Текст книги "Легионер. Книга третья"

Вячеслав Каликинский
Легионер. Книга третья

Пролог

Остров Сахалин, самую дальнюю окраину Российской империи, от Евроазиатского материка издревле отделяли буйные волны Татарского пролива. Его обитатели были до неприличия охочи до каждого мало-мальски интересного события в их серой каждодневной жизни. Неважно, что именно случалось – выбросило ли на побережье дохлого кита, или у кого-то рождался шестипалый младенец – событие это неизменно обсуждалось на все лады целыми неделями. Любопытные продолжали ходить на место события даже после того, как оттуда исчезали последние следы происшествия. Надолго становилось главной темой всех пересудов и каждое появление в водах острова парохода либо парусника.

Стоило на рейде поста Дуэ появиться какому-нибудь норвежскому китобою, североамериканской торговой шхуне или английскому фрегату, как по обжитой людьми полоске западного побережья Сахалина словно смерч прокатывался. Чиновный люд спешно доставал из сундуков и проветривал от едучего нафталина парадные мундиры, жены чиновников устраивали слезливые и не без истерических ноток смотры своим нарядам. Чаще всего гардеробные страдания сопровождались беготней и походами к немногочисленным островным портным. В дни корабельных визитов напрочь забывались всяческие вечеринки и суаре с карточными играми и без оных, и все вольное население островной столицы и ближних поселков и постов совершало длительные променады по причалам и вблизи оных. Высоко ценилась всякая возможность свести с заезжими хоть короткое знакомство, а уж если счастливчик получал приглашение подняться на борт залетевшего в сахалинские воды судна, он тут же становился героем дня и на долгое время – самым желанным гостем в любом доме.

Сахалинские аборигены – в основном, отпущенные на волю поселенцы, бывшие ссыльнокаторжные – в такие дни тоже одевались поприличнее, сообразно свои доходам, и держались поближе к причалам. На приглашение в гости на корабль они, конечно, и не рассчитывали – слава богу, если подворачивалась возможность хоть как-то услужить хмельному норвежскому или британскому матросу, а паче того – иностранному офицеру. Услужить, выпросить у него если не купюру, то визитную карточку, чтобы тут же выставить ее на видное место в своей торговой лавчонке либо в избе, рядом с образами.

Оживлялись при появлении кораблей и многочисленные обитатели сахалинских тюрем, и преступный люд острова, мыкавшийся на воле. Новые люди на острове представляли для них желанную мишень для грабежей, разбоев, краж. Поэтому редкий визит в сахалинские воды какого-либо судна обходился без того, чтобы кого-то не избили, не ограбили, а то и вовсе не проломили бы голову.

А уж если судно было из далекой России…

Прибытие парохода из Европейской России живо обсуждали и в тюремных бараках, и на квартирах всех без исключения чиновников как тюремной, так и гражданской администрации острова. Немалый ажиотаж и живое обсуждение населения вызвало суетливое поведение прибывшего из очередного отпуска князя Шаховского. Его возвращения недруги его светлости ждали с особым злорадством, а маячивший на недалеком горизонте конфуз с «заблудившимся» в толще горы тоннелем обсуждался практически в каждом доме. Выдвигались самые нелепые предположения относительно реакции князя на случившийся позор и срам. И даже пари заключались – будет ли его сиятельство дожидаться разгромного разноса из далекой столицы, или сам подаст прошение об отставке?

Однако те, кому довелось попасть на пристань, единодушно отмечали бодрый вид его сиятельства, былое начальственное покрикивание на чиновную братию. Особо было отмечено то, что в коляску князя Шаховского был усажен ничем не приметный с виду каторжник, отличающийся от прочих арестантов разве что тюремной одеждой польского образца.

Впрочем, свидетели клялись, что в дом князя таинственный гость приглашен не был, а сразу же был отправлен на коляске его сиятельства к злополучному тоннелю.

