Текст книги "Агасфер. Старьевщик"

– Ну-с, наш поздний завтрак закончен, господа! – объявил Архипов, вставая. – Извините за прямоту, но делу всегда нужно время. Вы можете продолжать общение, а меня ждет загадка механизма танцующего паяца. С вашего позволения я покидаю вас. Господин Агасфер, если желаете, то можете составить мне компанию. Или продолжить свои прогулки по Петербургу!

– Благодарю за приглашение, Андрей Андреич. Как я понимаю, оно дорогого стоит. Но мне действительно хотелось бы прогуляться. А чтобы не бродить просто так, я выберу пару-тройку перспективных объявлений о распродажах старины. Честь имею, господа!

И Агасфер быстро покинул столовую.

– Каков характерец! – мотнул головой Куропаткин. – Не раздумывая, порвать бумагу с адресом невесты. Не пожелать хоть краем глаза глянуть на свою Настеньку… Я бы не смог так, пожалуй!

Зволянский расхохотался:

– Не смогли бы, говорите? А наш Агасфер смог! Ай-яй-яй… Я старый сыщик, милостивые государи! Слишком старый, чтобы не заметить, что перед тем, как порвать бумажку с адресом, наш Агасфер скользнул по ней взглядом. При его-то памяти! Кто хочет пари, господа?

– Только не по этому поводу, – улыбнулся Архипов. – Но я хочу попросить вас, Сергей Эрастович, о некотором одолжении. Агасфер отчего-то избегает компании Терентъева и наверняка пойдет в город один…

Провожая директора до дверей, Архипов тихо закончил:

– Не будет ли злоупотреблением нашей дружбой, Сергей Эрастович, попросить вас… Как бы это сказать…

– Присмотреть за мальчонкой? Ха! А то без вас бы не догадался! Будет у него высококвалифицированное сопровождение!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Рискованно откладывая свой отъезд в Ливадию до двух часов пополудни, директор Департамента полиции имел в виду несколько важных целей. Во-первых, хотелось составить собственное впечатление о «разъясненном Берге» – Агасфере. Во-вторых – «Астория»: Зволянский не забыл о настоятельном совете начальника петербургской охранки Вельбицкого и тоже хотел бросить взгляд на условия работы агентуры в гостинице, а кое с кем из агентов и лично поговорить накоротке.

Ожидалось также поступление сведений относительно внедренного в дом Архипова «подсадного». Никаких чудес, разумеется, Зволянский не ждал: внедренного австрийской либо немецкой резидентурой агента с первого раза не прищелкнешь: люди с опытом, работают не «на авось», и уж если «всадили» в особняк агента, то его легенда окажется весьма качественной. Сразу не «расколоть»…

«Но и отрицательный результат тоже полезным бывает, – рассуждал Зволянский. – Бог даст, методом исключения и доберемся до этого троянского коня».

Однако главной причиной переноса времени выезда из Петербурга была задумка переманить в Северную столицу очень нужного и безусловно полезного делу человека. Не приказать, не издать распоряжение о переводе – на это полномочий у директора хватит! Но какой же инициативы и рвения ожидать от человека, которому приказывают бросить привычное и начать непростое дело с новыми людьми? Поехать-то он поедет, никуда не денется – но и спрос с такого работничка невелик. Будет отрабатывать «от сих и до сих» – и всё.

Зволянский подписал было вчера вечером служебную депешу о вызове нужного человека к прибытию литерного экспресса из Петрограда в Москву. Сядет человек в салон-вагон, до Севастополя дорога длинная, времени на уговоры хватит. Но, поразмыслив, депешу переписал, велел «кандидату» выехать ему навстречу, в Бологое. Пока до Москвы доберутся – вопрос будет в любом случае решен. Зато человеку не придется потом ехать до Севастополя, а потом обратно, время терять. Наверняка оценит, видя проявленное к нему уважение со стороны директора Департамента полиции.

А до Бологого можно и вздремнуть – правильную Архипов мысль обронил! Ночка бессонная была, а как там в Ливадии все обернется – никто не ведает.

Мощный локомотив всего с двумя прицепленными вагонами – второй для балласта, чтобы не мотало начальство из стороны в сторону – рванул от вокзала ровно в 2 часа пополудни. Зволянский спросил чаю с лимоном, две рюмки коньяка – чтобы лучше спалось – и вскоре уже вовсю похрапывал, велев порученцу разбудить его за полчаса до прибытия экспресса в Бологое.

