Текст книги "1221. Великий князь Георгий Всеволодович и основание Нижнего Новгорода"

Георгий – полководец и муж

Статья Лаврентьевской летописи под 1208 годом открывается словами: «Послал великий князь Всеволод сына своего Ярослава в Рязань на стол». Это стало прологом к продолжению Рязанской войны.

«Решение отправить Ярослава в Рязань было для Всеволода Юрьевича во многом вынужденным, – считает Алексей Карпов. – Его третий сын отличался завидным честолюбием (в отличие, видимо, от второго сына Юрия) и претендовал на обладание каким-либо княжеским уделом даже после своего бегства из Южного Переяславля. Обеспечить его уделом внутри княжества Всеволод не хотел – это значило бы подвергнуть княжество дальнейшему дроблению, разрушить то, что создавалось десятилетиями его собственных трудов и трудов его предшественников. Всеволод и так уже пошел на уступку старшему из своих сыновей, Константину, передав тому Ростов. И теперь он не нашел ничего лучшего, как наделить Ярослава только что завоеванной Рязанью».

Но встретили там пришлых властителей далеко не гостеприимно. Недовольство обитателей Рязани и других городов княжества обращалось не столько против Ярослава, сколько против владимирских «мужей», которые руководили от имени молодого князя. «И недолго были в мире, в любви и правде, и опять размирились, не сумев обуздать себя, захватили многих бояр и людей Всеволода и Ярослава, и, оковав, а иных в погреба засадив, уморили, а иных повесили.

И стали совещаться рязанцы с князем Глебом Владимировичем и с братом его князем Изяславом Владимировичем, пронскими князьями, желая выдать им из города Рязани в Пронск князя Ярослава Всеволодовича. Он же, услышав о том, начал прятаться и опасаться их, и послал к отцу своему во Владимир».

Всеволод экстренно собрал войско и вместе с сыновьями, включая Георгия Всеволодовича, двинулся на Рязань. «И князь Ярослав, сын его, вышел из города навстречу отцу своему» вместе с рязанскими боярами. Разговор не получился. «Пришли и рязанцы с безумными речами, по своему обычаю и непокорству». Расправа была короткой и жестокой. Мольбы Арсения уже не помогли. Рязань должна была подвергнуться уничтожению за попытку мятежа.

«И повелел князь великий Всеволод всем людям выйти из города со всем легким добром, а со всем оставшимся их добром город зажег и посад весь». «Злых и винных» казнили, бояр арестовали и повели во Владимир.

Георгий Всеволодович наблюдал весь этот ужас: вой отчаявшихся и лишенных всего женщин и детей, крики истязаемых, кровавое зарево города, полностью сожженного еще за 30 лет до нашествия Батыя.

От испепеленной Рязани Всеволод Юрьевич повернул к Белгороду-Рязанскому, второй столице княжества и «отчине» для князей Владимировичей. Город постигла та же участь: «и того пожег и с посадами, и волостями и селами повоевал». Но и на этом Всеволод не ограничился, добавлял летописец: «Также и другие города пожег с посадами и с волостями. И рязанскую землю всю опустошил, и города, и волости и села пожег, и скот посек. И пошел князь великий Всеволод Юрьевич во Владимир со всеми своими полками, с сыном своим Ярославом, а людей рязанских всех вывел с собой во Владимир, с женами и детьми, и епископа их Арсения с собой увел во Владимир. И разослал всех рязанцев по городам своим».

В ответ оставшиеся на свободе рязанские князья Ольговичи – Изяслав Владимирович и Кир-Михаил – наняли половцев, неожиданно появились под Москвой и стали опустошать ее окрестности. Полагаю, они допустили стратегический просчет, надеясь, что владимирское войско надолго увязнет в противостоянии с Мстиславом Удатным за Новгород. «Приходили к Москве два рязанских князя, Изяслав Владимирович и Кир Михаил Всеволодович, ибо услышали, что сыновья Всеволода ушли на Тверь против новгородцев, а того не знали, что они договорились с новгородцами и пришли из Твери во Владимир, к отцу своему, и начали воевать села около Москвы, – читаем в летописи. – Услышав об этом, князь великий Всеволод очень опечалился и послал против них сына своего Георгия».