Еще через полчаса кухарка князя, выскользнув из дома по какой-то кухонной надобности, доложила товаркам и подругам, что «сам» приехал вроде как довольный, туннельным конфузом ничуть не расстроенный. А если чем и оказался огорчен, так это свиданием со свояченицей, которой еще до отъезда в отпуск строго-настрого приказал уезжать с острова хоть к чертовой бабушке.

* * *

– Серж, я решительно не понимаю – что происходит? Вы возвращаетесь из отпуска один, без моей любимой сестрички Анастасии, и при этом ничего не желаете объяснять… Я задаю вам вопросы – а вы мечетесь по дому как дикий зверь и словно не слышите меня! Неужели заботы о каком-то каторжнике для вас важнее, нежели спокойное обсуждение семейных дел?

Князь Шаховской, не переставая мерить кабинет быстрыми шагами, искоса и с неприязнью поглядел на свояченицу. Сестра его супруги, собственно, никогда не отличалась ни умом, ни тактичностью. С самого своего появления на Сахалине Лидия Афанасьевна вообразила, что, приехав сюда, она сделала тем самым великое одолжение и сестре, и ее мужу, и двум своим малолетним племянникам. Подумаешь, облагодетельствовала!

Князь, наконец, остановился напротив свояченицы и откашлялся:

– Лидия Афанасьевна, я еще из Петербурга телеграфировал вам о том, что Настя с детьми остается там. И что я возвращаюсь сюда, собственно, ненадолго. Необходимо завершить здесь кое-какие дела и дождаться распоряжения относительно моего нового места назначения и места службы. Надеюсь, что это будет Санкт-Петербург.

– Да, но почему я не могу поехать к родной сестре в Петербург вместе с вами? Почему вы категорически возражали против того, чтобы я поехала на воды с Анастасией?

– Потому что это решительно невозможно! Своего дома в столице у меня нет, как вы знаете, а в доме моего отца вам жить несколько… э… неудобно. В конце концов, у вас есть собственное имение, куда я давно предлагал вам отправиться!

– Серж, вы не любите меня и не даете себе даже труда скрывать свою неприязнь. Вы же прекрасно знаете, что имение запущено, собственных средств у меня после смерти мужа нет. Неужели вы намерены отказать в уголке родной сестре вашей супруги – пусть даже это не ваш дом, а дом вашего отца? А как же мои племянники, которым так необходимы и мой присмотр, и жизненные наставления?

Шаховской фыркнул. «Жизненные наставления»! Не понимает дура, что ни она сама, ни ее нудные наставления ни сестре, ни ребятишкам не нужны! Нет, необходимо раз и навсегда покончить с этим! Разговор, конечно, достаточно неприятен, да и закончится, можно смело держать пари – слезами и обвинениями в черной неблагодарности. Но что прикажете делать, ежели ни намеков, ни деликатностей это старое чучело не понимает?!

– Лидия Афанасьевна, присядьте, прошу вас! И давайте начистоту, как это принято между родственниками! Смею напомнить, что вы приехали к нам погостить после смерти своего супруга четыре года назад. Да, Настя не могла отказать вам в приюте после этого несчастья. Но ваше гостевание, прошу прощения за прямоту, слишком затянулось! Да и бог бы с вами, живите уж, коли приехали! Но ваш характер, Лидия Афанасьевна! Вы измучили и моих детей, и меня, и родную сестру! Вы перессорились решительно со всеми дамами в нашем скромном обществе! Мне перестали делать визиты – потому что жены моих сослуживцев и подчиненных отказываются бывать там, где их оскорбляют. Вы намереваетесь последовать за нашей семьей в Петербург, в дом моих родителей – нимало не смущаясь тем, что уже побывали там и оставили о себе самую недобрую память!

Свояченица громко зарыдала. Князь поморщился: началось!

– Сударыня, прекратите! Позвольте напомнить вам еще кое-что! Не далее как два года назад, уступая просьбам своей супруги, я выкупил часть закладных на ваше имение, погасил самые крупные просроченные векселя вашего покойного мужа и даже дал вам некоторую сумму с тем, чтобы вы привели усадьбу в порядок. Чем не добронравное занятие для одинокой женщины, которая направо и налево учит всех тому, чему сама решительно не желает следовать? И что же потом?

