Текст книги "«Ближние люди» первых Романовых"

Следующих «советников» из числа царских приближенных уже невозможно представить его собеседниками: они всего лишь слуги, готовые внимать каждому слову своего государя. Хорошо известна история с разделением страны, выделением царского «вдовьего» удела, созданием новой столицы в дворцовой Александровой слободе. Отказавшись от привычного порядка управления, «отдав власть» на большой части страны «земским» боярам, которые должны были управлять «по старине», царь Иван Грозный как удельный князь остался в окружении своего опричного двора. На службу в «опричнине» он мог отбирать любых бояр и дворян, кого хотел. И распоряжаться всеми своими подданными – «жаловать и казнить», по словам Грозного, «волен» был, как хотел. Характер власти в Московском царстве изменился существенно, бояре в Думе больше не могли влиять на царя. Иван Грозный их просто не слышал. Царь находился в Александровой слободе или на своем опричном дворе в Москве в окружении беспрекословно подчинявшихся ему «холопов».

В классической «Истории России с древнейших времен» Сергея Михайловича Соловьева, созданной в середине XIX века, приведено свидетельство Хронографа, где заведение опричнины царем Иваном Грозным объяснялось «злым советом» Василия Михайловича Захарьина-Юрьева, Алексея Даниловича Басманова «и иных таких же»: «…учиниша опричнину, разделение земли и градов, а сам царь живяше на Петровке, и хождаше и ездяше в черном платье, и все с ним, и бысть туга и ненависть на царя в миру, и кровопролитие и казни учинились многие»[13]13
  Веселовский С. Б. Отзывы о Грозном его современников // Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. С. 52.


[Закрыть]. В записи Хронографа – одного из современных событиям исторических памятников – перечислены имена новых главных любимцев царя со времен опричнины. Впрочем, и они не избежали судьбы царских советников 1550-х годов. Служба в опричнине Захарьиных-Юрьевых-Романовых и их родственников дорого им стоила. Не пережил опричные времена и боярин Алексей Данилович Басманов, происходивший из древнего рода Плещеевых. Хотя более знаменитым оказалось имя его сына Федора Басманова, прямо названного князем Андреем Курбским «любовником» царя. Можно повторить вслед за С. Б. Веселовским: «При всем нежелании касаться частной жизни исторических деятелей, приходится упомянуть, что иностранные писатели и Курбский определенно говорят, что Федор предавался с царем “содомскому блудотворению” и этим делал себе карьеру»[14]14
  Веселовский С. Б. Послужные списки опричников // Веселовский С. Б. Отзывы о Грозном его современников // Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. С. 226.


[Закрыть]. Венцом этой карьеры «воеводы для посылок» и «кравчего» Алексея Даниловича Басманова стало командование всеми опричными полками в 1569 году, но уже в следующем году он был обвинен в измене по новгородскому делу. Князь Андрей Курбский рассказывал о страшной казни Басмановых, когда сын должен был прежде собственной казни убить отца. Правда, этому противоречат известия источников. В память Федора Басманова царь пожаловал большой вклад в Троице-Сергиев монастырь. Согласно рассказам самих Басмановых-Плещеевых, Алексея Даниловича и Федора Басмановых не стало «в опале» на Белоозере[15]15
  Кобрин В. Б. Состав опричного двора Ивана Грозного // Кобрин В. Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. Избранные труды. М., 2008. С. 62–63.


[Закрыть].

Близким к царю Ивану Грозному человеком, но не «ближним», стал Малюта Скуратов, чье полное имя – Григорий Лукьянович Бельский. Малюта происходил из рода звенигородских землевладельцев, а потом вяземских детей боярских Бельских (их не стоит путать с более известными в истории князьями Бельскими). Историкам мало что остается сказать о такой «дружбе». Малюта не «риторствовал», как Курбский; не стремился к влиянию на бояр (если принять обвинение царя), как Адашев, а, не размышляя, действовал, как ему указывал Грозный. Может быть, даже в чем-то предугадывая желания своего повелителя, избавляя его от необходимости оформлять смертные приговоры царским ослушникам и всем, кто стоял на пути Ивана Грозного, какими-либо указами. Именно Малюта виновен в смерти опального митрополита Филиппа в Твери. Царский слуга со своими опричниками казнил и пускал имущество врагов на поток и разграбление, «отделывал» (убивал) целыми сотнями людей во время опричного Новгородского похода. После этого легко поверить, что все делалось по одному мановению царя. Впоследствии Иван Грозный искал оправдания своих дел, составлял ради покаяния синодики опальных, делал щедрые вклады по убиенным в опричнину (отсюда мы точно и знаем о делах Малюты Скуратова). Царский палач тоже заботился «о душе». Известны вклады Малюты Скуратова в Иосифо-Волоколамский монастырь, где он и был погребен на почетном месте после гибели в боях на «немецком» фронте в 1573 году.