Именно тогда наступил первый звездный час Георгия Всеволодовича. Именно тогда он начал самостоятельный путь в российскую историю и на страницы летописей. Именно его, только что возвратившегося из-под Твери, отец «вборзе» послал во главе своих дружин против рязанских князей и половцев.

В летописи находим конкретные и распознаваемые географические названия, что дает возможность восстановить весь ход первой военной операции Георгия Всеволодовича. Вероятно, автор летописной статьи либо входил в его окружение и сам участвовал в походе, либо общался с кем-то из непосредственных участников.

«Пришел он вечером в Голубино, и послал князь Георгий Всеволодович стражей узнать о рати». Голубино, вероятнее всего, – деревня на реке Шередари на западе нынешней Владимирской области. Отсюда он направил передовой отряд разузнать расположение и силы противника. Разведка показала, что рязанские рати, разорив ближнее Подмосковье, разделились. «И была ему весть, что Изяслав стоит на Мерске, а Кир-Михаил на Литове, а людей своих распустили воевать».

Ясно, что «распустили воевать» половцев, которые занимались в основном грабежом, и их отсутствием и воспользуется Георгий Всеволодович. Изяслав, расположившийся на реке Нерской (Мерске), которая протекает по современным Воскресенскому и Орехово-Зуевскому районам Московской области, оказался к Георгию ближе, нежели Кир-Михаил, стоявший на Летовке, в Егорьевском районе.

Владимирское войско совершило ночной марш-бросок на силы Изяслава. «Георгий же пошел ночью на Мерск, и прибыл на Волочок, и оттуда послал сторожевой полк на реку Клязьму, и сам пошел за ними». Волочок – село Волочок-Зуев, позднее поглощенное городом Орехово-Зуевом. Здесь начинался волок, связывавший бассейн Клязьмы через Нерскую с рекой Москвой и далее с Окой.

На рассвете 26 марта 1209 года, в Великий четверг, передовые части Георгия напали на охранение рязанцев. «И на ранней заре встретились сторожевые полки, и стража Юрия погнала стражей Изяслава, и гнали их лесом, избивая. Георгий же быстро пошел за ними с полком своим, и пришел к реке Дроздне, и тут ударил на Изяслава, и он побежал. Дружину его одних избили, а других взяли, а сам он бежал через реку; и многие из дружины его утонули». «Дроздна» – это река Дрезна, правый приток Клязьмы.

Услышав о разгроме Изяслава, бежали за Оку и Кир-Михаил с половцами. Так князь Георгий Всеволодович одержал свою первую самостоятельную военную победу. Летописец подтвердил: «Князь же Георгий возвратился с победою к отцу своему во Владимир с великой честью».

В эти годы в большой семье Всеволода Юрьевича появилось пополнение – внуки, племянники Георгия Всеволодовича, чьи судьбы сольются с его судьбой. 7 декабря 1208 года у князя Константина родился сын – старший внук Всеволода, получивший в крещении имя Василий (Василько): «И была радость великая в граде Ростове», – не забывает отметить летописец. Новорожденный будет иметь прямое отношение к событиям, связанным с основанием Нижнего Новгорода.

Полтора года спустя, 18 июня 1210 года, на свет появился и второй сын Константина, нареченный именем деда – Всеволодом, а в крещении – Иоанном. «Постриги» обоих сыновей будут совершены в один день – 23 мая 1212 года.

У Георгия появилась мачеха. Спустя несколько лет после смерти Марии, в 1209-м или 1210 году, Всеволод Большое Гнездо женился во второй раз. «Князь великий Всеволод, сын Юрия Долгорукого, внук Владимира Мономаха, взял за себя другую жену, дочь князя Витебского Василька».