Шаховской, увлекшись обличениями, уткнул в свояченицу указующий перст:

– Вы со скандалом уехали, но уже через пару месяцев снова вернулись на Сахалин! Вы возвратились сюда, наделав в «альма матер» новых долгов. Позже мне шепнули, что вы вторично заложили имение, продав перед этим последнюю рощицу. И сюда вы вернулись, пардон за бестактность, без копейки денег! А нынче? Вспомните, сударыня: уезжая нынче в отпуск с семейством, я договорился с вами, что вы поедете в свое имение тотчас после нашего отъезда и попытаетесь все же привести его в порядок. Ежели помните, – ядовито напомнил князь, – я снова ссудил вам шесть тысяч рублей ассигнациями и обещал финансовую помощь и в дальнейшем!

– Серж, вы мелочны и жестокосердны!

– Сударыня, довольно! Позволить вам поехать в Петербург, к моей супруге и детям – значит не желать им добра. Позволить вам поселиться в доме у моих родителей я тоже не могу! Извольте: я немедленно подпишу еще один банковский чек – но при условии, что вы уедете отсюда нынче же, на «Нижнем Новгороде». Тверской банк будет ежемесячно выплачивать вам назначенный мною пенсион – но только при непременном условии вашего проживания в своем поместье! Выплаты прекратятся, как только вы покинете поместье! И – все! Все, сударыня! Довольно! Перестаньте плакать и займитесь своим багажом! А мне, простите, недосуг! Тут и без вас голова кругом идет!

Не слушая дальнейших возражений и слезливых жалоб, князь выскочил из кабинета и с треском захлопнул за собой двери. Вызванные им еще с парохода трое чиновников окружного управления терпеливо дожидались начальства в прихожей.

– Едем, господа! В этом доме даже спокойно поговорить нет никакой возможности! – на ходу бросил им князь, сбежал с крыльца и ткнул в спину кучера. – Сначала в контору, потом к Жонкьеру, дурак!

Глава первая. Первое испытание Ландсберга

Доставленный с «Нижнего Новгорода» к недостроенному тоннелю, прямо с «корабля на бал», Ландсберг ругательски ругал себя за неуклюжую попытку познакомиться и наладить отношения с местными арестантами. Встретили его настороженно, отвечали на простые вопросы со злой издевкой. Их можно было понять: такой же арестант, как и они, только каким-то образом сразу «фарт за хвост ухватил» и у начальства в милости оказался.

Раздосадованный своим промахом, Карл тогда поспешил отойти от костра, и невольно вздрогнул, когда кто-то вполне дружелюбно окликнул его:

– А ты, ваша милость, на них не обижайся! – вдруг шепнул кто-то рядом, почти в ухо. – Каторга людёв злыми делает до невозможности…

Ландсберг обернулся: за его спиной с доской на плече стоял невысокий арестант с приятной улыбкой на молодом, но уже потасканном, оплывшем лице. Даже в неверном свете факелов были хорошо видны пронзительно-голубые глаза под свалявшейся паклей соломенным волос. Ландсберг слегка нахмурился: лицо этого человека показалось ему знакомым – хотя где он его мог видеть, пробыв на Сахалине всего лишь день? Может быть, эти голубые глаза и соломенные волосы напоминают ему другого старого знакомца, Васю-Василька из Литовского тюремного замка, где Карл сидел до суда?

– Какое же я тебе «благородие»? – осторожно возразил он, в любую минуту ожидая подвоха. – Такой же арестант, как и ты! Только, извиняй уж, с инженерным образованием…

– Такой, да не совсем! – покачал головой арестант.

Голос у него оказался не таким приятным, как внешность – хриплым и сорванным. Да и улыбка подкачала – зубов во рту, как разглядел Ландсберг, осталось совсем мало, да и те порченные.

– Лицо твое, друг мой, мне почему-то кажется знакомым…

Новый знакомец моргнул и так быстро отвел глаза, что Ландсберг не мог не насторожиться.