Царская привязанность к Малюте никуда не исчезала до самого конца жизни царя. Вклады Ивана Грозного «на помин души» Малюты Скуратова даже превышали размеры пожертвований по самым близким царским родственникам, включая дочерей, брата и двух жен[16]16
  См.: Володихин Д. М. Малюта Скуратов («ЖЗЛ», Малая серия). М., 2012; Кобрин В. Б. Малюта Скуратов // Кобрин В. Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика… С. 156–160; Корзинин А. Л., Башнин Н. В. Новые данные к биографии опричника Малюты Скуратова // Российская история. 2017. № 2. С. 172–188.


[Закрыть]. В последние годы царствования Ивана IV о любимом слуге напоминали молодые придворные – зять Малюты Скуратова, кравчий «особого двора» боярин Борис Федорович Годунов, а также племянник главного опричника, думный дворянин и царский оружничий Богдан Яковлевич Бельский. По словам англичанина Джерома Горсея, Грозный считал Бориса Годунова «третьим сыном» (после двух его настоящих сыновей – старшего Ивана и младшего Федора), а Богдан Бельский наряду с Годуновым был «главным любимцем» царя[17]17
  Горсей Джером. Записки о России. XVI – начало XVII в. / Под ред. В. Л. Янин; пер. и сост. А. А. Севастьяновой. М., 1990. С. 86–87, 101, 190.


[Закрыть]. К ним можно добавить еще опытного дипломата и советника царя Афанасия Федоровича Нагого. О его близости к царю достаточно говорит последний брак царя Ивана Грозного с племянницей Афанасия Нагого – царицей Марией, матерью царевича Дмитрия[18]18
  Флоря Б. Н. Иван Грозный… С. 319–322, 388–390.


[Закрыть]. Рассказывали, что и в самый день смерти 18 марта 1584 года царь играл со своими «ближними людьми» в шахматы во дворце. И царская рука никак не могла поставить на доску фигуру короля…

Никто более, чем Борис Годунов, не оправдывает звания «ближнего человека» московских царей. Его служба придворного и царского шурина – рассказ об идеальном пути к власти, первый и единственный раз в истории Русского государства завершившемся воцарением одного из подданных, не имевшим династических оснований (самозванцы не в счет). Поэтому Годунов заслуживает не какого-то беглого упоминания в общем ряду, а полноценного биографического рассказа в отдельной книге[19]19
  См.: Козляков В. Н. Борис Годунов (серия «ЖЗЛ»). М., 2011; 2017 (2-е изд.).


[Закрыть]. Обратим внимание только на самое главное, что позволило Борису Годунову стать сначала правителем Московского царства при царе Федоре Ивановиче, а потом и царем. «Первый ученик» школы Грозного царя, как часто называют Бориса Годунова, стал всё делать по-своему! Ушли в прошлое открытые казни врагов, страна устраивалась после опричной разрухи, ближайшие родственники царя и царицы Романовы и Годуновы не соперничали, а делали общее дело, находясь в дружеском союзе. Правда, иначе было с князьями Шуйскими, неосторожно обнажившими свои далекоидущие замыслы о троне в разговорах о возможном разводе царя Федора Ивановича и царицы Ирины Годуновой. Вспомним появление в Москве самостоятельного патриаршества в 1589 году – великое достижение царствования Федора Ивановича не могло бы случиться без Бориса Годунова. Войны царя Федора Ивановича с внешними врагами – «крымцами», «шведами» – на целый век определили одни из главных направлений посольских дел Московского царства.