Само собой разумеется, что при распределении обязанностей в «кружке инакомыслящих» Зволянскому выпало едва ли не самое трудное: сформировать «руки» и «ноги» новой, только что рождающейся тайной службы – филеров и секретных сотрудников. И тех и других в петербургской охранке было, как говорится, с избытком. Однако Зволянский решил иначе. Взять на службу в будущую контрразведку московских «волкодавов», не посвятив в это дело местное начальство, было никак невозможно. Поползли бы всякие нелепые слухи, в том числе и о недоверии к контингенту первого помощника, начальника петербургской охранки. Кто-нибудь из низших чинов непременно проговорится, похвастается оказанным доверием – глядишь, и пошла писать губерния!

Не-е-ет, он поступит гораздо осмотрительнее! Самолично съездит в Первопрестольную – тем паче вызов в Ливадию подвернулся весьма кстати! Нашлась, таким образом, практически легальная, не вызывающая никаких вопросов возможность встретиться со знаменитым начальником московского «летучего отряда» филеров Медниковым. Наградные серебряные часы от Департамента полиции передать – чем не повод? И конечно, поговорить по душам с Медниковым наедине.

Главный филер Российской империи происхождение имел от ярославских торговцев, всегда отличавшихся смекалкой. Семья его к тому же принадлежала к старообрядцам, не допускавшим винопития и табакокурения – так что образ жизни Медникова был и трезвым, и степенным. Отслужив солдатчину, Евстратий решил обосноваться в Москве. А что? Многих унтер-офицеров привлекала Москва, там и оставались служить городовыми, полицейскими надзирателями. Со временем женились, заводили домишко и свое хозяйство. Со временем иные – посообразительнее которые – перебирались в филерское отделение.

А через несколько лет произошла судьбоносная встреча весьма талантливого старшего филера Медникова с начальником Московского охранного отделения Зубатовым[25]25
  Реальная историческая личность. Его по праву можно назвать создателем системы политического сыска в России. В 1902 году высочайше назначен главой Особого отдела Департамента полиции. После того, как отношения Зубатова с новым министром внутренних дел Плеве были окончательно испорчены, он хотел с честью подать в отставку, но она не была принята. Зубатов попытался с помощью Витте сместить министра, однако после этого был изгнан, демонстративно взят под наружное наблюдение, а позже выслан под надзор.


[Закрыть], которого в то время обуревало множество идей по реорганизации и европеизации полицейской службы России. В первую очередь, разумеется, политического розыска. На происхождение и плохое образование Сергей Васильевич внимания не обращал – лишь бы в «головенках у людей что-то шевелилось». Присмотревшись к старшему филеру, Зубатов весьма скоро назначил его командиром особого «летучего» отряда для произведения слежки и производства арестов – причем не только в Москве, но и практически по всей России.

Разбуженный порученцем, как и было велено, за полчаса до прибытия в Бологое, Зволянский умылся, мельком глянул в широкое промытое окно, за которым в темноте лишь изредка взблескивали тусклые огоньки полустанков.

Но вот локомотив, реванув сиплым басом, начал потихоньку притормаживать и вскоре замер у дебаркадера станции. Хлопнула тяжелая наружная дверь, и через несколько минут порученец, деликатно постучав в дверь походного кабинета, сказал:

– Медников, ваше превосходительство. Ждет-с…

– Отправляй литерный, потом и запустишь… Два стакана чаю подашь…

На перроне раздались пронзительные свистки дежурных. Снова рявкнул локомотив, вагон качнуло – экспресс тронулся.

– Разрешите взойтить, ваше превосходительство? – на пороге походного «кабинета» директора Департамента полиции стоял человек, ради которого и была сделана незапланированная остановка.

Не вставая с места, Зволянский кивнул на стул напротив. Помедлив «для порядку», Медников присел на краешек.

– Благодарствую, – голос у него был негромкий, говорок простоватый.

Прищурившись, Зволянский с любопытством оглядел с ног до головы человека, о котором много слышал. Голубые глаза под густыми пшеничными бровями, полноватое лицо, русые длинные волосы, гладко зачесанные назад. Аккуратные бородка и усы – чуть темнее, чем волосы. Встретишь такого на улице – купчик средней руки, или приказчик из большого имения…

– Разрешите? – в просвете тяжелых штор с бомбошками возник порученец с двумя тяжелыми подстаканниками. – К чаю ничего не прикажете?

