Начальника фарфоровой башни передо мной на корточках сидел Женька Степанов и скрипучим голосом издавал странные звуки в микрофон, через который я играл, и корчил такие рожи, что я еле сдерживал смех и с трудом мог сосредоточиться на игре на инструменте. Неожиданно пришел Курехин и блистательно сыграл в Мочалкином блюзе, а в Поручике Иванове мы втроем с Курехиным и Дюшей играли соло на казу. Оля Першина пришла на запись песни Десять стрел, но всех потащило в другую сторону и заодно записали Крюкообразность. Я тоже дебютировал как «певец» или, как говорят, «вокалист» в песне про Двух трактористов. Правда, увлекшись процессом, мы не заметили, что в песне Мой муравей виолончель немного низит, но даже это не особенно испортило запись. Мне же больше всего нравится звук перепарированного пианино, на котором играли мы с Кондрашкиным в песне Миша из города скрипящих статуй.

Фотосессия проходила в коридоре Дома пионеров. Я залез на подоконник и спрятался за занавеску, а Боб вместо лица прилепил отражатель от калорифера. У Боба была странная концепция оформления обложки, каждый раз он почему-то приглашал не всех участников записи. И на обратной стороне, у ворот соседнего дома на улице Панфилова, запечатлены только мы с Кондрашкиным. Когда Вилли сделал оформление, Боб стал клеить коробочки и альбом был запущен по той же орбите.

Осенью Тропилло организовал концерт во Дворце молодежи под названием «Барды и рок-музыка», в котором, вероятно, бардов представляли Боб, Майк и Вовка Леви из Последнего шанса. А рок-музыку, надо полагать, играли все остальные участники концерта, то есть собственно Аквариум, который всем аккомпанировал, и Ольга Першина. Аппарат был куцый – скорее практически полное отсутствие аппарата, – и звук оказался препоганый. Это была очень претенциозная акция, поскольку то, что мы делали, никак нельзя назвать бардовской песней, более того, я ее органически не выношу. Но время было такое, что под другим соусом такой концерт не прошел бы. А впрочем, может, и прошел бы? Вскоре после этого Ольга Першина вышла замуж за англичанина Лена Перри и эмигрировала в Лондон.

На концерте в общежитии на Белоостровской улице нам впервые заплатили гигантскую сумму 100 рублей. Но после концерта Боб неожиданно объявил нам, что теперь он должен получать в два раза больше, чем мы с Дюшей и Михаилом. Это уже было странно, но плюс к этому у Боба, вероятно, были проблемы с арифметикой, он вошел в азарт и получилось 50 ему – 50 нам. Получалась прикладная математика, как в песне:

 
Возьму вершки и корешки,
Бери себе слова.
 

Это недоразумение стало поворотным моментом в наших взаимоотношениях. Проблемы были сформулированы и названы. Мы купили бутылку водки и поехали к Михаилу. Полночи мы говорили за жизнь, пытаясь понять ход мыслей Боба. Виновата была плохая система, которая его недооценивала и не позволяла ему получать адекватные деньги, и поэтому выходило, что эти деньги должны были заплатить ему мы. Но в тот вечер мы ни до чего не договорились, снова сбегали к таксистам за водкой и забыли, зачем собрались. Но кто-то между нами пробежал, и Боб лучше нас должен знать, кто это был. Может быть, это был самый подходящий момент для того, чтобы подписать контракт, который определил бы статус каждого из нас. На этой ноте заканчивался восемьдесят первый год.

Примерно в этот период времени мне удалось уболтать свое начальство в Доме грампластинок, чтобы художественный совет Ленинградской студии грамзаписи фирмы «Мелодия» согласился послушать наши любительские записи на предмет возможного издания их на пластинке. Правда, руководство к этому отнеслось очень скептически. Люди, состоявшие в художественном совете, ничего в этом не понимали и опасались, что в текстах есть какой-то подвох, который они не смогут расшифровать, и что где-то заложена бомба. Где именно, они не знали, но их нюху надо отдать должное. Я считаю, что никогда, нигде, ни в одной нашей песне не было никакой бомбы, просто они интуитивно чувствовали, что их поезд уходит, и пытались удержаться на своих местах. Все же они решили дать нам смену звукозаписи, чтобы записать песню Моей звезде, которую они сочли самой нейтральной. Режиссером назначили Виктора Динова, с которым мы познакомились еще во время записи Треугольника, когда дописывали наложения.

Аранжировка песни состояла лишь из голоса, акустической гитары и виолончели. И когда мы пришли в студию «Мелодии», я попытался на ходу придумать вторую партию и сделать подобие струнной группы. Но что-то пошло не так, и у меня совершенно не покатило. Динов говорил Бобу, что он может пригласить любого виолончелиста, который на раз все сыграет. Меня это совсем выбило из колеи, и так ничего и не получилось. Мы потратили время, все остались недовольны. По счастью, эта запись где-то растворилась.

Зимой восемьдесят второго мы начали репетировать новую электрическую программу с Сашей Ляпиным и Женей Губерманом. Таким образом, Сашка Кондрашкин был автоматически отставлен. У меня твердо отложилось в памяти, что репетиции опять проходили в ДК им. Цюрупы, но как мы туда снова попали, я сейчас не могу понять. Я совершенно определенно помню, как мы репетировали песни Сидя на красивом холме и Мы никогда не станем старше и первый раз отыграли эту программу в Рок-клубе. Потом мы поехали в Москву, но Женька уже поехать с нами не смог. И, порепетировав один раз, мы поехали с Петей Трощенковым. Этот концерт в ДК им. Луначарского был записан и впоследствии выпущен на бутлеге под названием Арокс и Штёр. Боб категорически отказался петь В поле ягода навсегда, и я взял на себя смелость спеть ее сам, но забыл начало одного куплета, что очень хорошо слышно на записи. Эта песня была инспирирована статьей в журнале «Ровесник», в которой песня Strawberry Fields Forever была переведена таким идиотским образом.

Как обычно, мы остановились у Сашки Липницкого, квартира которого являла собой сплошное спальное место. Мы все спали на полу в большой комнате и, почти не выходя из дома, несколько дней смотрели видео. Это было новое развлечение. Точнее, для нас это было совсем не развлечением, поскольку мы очень серьезно смотрели все те музыкальные фильмы, которые со времени приезда Хейны Маринуу в Ленинград мы видеть не могли. Это были Heroes Of Rock-n-roll, Woodstock, Tommy, Gimmie Shelter и всевозможные концерты. В это время только появилось MTV, и мы смотрели несколько кассет с видеоклипами, которые Сашка специально переписал и насобирал у друзей к нашему приезду. Насытиться и оторваться от экрана было невозможно. В то же время мы впервые, как «артисты», сходили в ресторан «Пекин», который был недалеко от Сашкиного дома, и каждый оттуда принес с собой по бутылочке «Cherry Wine». Это был волшебный напиток, на который мы все сразу подсели. Просмотры видео перемежались приходом гостей, танцами под Stray Cats и неизменными концертами Пети Мамонова, который пил вместе с Сашкиным братом Вовкой и, немного протрезвляясь, веселил гостей. Потом наступал черед Валеры Лелеко, который приходил специально приготовить плов на всю компанию. Будучи вегетарианцем, я пил наравне со всеми и каждый раз с неотвратимыми последствиями в виде похмелья и головной боли. Вместо того, чтобы бросить пить, я дал слабину и снова стал есть мясо.

По приглашению Коли Харитонова нам удалось съездить в Архангельск, где мы играли в том же ДК строителей. Концерт был удачным, Боб в это время был освобожден от игры на гитаре и «давал артиста». Он одевал черное кимоно и совершенно немыслимые золотые чешки, купленные в театральном магазине. На песне Мы никогда не станем старше, навеянной творчеством группы Doors, он разражался монологом: «Что они сделали с нашей сестрой?..» – а потом падал ниц. Это было эффектно, правда, немного смешно – он явно переигрывал. В зале оказались пенсионеры, которых это задело за живое, и они написали «телегу» в Рок-клуб. Тогда Рок-клуб был очень серьезной организацией, и там все это восприняли очень ответственно. Нас вызвали на общее собрание и продернули. А потом решением совета на полгода лишили права на публичные выступления. После все члены совета подходили и извинялись, дескать, у них не было выбора. Но это все равно было глупо. В то время как чиновники от культуры праздновали победу на местечковом уровне, нам устроили всесоюзную премьеру по Центральному телевидению. Правда, для этого выбрали красивую, но не самую выразительную для первого эфира песню Четырнадцать. Мы говорили всем своим друзьям, чтобы они смотрели. Они, вероятно, смотрели, но потом вежливо молчали – откровения не получилось.

В апреле Клуб современной музыки организовал трехдневный фестиваль в Малом зале ДК им. Ленсовета, на котором выступали и Тарасов, и Чекасин, а может быть, даже Ганелин. В паузе между выступлениями на сцене появился юноша лет тринадцати-четырнадцати, который, никого не стесняясь, начал играть на барабанах. Это всех умилило. Опять приехал Хейна из Таллинна, и после этого концерта все пошли к Жене Губерману на киносеанс. Он жил со своей матерью в коммунальной квартире в огромной пятидесятиметровой комнате, и туда пришло человек сто. Вместе с Димкой Гусевым пришел этот мальчонка, которого звали Сережа Бугаев. Он приехал из Новороссийска учиться играть на барабанах и заниматься музыкой.

И наверное, уже в последний день фестиваля состоялось выступление очередного курехинского оркестра. Многие из нас на сей раз участвовали в нем, и это уже было четким прообразом Поп-механики. В конце выступления Боб то ли разбил гитару, то ли совершил еще какой-то акт вандализма, что вызвало скандал – директора ДК сняли, а Клуб современной музыки прекратил свое существование.

Вскоре после этого фестиваля Галя Самсонова-Роговицкая предложила Курехину снять сюжет про его оркестр для какой-то молодежной программы. Названия программы я не помню, но помню, что мы все собрались на Восстания, где у матери в комнате смотрели эту передачу. Все было довольно симпатично, правда, звук, как обычно, страдал. Это знакомство с Галей послужило началом Дюшиной семьи.

Сереже Бугаеву негде было жить, и он перебивался по квартирам друзей. Благодаря знакомству на курехинском фестивале он появился в нашем кругу. В это время мой брат уехал на заработки, его комната пустовала, и кто-то привел Бугаева ко мне. Также в это время у меня поселился и Петя Трощенков.

Я наконец принял волевое решение и ушел из Дома грампластинок. Моя начальница Ольга очень сожалела об этом и уговаривала меня не делать этого шага. Но я все-таки ушел, хотя мы с Ольгой все равно остались друзьями на долгие годы. Я же устроился работать сторожем к Дюше в бригаду, где уже работал Майк Науменко. Мы сторожили два соседних объекта: он сторожил какие-то столярные мастерские, а я – станкостроительный техникум. Майк работал сутки через трое и сидел в проходной, я же отсиживал вечер и ночь через двое суток, а когда смена выпадала на воскресенье, то приходилось дежурить сутки подряд. Я приходил на работу, сидел в канцелярии и читал. Когда все уходили, я закрывал дверь и искал себе место ночлега. За год работы я пытался пристроиться в самых разных местах этого помещения. Все зависело от погоды и отопления. Некоторые места были теплыми, но не хватало света и воздуха, в других ели комары. Постепенно я обзавелся своим хозяйством – чайником и раскладушкой, которые я прятал в чулане за статуей Ленина. Когда наши смены совпадали, мы сидели у Майка и гоняли чаи. Если приходили гости – а к Майку они приходили всегда, – мы пили вино. Это было очень удобно, с Майком всегда можно было договориться и подменить друг друга.

В начале июня мы поехали в Москву, на концерт в ГлавАПУ. Ляпин был занят, поэтому с нами поехали Володя Ермолин, а также Болучевский на саксофоне и Фагот. А чуть позже мы сыграли грандиозный концерт в саду «Эрмитаж», где ко всем перечисленным присоединились Чекасин и Валя Пономарева. Собственно Аквариум играл обычную электрическую программу, но песня Мы никогда не станем старше длилась полчаса, из которой Курехин сделал действо сродни Поп-механике.

Где-то в середине июня мы решили отпраздновать десятилетие Аквариума. Кто-то договорился в дискотеке общежития Кораблестроительного института на Юго-Западе. Мы насобирали аппарат, народу набилась тьма-тьмущая. Но едва мы успели сыграть несколько песен, как приехали комитетчики и отключили электричество. Мы пытались сыграть несколько песен в акустике, но это не покатило. Пришлось сворачиваться. Мы поймали «икарус», но, пока выносили аппарат, в автобус набились тусовщики. Я пытался выдворить их оттуда, но все были пьяны, тупо улыбались и смотрели на меня через окошки, как рыбы из аквариума. Такой была наша аудитория – стоило ли тратить столько усилий, чтобы играть для этих людей. Наконец несколько человек все-таки удалось выгнать, и мы повезли аппарат на Восстания. Я всю дорогу стоял, как в городском транспорте. Мои друзья по дороге растворились, выйдя кто где. Подъехав к дому, я стал выгружать комбики, с трудом найдя помощников. Пока мы тащили все это на четвертый этаж, Свинья застрял в лифте и надул там лужу. Я и так не считался идеальным соседом, но тут было очевидно, что именно мои дружки учинили беспредел, так что в результате мне пришлось мыть лифт.

Четвертого июля в День независимости Америки в резиденции американского консула был прием, ожидалось выступление Чика Кориа. Планировалась его встреча с Курехиным, и тот получил возможность пригласить туда человек сто своих друзей. Это было эпохальное событие. Мы одолжили друг у друга «приличную» одежду – ни у кого из нас отродясь не было пиджаков – и в означенный час двинулись в консульство. Все ближайшие улицы были заполнены комитетчиками, которые в коричневых и серых костюмах стояли группами по два-три человека и якобы беседовали. На самом деле они напряженно работали, пытаясь если не сфотографировать, то, по крайней мере, сосчитать и запомнить всех шедших на концерт. Было такое ощущение, что туда пришел весь «Сайгон». Комитетчики бесились, но ничего не могли поделать. Выступление Чика Кориа с вибрафонистом Гари Бёртоном было достаточно коротким. С ними приехал ведущий джазовых программ «Голоса Америки» Виллис Конновер, который представил артистов и поздравил всех с национальным праздником США. Мы все на три часа будто оказались в Америке. Был фуршет с баром и обильными закусками, все напились и наелись заморских деликатесов и делали вид, что внимательно слушают музыку. Воспоминания остались довольно смутные, помню только, что во время выступления Чика Кориа я пытался бороться со сном. После вечеринки ходили легенды о том, что Болучевский подошел к Чику Кориа и через переводчика произнес сакраментальную фразу, что если бы Кориа жил здесь, то играл бы как Болучевский. Все боялись, что нас арестуют при выходе, но все обошлось. Правда, на следующий год или через пару лет, когда такие вещи стали уже привычными, после очередной такой попойки арестовали всех «митьков». Через пару дней в «Смене» появилась заметка, что группа подонков и изменников Родины, прилюдно опозорив свою страну, после вечеринки в Американском консульстве была арестована в непотребном для советского гражданина виде.

На вечеринке мы познакомились с дочерью консула Маргот Сквайр. Мы быстро с ней подружились и стали называть ее Марго. Мы были почти соседями, и все лето она приходила к нам в гости, принося из дома заморское печенье к чаю. По воскресеньям мы вместе ездили на велосипедах на залив и за грибами. Для всех иностранцев была определена зона возможного выезда за пределы города. По железной дороге им разрешалось ездить не далее Зеленогорска и позволялось бывать только слева от железной дороги. Моя дача находилась метрах в пятистах вправо, так что этими поездками Марго ставила под удар карьеру своего отца. Но никто тогда не обращал на это никакого внимания.

Летом Боб поехал в Москву сниматься в кино. Его эпопея с Осетинским еще не закончилась, и через него Боб познакомился с милыми ребятами Сашей Ильховским и Сашей Нехорошевым, которые снимали курсовую работу и решили пригласить Боба сняться в ней. Это была короткая наивная история под названием Иванов, в которой Боб должен был сыграть практически самого себя и спеть программную песню Двадцать пять к десяти. Собственно, вокруг этой песни и складывался сюжет. Боб позвонил мне из Москвы, чтобы я брал виолончель и ехал записываться на «Мосфильм». Я приехал на следующий день прямо в студию, которая потрясла нас своими безграничными возможностями. В этой песне у меня не было конкретной партии, но при желании что-нибудь можно было придумать, тем более именно за этим меня и позвали. Мы немного поиграли, и что-то начало складываться. Но в последний момент Бобу почему-то не понравилась тональность, и он решил сдвинуть каподастр на один лад вверх. Так ему было удобнее петь, при этом на гитаре он мог играть в той же позиции. У меня же менялось абсолютно все. Конечно же, для любого академического музыканта это была бы не помеха, но для меня оказалось катастрофой. Я просил Боба сжалиться надо мной и опуститься на эти несчастные полтона, но он остался неумолим. Я промучился часа два, но так толком ничего не сумел сыграть. Зачем Бобу так понадобились эти полтона, я так и не понял. В итоге я сыграл несколько аккордов на клавесине и был таков. С моей точки зрения, рок-музыка – это тот стиль, который сложился в силу способности людей играть друг с другом независимо от степени их владения инструментом. Не очень искусные музыканты в основном пользуются наработанными приемами, но делают это очень уверенно, и благодаря этому постепенно приобретают свой стиль игры и свой почерк. Но у нас иногда все упиралось в непонятные амбиции, будто мы преследовали не общую цель, а совсем наоборот. Так или иначе, мы провели там несколько дней, живя на съемочной площадке – на квартире у Нехорошева. По привычке съемки перемежались домашними концертами для приходивших в этот дом друзей. И в один из дней Боб спел нам Рок-н-ролл мертв, который только что сочинил. Через несколько дней мы снова приехали, уже с Дюшей и Михаилом, чтобы сняться в завершающем эпизоде фильма. На пленке это получилось очень симпатично и трогательно. Правда, с тех пор этот фильм я ни разу не видел.

В августе, как обычно, мы засели в студии Тропилло писать альбом Табу. Лето было самым удобным временем для записи, но при этом и самым ленивым временем года, когда после длинной зимы хочется поваляться на песке на берегу залива. К тому же для многих из нас это была единственная возможность подзаработать немного денег. Михаил на август и сентябрь неизменно устраивался продавать арбузы, иногда к нему присоединялся и Дюша. Работа была тяжелой, да еще сопряженной с определенным риском, поскольку приходилось немного обвешивать покупателей. В этом году Михаил с Дюшей снова устроились торговать, и на это же время выпадала запись в студии. Они ничего не могли поделать, а Боб не мог ждать, поэтому стал приглашать разных музыкантов. Получилось так, что почти во всех песнях на басу работал Гриня, старый друг Курехина, а в песне Сегодня ночью кто-то пришлось сыграть мне. Запись альбома хороша тем, что основная часть материала писалась на несколько дорожек без наложений. И конечно же, тот элемент, который привносил Курехин, был неоценим. Он всегда все делал в прекрасном настроении, и по ходу работы в студии царила очень приятная атмосфера. Особенно мне понравился Кусок жизни, во время записи которого в душной студии вокруг одного микрофона собралась компания дружков, и даже слышен голос Людки. Когда дело доходило до сведения, Боб, как правило, отменял наши с Дюшей голоса и уводил их на задний план. С этим ничего нельзя было поделать. Боб являлся и композитором, и продюсером, так что спорить на эту тему с ним было бесполезно. Но мне нравится, как в песне Игра наверняка звучит мой второй голос, потому что мы с Бобом пели в один микрофон, и он не смог применить этот прием. Правда, в этой песне у меня была еще и интересная партия на виолончели, которую мы репетировали и играли ее на концертах, но на нее не хватило дорожек. Хотя я подозреваю, что Боб вообще не слышал, что я там играю. Виолончель еле прослушивается и в песне Сыновья молчаливых дней, хотя я там играю наравне со всеми и вполне членораздельно, и моя партия должна была звучать, как в песне Пепел, но этого, вероятно, не заметили ни Боб, ни Тропилло.

Боб вошел в фазу увлечения новыми романтиками, что сказывалось на его имидже. Это же он хотел отобразить на обложке альбома. Я понимаю, что обложка может быть абсолютно абстрактной, но если на ней все-таки фигурируют музыканты, то хотелось бы видеть тех, кто реально играет на альбоме, в то время как Боб на фотосессию пригласил Африку (Сережу Бугаева), Людмилу и Настю Курехину, правда все же там оказались и мы с Курехиным. Но впоследствии в оформлении после традиционной буквы «А» с кружочком появился знак вопроса. Вероятно, Боб понимал, что пора расставаться с группой, и только ждал подходящего момента. Получалось так, что он постепенно стал стесняться своей группы, и, когда осенью его пригласили на Центральное телевидение в Москву, мы там почему-то оказались вдвоем. В Останкино мы попали благодаря Олесе Фокиной, знакомой Артема, которая была ведущей молодежной программы вроде «В эфире молодость». Я еще не чувствовал опасности, которую таило телевидение, и, как и Боб, соглашался на любые предложения. Так мы оказались на подиуме, окруженные «молодежью», и должны были прямым звуком сыграть две песни, сейчас даже не помню какие, по-моему, Мне было бы легче петь и еще что-то. Помню, что это был гигантский павильон. Передо мной поставили микрофон, при этом мониторов не было, и я не слышал ни себя, ни Боба. Тинейджеры, что стояли перед нами, тоже ничего не слышали, но на их лицах были умильные улыбки. Вдобавок по сценарию подростки должны были раскачиваться. Это было отвратительно.