При всех успехах видны и ограничения подобного родственного фаворитизма. Другие представители рода Годуновых становятся «ближними людьми» самого Бориса. Во времена его соперничества в Боярской думе с боярами из титулованных родов, князьями Мстиславскими и Шуйскими, Трубецкими и Голицыными, такое положение дел было оправданно. Однако преобладание в Думе и при дворе представителей одного боярского рода, их родственников, друзей и свойственников привело к неустранимому конфликту после воцарения Годунова. Накапливалась «усталость» от власти царя Бориса, длившейся (считая со времени его боярства) двадцать лет, от того, что всех хотели приучить думать, что Русское царство теперь на века принадлежит Годунову и его потомкам. И всё это разрушилось при первых же испытаниях! Когда появился самозванец, использовавший имя царевича Дмитрия, случайно погибшего в Угличе в 1591 году, многие готовы были поверить в сказку, иллюзию и обман о спасении сына Иван Грозного, чтобы не служить дальше Годуновым. Так начиналась Смута, а одной из ее причин стал отказ Бориса Годунова от совета с первыми боярами (в них он по-прежнему видел конкурентов, угрожавших власти его сына царевича Федора Борисовича), и полное доверие доносам и «ушникам».

По такому доносу были устранены из Думы «всем родом» Романовы в 1601 году, а их места заняли люди, угодные Борису Годунову. Одним из таких «временщиков» стал Семен Годунов. До царя было «далеко», поэтому всё накапливавшееся недовольство Годуновыми переносилось до поры на царских родственников. Правда, на закате царствования Бориса Годунова в придворной истории был эпизод, связанный с возвышением Петра Федоровича Басманова (потомка тех самых опричных любимцев Ивана Грозного). Длилась такая царская милость по отношению к Басманову, отличившемуся в первых боях с появившимся в пределах Русского государства царевичем Дмитрием, всего несколько месяцев. А уничтожена была назначением в полки после смерти царя Бориса Годунова в апреле 1605 года, за которым стоял Семен Годунов. И Басманов, как известно, оказался впоследствии самым преданным слугой самозванца….

Даже в Смутное время «ближние люди» никуда не исчезли из окружения царей, что говорит об устойчивости этого никем и никогда не вводившегося института, вытекавшего из одной лишь самодержавной природы управления Русским государством. Каждый раз оказывалось, что полная царская власть – еще и тяжелейший груз, облегчить который можно было с помощью преданных царю людей. Кто-то из них становился более близок и нужен в управлении делами царства, чем все другие члены Думы. Кого-то отодвигали в тень, несмотря ни на какие государственные навыки и умения, «честность» и высокое положение рода. Первоначальная основа возвышения царских любимцев – личный выбор и склонность царя. Главными людьми во дворце становились те, кому была поручена охрана здоровья царя: постельничий, глава Аптекарского приказа, пробовавший приготовленные иноземными докторами лекарственные «составы» прежде царя и его семьи, охранявший царские покои начальник стрелецкой стражи. Но самой надежной основой близости к царю оставались родственные связи. Каждый новый брак царя вводил в состав боярской элиты новые рода. А дальше родственники вокруг трона начинали затяжную борьбу за влияние на царя, что и составляло суть «политической борьбы» при дворах русских царей.

Классический пример такого родственного возвышения случился во времена правления царя Василия Шуйского. Рядом с ним оказался «ближний приятель» князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, заключивший Выборгский договор со шведами о помощи в борьбе против самозванца Лжедмитрия II, освободивший Троице-Сергиев монастырь и Москву от тушинской осады в 1610 году[20]20
  См.: Леонтьев Я. В. «Ближней приятель, боярин и воевода»: М. В. Скопин-Шуйский и его армия. М., 2017.


[Закрыть]. Правда, самым близким к царю Василию Шуйскому оставался всё же его родной брат боярин князь Дмитрий Иванович Шуйский. И когда внезапную смерть молодого князя Скопина-Шуйского связали с происками семьи царского брата (отравительницей молва назвала жену князя Дмитрия Ивановича Шуйского Екатерину, дочь Малюты Скуратова!), то рухнула и вся конструкция власти последнего Рюриковича из династии суздальских князей на русском троне[21]21
  См.: Козляков В. Н. Василий Шуйский. М., 2007 (серия «ЖЗЛ»).


[Закрыть].