– Нет пока. Знаешь, кто я есть? – повернулся директор к Медникову.

Тот пожал плечами:

– Его превосходительство, директор полицейского Департамента господин Зволянский Сергей Эрастович.

– Откуда узнал? Кто «продал»? Говори, все одно узнаю! – хмыкнул Зволянский.

– Никто не продавал, ваше превосходительство. Своим умом дошел…

– Это как же?

– Во-первых, к кому попало на ночь глядя не вызывают, коляску не подают, ваше превосходительство. А тут только и сказано было – литерный надо встретить в Бологом. Стало быть – большое начальство! И непременно из столицы – потому как местное я все насквозь знаю. А как на усы ваши глянул, ваше превосходительство, так все и понял – господин директор это, больше некому!

– А что ж у меня с усами? – Зволянский невольно взялся за растительность на щеках.

– Дык ваш понтрет у моего начальства на стене висит, – позволил себе улыбнуться Медников. – И усы у вашего превосходительства такие, что раз увидишь – на всю жизнь запомнишь. Извините, на щетку малость похожи, которыми хозяйки кастрюли чистют. Простите, конечно, великодушно, ваше превосходительство!

– Ну ты и нахал, братец! – искренне захохотал Зволянский, все же немного покоробленный сравнением своих усов со щеткой. – Сам, сам я и виноват, братец: некогда мне каждый день возиться перед зеркалом, красоту наводить… М-да, братец, смел ты, смел… Может, и дело назовешь, за которым я тебя в Бологое вызвал и на литерном вот катаю? Ну-ка, удиви!

Медников пару раз щипнул бороденку и снова пожал плечами:

– Мы не из цыган, чтобы гадать вот так-то… Вывод сделать можно: поскольку мое московское начальство о прибытии вашего превосходительства не знает – стало быть, дело наисекретнейшее. Полагаю, либо измена где-то в верхах обнаружилась, либо заберете меня с собой в город Петербурх…

– Догадлив ты, Евстратий Павлович, догадлив. Верно про тебя Зубатов говорил. Жалко мне, конечно, его такого человечка лишать, да что делать? Найдет тебе Зубатов хорошую замену, как полагаешь? Чтобы не рассыпалось дело?

– Замену завсегда можно найти. Кабы пара деньков у меня была – натаскать человечка своего…

– Нет у нас этих дней, – покачал головой Зволянский. – Разве что жене записку короткую написать – так и так, мол, отправлен в командировочную поездку. Жалованье своей жене доверяешь вместо себя получать?

– Коли не доверял – не женился бы, – усмехнулся Медников. – Пусть получает! А я, выходит дело, на полное казенное довольствие перехожу?

– Ты другое жалованье получать будешь, Евстратий Павлович. Если договоримся, конечно. И как себя проявишь в новом деле. 1200 рубликов в год, не считая наградных, премиальных и прочего. Устроит

К удивлению Зволянского, Медников радости не высказал, не поблагодарил даже, лишь насупился:

– Деньга сурьезная, ваше-ство. Полагаю, что и спрос за этакие деньжищи немалым будет…

– Это ты правильно полагаешь, Евстратий Павлович. Ну, коли принципиальных возражений, как я понимаю, не имеешь, тогда слушай. Есть задумка такая: создать в Петербурге особый Департамент полиции для борьбы с иностранным шпионажем. Обнаглели, сволочи: шпион на разведчике сидит и резидентом погоняет, – сострил Зволянский.

– Немчура с англичанами? – догадался Медников.

– И не только они, братец! Тут и французики свою «партию играют», и австрияки. А уж японцев с китайцами в Северной столице развелось! Со своим братом, социалистом, мы бороться научились. Худо-бедно, но научились. А со шпионами, братец, никто до сей поры всерьез дел не имел. Не видит в них высшее начальство большой беды – и совершенно напрасно. Ну кинет социалист бомбу под губернатора какого – плохо, конечно, ничего не говорю. Так на его место очередь других уже стоит! А со шпионством дело другое, Евстратий Павлович! Не приведи господи, война какая начнется – они, шпионы эти, и секреты все наши знают, и напакостят где не надо, да так, что хочешь не хочешь, а войну ту проиграешь…

Зволянский говорил минут тридцать, невольно пытаясь упростить язык общения с этим невзрачным мужичонкой, и не замечал, что под усами Медникова то и дело мелькает насмешливая улыбка. Закончил директор вопросом:

– Ну, что ты обо всем этом думаешь, Евстратий Павлович?