– Да тут, ваш-бродь, новому человечку все каторжники на одну морду. Известное дело!

Ландсберг продолжал сосредоточенно хмуриться и вспоминать. Псковская «пересылка»? Причал Одесского порта, где было собрано несколько железнодорожных эшелонов арестантов из многих российских тюрем и «централов»? Нет, никак невозможно: тогда этот голубоглазый должен был попасть в один «сплав» с Ландсбергом. А он тут явный старожил…

– Барин, может, тебе прислужник требывается? – не отставал голубоглазый. – Принести чего, подсобить? Я гляжу – ты большим человеком на каторге станешь. Вишь, как начальство вокруг вьется! Сам князь уважение выказывает…

– Барин, говоришь? – спохватился Карл. – А почему ты меня так назвал? Откуда кличку, в тюрьме мне даденную, знаешь?

– Дык земля слухом полнится, ваш-бродь. Личность ты известная, пароход ишшо в Корсаковском посту стоял, а здешняя каторга про твое прибытие уже знала, так-то! Дык что – возьмешь в прислужники?

– А ты кто будешь, мил-человек?

– Антоха я, Кукишем прозываюсь. «Пятнашку» тяну здесь.

– Понятно. Много уже «оттянул»?

– Четвертый годок пошел.

– Понятно, – повторил Ландсберг. – Ничего тебе пока сказать не могу, Антоха, ибо и сам про свое будущее не знаю. Поживем – поглядим. А помощник мне нынче и вправду потребуется, когда утром съемку геодезическую здесь делать буду. Мне в прибор оптический глядеть надо, а помощник рейку держать должен в нужных мне местах. Может, видел – к тарантасу прислоненная длинная полосатая жердь? Вот это и есть рейка. Только учти, заплатить мне тебе за услуги пока нечем, у самого в кармане пусто. И неизвестно – будет ли?

– А и не надо! – повеселел Антоха. – Лучше жердь энту полосатую таскать играючи, чем камни да лесины ворочать! Дык я пойду, скажу десятнику, что ты меня берешь?

– Скажи, – усмехнулся Ландсберг.

Провожая глазами только что обретенного «помощника», он внезапно вспомнил, где его видел: на пароходе, куда для разгрузки местное начальство отрядило ватагу арестантов. Белоголовый паренек, улучив момент, «под шумок» сумел пробраться в буфет парохода и умыкнул оттуда несколько серебряных ложечек из капитанского прибора. Воришка был, впрочем, тут же «вычислен», да вот поймать его вахтенные матросы не успели: сбежал ловкач на берег.

Тогда Карл еще не знал, что неслучайным было то беглое знакомство. И что Антоху Кукиша отправил на пароход – приглядеться к каторжанскому новичку – сам «патриарх» Сахалинской каторги, Пазульский.

* * *

– Работы идуть, Барин! – доложил Кукиш. – Только десятники «крысятничать», по моему разумению, стали. Ты уж того, меня не выдавай, а лучше во-о-н на те телеги последние погляди, Барин! Полупустые пригнали! Я тут с возчиками поговорил: тем было велено у дома войскового начальника полсотни лесин скинуть…

– Ты прямо у меня разведчик, Антоха! – усмехнулся Ландсберг. – За информацию спасибо, конечно. Но, во-первых, я тебя уже просил Барином меня не кликать. А во-вторых, с местным начальством мне пока ссориться не с руки, сам понимаешь. Скажут: не успел приехать, а уже людей гнет. Пусть воруют – лишние ходки с лесом придется делать, вот и все! А коли князюшка недовольство выразит темпами работ – вот тут и скажу при случае, что телеги полупустые из тайги идут. А дальше пусть сам разбирается. Понял, Антоха?

– Как скажешь, Ба… То исть, а как же мне тебя обзывать-то? Вашим благородием вроде не по чину. Господином начальником?

– Называй Карлом Христофорычем, Антоха, в самый раз будет.