С началом царствования Романовых в 1613 году суть управления не поменялась; более того, как итог Смуты, возникло общее желание возвратиться к порядку, «как при прежних государях бывало». Никто не разбирался в деталях и не вспоминал, что «бывало» совсем по-разному; говорили лишь о противопоставлении власти и безвластия. И юному царю сразу простили приход к управлению Московским государством царских родственников – других Романовых, бояр Салтыковых, Шереметевых и князей Черкасских. Многие из них и так давно входили в состав Думы, олицетворяя преемственность со временами двора царя Ивана Грозного. Проигравшими в Смутное время оказались как раз те рода, которым удалось хоть на короткое время овладеть «шапкой Мономаха»: Годуновы и князья Шуйские. С этого времени начинается упадок этих родов, они пресекутся и полностью исчезнут из придворной истории.

Новая династия Романовых, напротив, будет только укрепляться. Ей суждено будет пройти свой путь в три века от расцвета до заката Московского царства и, далее, к временам Российской империи. И всегда при этом рядом с царями и императорами будут заметны их приближенные, становившиеся на время первыми людьми во власти. Выше уже сказано о том, что порядок этот может быть объяснен общей идеей самодержавия. Как писал выдающийся знаток дворцовой истории XVI–XVII веков Иван Егорович Забелин: «В старину временщик представлял существенный тип управления не только в царском дворце и стало быть во главе управления всем государством, но и во дворе областного воеводы, т. е. в управлении областью, и всюду, где ни появлялась управляющая власть, ибо в самом существе этой власти в ту эпоху лежала единая идея, господарская идея: самовластие, самоволие, которое всегда и делало время всякому ловкому служителю этой идеи»[22]22
  Забелин И. Е. Домашний быт русского народа в XVI и XVII ст. Т. 2. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII ст. М., 2001. С. 240.


[Закрыть].

Обращение к событиям XVII века позволяет увидеть, кто из «ближних людей» выдвинулся в окружении двух первых царей из династии Романовых – царя Михаила Федоровича (1613–1645) и его сына Алексея Михайловича, прозванного Тишайшим (1645–1676)[23]23
  См.: Андреев И. Л. Алексей Михайлович. М., 2003; 2006 (серия «ЖЗЛ»); Козляков В. Н. Михаил Федорович. М., 2004, 2010 (2-е изд.) (серия «ЖЗЛ»); он же. Царь Алексей Тишайший. М., 2018 (серия «ЖЗЛ»).


[Закрыть]. Конечно, историкам их имена прекрасно известны: бояре князь Иван Борисович Черкасский, Борис Иванович Морозов, Артамон Сергеевич Матвеев. У каждого из них был свой путь: одному помогало родство с царем, другой был близок царю с самых юных лет как его воспитатель; третий добился первенствующего положения в Думе своей службой. Их личная история стала частью истории царского двора и, шире, всего государства. Поэтому, узнав их биографии, можно лучше понять структуру и родовые черты власти московских самодержцев.

Часть первая
«У него в приказах всё делалось добро…»
Князь Иван Борисович Черкасский

Первый «премьер-министр» XVII века – князь Иван Борисович Черкасский[24]24
  До сих пор лучшим биографическим очерком о князе Иване Борисовиче Черкасском остается статья Владимира Николаевича Бенешевича в Русском биографическом словаре, основанная на летописных и актовых источниках, сведениях из разрядных книг: Бенешевич В. Черкасский, князь Иван Борисович // Русский биографический словарь. СПб., 1905. Т. 22. С. 212–216.


[Закрыть]. Он происходил из рода правителей Кабарды, выехавших в XVI веке на русскую службу. Черкесские (адыгские) князья трансформировались в русском языке в князей «Черкасских», как стали называть новых подданных царя, сразу включенных в элиту Московского царства. Хорошай-мурза, ставший после крещения князем Борисом Канбулатовичем (Камбулатовичем) Черкассским, был двоюродным братом второй жены царя Ивана Грозного, царицы Марии Темрюковны[25]25
  См. новейшее исследование о генеалогии князей Черкасских, где перечислена основная литература о начале службы князей Черкасских при дворе царя Ивана Грозного: Чекалин А. Е. Формирование рода князей Черкасских в России XVI в. // Вестник МГОУ. Серия «История и политические науки». № 1/2013. С. 17–23.


[Закрыть]. Породнился он и с Романовыми, вступив в брак с Марфой Никитичной Романовой, родной сестрой боярина Федора Никитича Романова, отца будущего царя Михаила Федоровича. Князь Иван Борисович Черкасский со временем стал «ближним человеком» царя Михаила Федоровича как по праву происхождения из одного из самых заметных родов в Боярской думе, так и по родству с Романовыми. Двоюродный брат царя – для людей Московского царства такое основание было достаточным даже при выборах на царский трон!

Во времена царя Бориса Годунова князья Черкасские считались такими же опасными для интересов годуновской династии, как и Романовы. Хотя князь Борис Канбулатович Черкасский, как и его сын, стольник князь Иван Борисович Черкасский, поставил свою подпись под «Утвержденной грамотой» об избрании на трон Бориса Годунова в 1598 году[26]26
  ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. № 7. С. 43.


[Закрыть]. Знаменитое «дело Романовых», начатое в конце 1600 года, изменило прежние взаимоотношения в среде знати. Для укрепления династических прав своих детей Годунов расправился с семьями всех братьев и сестер из рода Романовых, эти гонения напрямую затронули и князей Черкасских. В ссылку на Белоозеро попала семья княгини Марфы Никитичны Черкасской, родной тетки царя Михаила Федоровича. Ее муж, боярин князь Борис Канбулатович Черкасский, не пережил этой опалы, а сын долгие годы провел в ссылке. На княгиню Марфу Никитичну легла забота не только о своей осиротевшей семье, но и о детях брата, включая будущего царя Михаила Романова. Послаблением ссылки со стороны царя Бориса Годунова стало разрешение женской части семьи Романовых-Черкасских жить в вотчине, селе Клины Юрьев-Польского уезда.

Так сама судьба свела в тяжелые времена близкий родственный круг Романовых и князей Черкасских. Конечно, пережитые вместе годы испытаний не могли забыться, поэтому не приходится удивляться, что князь Иван Борисович Черкасский оказался среди наиболее доверенных лиц с самого начала царствования Михаила Федоровича.

Сразу после избрания на царство Михаила Романова в 1613 году роль князя Ивана Борисовича Черкасского при дворе еще не была столь заметной, хотя он первым получил боярский чин во время царского венчания (вместе с ним был пожалован в бояре князь Дмитрий Михайлович Пожарский). Преимущество при дворе имели родственники матери царя – инокини Марфы (заметим, что монашеское имя жены боярина Федора Никитича Романова повторяло крестильное имя его сестры). Речь идет о братьях боярах Борисе Михайловиче и Михаиле Михайловиче Салтыковых. Они ревниво охраняли свое влияние при дворе молодого царя. Ярко это проявилось во времена неудавшейся царской свадьбы с Марией Хлоповой в 1616 году. Понадобилось несколько лет, прежде чем было проведено тщательное расследование причин этого происшествия в царской семье.

Заметные перемены при дворе произошли после возвращения из польского плена патриарха Филарета в 1619 году, и только с этого времени можно видеть закат влияния братьев Салтыковых (отправленных даже в ссылку) и постепенное возвышение князя Ивана Борисовича.

Двадцать лет боярин князь Черкасский находился во главе Думы. На это время приходятся все самые заметные события царствования Михаила Федоровича, связанные и с мирными 1620-ми годами, и с подготовкой Смоленской войны, и со строительством Засечной черты для обороны от крымцев во второй половине 1630-х годов. Конечно, князь Иван Борисович Черкасский был не один в ближнем кругу царских советников; можно также вспомнить имена бояр Федора Ивановича Шереметева, князя Бориса Михайловича Лыкова, князя Дмитрия Михайловича Пожарского (того самого освободителя страны в 1612 году), а также родственника царя по жене окольничего Василия Ивановича Стрешнева. Но только князь Иван Борисович Черкасский, да еще, недолгое время после его смерти, боярин Федор Иванович Шереметев, женатый вторым браком на сестре князя Черкасского Ирине Борисовне[27]27
  Родная сестра князя Ивана Борисовича Черкасского Ирина Борисовна Шереметева и ее сын Федор Федорович Шереметев умерли почти одновременно 1 и 2 марта 1616 года. См.: Беляев Л. А., Шокарев С. Ю. Ранние Романовы и их погребальная традиция: XVII век // Беляев Л. А., Медникова М. Б. В поисках бояр Романовых: междисциплинарное исследование усыпальницы XVI–XVIII вв. в Знаменской церкви Новоспасского монастыря в Москве. М., 2018. Вып. 1. С. 35.