Это было в порядке вещей: князю не подобало долго оставаться вдовцом. Но четыре или пять лет – не маленький срок, который свидетельствовал, что князь далеко не сразу отошел от горя расставания с Марией.

Имя второй жены князя (София) приводит один источник – Летописец Переяславля-Суздальского. В надписи на надгробии в Успенском соборе Княгинина монастыря она названа Анной. Вероятно, это имя она приняла при пострижении после смерти супруга. Детей Всеволоду княгиня София не родила.

Тем временем происходили события, которые в корне изменят внутриполитический расклад на Руси и будут иметь самое непосредственное отношение к судьбе основателя Нижнего Новгорода Георгия Всеволодовича.

Творцом политического переворота стал в первую очередь Всеволод Чермный, решивший отправить во Владимир митрополита грека Матфея с мирной миссией. Естественно, в церемониях и торжествах, связанных с его визитом, принимали участие Георгий Всеволодович и его братья.

Британский историк Джон Феннел считал: «Цель этой миссия была двоякой: во‑первых, удалить Рюрика из Киева – митрополит Матфей, без сомнения, всей душой откликнулся на эту просьбу Всеволода Чермного, поскольку главе русской церкви вряд ли могло понравиться, что на киевском престоле княжит монах-расстрига; во‑вторых, просить о милосердии к рязанцам, заключенным во Владимире, и снова Всеволоду Чермному достаточно было только напомнить митрополиту, что один из его епископов находился во Владимире под стражей». Полагаю, были и другие, не менее важные аспекты миссии. Чермному нужно было в первую очередь высвободить из плена собственную дочь. Для этого ему необходимо было покаяться за изгнание из Переяславля-Южного Ярослава Всеволодовича, проявить готовность вернуть это южное княжество владимиро-суздальским Юрьевичам.

Читаем в летописи, что «князь великий Всеволод Святославич Чермный и все Ольговичи молили митрополита Киевского и всея Руси Матфея, чтобы помирил их и помог заключить договор с великим князем Всеволодом, сыном Юрия Долгорукого, потому что хочет с ним во всем в единстве и покорении быть.

– Почто он, на нас гневаясь, рязанских князей схватил, и землю их выжег, и опустошил?

И пошел Матфей митрополит из Киева к великому князю Всеволоду Юрьевичу во Владимир мирить его с Ольговичами».

Миссия Матфея оказалась во многом успешной. Во всяком случае, ему удалось найти с Владимиро-Суздальским князем взаимопонимание, не в последнюю очередь благодаря ораторскому искусству митрополита, которое хорошо передал летописец. «И, придя, начал говорить ему о незлобии, кротости, смирении и любви, и что все увязли в бедах в настоящей сей жизни, в сетях и в стремнинах вражьих. И правильно было бы всем, пока есть время в настоящей сей жизни, стремиться и думать о душах своих, и прощать согрешающих.

– Черниговские князья в единомыслии хотят с тобой жить.

И прочие многие слова говорил ему. Всеволод же Юрьевич, услышав это, умилился сердцем, и, видя покорность черниговских князей, возлюбил их, не помянул злобу их и целовал к ним крест. А митрополита Киевского и всея Руси Матфея одарил и отпустил его с великой честью, и проводил его сам с детьми своими и со всем народом, со многой честью».

Некоторые политические итоги визита суммировал Карамзин: Матфей «угощенный, обласканный всем Княжеским домом, склонил Всеволода предать забвению наглое, обидное изгнание сына его из Переяславля. Новые клятвы утвердили союз. Всеволод Чермный столь любил Киев, что согласился отдать за него древнюю столицу своей наследственной области: Рюрик взял Чернигов, а южный Переяславль, где злодействовали тогда Половцы, остался Уделом Великого Княжения». Всеволод Большое Гнездо, вероятно, действительно возвращал контроль над Переяславлем-Южным.