– Будет сполнено, Христофорыч! – шутливо взял под козырек Кукиш. – А мне чего делать прикажешь? Жердину полосатую таскать уже не надобно, надзиратели и так уже волками глядят, норовят кайло опять дать. А, Христофорыч?

– Скажу, чтобы посыльным тебя записали при конторе. Половину писарского жалованья получать станешь! Устраивает?

Кукиш сразу поскучнел, потупился.

– Спасибо, конечно, Христофорыч. Благодарствую. Только просьбу имею к тебе: коли окажешь такую милость с жалованьем, в руки мне денег не давай! Пусть у тебя денюжки лежат, копятся. Как ни буду просить – не давай! Я ж игрок, Христофорыч! Игрок и пьяница – мигом все спущу, да еще долгов понаделаю…

– Это хорошо, что ты честно признался, Антоха! Ладно, будь по-твоему: скажу, чтобы записывали на тебя жалованье, а в руки не давали.

– Вот и ладно! – снова расцвел Кукиш. – Ну а нынче чего сделать прикажешь?

– Пока учетчиком поработай! Ты же вроде грамотный?

– А то!

– Вот и считай телеги, лес, рабочих. Считай и в тетрадку записывай. Тетрадки нету? На, мою пока возьми…

* * *

…Лишь за час до полудня второго своего дня на каторге Ландсберг сумел сделать все необходимые для завершения строительства расчеты и вычисления. Набело чертеж делал уже в окружной канцелярии, где для него была срочно освобождена одна из комнат.

К двум часам пополудни Ландсберг уже был в присутствии заведывающего тюремной частью острова Сахалин князя Шаховского. Тут тоже ждать не пришлось: загодя предупрежденный князем порученец без доклада распахнул перед Ландсбергом двери начальственного кабинета.

Карл разложил перед князем чертеж и схемы местности, чуть в сторонке, для себя – листки с расчетами и записями.

– Мой отчет будет короток, ваше сиятельство, – начал он. – Съемка местности на месте сооружения тоннеля и произведенные мной расчеты позволили выявить серьезные ошибки, допущенные и при проектировании, и при проходке горизонтальных штреков. Не были также соотнесены уровни входов в тоннель. Не желая обременять ваше сиятельство дальнейшими техническими подробностями, продемонстрирую вам результат. На этом чертеже нанесены проделанные проходы – это, чтобы вам было понятнее, как бы вид на срез горы Жонкьер сверху. А вот вид сбоку. Как видите, ваше сиятельство, начальная ошибка в сажень в толще горы достигла, по моим расчетам, от двух с половиной до четырых, ежели не поболее, саженей. Это в горизонтальной плоскости. Что же касается вертикальной, то тут…

– Не томите, Ландсберг, – почти простонал Шаховской. – Я, конечно, не специалист, но расхождение-то совсем пустяшное! Как-то можно исправить сие в короткое время?

– Разумеется, ваше сиятельство. Я вижу два пути исправления. Первый: примерно с двух третей уже проделанных штреков следует начать плавные повороты с одновременным заглублением одного, либо повышением горизонтального уровня второго. Иной путь более радикален и более короток: соединить два прохода коротким штреком. Взгляните на чертеж, ваше сиятельство: в проекции тоннель во втором случае будет иметь вот такой вид. Кривой, будет, прямо скажем-с…

– А время? Какого времени потребует каждый из предлагаемых вами путей?

– Первый – не менее двух-трех недель, при круглосуточной работе. Второй, с неизбежной кривизной – четверо суток максимум.

– Кривой, говорите? Черт с ним, Ландсберг, пусть будет изогнут, как собачий хвост, – лишь бы тоннель готов был! Давайте, голубчик! Приступайте!