– Языкам наши олухи не обучены, ваше-ство, – без колебаний ответил Медников. – Вот в чем я главную трудность вижу! «Наружняков-топтунов»[26]26
  Агенты службы наружного наблюдения.


[Закрыть] я вам полсотни, без запинки, назову, – хоть московских, хоть питерских! Так это даже не полдела! Ну выследит мой филерок сходку какую, а что толку, ежели он ни «бум-бум» по-ихнему? А о внедрении секретных сотрудников в шпионские «команды» я уж и не говорю! Это к нашим анархистам-социалистам можно натасканного сотрудника подослать – с «легендой», понятное дело, с рекомендациями. А к французам тем же, к примеру, кого подослать?

– Так что, братец, думаешь, зряшное дело затеяно? – сумрачно поинтересовался Зволянский. – Чай-то чего не пьешь?

– А вот так я как раз и не мыслю, ваше-ство! Трудное, но никак не зряшное! – откликнулся Медников. – Да и война, чай, не завтра – тьфу-тьфу, не сглазить чтобы! Думаю я, что если за это дело с умом взяться, горячки не пороть, так и мы вполне способны и немчуре, и бриташкам фитили повставлять в причинные места.

– А ну-ка, ну-ка! Поделись-ка, братец, своими соображениями! – оживился директор.

– Перво-наперво, ваше-ство, с филерами – «наружняками», я пронблем особых не вижу. Есть у нас способные робяты. Не все подойдут, конечно, – тут сито нужно.

– Ас языками как же?

– По тюрьмам с острогами, по пересылкам и каторгам частым гребнем, полагаю, пройтись надо, ваше-ство. Голову на отсечение даю – не только вятские с вологодскими за решетками кандалами там брякают. Немцев в Расеюшке пруд пруди – тут и в тюрьмы заходить нужды нет. Надобно лишь, чтобы сидел человечишко на крючке, наподобие рыболовного, чтоб не соскочил с него.

– Дело пока говоришь, братец! – Зволянский сделал пометку на клочке бумаги. Нет, не обманули его насчет этого хитрого ярославского мужичка. Умен! Поглядим, впрочем, что дальше скажет. – Ну а насчет прочих? Англичан тех же, итальяшек?

– Полагаю, что и протчего иностранного сброда в столице да в Москве хватает. Поймать кого, прижать нарушением законов расейских, в камеру на пару дней для острастки посадить – че хошь сделают! Крючок только, говорю, надобен – каждому свой.

– А что ты думаешь насчет внедрения наших агентов в подозрительные конторы?

– А ничего еще не думаю, ваше-ство. Такие планты за минуту не решаются, – развел руками Медников. – Впрочем, основа та же: крепкий крючок нужен, да леса прочная, чтобы не соскочил перевербованный агент в самый нужный момент! И пригляд, само собой. С последним-то проще, сами знаете, ваше-ство! Тут у нас опыт, слава Спасителю, накоплен – с нашими-то доморощенными революционерами да бомбистами!

– Так… А с япошками, как полагаешь, Медников? С ними дел не приходилось иметь?

– Иметь-то имел. Но тут вы, ваше-ство, в закавыку уперлись. Что касаемо азиатов, тут самое сложное. Языки у них, язви их в душу, больно «корявые». Китайцам, скажем, для видимости можно косы пообстричь – чтобы за японцев выдать. Так не выдашь ведь: языка-то не знают! А самих японцев перевербовать, я слышал, и вовсе невозможно, потому как с младенчества воспитывают их так, что у них, паразитов, и мысли не возникнет ихнего императора предать. Так что, ваше-ство, для сей задумки головы покрепче моей нужны.

– Ладно, разберемся когда-нибудь и с японцами. Подберем к ним ключики. Ну а по прочим вопросам мы с тобой в согласие вошли, Евстратий Павлович?

– Если мое начальство возражать не станет, кто ж от таких перспективов откажется?