Что касается Киева, то Рюрик и Всеволод Чермный, похоже, настолько устали от непрерывной борьбы за него, которая шла с переменным успехом, что решили прийти к компромиссу. «Сел князь Всеволод Святославич Чермный в Киеве, а Рюрик в Чернигове». Где Рюрик и умер. Когда? Карамзин, Соловьев, Грушевский считали, что до 1214 года. Татищеву откуда-то была известна точная дата – 1211 год. Кузнецов полагает, что еще в 1210 году, и Чермный приходил уже на вакантный киевский престол.

Ясно, что в ходе визита Матфея во Владимир обсуждалась судьба дочери Чермного, а заодно и пленных рязанских князей, их жен и епископа Арсения. Всеволод Юрьевич согласился отпустить двух княгинь, одна из которых, вне всякого сомнения, была супругой Кир-Михаила. Судьба остальных была тяжелой. Во владимирском плену умерли старший из князей, Роман Глебович, и, вероятно, его брат Святослав. Остальным пришлось дождаться смерти Всеволода Юрьевича.

Но для нас важно другое. В результате этой бурной дипломатической активности Георгий Всеволодович обрел невесту. И ею стала не кто иная, как… Кто бы мог подумать – дочь великого князя Киевского Всеволода Святославича Чермного! Внучка Святослава Всеволодовича, который молвил «золотое слово, со слезами смешанное» в «Слове о полку Игореве». Сестра Михаила Черниговского, который уже в конце XIII века будет причислен Русской православной церковью к лику святых.

Причем Татищев приводил сведения о том, что для улаживания брачного вопроса митрополиту Матфею пришлось вторично отправиться во Владимир. И что у Георгия Всеволодовича это был не первый брак. «Всеволод, опасаясь великого князя Всеволода Юрьевича, паки (еще раз. – В.Н.) послал к нему митрополита Матфея просить о мире и о любви, – уверял Татищев. – Митрополит же, пришед, упросил Всеволода, чтоб ему позволял быть на Киеве, и мир с ним учинил. А при том учинили договор о браке дочери Всеволода Чермнаго за Юрия Всеволодовича, понеже первая его княгиня умре».

Версию о том, что Георгий Всеволодович мог быть ранее уже женат, нельзя сбрасывать со счетов. Не все княжеские браки и кончины княгинь фиксировались в летописях. И возраст его вступления в супружеские отношения с дочерью Чермного – 23 года – был весьма преклонным для того времени, когда женились обычно в 15–16 лет.

В конце 2010-го – начале 2011-го, как утверждал Татищев, в качестве сватов «послал Всеволод Юрьевич в Киев сына своего Константина со княгинею и бояры знатнейших с женами и со многими дарами невестке своей. Всеволод же Святославич, приняв Константина с честию великою, и держал их в Киеве до весны во всяком довольствии».

Понятно, что бракосочетание с дочерью Всеволода Чермного имело глубокий политический подтекст, и Кузнецов его детально объяснял: «Брак Георгия Всеволодовича в 1211 г. стал решением многих важных проблем и знаменовал крупный поворот в политике Всеволода Большое Гнездо: от союза с Ростиславичами и конфронтации с Ольговичами к сближению с последними. Возможно, такой поворот был обусловлен вытеснением Всеволода и его детей Мстиславом Удатным из Новгорода. Это вытеснение было компенсировано получением Переяславля и участием в южнорусской борьбе, где Всеволод Большое Гнездо пытался сохранить положение неустойчивого равновесия в противоборстве других княжеских группировок. Но владимирский князь оставлял за собой свободу маневра благодаря браку старшего сына Константина, женатого на дочери смоленского князя. Также дочь Всеволода Юрьевича – Верхуслава – была выдана за Ростислава Рюриковича. Таким образом, Всеволод III опять оказывался над схваткой. После его смерти такая брачная политика стала раскалывать княжество, чьи лидеры Георгий и Константин ориентировались на разные внешние силы».