Пообещав заведывающему всеми ссыльнокаторжными Сахалина и Приморской области полковнику князю Шаховскому исправить злополучный тоннель на мысу Жонкьер и спасти, тем самым, его карьеру, Ландсберг слово сдержал. По его указанию в одной из тупиковых ветвей тоннеля начали бить шурфы, направленные в сторону и вниз. К вечеру первого дня работы в тоннеле прогремела первая серия направленных взрывов. Самолично проверив состояние тоннеля и убедившись в его безопасном состоянии, Ландсберг направил туда проходчиков с кирками, лопатами и тачками. Потом серии взрывов гремели регулярно, и боковой проход стал углубляться в сторону второй ветки.

На третьи сутки безостановочной работы во второй ветке тоннеля стал явственно слышен шум ударов пробивающих смычку рабочих-каторжан, а ладони, приложенные к стене, ощущали близкое сотрясение породы. Увеличить темпы работы было невозможно, оставалось только ждать и надеяться на верность произведенных расчетов.

Шаховской приезжал сюда по несколько раз на день. Не шумел, не поторапливал, не просил и ничего не спрашивал – ждал. К исходу четвертых суток, послушав в пустой ветке тоннеля приближающийся шум ударов кирки, князь с тяжким вздохом собрался было уезжать домой, однако Ландсберг задержал его.

– Рекомендую задержаться часика на полтора, ваше сиятельство, – чтобы потом за вами не посылать, – негромко сказал он. – Минут через сорок с той стороны закончат бить последний шурф под заряд динамита. Ну а потом, надеюсь…

– Я тоже надеюсь, голубчик…

После последней серии взрывов, едва дождавшись, пока осядет пыль, Ландсберг взял приготовленный загодя удлиненный лом, примерился, и со всего размаху воткнул его в мешанину камней и породы. Вонзил – и чуть не упал: лом с легкостью проскочил последний завал и почти весь исчез из виду.

– Расчищайте, ребята! – Ландсберг махнул рукой каторжникам с лопатами и кирками наготове, отступил в сторону. – Похоже, пробились!

– Пойдемте на другую сторону! – Это уже было сказано князю.

Пока обходили горушку и шли по тоннелю, смычка ветвей тоннеля уже произошла. Два чумазых каторжника пролезли в образовавшийся сквозной проход и бросились навстречу начальству:

– Так что поздравляем, ваше сиятельство, с благополучным завершением строительства! – едва не хором закричали они.

– Спасибо, братцы! – голос князя дрогнул, но тут же окреп. – Всей ватаге двое суток отдыха, мяса от пуза, два ведра вина! Ничего, ничего, возьму на себя и сей грех! Десятнику – предоставить списки рабочих, буду ходатайствовать о снижении сроков наказания. А на расчистку прохода – новую ватагу. А вы уж не обессудьте, проследите тут, господин Ландсберг! И вам бы отдохнуть, конечно, да пока недосуг!

– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство…

– Да-да, мы с вами, разумеется, еще увидимся. Сможете убедиться, что князь Шаховской слово держать тоже умеет, господин Ландсберг! Отныне вы – окружной инженер!

– Благодарю, ваше сиятельство. Не сочтите за дерзость – но нельзя ли каторжанскую одёжку на цивильное платье сменить?

– На цивильное? – насторожился князь. – Не лишком ли круто для начала будет, господин бывший военный сапёр?

– Прошу понять правильно, ваше сиятельство: не для себя прошу – для дела!

– Это как? – не понял Шаховской.

– Очень просто, господин начальник. Четыре дня, пока я работами по тоннелю распоряжался, показали вполне очевидную вещь. Тюремные чиновники, десятники и прочее начальство, всякий раз меня арестантским халатом попрекали. И распоряжения выполняли крайне неохотно. Работы через пень-колоду делали, все на мое каторжанское обличье оглядывались. Вольная же одежда сбросит, надеюсь, с их глаз шоры. Им будет легче инженерские указания воспринимать. И мне легче будет их отдавать.

Князь продолжал барабанить пальцами.

– Впрочем, – решился Карл. – Впрочем, если вашему сиятельству моя просьба покажется несоразмерной порученному мне делу – готов отправляться в барак, к прочим арестантам!

