Текст книги "Последнее слово девятого калибра"

«Левак»…

Ошибиться в такой ситуации было невозможно. Ждут его. Страхуют тех, кто этажом выше. Эта засада – на всякий случай, и ее организатор просчитал все верно. Если есть хоть один шанс из тысячи, что Струге вдруг вырвется из окружения и пустится в бегство, то нет сомнения в том, что он понесет свой судейский организм именно по этой лестнице.

А ребята тем временем сконцентрировались максимально…

«Ничего, – решил Струге. – Если я ошибся, и эти двое – опера из отдела МУРа по розыску художественных ценностей, я их потом извиню…»

Обрушась с последней ступеньки всем телом, Антон сокрушительным ударом справа пробил «бойцу» в подбородок. В последний момент тот успел среагировать, но его реакции хватило лишь на то, чтобы слегка развернуть лицо…

Молниеносно развернувшись, словно ветряная мельница во время урагана, Антон вонзил сокрушающий апперкот слева по телу второго. Если первый удар получился слегка смазанным и пришелся не точно в подбородок, а в скулу, то со вторым получилось все просто идеально. И без того задыхающийся уголовник, хватая побелевшими губами воздух, отлетел к стене. Сложившись в одно мгновение, словно перочинный нож, он сейчас мучительно пытался восстановить процесс воздухоснабжения в своих дырявых легких.

Затрещало дверное стекло, разбитое затылком первого. Струге обернулся. Как он и предполагал, парень оказался из числа тертых. Удар он держал хорошо. В одно мгновение пришедший в себя «боец» отшатнулся от стены, на которую ему пришлось отлететь, и двинулся на врага…

Дважды нырнув к поясу уголовника, Антон прослушал над своей головой два отрывка из похоронного марша. Хорош тот боксер, который умеет держать удары, но гораздо лучше тот, кто их не пропускает.

Уголовник пришел в себя и снова бросился вперед.

Ххы!.. Хы!.. Хха!..

Умение нырять под удары и отшатываться в сторону позволяло противникам некоторое время тратить энергию вхолостую. Но замкнутое пространство лестничной клетки, по площади вдвое меньше стандартного ринга, заставляло обоих драться по правилам старинной дуэли, где исключена возможность отхода и смены позиции. Антон уже дважды получил по корпусу, и однажды рука «бойца» скольжением прошлась по темени.

Боли не было. В крови боксера во время боя вырабатываются такие дозы адреналина, что об истинных травмах приходится задумываться лишь через несколько часов после окончания схватки. Была лишь жажда смести со своего пути врага. Антону нужно было вниз, перед «бойцом» стояла задача обратная…

В любом случае эта стычка закончилась бы быстро. Это не арена Колизея, где можно убивать друг друга до вечера. Это гостиница МВД, правилами проживания в которой даже не предусмотрена ответственность за порчу имущества и хулиганские действия. Зато определен порядок действий после обнаружения в своем номере или в подвале мешков с гексогеном. Интересно, каким ветром постояльца гостиницы может занести в подвал? Однако такое предусмотрено. Но предусмотреть возможность того, что однажды внутри ее стен сцепятся федеральный судья и уголовник, дважды бывший чемпион Московской области, никому в голову не пришло.

Еще в годы спортивной молодости Антона Струге его соперники знали, что опустить перед Струге на средней дистанции левую руку означает одно – вспышку в глазах, которая исчезает лишь после того, как к носу подносят вату с аммиаком. Справа открыться было можно. Струге не силен в ударах левой. Но открываться перед ним слева…

Едва Антон увидел перед собой открытую левую половину лица «бойца»… Безвольно откачнувшаяся голова «бойца» подсказала о том, что тот «поплыл». «Поплыл» надолго, глубоко и смиренно…

Проход был свободен. Не желая вхолостую терять энергию для разворота к лестнице, Антон хлестко приложился к скуле еще не опустившегося на пол гангстера. Вот теперь можно спускаться.

«Теряю сноровку, теряю… – морщился Струге, растирая ссадину над ухом. – Вход перекрыть, дожидаться Выходцева… Только какой смысл вход перекрывать? Я не успею объяснить менту внизу, в чем дело, как эта четверка попрыгает, как крысы с тонущего корабля, из окон второго этажа… А может, успею?»

Он не успеет. К моменту приезда Выходцева и вызванного милиционером подкрепления о недавнем присутствии в гостинице бандитов будет напоминать лишь разбитое на девятом этаже дверное стекло да разбрызганные по стенам скудные капли крови.

Несостоявшуюся группу захвата через двадцать минут примет Лисс, а ровно через четыре минуты Выходцев и Струге поднимутся в номер 1024…

Глава 8

Кабинет федерального судьи

Ленинского районного суда г. Мрянска

Феклистова. Декабрь, 2002 год

– Разрешите, Владимир Игоревич?

Феклистов покосился на вошедшего секретаря – Олю Щеглову. Пять минут назад ей было велено строго-настрого запрещать входить посетителям в кабинет судьи. Оля должна была останавливать их в зале заседаний, смежном с кабинетом. В очередной раз форпост в виде хрупкой неопытной девушки не сработал.

– Владимир Игоревич, – запричитала, видя досаду на лице судьи, Оля, – я все помню! Но он сказал, что это безотлагательно и что вы знаете о его приходе!

Правдой это можно было назвать лишь наполовину. Феклистов действительно ждал заместителя директора Мрянского тракторостроительного завода, но не сегодня. В повестке, которую под личную роспись получил Баварцев, говорилось о том, что судья вызывает его на процесс к десяти часам утра, в пятницу. Сегодня был вторник. Любой судья в данной ситуации мгновенно поймет, что человек пришел договариваться. И сейчас Баварцев обязательно бросит фразу, которая все поставит на свои места. Он скажет: «Владимир Игоревич, я хотел побеседовать перед процессом». «Побеседовать» – значит, объяснить судье, что тому гораздо выгоднее было бы что-то сделать, нежели не сделать, или наоборот. Все зависит от настроения и возможностей судьи. А также – от его психологического настроя «побеседовать». Феклистов знал это наперед, поэтому слащавая улыбка на лице заместителя директора вызывала у него не удивление по поводу того, что подсудимый пришел каяться и искать общее с судьей, а неприязнь.

Феклистов был из тех, кто в своей деятельности руководствуется одним, святым для многих судей правилом. Без жалости и гнева. Очень простой, на взгляд обывателя, принцип. Рассуди по справедливости, в соответствии с Законом. Не лукавь и разгляди лукавство в других. Разреши верно, забыв об эмоциях.

За десять лет судейской работы Иван Николаевич постиг для себя две важных истины. Первая заключалась в том, что вынести справедливый, в соответствии с законом приговор – не самое трудное. Самое трудное в другом. Это другое и является истиной второй. Тебе всегда будут препятствовать вынести законный приговор. И в большинстве случаев заниматься этим будут люди, которым государство дало право и вменило в обязанность этого не делать. Напротив, государство в их лице показывает всем, под его флагом страждущим, лицо одного из своих столпов. Лицо власти. Власти судебной.

Феклистов – тертый калач. Его о колено не перешибешь, в процессе не заговоришь, не запугаешь и, что самое отвратительное, – не купишь. Он повидал многих, да и его познало немало. Но всякий раз, когда после объявления приговора к нему в кабинет прибредали некоторые адвокаты и говорили свою сакраментальную фразу о том, что-де приговор все равно будет отменен, Владимир Игоревич бледнел. Не от испуга или ярости. Нет, эти чувства для судьи стали чуждыми уже через пару лет службы. Он всякий раз менялся в лице от обиды. От обиды, что, как сказал этот адвокат, так оно и будет.

«Все равно ведь приговор отменят, Владимир Игоревич…» – произносит адвокат, из деликатности утаивая окончание этой фразы – «хоть он и законный».

К Феклистову в позапрошлом году зачастил адвокат Маминов. Хамоватый тип, предназначенный лишь для того, чтобы в процессах нести околосудебный бред. Феклистов знал, что господин Маминов, даже не слишком маскируя это, берет с клиентов деньги. Все бы ничего, ибо на этом принципе и основана адвокатская практика. Дело в другом. Маминов брал деньги «под судью Феклистова». Для тех, кто уже переварил первое блюдо упомянутой кухни, подается второе. Брать деньги «под» выглядит следующим образом. Маминов: «Добиться справедливого решения в отношении вашего сына можно, но это стоит денег». Убитый горем отец подсудимого: «Сколько вы попросите?..» Маминов: «Господи! Да разве мне это нужно?! Я питаюсь исключительно из тех сумм, которые вы официально проплатили в кассу коллегии адвокатов! Не я же выношу приговор…» Папа: «А сколько нужно судье?» Господин Маминов, со вздохом: «Пять тысяч долларов США…»

Но как же так?! – воскликнет изумленный обыватель. Ведь судья Феклистов – неподкупен и обязательно вынесет законный приговор?! Но ведь мы ведем речь о том, как бы его сделать… Как бы помягче выразиться?.. Достойным пяти тысяч!

Значит, второе блюдо плохо переварилось. Поднесем блюдо третье, после которого, по всем кулинарным правилам, обязательно последует десерт.

А судья Феклистов действительно вынесет приговор законный. И вовсе не потому, что не имеет понятия о виртуальных пяти тысячах в иностранной валюте. Напротив, ему, как человеку, прекрасно знающему принцип и смысл работы Маминова в качестве правозащитника, о пяти тысячах хорошо известно. Пусть Феклистов не знает конкретной суммы, но о существовании приблизительной представление имеет. Просто потому Феклистов будет беспристрастен, что его не сука родила и не она же воспитала. Феклистов раз в месяц получит аванс, потом – зарплату, по итогам квартала – премию, и еще раз – по итогам года. И все это как раз будет равняться той сумме, которую ему предлагали за один-единственный приговор. И Феклистов уже давно плевал бы через платиновые фиксы, грея живот под солнцем Греции, если бы из пятисот вынесенных им приговоров он брал бы по пять тысяч за каждый десятый.

Но Феклистов предпочитает этому поездку до работы и обратно, домой, на трамвае 19-го маршрута и отдых между Каймановыми островами и Океанией – на даче, под Мрянском. Потому что не «берет» ни за один. Честь, негодяй, блюдет…

Обыватель, мотая головой и совершенно теряясь во все более густых клубах дыма, лишь обреченно спрашивает: «А фокус-то где?» Обещали десерт? Получите.

Мэтр Маминов, нисколько не смущаясь, заявляет родителям, уже потерявшим всякую надежду спасти погибшую в дебрях лесоповала душу сына: «Судья молодец. Сыну грозило восемь лет, а я договорился на четыре. Где еще пять тысяч, которые мы теперь отнесем судье кассационной инстанции, чтобы он отменил решение? Думаю, смогу доказать в областном суде, что можно ограничиться условным наказанием».

А в областном суде Маминова уже заждался судья по фамилии Буров. Именно под его председательством теперь будет рассматриваться дело. И после мотивировочной части, в которой и дается характеристика деятельности судьи Феклистова – «не основанная на законе», будет дана резолютивная – «Приговор в отношении Сидорова отменить и дело направить на новое рассмотрение в тот же суд, НО В ИНОМ СОСТАВЕ судей. Меру пресечения Сидорову – содержание под стражей изменить на подписку о невыезде»…

В Ленинском районном суде города Мрянска, как и в любом другом, всегда найдется судья, который на этот раз рассмотрит дело так, как нужно…

Приятного аппетита. И да здравствует правосудие!

С того момента, когда Феклистов впервые увидел на пороге своего кабинета Маминова, у него резко увеличилось количество отмененных приговоров. Иными словами, изменился не в лучшую сторону один из показателей работы судьи. Да кому какое дело до этого? Будут проверять беспристрастность Бурова? Что, больше делать нечего? Выдерем Феклистова на коллегии! Это проще и менее хлопотно. Пусть повнимательнее к своей работе относится. Феклистов знал в кассационной инстанции областного суда по уголовным делам трех судей, с которыми Маминов «договориться» не мог при всем желании, одного – с которым «договаривался» иногда, и одного, с которым решал все вопросы. Фамилия последнего была Буров. Поэтому, когда Маминов произносил сакраментальную фразу о неотвратимости отмены приговора, Феклистов твердо был убежден в том, что так оно и будет. Ибо данное дело уже в ближайшее время ляжет на стол Бурова. Однако достоинства Владимир Игоревич при этом не терял. Лишь улыбался, глядя в хищное лицо мрянского адвоката. Улыбался и бледнел…

В июле 2001 года произошло то, о чем так долго говорили судьи города Мрянска. Божий гнев, взметнувшийся на ровном месте, разбил в щепки челн, в котором уверенно махали веслами Маминов и Буров. Трагедия пришла оттуда, откуда ее совершенно не ждали. Сплоховал, конечно, Маминов. Уже поверив в полное всемогущество «подельника», он направил способности последнего на один дешевый развод. Какой-то районный судья счел невозможным разводить мужа и жену, состоящих в законном браке, увидев в зале заседания одну жену. В связи с этим счел невозможным и раздел имущества по плану прибывшей мадам. Потом отказался удовлетворить требование мадам признать суженого безвестно отсутствующим, так как он уже в течение года не появляется в месте своего постоянного жительства. Не убедили судью и четверо свидетелей, которых привел в суд Маминов. Ну, не хотел судья нарушать закон добровольно! Ибо мадам жила в его доме, и не далее как неделю назад судья видел мужа заявительницы выходящим из подъезда. Бывает же такое? А мадам и понятия не имела, проживая в коттедже на берегу реки, что этот судья живет в подъезде дома, где у них была городская квартира!

И отказал судья. И тогда, как это и можно было предположить, за дело взялся Маминов. Но, то ли он неправильно Бурову ситуацию распедалил, то ли Буров неправильно понял Маминова, только судья кассационной инстанции решение отменил. Эх, знать бы раньше Маминову, да Бурову, что муж мадам, совершенно не отсутствующий, тем более – безвестно, вот уже тридцать лет нес добросовестную службу в организации, где сотрудники просто не могут пропасть без вести. Не имеют права. Кто, вы думаете, уговорил Руцкого с Хасбулатовым сдаться? То-то и оно, что об этом даже мадам не знала. Не говоря уже о Маминове с Буровым. Не знал этой строки в биографии «безвестно отсутствующего» мужа и очередной районный судья, который принял дело для нового рассмотрения. Вот он-то, по «совету-указанию» Бурова, и объявил миру, что один из заслуженных чекистов России пропал без вести. Не трудно догадаться, куда после этого казуса направил стопы уязвленный государев муж.

Однако, когда через два месяца в кабинете судьи Феклистова вновь прозвучало роковое: «Все равно ведь отменят…», Владимир Игоревич в очередной раз убедился в том, что есть болезни, уничтожить вирус которых не представляется возможным. Эта зараза привыкает к любым средам, выживая и вырабатывая в себе иммунитет к любым обстоятельствам. Эта болезнь поражает интеллект и душу, вытравляя из человека уважение ко всем, кто находится рядом. Рак – насморк по сравнению с этим заболеванием. Человек отдаст все, чтобы найти вакцину, которая могла бы спасти его от рака. Тот, кто заболевает «болезнью Маминова – Бурова», отдаст все, чтобы страдать ей как можно дольше…

И сейчас, глядя в лицо Баварцева, Феклистов в очередной раз убеждался – болезнь неизлечима. За маской уважения к судье и смиренности перед законом, Сергей Львович Баварцев, как ни старался, никак не мог спрятать маску уверенности в том, что жалкий судила, сидящий перед ним, – не более чем пешка в большой игре. И прибыл сейчас замдиректора не для того, чтобы покаяться. Так не каются. Баварцеву нужно было сейчас, закрывшись в домашнем кабинете от жены и детей, написать записку с просьбой простить его грех, переодеться в чистое, да сунуть в рот ствол охотничьего карабина. Впрочем, теперь не стреляются из-за того, что виновного ловят за руку. Сразу приходят в голову мысли о том, что самоубийство – православный грех… Похоронен будет на отшибе, за погостом… В общем, найдется тысяча причин, на основании которых самостоятельный уход с грешной земли будет признан не имеющим смысла. У Баварцева хребет крепкий.

Поняв, что данный разговор произойдет не сегодня, так завтра – обязательно, так как Феклистов знал даже его тему, он лишь отодвинул от себя очередное дело и показал на стул. То, что сейчас будет излагать Баварцев, Владимир Игоревич знал наверняка. Этих полупокаяний-полуобещаний-полупросьб он выслушал тысячи. Их цель одна – заставить судью заранее, до процесса, стать адептом религии подсудимого класса.

– Владимир Игоревич, боже мой! – удивился Баварцев, оглядывая широко раскрытыми глазами скудное убранство кабинета Феклистова. – Как вы работаете?..

– Милостью божьей, – весьма неопределенно заметил Феклистов.

– У вас даже компьютера нет! – От возмущения Баварцев даже развел руками. – Это просто безобразие.

– Компьютер у секретаря, – машинально ответил судья и усталым жестом потер переносицу.

– Должен быть персональный! – почти вскричал замдиректора. – Я сегодня же позвоню Александру Игнатьевичу. Если будет тянуть – передам вам, в качестве спонсорской помощи, с завода.

Александр Игнатьевич Мирский – начальник Судебного департамента при Верховном суде по Мрянской области.

«Нормальный ход», – усмехнулся про себя Феклистов.

– Я не инвалид и не директор детского приюта, чтобы нуждаться в помощи меценатов, Сергей Львович. Вы по делу?

Баварцев расслабился. Первый «выстрел» ушел в «молоко». Ничего, не с таких спесь сбивали…

– Да, конечно, Владимир Игоревич. – Он вздохнул, и маска смирения сменила маску возмущения. – Понимаете, ночами не сплю. В детей в школе пальцами тычут… Жена места не находит. Я все думаю – за что мне эта кара?

В школе, в которой обучались сын и дочь Баварцева, никто не мог ткнуть в них пальцем по той причине, что одноклассники Яны и Димы Баварцевых время от времени претерпевали те же «мучения», что сейчас претерпевали дети Баварцева. Они учились в элитном колледже. Периодически у родителей возникали проблемы, аналогичные проблемам Баварцева, поэтому такое положение вещей было скорее привычным, нежели из ряда вон выходящим. Между тем Баварцев продолжал:

– Наш завод был построен в 1902 году по велению царя Николая. На нем трудилась вся династия Баварцевых. Инженерами, конструкторами, руководителями. К семнадцатому году завод выпускал в год уже двести тракторов! «Мрянец» времен коллективизации ничуть не уступал по техническим характеристикам американскому «Фордзону». Мой прадед, несмотря на преследование большевиков за интеллигентское прошлое, руководил цехом по сбору машин не покладая рук. «Мрянцы» пахали поля первых колхозов, помогая сельчанам кормить горожан и выполнять программу индустриализации. В сентябре тридцать пятого мой прадед, Константин Ипатьевич Баварцев, был расстрелян. Такое дикое было время… Преследовали и уничтожали тех, кто отдавал свое здоровье и помыслы служению стране. Но его дело подхватил дед, Баварцев Петр Константинович. Во время войны на заводе изготавливались комплектующие к танкам «ИС-3». Как вы знаете, они прошли всю войну и служили потом верой и правдой на вооружении Советской Армии. В середине шестидесятых эстафету принял мой отец, Лев Петрович…

После знакомства с трагической историей жизни «Константина Ипатьевича» Феклистов понял, что его «пишут». Где-то в глубине одеяний заместителя директора тракторостроительного завода пряталась мощная звукоснимающая аппаратура, на пленке которой сейчас остался даже звук почесывания судьей собственного носа. Феклистову опять стало смешно и грустно одновременно. Феклистову было очень хорошо известно, каким образом Баварцев сел в кресло замдиректора. Когда, пару лет назад, акции тракторостроительного завода резко пошли вверх, и завод, отряхнув с себя многолетнюю труху развала, вновь стал подниматься, криминальные круги Мрянска мгновенно стали проявлять к нему недюжинный интерес. Проблема была лишь в том, что директор, тот, благодаря руководству которого завод получил возможность выполнять госзаказ на производство экспортной техники, наотрез отказался сотрудничать с упомянутыми кругами. Лидером одной из организованных преступных группировок, захотевших прибрать к рукам завод, был некто Лисс. В прошлом – спортсмен и уголовник, потом – директор станции технического обслуживания японских автомобилей, а ныне – президент корпорации, занимающейся торговлей углем. Знание инфраструктуры МТЗ, конъюнктуры рынка и возможность управлять процессами внутри завода означало захват главенствующего положения не только в Мрянске, но и во всей области. После нескольких перестрелок, причины и последствия которых до сих пор выясняются в правоохранительных органах, Лисс закрепил за собой право быть единственным из всех преступных авторитетов города, кто мог теперь решать проблемы усадки в кресло руководителя МТЗ своего человека. Не видеть этого мог только слепой. Сдвинуть с места нынешнего директора не получилось. Нельзя сдвигать с места людей, которые прибывают с «рекомендательными письмами» из Центра. Это глупо и бесперспективно. Но усадить рядом с директором купленного с потрохами служаку – реально. Так Сергей Львович и попал на завод. Получив в свое время образование в Свердловском юридическом институте, Баварцев раскрыл свой талант юриста в совершенно иной сфере. То, что он грамотен и образован, знали многие, если не все, кто вместе с ним заканчивал институт. Однако Сергей Львович пошел по другой дороге. Он отлично знал закон и судебный процесс, как гражданский, так и уголовный. Именно эти качества позволили Лиссу среди массы кандидатов выбрать для востребованной должности именно его. Кто, как не юрист, может знать, как правильно нарушать закон? Где тонко, там и рвется. А Сергей Львович лучше других знал, где бывает «тонко» всегда и когда «тонко» становится лишь при определенных обстоятельствах. Умение создавать эти обстоятельства и заставило Лисса сделать выбор в пользу Баварцева. Мир праху, конечно, его предков, но к их династийной привязанности к тракторостроению он не имел никакого отношения. Благодаря его труду на заводе Лисс знал о всех процессах, происходящих там. А заодно мог влиять и на решения, принимаемые там. Потому и было смешно федеральному судье Ленинского района города Мрянска Владимиру Игоревичу Феклистову.

А грустно было по причине того, что люди, подобные Баварцеву, вместе с приобретением высокой должности теряют чувство реальности. Вместе с приказом о назначении они совершенно забывают о том, что совсем недавно над их глупыми поступками смеялись все, кто их знал. В одночасье мудрыми не становятся. Это закон неписаный. Природный. Сорокалетнего тупого мужика один день на руководящей должности умным не сделает. Забыл об этом и Баварцев. Поэтому сейчас, держа в кармане пиджака диктофон, надеялся на то, что Феклистов сморозит какую-нибудь глупость, роковую для себя. Авось потом и пригодится? Законным способом ее не используешь. Об этом ему и адвокат Успенский вчера говорил, наставляя на сегодняшнюю разведку боем. Однако расшатать стул, сидя на котором судья будет думать о справедливом приговоре, будет можно.

Эх, если бы дело рассматривал не Феклистов, а кто-нибудь другой! Все могло быть гораздо проще. Но председатель суда отписал дело именно ему. Увещевания из областного суда на председателя не подействовали…

Вот об этом сейчас думал Владимир Игоревич, глядя на затянувшего свой рассказ Баварцева. Тот пока ничего не просил и ни на чем не настаивал. Вероятно, перед прибытием этого ходока над ним поработал неплохой психолог.

– Сергей Львович, я устал. Зачем вы выкапываете передо мной корни своего генеалогического древа?

– Поймите, Владимир Игоревич, я хочу, чтобы до вас дошел смысл тех страданий, которые годами преследуют Баварцевых. Ваш приговор, который вы вынесете через месяц…

– Стоп! Ни слова больше. Вы не можете знать, когда я вынесу приговор. Также вы не можете знать – какой именно. Для его вынесения я покину зал и уединюсь с заседателями в совещательной комнате. Своим мудреным рассказом вы пытаетесь оказать на меня давление. Сергей Львович, я хочу напомнить вам, что вы находитесь под подпиской о невыезде. И тот факт, что вы пришли ко мне, никоим образом не повлияет на ход процесса. Вы лишь сами себе причиняете головную боль. Мне кажется, что я произношу лишние слова. Если я не ошибаюсь, вы неплохо разбираетесь в вопросах отправления правосудия. Значит, знаете и о том, каким образом только что пытались нарушить его сами и склонить к этому меня. Зачем вы убеждаете судью в том, что ему никак не поможет вынести правильное решение? Тем более вы делаете это незаконно.

– Почему «не поможет»? – глупо прокололся Баварцев. – Напротив, мой приход должен повлиять на ваше решение. Я честен и пытаюсь вам это доказать.

– Вот видите! – усмехнулся, теперь уже открыто, Феклистов. – А говорите, что не давите на меня.

Сергей Львович растерялся:

– Поймите, Владимир Игоревич! Если бы я продал эти девятьсот восемьдесят тракторов в Иран, то зачем мне было гнать их составом через Прибалтику?! Директор говорит, что я в нарушение закона и в обход процедуры оформления изменил содержание документации готовой продукции! Могло ли так быть? Как за два года можно утаить на заводе почти тысячу машин?! Да не просто утаить, а вывезти и продать?! Это же нонсенс!!

– Что-то я не пойму, как ваш предыдущий рассказ связан с тем, о чем вы говорите сейчас… – Феклистов внимательно посмотрел на вспотевшего Баварцева.

«Вот сука!» – едва не вырвалось у Сергея Львовича.

– Я хочу… Я хочу, чтобы вы поняли одну важную вещь, Владимир Игоревич, – Баварцев, обмякнув, пытался достойно хотя бы завершить разговор. О том, что он не состоялся и цели визита не достигнуты, он уже понял. – Фамилия Баварцевых уважаема в городе. Ее знает каждый, кто живет в области. Нас расстреливали, унижали, но мы все равно делали свое дело. Человеку, носящему фамилию Баварцев, к клевете не привыкать. Но должен же этому наступить конец?! Мы, потомки, помним и чтим имена наших предков. И продолжаем заниматься тем, чем занимались в свое время они. А они несли на своих плечах, как и мы, весь груз российского машиностроения. Я невиновен, ваша честь. И хочу, чтобы за то время, которое пройдет до вынесения вашего справедливого приговора, вы как следует разобрались в этом уголовном деле. Возможно, оно возбуждено не без оснований. Но фамилия Баварцевых тут ни при чем.

«Молодец, – мысленно похвалил замдиректора Феклистов. – Скромненько и со вкусом».

– Вы закончили?

– Да!

– Вы несколько опережаете события. – Феклистов кашлянул и подтянул к себе отложенное дело. – Ваша пламенная речь очень напоминает последнее слово подсудимого. Но оно произносится в конце процесса, а не в самом его начале. А насчет «как следует разобраться» – можете не переживать. Я за это ежемесячно получаю зарплату. Вы на своих плечах несете груз российского тяжелого машиностроения, а я – ответственности за отправленное правосудие. Кстати, пришли вы немного не по адресу. Обязанность контролировать процесс того, как вы свой груз носите, где поднимаете и где опускаете, лежит на прокуратуре, а не на суде. Засим прощаюсь.

Было видно, как разочарован Баварцев. Впервые за два года ему вновь пришлось пережить унижение от понимания собственной глупости. И тем страшнее было будущее. Судья тактично произносил фразу за фразой, не касаясь важных тем, а у Баварцева складывалось впечатление, что Феклистов раз за разом бросает его через бедро.

«Ясно одно – этот мужик на «морковку» не «ведется»…»

Эта аллегория пришла на ум неожиданно. Когда Баварцев шел к двери, перед его взором почему-то появился осел. На его спине сидел хозяин и держал перед носом осла, на веревочке, морковку. Осел видел морковку. И шел лишь только потому, что ему очень хотелось ее съесть. Идти по другой причине осел отказывался.

Тема «оплаты труда», завернутая в фантик спонсорства, не прошла так же, как не прошла тема возвышенных чувств. Перед Баварцевым сидел каменный монумент, имя которому было – Владимир Игоревич Феклистов.

– Сергей Львович… – раздалось за его спиной.

Повернувшись, он увидел судью, задумчиво потирающего ладони.

– Мне вот какая мысль пришла в голову, Сергей Львович… Если вы и другие потомки так свято чтят память своих предшественников, тогда почему ни в одном из поколений детей не называли именами своих предков?

Баварцев вышел без ответа.