– Твое начальство, Медников, – это последний вопрос! – махнул рукой Зволянский. – Получит оно распоряжение: откомандировать господина Медникова в мое распоряжение, поскулит, да замену тебе подыскивать станет! Значит, договорились? Только – на совесть работать! Подворовывать – и то меру знать!

– Обижаете, ваше-ство! – попробовал возмутиться Медников.

– Молчи, Евстратий Павлович. Богом прошу – не будь святее архимандрита! Денежки серьезные через твой «летучий» отряд проходят – причем ответа за них никто не спрашивает. И я не спрашиваю, на какие такие сбережения ты под Москвой хозяйство завел с бычками да птицей. Думаешь, никто не знает?

– Дык оно как получается-то…

– Молчи, говорю, не озлобляй! Доселе ты меру знал – хочу, чтобы и впредь также было. Понял?

– Как не понять!

– Теперь последнее. До Москвы доедем – я дальше без тебя покачу: государь в Ливадию вызывает. Сколько там пробуду – неизвестно. Постараюсь, конечно, не засиживаться – но не все, Медников, от человека зависит. Теперь насчет тебя: распоряжение о твоем переводе в Петербург – вот оно, в этом пакете. В Первопрестольной меня высокое начальство, полагаю, встречать будет – ему и вручу. Ты в это дело не лезь! С супругой попрощайся, наказы, какие ни есть, оставь насчет хозяйства. Надолго уезжаешь, Евстратий Павлович. Подбери на первое время трех-четырех самых ухватистых себе на подсобу, вот на них бумаги с пропусками имен. Доверяю! Сам впишешь и начальству предъявишь. Если брыкаться кто станет – депешу на мое имя. Образумлю. И не позднее чем завтра в ночь выезжай с отобранными орлами в Петербург. Прямо с вокзала – в особняк господина Архипова. Вот адрес…

– А в охранку?..

– Охранка в курсе. Поступаешь до моего приезда в распоряжение господина Архипова и ротмистра Лаврова.

– Они – не из полиции, я так понимаю, ваше-ство? – поджал губы Медников.

Зволянский не выдержал, рассмеялся:

– Под непрофессионалов глупеньких попасть опасаешься, Евстратий Павлович? Не волнуйся, умнющие люди! Но без профессионала, вроде тебя, задуманную операцию, боюсь, им не провернуть. Я, в общем и целом, тебя благословляю, так сказать. Срок назовут они, а решение принимать будешь ты. И обеспечишь исполнение. Кстати, к полковнику Архипову гость приезжает. Приор монастыря Ясная Гура из Ченстохова, аббат Девэ.

– А энтому чего в столице нашей понадобилось?

– Вроде на конференцию по богословию. Знаю, что они давно переписывались с Архиповым по этому вопросу. Может, по поводу человечка одного, по прозвищу Агасфер, что узнаем. Пока все понятно?

– Пока все…

– Ну а раз понятно – можешь идти во второй салон. До Москвы еще часов пять ехать, так что и выспаться успеешь! – Зволянский достал из буфетного шкафа, из специального гнезда, чтобы не вываливалось при резком торможении или повороте, бутылку любимого арманьяка. Искоса глянул на Медникова: – Там и буфет, кажется, имеется – хвати «очищенной» или коньячку, да и отдыхай!

– Не употребляю, ваше-ство, нешто не знаете? – насупился Медников. – Мы ж из старообрядцев…

– А-а, извини, забыл! Ну, ступай!

Вытянувшись на диване и покачиваясь в такт движениям вагона, Зволянский, однако, уснул не сразу. Решив вопрос насчет Медникова, только сейчас директор подумал о политических последствиях своего вмешательства в давно сложившуюся структуру оперативно-розыскного сыска. Медников, бесспорно, для Петербурга ценное приобретение – ну а если в Москве с его отъездом дела совсем плохо пойдут?

После разгрома «Народной воли» ее остатки перебрались из Северной столицы в Москву. И с середины 80-х годов студенчество, объединившись по принципу землячества, активно, и не особо скрываясь, готовилось к террористическому акту против государя. Именно этого побаивался император-миротворец, всячески оттягивая коронацию. Секретно-розыскное отделение, которому было поручено навести в Москве порядок, успешно справлялось с порученным делом. В том числе, немалую лепту в «добивание» народовольцев вносил и «летучий отряд» филеров под водительством Медникова.

Жандармский ротмистр Бердяев, начальник московской охранки, сумел пополнить кадровый состав дельными людьми. К числу своих достижений он относил и «заагентуренного» лет восемь назад народовольца Зубатова. Успех был настолько очевиден, что вскоре Зубатов подал рапорт с просьбой зачислить его в штат министерства внутренних дел, в распоряжение московского обер-полицмейстера. И, надо полагать, настолько хорошо себя зарекомендовал, что Бердяев со временем сделал его своей правой рукой, первым помощником.

Вспомнив об этом, Зволянский невольно рассмеялся, нашарил на диванной полке бювар коричневой кожи, раскрыл: все правильно, вот оно, личное прошение Бердяева, датированное январем 1889 года на имя директора Департамента полиции. Под прошением лежал другой документ – всеподданнейшее донесение. Уже за подписью Зубатова, совсем недавнее. В донесении доказательно, со ссылками на свидетелей, говорилось о серьезных злоупотреблениях Бердяева по части растрат казенных денег.

– На свою голову, дурак, умного человека взял, – вздохнул Зволянский и сунул бювар на место, подумав, что по приезде в Москву и этот вопрос надо незамедлительно решать. То ли под суд отдавать негодяя, то ли в отставку отправлять…

Несмотря ни на что, уснул директор довольно быстро. И проспал до самой Москвы, очнувшись лишь от осторожного прикосновения к плечу порученца.

– Приехали, что ли?

– Подъезжаем-с, ваше превосходительство. Через 20 минут на Николаевском будем. Остановку в Москве прикажете делать или как?

– Ты, братец, телеграммы не видел, что ли? – зевнул Зволянский. – Сверхсрочная! Передай только, чтобы локомотив получше дали – и на Севастополь. Ну и минут двадцать на доклад местного начальства, не более.

Когда литерный остановился у пустого дебаркадера – местное железнодорожное начальство озаботилось разгоном всех праздношатающихся пассажиров и железнодорожных служащих, – в вагон тут же проникло начальство московской охранки. Первым, естественно, Бердяев. За ним – его помощник и автор всеподданнейшего донесения Зубатов. Почтительно поздоровавшись, они замерли у порога салона.

– Ну, здравствуйте, здравствуйте, господа! – приветствовал их директор Департамента. – Вот так и приходится по нынешним временам встречаться – на скорую руку, едва не бегом-с! Что новенького, Николай Семенович? Чем порадуете?

– Радовать пока нечем, – отрапортовал ротмистр Бердяев, настороженно поглядывая на начальство, которое даже присесть не предложило – знак плохой, как известно. – Поскольку имею данные о том, что ваше превосходительство следует по срочному вызову государя, могу лишь акцентировать ваше внимание на обстоятельстве, имеющем прямое отношение к здоровью нашего обожаемого монарха.

– Ну, что там за обстоятельство? – лениво поинтересовался Зволянский. – Да ты не оглядывайся на помощника своего. Какие уж тут тайны между своими могут быть? Только – коротко!

Бердяев, поймав гневно прищуренный взгляд директора, тяжело сглотнул и начал докладывать:

– Имею верные подробности относительно природы болезни нашего государя, ваше превосходительство! Отравлен масонами-талмудистами! В частности – врачом-иудеем Захарьиным.

Зволянский поперхнулся уже остывшим чаем:

– Ты что, пьян? Захарьин успешно закончил медицинский факультет Московского университета, совершенствовал врачебное мастерство в Берлине и Париже. Он профессор и директор клиники Московского университета. За заслуги в области медицины стал почетным членом Академии наук. Особенно славится искусством диагноза. Именно по этой причине его и привлекли к лечению государя, надеясь на его большие медицинские знания. А ты что несешь?!

– Вернейшие сведения, ваше превосходительство! Вы не можете не знать отношения нашего государя к инородцам вообще и евреям в частности![27]27
  Еврейский вопрос принял острый характер уже в самом начале царствования Александра III. Ограничительные меры против евреев, предлагавшиеся отдельными представителями власти, санкционировались государем часто даже без обсуждения высшими законодательными учреждениями. Наиболее крупными законодательными актами были: Земское положение 1890 года, устранившее евреев от участия в земских учреждениях, так как заведовать ими должны лишь благонадежные слои населения, а «условию этому не отвечают евреи, обыкновенно преследующие на почве общественной исключительно свои личные выгоды», а также Городовое положение 1892 года, на основании которого у евреев было отнято право избирать и быть выбираемыми в качестве гласных в городские думы и управы; их также лишили права занимать должности по городскому самоуправлению и заведовать отдельными отраслями городского хозяйства и управления.


[Закрыть] Вот они и решили, того… Воспользоваться случаем! Извольте ознакомиться с документами, ваше высокопревосходительство! – Бердяев протянул директору пухлую папку.

Зволянский брезгливо взял бумаги в руки, положил рядом с собой на диван и начал их перелистывать, время от времени недоуменно хмыкая:

– Что за бред? «…Сделайте детей ваших врачами и аптекарями, дабы они отнимали жизнь у христиан… сделайте так, чтобы дети ваши были бы адвокатами и нотариусами и чтобы они всегда вмешивались в дела государства с целью подчинить христиан евреям, дабы вы могли бы стать господами над миром и мстить им…» Бред, истинный бред!

Он перевернул еще несколько страниц:

– Откуда все это? «Заболевание было легкое, простая простуда, которая обыкновенно проходит в неделю, разве что больному не была оказана медицинская помощь, в каковом случае болезнь может принять затяжной характер. Простуда у царя осложнилась и перешла в плеврит. В то время в Москве жил доктор, который лечил очень успешно. Это был Захарьин. Он был вызван в Крым и, прибыв туда, поставил свой диагноз. Если бы он был террористом, то мог бы убить царя, но тогда бы немедленно был разорван на клочки. Но Захарьин не был террористом. Он был врачом. В качестве такового он прописал лекарство, которое предусмотрительно привез с собой. Без колебаний августейший пациент принял это лекарство…»

Директор сбросил на пол вагона рассыпавшиеся бумаги и в упор уставился на Бердяева.

– Значит, здоровье царя-батюшки тебя беспокоит, Николай Семенович? А как насчет сохранности казны государевой?! Ерунда, поди? Отщипнуть маленько – кто заметит-то, а?

– Н-не понимаю! Грязные наветы, полагаю, ваше превосходительство…

– Наветы? Тоже, поди, от талмудистов?! Иди за стол, ротмистр, почитай! – Зволянский достал бювар, вынул оттуда донос, снял первую и последнюю страницы и сунул Бердяеву. – 45 тысяч только с начала нынешнего года! Читай!

– Позвольте прежде объясниться, ваше…

Руки у начальника московской охранки крупно дрожали. Не решаясь сесть за стол с убийственными для него документами, он порывался подвинуться ближе к приезжему начальству, но Зволянский брезгливо отпихивал его. Из второго салона несколько раз осторожно выглядывал Медников, словно ожидая окончания скандала. Потом, решив, что ждать бесполезно, бочком, не прощаясь, протиснулся мимо начальства к выходу.

– Это что – он нафискальничал? – заметил его Бердяев. – Какой негодяй! А про свои делишки он вам, ваше высокопревосходительство, не написал?!

– Все – вон из вагона! – неожиданно заорал Зволянский. – Вон! В ушах звенит!

Поймав взгляд Зубатова, продолжил:

– Примешь дела у ротмистра. А его чтобы и духу здесь не было! На обратном пути, когда поеду, доложишь! Никуда больше не писал? Только в мой адрес?

– Единственно! – молитвенно прижал руки к груди Зубатов.

– И не надо пока шум поднимать. Тоже ступай. Скажи там этим… Путейцам, или как их там – пусть отправляют литерный. Медникову ни в чем препятствий не чинить. Почту возьми! Для меня есть что-нибудь новенькое?

– Никак нет! То есть… Заварзин из Ливадии телефонировал. Просил передать вашему высокопревосходительству, что депеша отправлена… не самим, а Марией Федоровной[28]28
  Императрица, супруга Александра III.


[Закрыть].

– То есть как это? – Зволянский почувствовал, что голова у него пошла кругом. – То есть как не государем?! А Высочайший регламент…

– Не могу знать! Вот как перед богом! – попятился Зубатов. – Мне было сказано: передай, что депеша отправлена по настоянию ее величества. Чтобы вы, ваше превосходительство, стало быть, были в курсе…

– Ладно, ступай. Разберемся!

Когда литерный, лязгнув сцепками вагонов, тронулся, директор Департамента полиции растянулся прямо в сапогах и мундире на диване и принялся напряженно размышлять.

Заварзин, Заварзин…[29]29
  Павел Павлович Заварзин, кадровый военный, полковник, службу начал в 1888 году в Стрелковом батальоне его величества. Находясь в личной охране Александра III, охранял гессенскую принцессу Алике (будущую императрицу Александру Федоровну) в дни ее приезда в Ливадию. Впоследствии был переведен в службу политического сыска, дослужился до чина генерал-майора Отдельного корпуса жандармов.


[Закрыть] Что он хотел на самом деле передать своим сообщением? Высочайший регламент запрещал отправлять кому бы то ни было какие-либо депеши и отдавать распоряжения от имени государя и без его ведома. Хотя, с другой стороны, кто посмеет воспрепятствовать императрице?

На этот вопрос напрашивался единственный ответ: государь был плох. И в Ливадии это тщательно скрывали. Причем скрывали на самом высоком уровне – так, что об этом не знал даже он, Зволянский.

Или же…

Мысль, осенившая директора, была настолько неожиданной, что он слетел с дивана и ошеломленно уставился в тщательно зашторенное окно.

Неужели вся эта «талмудистика», собранная Бердяевым черт знает где, попала к императрице и Мария Федоровна запаниковала?

А литерный уже набрал ход и рвется на юг… Остановить, вернуться в Москву и тщательно допросить Бердяева?

Зволянский протянул было руку к кнопке вызова старшего конвоя – тот мог связаться с машинистом по телефону и передать команду об экстренной остановке. Но передумал.

Начал собирать с пола шевелящиеся на сквозняке листы «талмудистского» доноса, укладывать их по порядку, ища недостающие страницы.

Нет, возвращение в Первопрестольную ничего не даст. Ну, допустим, Бердяев покается, что решил выслужиться для прикрытия своего греха с растратой и отправил второй экземпляр в Ливадию раньше. Для отвлечения внимания, так сказать…

И что дальше?

Если это и так, то Бердяев «играл» не против него, Зволянского: за ближнюю охрану государя отвечал Заварзин. Доктора, как и прочие персоны, допускавшиеся для непосредственного общения с государем, получали это право только после тщательной проверки начальником личной охраны, а то и письменной рекомендации пользующихся полным доверием лиц.

Нет, возвращаться в Москву глупо.

Тогда как надо понимать телефонограмму Заварзина о том, что инициатор вызова в Ливадию не сам государь, а его венценосная супруга?

Зволянский знал, что, несмотря на вполне сердечные отношения в царском семействе, несмотря на добродушие Александра, тот был весьма крутенек с нарушителями устоев, кем бы они ни были. И если, как сообщил Заварзин, вызов инициирован императрицей, то царская «головомойка» Марии Федоровне обеспечена[30]30
  При всей своей строгости в отношении своих близких Александр III всегда оставался преданным семьянином и любящим отцом и мужем.


[Закрыть]

И если депешу отправила она, то причина тоже может быть только одна…

Болезнь царя официально считали отголоском трагедии в Борках. В октябре 1888 года в 45 верстах от Харькова, на станции Борки, произошло ужасное: царский поезд потерпел крушение. Семь вагонов разбились в щепки, пострадало почти 50 человек. И только свернувшаяся в виде полусферы крыша вагона-столовой спасла находившуюся там царскую семью, хотя сразу возникла легенда о могучем царе, который удержал над женой и детьми падающую крышу вагона.

Но далеко не все считали, что болезнь Александра, которая свела его в могилу, началась там. Государь, несмотря на свою могучую внешность, был вообще слаб здоровьем, которое подорвал алкоголем и нежеланием лечиться.

Зволянский несколько раз бывал в Гатчине, и всякий раз инкогнито, поскольку как глава Департамента полиции права личного доклада государю не имел. Но служба у Зволянского была многоплановой и порой требовала его личного присутствия там, где он и его опыт могли потребоваться монарху. И не мог не согласиться с тем, что преследуемый в собственном царстве, загнанный в Гатчинский дворец, Александр III действительно чем-то напоминал Павла I, здесь же обреченно ожидавшего своей страшной участи. Сходство усиливалось и тем обстоятельством, что жены обоих императоров были полными тезками.