– Экий вы скорый, Ландсберг! «В барак!» Легкой жизни захотелось? Идите пока, мне подумать требуется! Сами понимать должны: дозволение сменить арестантский халат на сюртук вольного инженера может вызвать нежелательные последствия! И не столько для вас, сколько для меня! Меня могут обвинить в пренебрежении Уставом службы надзора над ссыльнокаторжными!

* * *

В контору князь Шаховской, собственно говоря, заскочил без особой на то надобности: надо было хорошенько обдумать дальнейшее использование осужденного военного сапёра. Не обращая внимания на поздравления сопровождающих его чиновников с благополучным завершением тоннельной «эпопеи», ближайшие полчаса князь провел в напряженных размышлениях.

Жизнь давно отучила князя от слепого доверия к кому бы то ни было, и в первую очередь – от доверия к самому ближайшему окружению. Доносы, склоки и подсиживания начальства издревле были в чиновной России делом самым обыденным. Немало карьер на памяти князя было разрушено, и не по злому умыслу, но благодаря чрезмерному стремлению окружающих подхалимов услужить начальнику.

Доносительство и склочничество, характерные для российского чиновничества, на окраинном Сахалине, по глубочайшему убеждению Шаховского, были развиты до степеней чрезвычайных. И в первую очередь потому, что далекая окраина империи изначально была превращена в чиновный отстойник, собирающий на острове и неудачников, и просто бездарных, равнодушных к делу людей.

Разумеется, среди серой чиновной массы, не нашедшей себе достойного применения в центральной России, попадались порой людские «жемчужные зерна». Попадались – но очень быстро, как правило, оказывались в безжалостных жерновах зависти, злобы, стремления низвести всё выдающееся до скотского уровня. Миновать эти жернова можно было всего лишь двумя путями – либо стать такими, как все, либо уехать отсюда куда глаза глядят.

Откровенное «гуманничье» князя с только что попавшим на каторгу Ландсбергом чиновное общество Сахалина ему, разумеется, не простит. «И „первый камень” в меня бросит эта старая ведьма, моя свояченица Лидия Афанасьевна, ни дна ей ни покрышки, – мрачно размышлял князь. – Эта кикимора попытается всячески избежать отъезда на «Нижнем Новгороде», и для этого наверняка попытается найти сочувствие у общества. Непременно найдет заступников, которые начнут кампанию против домашнего «деспота»! Но даже если и смирится с изгнанием, то за несколько дней, что судно простоит на рейде под разгрузкой, непременно по дамочкам окрестным подолом засвистит – рассказывать новость о невиданном доселе вольничанье Шаховского. А там и мужья тюремных дам подхватят – новость про «потакание» арестанту гораздо пикантнее, нежели, скажем, недавняя тягомотная история с чужой курицей, приблудившейся ко двору поселкового священника».

Вспомнив про эту несчастную курицу, князь невольно поморщился, ибо и сам был в свое время невольно втянут в долгое и нудное «куриное дело». Дело-то было пустяшное, совсем зряшное, и могло быть порождено только отчаянной скукой сахалинских обывателей – а вот поди-ка! Ну не досчиталась бабенка своей курицы, пошла искать по посту. И обнаружила свою хохлатку во дворе у дьякона. И что, спрашивается, тут ужасного? Как поступит в подобной ситуации любой нормальный человек? Правильно: постучит к соседям и укажет на свою беглянку и случившееся недоразумение. Чиновница же вообразила, что священнослужитель дерзко похитил курицу! Позвав на подмогу мужа, она ворвалась в чужой двор, и, топча чужих кур, принялась прямо на грядках ловить свою собственность. Поп со своей матушкой, естественно, возмутились, и принялись гнать захватчиков со двора.