Весной 1211 года, читаем у Татищева, князь Всеволод Чермный отпустил свою дочь во Владимир, а «с нею послал братанича своего Ингоря Ярославича, да зятя Кир Михаила Пронскаго с женами, и епископа черниговскаго, да бояр лучших с женами. С нею же послал злата, серебра, бисеров, камений драгоценных и одежд множество. Зятю же особно дары: кони, оружие и парчи разные».

Георгий Всеволодович вместе с семьей и боярами встречал свою суженую Агафью Всеволодовну у владимирских Золотых ворот. Имя супруги Георгия известно лишь из трагического летописного рассказа о разорении Владимира татарами в феврале 1238 года, когда вместе с другими владимирскими княгинями и боярынями она погибнет в пылающем Успенском соборе.

Точную дату венчания содержит Московский летописный свод конца XV века – 10 апреля 1211 года. Как зафиксировал книжник, «князь великий Всеволод Юрьевич женил сына своего князя Юрия у великого князя Киевского, у Всеволода Святославича Чермного, и стали князь Юрий с князем Кир Михаилом Всеволодовичем свояками; венчал же их епископ Иван в монастыре пречистой Богородицы. И был там сам великий князь Всеволод Юрьевич с детьми своими».

Пудалов замечал: «Брак Юрия замысливался “по расчету”, как примирение владимиро-суздальских Мономаховичей с черниговскими Ольговичами, овладевшими Киевом, но оказался, очевидно, браком “по любви”. Летописи упоминают о трех сыновьях и двух дочерях, родившихся за 27 лет супружеской жизни Юрия».

В 1212 или 1213 году у великого князя Георгия Всеволодовича «родился сын Дмитрий, второе имя которого Всеволод». Первенца, как видим, назвали в честь деда, он стал полным тезкой Всеволода Большое Гнездо. Он станет святым, мучеником за веру. Примерно в то же время «у великого князя Ростовского Константина Всеволодовича родился сын Дмитрий, второе имя которого Владимир».

Свадьбу Георгия и Агафьи играли с традиционной пышностью и великолепием. «И бысть веселие велие». Всеволод Юрьевич тоже «дарил невестку свою от злата, сребра, бисеров и парчей премножество и дал ей град Юриев на собственное содержание. Потом князей, прибывших с нею, и бояр, одаря богато, отпустил».

Подобные празднества продолжались много дней, и, полагаю, Всеволод Юрьевич мог уже тогда воспользоваться поводом, чтобы обсудить с сыновьями вопрос о своей последней воле. Он был далеко не молод. Его 56 лет считались в то время возрастом старости. И со здоровьем у него было уже не все в порядке. Однако обсудить основные вопросы за свадебным весельем не получилось.

Пятнадцатого мая 1211 года в Ростове случился грандиозный пожар: «погорел город Ростов почти весь, церквей 15 сгорело, а также на епископском дворе церковь Иоанна Предтечи вся до основания сгорела, осталась посреди огня только икона святого великомученика Феодора Тирона…» Старший сын Константин вынужден был срочно возвращаться в свой стольный город.

Отравленное завещание

В те дни, когда Константин в Ростове боролся с последствиями пожара, Всеволод Большое Гнездо собрал сыновей во Владимире, чтобы объявить им свое завещание.

Это был один из драматичных моментов в истории Руси, имевший непосредственное отношение к судьбе Георгия Всеволодовича. Именно ему отец отдаст старейшинство во Владимиро-Суздальской земле, неожиданно рассорившись со старшим сыном Константином, что будет иметь весьма неблагоприятные политические последствия.

К сожалению, мы знаем об этих событиях из источников довольно поздних и очевидно тенденциозных. Здесь уместно сказать несколько слов о «сражении летописей», каждая из которых субъективна в том смысле, что их писали люди, имевшие свои симпатии и антипатии, политические взгляды, жизненные интересы и земляческие привязанности.

Алексей Александрович Шахматов, величайший знаток русских летописей, подметил, что «с 1206 г. в Лаврентьевской (летописи. – В. Н.) обнаруживается рука ростовского летописца, человека, близкого к князю Константину Всеволодовичу. Большая часть суздальских известий 1206–1218 гг. (в 1218 году Константин скончался) проникнута самым теплым, сердечным отношением к “блаженному”, “благочестивому”, “христолюбивому”, “благоверному” князю Константину, а под 1218 г. помещена обширная прочувствованная похвала ему; перед этим записано его поучение к детям. Симпатия к Константину и его детям сказывается и в последующих известиях…»

С других позиций рассматривал события Владимирский полихрон начала XIV века, то есть общерусская летописная компиляция, составленная при дворе митрополита всея Руси во Владимире. Шахматов утверждал, что «Полихрон в изложении распри Всеволодичей стоял на стороне не Константина, а Георгия: под 6719 г. Константин отказывается повиноваться отцу и, услышав о завещании Всеволода, поручившего Георгию старшинство, он “воздвиже брови своя с гневомъ на братию свою, паче же на Георгия”; под 6720 г. Константин начал замышлять рать на Георгия, “хотя под ним взяти Владимир”; под 6721 г. “начатъ Констянтинъ опять рать замышляти на братью” и др.

В Лаврентьевской ничего не говорится о разногласии Константина с отцом, о распре Всеволодичей сообщается кратко (под 6720, 6721, 6725 г.), причем виновником ее оказывается “искони злый врагъ дьяволъ, – ненавидяй всегда добра роду человечю” (под 6725 г.). Следовательно, ростовские записи попали в Лаврентьевскую не из Полихрона, а из другого источника – очевидно из Ростовской летописи».

Лимонов, тоже специально изучавший летописание Владимиро-Суздальского княжества, обращал внимание на то, что сообщение о конфликте между Всеволодом и его старшим сыном Константином «сохранилось только в Московском летописном своде 1480 года… В других памятниках – Лаврентьевской, Радзивилловской, Новгородской первой летописи и в Летописце Переяславля Суздальского – этого известия нет».

Пресняков объяснял, что «планы и распоряжения Всеволода о будущей судьбе его владений известны нам только по таким рассказам современников-летописцев, которые носят явные следы пережитых по смерти Всеволода смут и проникнуты определенными книжническими тенденциями… Как же представлял себе Всеволод постановку преемства власти – после себя? Повествование, которое дает некоторый ответ на подобный вопрос, находим в летописном своде по списку «мниха Лаврентия»; оно вошло в этот свод, видимо, из ростовского источника, так как явно составлено сторонником князя Константина Всеволодовича. Усердное стремление его обосновать право Константина на старейшинство по кончине отца обличает притом полемическое настроение, навеянное борьбой за это право между братьями Константином и Юрием…

Рядом с великокняжеским Владимиром стоит Ростов, в котором Константин Всеволодович видит столь же необходимую опору своего старейшинства, как и в стольном Владимире. Его сторонник-летописец, чье изложение определяет состав данной части Лаврентьевского свода, вовсе опустил сообщение о передаче старейшинства Юрию и о наделении княженьями Ярослава и Владимира, словно “в ряде” Всеволода и речь-то шла только о великокняжеском преемстве. Этот летописец выражал, очевидно, ростовские тенденции, стремления ростовского боярства».

У Константина в летописях и историографии первоклассный имидж. Летописец не зря приводит прозвище Константина – Премудрый. «Был великий любитель питанию книг, для чего имел при себе людей искусных в языке греческом, многие древние греческие книги ценою великою купил и повелел перевести на русский язык». Только греческих книг насчитывалось в библиотеке Константина более тысячи. Он содействовал открытию духовных школ, оставил нам памятник древнерусской духовности, который условно называют «Поучение Константина». Его приводит в «Истории Российской» Татищев.

С поправкой на небеспристрастную позицию авторов сохранившихся летописных свидетельств, главной «жертвой» которых был именно Георгий Всеволодович, взглянем на смутное время, которое наступило во Владимиро-Суздальском княжестве после завещания и смерти Всеволода Большое Гнездо.

Итак, позвав своих сыновей, среди которых, к сожалению, не оказалось Константина Всеволодовича, великий князь огласил свою волю. Следует указать, что она строго следовала традиции престолонаследия на Руси и учитывала реально имевшиеся у Всеволода Юрьевича на тот момент возможности.

Великое княжение и стольный Владимир он завещал старшему сыну Константину. Такой порядок действительно существовал издревле. Георгию, второму сыну, он передавал Ростов – второй по значимости город княжества. Похоже, тогда же Переяславль-Залесский был завещан Ярославу, а Юрьев – Владимиру.

Были ли у Всеволода Большое Гнездо другие решения? Полагаю, ему казалось, что нет. Наделить сыновей княжескими столами за пределами Владимиро-Суздальской земли он был уже не в состоянии. И Галич, и Новгород, и даже южный Переяславль ушли из-под его власти. Оставлять младших сыновей без княжений, во власти старшего брата, Всеволод Юрьевич явно не хотел, памятуя собственные юные годы. Это могло привести либо к братоубийственной войне, либо к изгнанию младших князей – ему были знакомы на собственном печальном опыте оба сценария.

После его смерти случится то, чего он так стремился избежать: жестокая схватка между его сыновьями. Однако причина будет не столько в схеме престолонаследия, предложенной Всеволодом Юрьевичем, сколько в том, что она не была принята.

В летописи читаем, что «князь великий Всеволод Юрьевич занемог и послал в Ростов за сыном своим старшим, князем Константином, дав ему при своей жизни великое княжение Владимирское, а Ростов – другому сыну своему, князю Юрию». Константин, однако, вовсе не поспешил во Владимир. Напротив, похоже, он использовал пожар и заботы о восстановлении города в качестве предлога задержаться в Ростове.

Но реальная причина отказа Константина от поездки к отцу состояла в том, что они по-разному представляли себе будущее Владимиро-Суздальского княжества. Завещание Всеволода Юрьевича означало де-факто разделение княжества после его смерти. «Константин не хотел выехать из своего Удела, желая наследовать целое Великое Княжение Суздальское», – справедливо писал Карамзин.

В летописи это выглядит так: «Князь же Константин, сын Всеволода Юрьевича, не пошел во Владимир к отцу своему, а послал к нему, так говоря:

– Отче чудный и любезный! Не бранись на меня, ничтожного, за то, о чем хочу просить тебя. Коль ты больше других возлюбил меня и как старшего сына хочешь старейшиной меня поставить, то дай мне старый и древний Ростов и к нему Владимир. Если не захочет твоя честность так сотворить, то дай мне Владимир и к нему Ростов. Не отвергни моления моего, отче, если это тебе угодно».

В «Повести о битве на Калке» можно будет прочесть: «После смерти великого князя Всеволода Константин не захотел княжить во Владимире, но пожелал жить близ чудотворцев и церкви пречистой Богородицы в Ростове. Поэтому и захотел присоединить он Владимир к Ростову, а не Ростов к Владимиру и замыслил, чтобы здесь был стол великокняжеский; но не допустила этого пречистая Богородица».

Старший сын предполагал сохранить единство земли, оставляя при этом Ростов в собственных руках. Хотя сделать это было непросто, ведь сам Константин уже приложил усилия, чтобы вывести Ростов из жесткого подчинения Владимиру и вернуть ему статус стольного города. И Константин не хотел, чтобы плодами этих усилий воспользовался его младший брат Георгий.

В своих претензиях на придание статуса первого города княжества именно Ростову Константин мог опереться на поддержку местной элиты. Лимонов так описывал суть конфликта в терминах советской исторической науки: Всеволод «требовал в случае наследования Константином великого княжения при выборе столицы отдать приоритет городу Владимиру и тем самым обеспечить владимирской корпорации феодалов главенствующее место в стране. Но Константин предпочел Ростов и ростовских бояр». Лимонов подчеркивал, что «нельзя думать, что ростовская «старшая» дружина, «Ростовская тысяча», оставила мысль о своей свободе. Наоборот. Совместно с вечем своих городов ростовские и суздальские бояре на протяжении конца XII – начала XIII в. стремились к полной свободе, к политической независимости. Известный гегемонизм Владимира, его центральное положение в стране не только не потушили этих страстных стремлений, а, пожалуй, усилили их».

Поначалу Константин видел именно «старейший» Ростов стольным городом всего княжества, он хотел «взять Владимир к Ростову».

«Князь же великий Всеволод Юрьевич послал за ним второй раз, чтобы пришел к нему; он же не пошел». Константин почти дословно повторил прежнее требование. Всеволод отверг притязания старшего сына – и в первый, и во второй раз.

«И в третий раз послал к нему, чтобы пришел к нему во Владимир; он же не послушал отца своего и не поехал к нему, говоря:

– Пусть даст мне и Владимир к Ростову.

Князь же великий Всеволод не благословил его».

Шаг, на который он решился в этих условиях, был весьма нестандартным и, полагаю, дался нелегко. Всеволод лишил Константина «старейшинства» в братии, передав его следующему сыну – Георгию. «Старейшинство во всей братье Всеволод определенно связывает со столом владимирского княжения, а разногласия с ним Константина – со стремлением этого князя сохранить в своих руках и Ростов, и Владимир, – замечал Пресняков. – И Всеволод не отнял у него Ростова, но передал Владимир – Юрию, а с Владимирским княжением связанное с ним “великокняжеское” старейшинство».

Если покопаться в русской истории, то нечто похожее на прецедент найти, конечно, можно. Так, Святой Равноапостольный креститель Руси князь Владимир Святославич еще до своего крещения лишил старейшинства Изяслава, сына от Рогнеды, выделив ему город в Полоцкой земле. Но на то были веские причины: Рогнеда покушалась на жизнь Владимира, и сам младенец Изяслав по ее наущению поднял на отца меч. Константин же никаких преступных замыслов в отношении отца не вынашивал, инкриминировать ему можно было лишь непослушание отцовской воле.

Прецедент мог состоять, пожалуй, в другом. Тогда Владимир Красное Солнышко принял решение после совета с боярами. И Всеволод Большое Гнездо последовал его примеру, не беря на себя бремя единоличного решения. «Князь великий Всеволод созвал всех бояр своих из городов и из волостей, и епископа Иоанна, и игуменов, и попов, и купцов, и дворян, и всех людей, и дал после себя Владимир сыну своему Юрию, и привел всех к кресту, и целовали все люди крест Юрию. Поручил ему и братьев своих», – говорится в летописи.

Такая нестандартная процедура определения старшинства в роде и такое на редкость представительное собрание во Владимире привлекли повышенное внимание историков.

Иван Егорович Забелин, специально изучавший земские соборы, назвал это мероприятие «первым земским собором». Пресняков был более осторожен в оценках, но обращал внимание на то, что подобное собрание не было первым: «Перед нами явление, сходное с тем съездом, какой был во Владимире после смерти Андрея Боголюбского или при проводах Константина Всеволодовича на новгородское княжение… Такой съезд нужен Всеволоду, чтобы провести то “укрепление с людьми”, которое обеспечило бы осуществление его “ряда”. Но в Ростово-Суздальской земле это “укрепление” не с вечем стольного города, а со всей землей на съезде “всех бояр с городов и волостей”, духовенства с епископом во главе и всей дружины при собрании горожан – купцов и “всех людей”.

Назначение особых княжений отдельным сыновьям не противоречило по-прежнему представлению о единстве земли, во главе которой стоит старейшина во всей братьи. За этим старейшиной утвердился в Ростово-Суздальской земле титул “великого князя”, и его политическое значение укреплено крестоцелованием “всех бояр” и всей дружины – не одного лишь стольного города». Из этого следует, что крест целовала и ростовская элита.