[Закрыть], могли считаться главными людьми в царском окружении.

Восстановление биографии князя Ивана Борисовича Черкасского требует обращения к самым разнообразным обстоятельствам эпохи Смуты и начала правления Романовых. Но такой путь позволяет рассмотреть события через личный опыт представителя заметного боярского рода, знавшего многие взлеты и падения в своей судьбе.

В ссылке с Романовыми

В 1620-е годы страна успокоилась от всех потрясений Смуты, и пришло время подумать о ее истории. Патриарх Филарет признаётся историками главным «вдохновителем» составления «Нового летописца». Работа велась кем-то в его окружении, чтобы рассказать о пережитых годах мятежного, Смутного времени и наступившем царствовании молодого Михаила Романова. Кто был безымянный автор расспросов и записей, составивших летописную книгу, историки так и не узнали. Потом еще в течение полутора веков рукописи этой летописи старательно переписывали, чтобы иметь дома свой список «истории» новейших лет. Историки Смуты ценят эту летопись, хотя и отмечают вторжение в текст исторического памятника небывалых до того личных страстей и пристрастных оценок. Есть в «Новом летописце» короткое упоминание о молодом князе Иване Борисовиче Черкасском, пережившем вместе с главой романовского рода все тяжелые времена:

«Федора ж Никитича з братьею и племянником, со князь Иваном Борисовичем Черкаским приводили их не одиново к пытке»[28]28
  Новый летописец // Полное собрание русских летописей (далее – ПСРЛ). СПб., 1910. Т. 14. С. 53.


[Закрыть].

Известно, что человеческая память работает избирательно. В работе с источником историку тоже приходится отбирать отдельные детали исторических событий. И хорошо, когда историку удается добросовестно передать содержание обнаруженного им документа, ничего не утаивая, объясняя не слишком «выгодные» для его исследования свидетельства. Бывает и так, что, поддавшись соблазну или просто в увлечении какой-то идеей, авторы исторических трудов забывают классический принцип историографии: писать «без гнева и пристрастия» – и приводят только те известия, которые «работают» на их представления о прошлом, не рассказывая об остальном. Есть и просто умолчания исторических источников, а умение «считывать» такую «непрямую» информацию и составляет один из важных навыков профессии историка.

Конечно, одна фраза из «Нового летописца» мало что говорит о нескольких годах жизни князя Ивана Борисовича Черкасского, проведенных в ссылке вместе с Романовыми. Тем более что речь идет о тексте, записанном примерно тридцать лет спустя после событий. Кто именно запомнил и рассказал автору летописи о пытках боярина Федора Никитича Романова и его молодого племянника стольника князя Ивана Борисовича Черкасского, мы уже никогда не узнаем. Хотя участники событий были еще живы, а патриарх Филарет, как говорилось, вполне вероятно, являлся заказчиком рукописи. Не он ли сам и рассказал автору летописи некоторые детали происшествий далеких времен? Или, по крайней мере, «отредактировал» текст летописца?

«Новый летописец» все-таки не единственный и даже не главный источник о временах ссылки Романовых. Текст летописи можно перепроверить, изучив подлинное дело, раскрывающее рутину работы приставов, связанную с организацией преследования бывших бояр и стольников, их содержанием под стражей. И тогда многие детали событий будут выглядеть по-другому.

Цель опалы на Романовых и их родственников, как говорилось выше, состояла в первую очередь в устранении их возможных претензий на трон и влияния при дворе Годуновых. Поэтому боярин Федор Никитич Романов вынужденно принял постриг и находился «под началом» в Антониевом-Сийском монастыре, его жена и даже теща также были пострижены в монахини и разосланы по отдаленным монастырям. Первые месяцы опалы были самыми тяжелыми. Из жалованной грамоты 1620-х годов, выданной князю Ивану Борисовичу Черкасскому, можно узнать детали того, как все члены семьи князей Черкасских – отец Борис Канбулатович, мать Марфа Никитична и их сын «терпели многие беды и сидели… за розными приставами в чепи и железах болши полугода»[29]29
  ААЭ. Т. 2. № 159. С. 227.


[Закрыть]. После этого семья была разделена, родителей отправили в ссылку на Белоозеро, а князь Иван Борисович Черкасский разделил свое заключение с еще одним дядей – Иваном Никитичем Романовым.

«Дело о ссылке Романовых» давно опубликовано[30]30
  Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией. СПб., 1841. Т. 2. № 38. С. 34–52.


[Закрыть]. Как заметил Владимир Николаевич Бенешевич, автор биографической статьи о князе Черкасском в «Русском биографическом словаре», «боярский приговор, состоявшийся в июне 1601 года, определил князю Ивану Черкасскому самую высшую меру наказания, какая только была применена в этом процессе: имение его было отписано на государя, а самого его было решено сослать в Сибирь на житье». Показательно, что подобная мера была применена еще только к двум «выдающимся представителям рода Романовых – Ивану и Василию Никитичу»[31]31
  Бенешевич В. Черкасский, князь Иван Борисович. С. 213.


[Закрыть]. Братьев Романовых действительно привезли в Пелым, в то время как пристав князя Ивана Борисовича Черкасского получил предписание оставаться «до указу» со ссыльным стольником в Малмыже, расположенном между Казанью и Вяткой. Позже, в 1620-х, об этом вспоминали так: «…а он болярин наш князь Иван Борисович сослан был на Низ, в Казанской пригородок в Малмыж, и сидел в тюрме ж, и живот свой мучил, и всякия нужи и тесноты за нас великих государей при царе Борисе терпел лет с пять»[32]32
  ААЭ. Т. 2. № 159. С. 227.


[Закрыть].

Василия Никитича Романова, вопреки наказу (или из-за его намеренно расплывчатых и общих формулировок), везли в ссылку «оковав» и привезли едва живого. Из последовавшей переписки выясняется, что от приставов добивались изощренного тюремного баланса: содержавшихся под стражей людей предписывалось не доводить до голода, не применять излишних ограничений, но при этом они не должны были забывать о длящейся опале. «Изменник» Василий Романов, как называли опальных, все-таки умер в ссылке в Пелыме. В разных местах в ссылке погибли и другие братья Романовы – Александр Никитич и Михаила Никитич. Иван Никитич был серьезно болен, мать князя Ивана Борисовича Черкасского болела «камчюгом», или ломотой (от этой болезни страдал и его умерший в ссылке на Белоозере в апреле 1602 года отец князь Борис Канбулатович Черкасский[33]33
  Свидетельства более поздних источников о смерти отца князя Ивана Борисовича Черкасского в двадцатых числах апреля 1602 года нуждаются в проверке. Судя по кормовым книгам Новоспасского монастыря, память князя Б. К. Черкасского отмечали 10 января, что, как предполагают исследователи, может тоже считаться датой его смерти. Хотя, возможно, 10 января – дата перенесения тела князя Б. К. Черкасского для погребения из Белоозера в Новоспасский монастырь. См.: Беляев Л. А., Шокарев С. Ю. Ранние Романовы и их погребальная традиция: XVII век… С. 29–30.


[Закрыть]).

Смерть Василия Никитича Романова напрямую повлияла на положение находившегося с ним в ссылке брата Ивана Никитича и других ссыльных, включая князя Ивана Борисовича Черкасского и его мать – княгиню Марфу Никитичну. Потеряв мужа, разлученная с сыном, она жила на Белоозере вместе с сестрой Анастасией Никитичной, женой Александра Никитича Романова Ульянией Семеновной и детьми брата Федора Никитича Татьяной и Михаилом. Вдова княгиня Марфа Никитична Черкасская приняла на себя, как окажется, историческую роль в сохранении жизни детей брата и наследника рода Романовых.

28 мая 1602 года, после многомесячного пребывания в Малмыже, была выдана указная грамота о переводе князя Ивана Борисовича Черкасского в Нижний Новгород, где он должен был жить вместе с дядей Иваном Никитичем. Согласно полученному 15 июня наказу приставам, ссыльных должны были «беречи, чтоб им ни в чем нужи никоторые не было». Князя Ивана должны были везти «простого, а не сковав» (такой прямой запрет был, как показывает судьба Василия Романова, совсем не лишним). И дальше приставы должны были наблюдать, чтобы оба ссыльных «жили» и «ходили просты», следя за тем, чтобы к ним «никто не подходил, и не розговаривал с ними ни о чем, и писма б никакого не поднес». Перевод «на службу в Нижний Новгород» князя Черкасского назывался в наказе приставу Василию Михайловичу Хлопову «государевым жалованьем».

Дальнейшая хронология событий выясняется из переписки с воеводами. 23 июня ссыльные проехали Казань, а уже 1 июля остановились на подворье Троице-Сергиева монастыря в Нижнем Новгороде (вместе с князем ехал какой-то «детина его Олешка»). 25 июля 1602 года в Нижний Новгород привезли и больного Ивана Никитича Романова. «Корму князю Ивану и Ивану с людьми их» велено было давать достаточно, в «постные дни» – рыбу, в «мясные дни» – «боранину» и говядину, «а хлеб велено давати как им мочно сытым быть без нужи, а пити велено им давать квас житной». К этому разрешалось добавлять кое-что и по запросу, если ссыльные сами «учнут просити», например, «пиво и мед с кабака». Для их обеспечения выдавались кормовые деньги, и еще раз подчеркивалось, чтобы «князю Ивану и Ивану ни в чем нужи никоторые не было».

На сходных условиях содержали и мать князя Ивана Борисовича – вдову княгиню Марфу Никитичну Черкасскую, жившую с женской частью семьи Романовых и детьми на Белоозере. Правда, когда их пристав Давыд Жеребцов попытался дать больной княгине Черкасской «сверх корму, чего попросят, не от велика», его немедленно одернули и наказали за «самодеятельность». Оказывается, формула наказа, «чтоб им всем в естве, и в питье, и в платье никоторыя нужи не было», не предусматривала таких добавок. «Что писал преж сего, что яиц с молоком даешь не от велика; то ты делал своим воровством и хитростью, – грозили приставу, – по нашему указу велено тебе давать им еству и питье во всем доволно, чего не похотят».

Почти два года спустя после начала дела, когда братья Романовы стали умирать в ссылке, исполнители воли царя Бориса Годунова и их главные тюремщики боярин Семен Никитич Годунов и дьяк Елизарий Вылузгин озаботились уже другим. Им стало выгоднее сохранить жизни опальных. 17 сентября 1602 года состоялось распоряжение о переводе Ивана Никитича Романова и князя Ивана Борисовича Черкасского из Нижнего Новгорода в Москву. Особо оговаривалось, чтобы приставы сначала расспросили ссыльных, «а будет они болны, и вы бы с ними ехали, как они выздоровеют». Точно так же поступили с семьями Черкасских-Романовых, отправленными из Белоозера «в Юрьевской уезд, в Федоровскую вотчину Романова» (это путешествие из Белоозера в село Клины Юрьев-Польского уезда совершит и шестилетний сын Федора Никитича Михаил, будущий царь). Княгиня Марфа Никитична, несмотря на болезнь, на радостях согласилась ехать немедленно. Пристав передавал ее слова: «…так жадна де я царской милости, ехати готова хоти ужже, а болезни моей гораздо легчи перед старым, ехати мне мочно».

Князь Иван Черкасский и Иван Романов выехали на нанятых для них подводах из Нижнего Новгорода в Москву 12 октября 1602 года. Дорога лежала через Владимир, где приставы должны были остановиться и известить о своем приезде судей Приказа Казанского дворца дьяков Афанасия Власьева и Нечая Федорова. Такие предосторожности требовались для того, чтобы успеть приготовиться к приезду ссыльных в Москву, выбрать им место пребывания, назначить новых приставов и охрану. До Владимира добирались долго и были там только 29 октября. Новая остановка «за полосмадесят верст» (то есть 75 верст) от Москвы была «в Покровской слободке, за пять верст до Киржацкого яму». Челобитная приставов об указе по поводу их дальнейших действий была доставлена в Москву только 17 ноября. Даже учитывая передвижение ссыльных такими медленными темпами, можно предположить, что возвращение князя Ивана Борисовича Черкасского в столицу состоялось в декабре 1602 года. Правда, он всё равно оставался опальным до самого конца царствования Бориса Годунова: ни чины, ни поместья, ни дворы ему не возвращали и на службу тоже больше не назначали. Скорее всего, в это время он жил вместе с матерью и остальным семейством Романовых в ссылке в селе Клины Юрьев-Польского уезда.

Зная о совместных испытаниях Романовых и князей Черкасских во времена годуновской опалы, можно понять, почему после возвращения патриарха Филарета из польского плена в 1619 году именно князь Иван Борисович Черкасский становится одним из первых «ближних людей» и своеобразным главой московского правительства.