Тьфу, стыд и срам, вспоминал Шаховской. В тот громкий скандал и перебранку немедленно включились все соседи дьякона и даже прохожие. Изгнанные со двора, куровладельцы обратились за помощью к полицейскому исправнику. Тот явился к «виновнику» и принялся пересчитывать куриное стадо. Дьякон возмутился нахальством вторгшейся в его владения полиции, пожаловался смотрителю округа – и пошла писать губерния! Взаимные жалобы участников склоки уже через пару дней разбирал, кажется, весь чиновный Сахалин. Даже ему, заведывающему тюремной частью острова (тюремной, но ведь не куриной, прости, господи!) – и то несколько жалоб на «куриное дело» поступило…

Тоннельная эпопея князя Шаховского, помимо всего прочего, позволила ему выявить в своем окружении немало врагов, доселе умело скрывавших свою сущность. Собственно, они и продолжали умело маскироваться, и не будь у князя связей в высших сферах Санкт-Петербурга, сумели бы причинить ему немало неприятностей…

Целую пачку доносов на князя приватно показал ему дальний родственник, служащий по министерству сельского хозяйства. Министерство это ведало многими вопросами жизни и деятельности Сахалина – причем порой к аграрной и скотоводческой сферам никак не относящимся. Кроме того, дальний остров на окраине империи был «епархией» Главного тюремного управления – там у Шаховского, слава создателю, тоже нашлись вполне добропорядочные знакомые. В Главном тюремном управлении доносов на князя, кстати говоря, оказалось еще больше, причем имена доносителей уже были ему гадостно знакомы.

Первым чувством князя после знакомства с доносами на свою персону была, разумеется, жажда немедленной мести. С этим чувством, а также с предвкушением того, как уличит и растопчет гнусных «жаб, пригретых на груди», он по окончании своего отпуска сел на пароход «Нижний Новгород». Однако длительное путешествие доставило ему много времени для размышлений, и с местью князь в конце концов решил не спешить. Тем более что отныне за «петербургские тылы» он мог не беспокоиться: и родственник в министерстве сельского хозяйства, и знакомец по Главному тюремному управлению клятвенно пообещали Шаховскому доказывать свою лояльность и впредь. Да и тоннельный прожект сулил в самом скором времени радужные перспективы – что само по себе должно отметать большую часть обвинений в княжеский адрес, вытекающих из жалоб и доносов.

Той несчастной курице на полгода обывательских пересудов хватило. Ландсберг – не курица, тут до Санкт-Петербурга жалобы на «гуманничание» князя непременно докатятся! Может, не стоит лишний раз рисковать нарушением тюремного устава, бога гневить? Помог разжалованный военный сапёр с тоннелем – теперь можно и списать его со счетов.

Шаховской прошелся по кабинету, остановился у окна, забарабанил пальцами по стеклу.

Ландсберг обещал закончить исправление тоннеля в четыре дня. Невелик срок, потерпел князь! И грамотный арестант слово сдержал! Что же касаемо дальнейшего, в том числе обещанной должности и жалования… Тут слово придется держать, ничего не попишешь! И не от того, что перед осужденным стыдно будет – чувствовал заведывающий островными ссыльнокаторжными князь, что Ландсберг острову может еще пригодиться!

Шаховской вернулся за стол, так и не придя к окончательному решению. Ну не нравился, решительно не нравился ему этот Ландсберг! Еще со времени неприятной сцены во время плавания Шаховского взбесило его спокойствие и тяжелый, давящий взгляд. Нынче, во время опять-таки неприятного для князя и его болезненного самолюбия разговора, и уже на острове – Ландсберг держался с должной учтивостью, скромно. И давящего его взгляда на себе Шаховской больше не ловил. Но в том, что подобный Ландсбергу человек вряд ли забудет нанесенную ему обиду, Шаховской был уверен! И пароходную сцену он, конечно, помнит. И тут, обмани его князь с должностью и жалованием, – запомнит тем более! А вызывать гнев умного человека, будь то трижды каторжник, князю никак не хотелось. Долго Ландсберг будет ждать обещанного – а потом, видя, что обводят его вокруг носа, возьмет да и учудит большую гадость. С тем же тоннелем…

Черт с ним, решил Шаховской. Черт с ним! Желает ходить в статском – извольте, ваше каторжанское благородие! Он, схватив со стола серебряный колокольчик, яростно тряхнул им. Крикнул засунувшемуся делопроизводителю: