Текст книги "Сокол-корабль. Сказание о богатырях"

Михайло Данилович

Старина пятьдесят седьмая. Старый богатырь Данило Игнатьевич просит князя Владимира отпустить его постричься в монастырь. Вместо себя оставляет своего юного сына Михайлу Даниловича. К Киеву подходит новое татарское войско.

 
На ту пору, на то времечко
Во стольном во городе во Киеве,
Заводил Владимир-князь почестен пир.
Светлый день идет ко вечеру,
Почестен пир идет наве́селе,
Все на пиру наедалися,
Все на почестном напивалися,
Все во хмелю порасхвасталися.
Кто хвастает золотой казной,
Кто хвастает молодой женой,
Иной хвалится добрым конем.
Иной хвалится силой богатырскою.
Тут вставал со скамьи белодубовой
Старый богатырь Данила Игнатьевич,
Сам говорит таково слово:
«Ай же ты, государь Владимир-князь!
Служил я тебе тридцать лет верой-правдою,
А под старость хочу душу спасти,
Благослови меня во старцы постричься,
Схиму принять,
Скинуть платье цве́тное,
Одеться в черное платьице спасенное».
Говорит ему Владимир-князь стольнокиевский:
«Ай же ты, старый Данила Игнатьевич!
Не благословлю тебя в старцы постричься
И схиму принять,
Скинуть платье цветное,
Одеться в черное платьице спасенное.
Как проведают все орды неверные
И все цари нечестивые,
Что богатыри во старцы постригаются,
И нет боле богатырей в Киеве,
Пойдут они на нас грозой ратною».
Говорил князю старый Данила Игнатьевич:
«Ай же ты, государь Владимир-князь!
Есть у меня сын, Михайло Данилович шести годов,
Пока не проведают цари нечестивые,
Будет он девяти годов;
А пока они снаряжаются,
Будет он двенадцати годов,
Так будет он сильнее меня и могутнее».
И благословил его Владимир-князь
В старцы постричься и схиму принять.
Прошло поры-времени три года,
Пока снаряжались цари и орды неверные;
Еще прошло поры-времени три года.
Тут собиралась сила несметная
У царя Батыги нечестивого:
Черну ворону не облететь,
Серу волку не обрыскать.
Похваляется Батыга нечестивыий
Киев-град со щитом взять,
Народ киевский весь повырубить,
Божьи церкви на дым спустить,
Князя Владимира под меч склонить.
Говорит Владимир-князь стольнокиевский:
«Ай же вы, князья и бояре!
Кто бы ехать мог во чисто поле
Ко тому войску нечестивому,
Пересметывать силу неверную,
Много ли силы идет на Киев-град».
Отвечают ему князья и бояре:
«Ныне, Владимир, нет богатырей в Киеве,
Некому силу неверную пересметывать,
Некому и отстоять Киев-град,
Илья-то Муромец с богатырями на заставе на Сафат-реке,
Не поспеть ему к Киеву.
Сдай, князь, Киев без кроволития».
Вставал тут из-за стола окольного
Молодой Михайло Данилович,
Поклонился свету князю Владимиру:
«Ай же ты, солнышко Владимир-князь!
Благослови меня ехать во чисто поле
Ко тому войску нечестивому,
Пересметывать силу неверную,
Много ли силы идет на Киев-град».
Говорил ему Владимир-князь стольнокиевский:
«Уж ты гой еси удалый добрый молодец,
Михайло сын Данилович!
Еще ты молодец, молодешенек,
Тебе, Михайло, от роду двенадцать лет,
Не знаешь ты поездки богатырскоей,
Потеряешь ты свою буйну голову».
Отвечал князю Михайло Данилович:
«Ай же ты солнышко Владимир-князь!
Знаю я поездку богатырскую,
Горит у меня ретиво сердце
Послужить тебе верой-правдою,
Постоять за Киев-град,
Постоять за веру христианскую».
И благословил его Владимир стольнокиевский.
Стал Михайло Данилович снаряжатися,
Взял из стойла коня батюшкина,
Надевал латы родительские, —
Тесноваты ему латы,
Саблю брал родительскую, —
Легковата ему сабля.
Садился он на добра коня и поехал во чисто поле.
Поехал мимо пустыни родителя,
Где родитель Богу молится,
Получить благословение родительское.
И выходил его родитель из пу́стыни,
Старый Данило Игнатьевич,
Говорил Михайле таково слово:
«Ты послушай, чадо мое любимое,
Ты послушай наказаньице родительское:
Как будешь у войска нечестивого,
Не заезжай в середку, в матицу,
А руби ту силу с одного края».
И пошел старый богатырь Данило Игнатьевич
В пустыню Богу молитися,
А сам себе приговаривает:
«Ах, ты молодость ты молодость молодецкая!
Улетела моя молодость в чисто поле,
Во чисто поле да ясным соколом,
Прилетела ко мне старость из чиста поля,
Со чиста поля да черным вороном,
А садилась на плеча да богатырские».
А сын его молодой Михайло Данилович
Поехал по чисту полю ко войску нечестивому,
Видит, силы черным-черно,
Не пересметать ту силу великую,
Все равно как вешна вода разливается,
А морска волна да колыбается, —
Как неверная сила ко городу ко Киеву подвигается.
Напустился он на силу неверную
И стал рубить силу с одного края;
Сек-рубил силу три дня и три ночи,
А поганые татарове на ту пору
Копали три рва, три погреба глубокие
И ставили рогатины звериные.
Разгорелось у Михайлы ретиво сердце,
Заезжал он в середку силы нечестивой, в матицу,
Первый подкоп перескочил,
И другой подкоп он перескочил,
А во третий подкоп конь обрушился.
Тут поганых татаровей,
Будто черных ворон, слеталося,
Связали Михайле ручки белые,
Сковали ему ножки резвые во железа булатные,
Привели к Батыге, царю нечестивому.
Говорит Батыга, царище нечестивыий:
«Ай же ты, молодой богатырь русскиий,
Послужи-ка мне верою-правдою,
Как служил ты князю Владимиру:
Награжу тебя золотой казной несметною».
Отвечал Михайлушка Батыге нечестивому:
«Ай же ты, Батыга, царище поганое!
Как была бы у меня сабля острая,
Так служил бы я на твоей шее татарскоей».
Вскричал тут Батыга, царище поганое
Своим слугам верным и палачам немилостивым:
«Ай же вы, слуги верные, палачи немилостивые!
Сведите вы молодца ко плахе ко липовой,
Отрубите вы ему голову молодецкую».
Взяли Михайлу палачи немилостивые,
Повели ко плахе ко липовой.
Взмолился Михайло ко Господу всевышнему:
«Выдал меня, Господи, поганым на поругание:
Разве не стоял я за веру христианскую,
За церкви Божьи, за вдов и сирот!»
С небес тут Михайле глас гласит:
«Порастяни, Михайло, ручки белые
И порасправь, Михайло, ножки резвые!»
Как порастянул Михайло руки белые,
Порасправил Михайло ноги резвые,
Поразлопались железа булатные.
Схватил Михайло татарина за ноги,
Начал татарином помахивать:
Куда махнет – там и улица.
Назад отмахнет – переулочек,
Сам он говорит таково слово:
«Гнется татарин, не сломится,
Жилист, собака, не по́рвется».
Вскочил Михайло на добра коня,
Взял саблю острую
И стал сечь силу с одного края;
Сек-рубил силу три дня и три ночи.
На четвертый поехал в Киев-град
Сказать о силе нечестивой князю Владимиру.
Увидал далече во чистом поле:
Не черный ворон летит,
Не белый кречет выпархивает,
Идет-ступает старый Данила Игнатьевич:
Платье у него черна бархату,
Шляпа у него земли греческой,
Клюка у него сорока пудов,
Той клюкой идет-подпирается.
Говорит Данило Игнатьевич Михайлушке:
«Что же ты, чадо мое любимое,
Долго ко мне не являешься?
Иду, чадо, тебе на выручку,
Бить поганых татаровей,
А ты, чадо, уже сам управился».
 

Илья Муромец, Ермак и Калин-царь

Старина пятьдесят восьмая. К Киеву опять подступил Калин-царь. В бой с татарской ратью вступает юный богатырь Ермак. На помощь приходит Илья Муромец с богатырской дружиной.

 
Набрал Калин-царь еще силу поганую,
Опять подступил к городу Киеву.
Посылает посла ко князю Владимиру,
Идет посол в палату белокаменну,
На пяту он дверь поразмахивал,
Креста не клал, не кланялся,
Грозно, собака, выговаривал:
«Ты очисти, Владимир-князь, улицы стрелецкие
И все дворы княженецкие,
Чтобы было где жить царю Калину
Со своею силушкой великою.
А не то людишек твоих повырубим,
Божьи церкви на дым спустим,
Чудны иконы по плавь реки пустим,
Самого тебя с княгинею в полон возьмем».
Закручинился Владимир, запечалился;
Нет в Киеве многих могучих богатырей,
Нет в Киеве Ильи Муромца,
Некого послать за ним на заставу дальнюю.
Насыпал Владимир мису чиста серебра,
Другую мису красна золота,
Третью мису скатна жемчуга,
Посылал царю Калину нечестивому
Просить сроку три месяца —
Очистить улицы стрелецкие
И все великие дворы княженецкие.
В ту пору и в то времечко
Приезжает ко князю Владимиру
Его родный любимый племянничек
Молодой Ермак Тимофеевич:
«Здравствуй, солнышко Владимир-князь!
Что же ты, Красно Солнышко, невесел сидишь,
Что же ты повесил буйну голову?»
Отвечает ему Владимир-князь стольнокиевский:
«Ай же ты, молодой Ермак Тимофеевич,
Отчего же мне веселым быть?
Когда во Киеве была добра́ пора,
Тогда во Киеве были защитнички,
Защитнички были и заступнички,
А как стала во Киеве зла пора,
Так нет в Киеве защитничков,
Нет заступничков».
Говорил ему молодой Ермак Тимофеевич:
«Ай же ты, солнышко Владимир-князь,
Родной любимый мой дядюшка!
Дай же ты мне благословеньице —
Выехать ко царю Калину нечестивому
Во ту силу во поганую,
Попробовать своих плеч богатырскиих».
Отвечает ему Владимир стольнокиевский:
«Ай же ты, родной мой племянничек,
Молодой Ермак Тимофеевич!
Не дам я тебе благословеньице
Выехать ко царю Калину нечестивому,
Ты, Ермак, еще младешенек,
Тебе, Ермак, двенадцать лет от роду,
Прервешь свою силу богатырскую,
И убьют тебя татары поганые».
Говорит молодой Ермак Тимофеевич:
«Ай же ты, дядюшка мой любимыий!
Дай же мне благословеньице
Повыехать в раздольице чисто поле
Посмотреть только на силушку поганую».
Дал ему Владимир благословеньице
Посмотреть на силушку поганую.
Садился Ермак на добра коня,
Брал саблю булатную,
Брал острое копье мурзамецкое
И поехал в раздольице чисто поле.
Посмотрел он на силушку поганую:
Нагнано-то силушки черным-черно,
Черным-черно, как черного ворона;
И не может светить красно солнышко
Через пар лошадиный и человеческий.
Серому волку вкруг силы той не обрыскать,
Ясному соколу три дня и три ночи лететь, не облететь.
Говорит себе молодой Ермак Тимофеевич:
«А поеду я во силу поганую,
Попробую я своих плеч богатырскиих,
Храбрости своей молодецкоей».
Выехал он, Ермак, в силушку великую,
Стал он эту силушку конем топтать,
Конем топтать, копьем колоть,
Копьем колоть, саблей рубить.
Бьет силушку, как траву косит.
И бился он с утра и до вечера,
Не едаючи и не пиваючи,
Добру коню отдыха не даваючи.
На ту пору и на то времечко
Прознал Илья Муромец о новой беде над Киевом,
Поспешил он к Киеву с богатырями-братьями.
И стояли они на Латынской горе высокоей
Двенадцать богатырей святорусскиих,
Двенадцать без единого,
Илья Муромец во двенадцатых.
Смотрели они на силу на татарскую:
Многим ли им, молодцам ехати,
А двум ли, трем молодцам ехати,
Али всем русским богатырям?
Говорил тут старый казак Илья Муромец:
«Ай же вы, братьица мои крестовые,
Славные богатыри святорусские!
Уж давно нам от Киева отказано,
Отказано от Киева двенадцать лет.
Разве больше некому ныне выехать из Киева,
Как повыехал молодой Ермак Тимофеевич.
Прервет он свою силу богатырскую,
Убьют его татары поганые.
Поезжай-ка ты, Алешенька Попович, во чисто поле,
Накидывай ты на него путы крепкие,
Чтобы укротил он свое сердце богатырское,
Да говори ему таковы слова:
«Ты ведь, Ермак, нынче позавтракал,
Оставь нам, богатырям, пообедати».
Выехал Алеша Попович во чисто поле,
Накидывал он путы крепкие
Ермаку на плечики его могучие.
Пооборвал Ермак путы крепкие,
Не хочет укротить свое сердце богатырское,
Еще пуще стал разить силу поганую.
Посылает Илья Муромец Добрыню Никитича:
«Поезжай-ка ты, Добрынюшка, во чисто поле,
Наложи ты на Ермака путы крепкие
На его на плечики могучие,
Чтобы укротил свое сердце богатырское,
Сам говори ему таковы слова:
«Ты ведь, молодой Ермак, позавтракал,
Оставь нам, старым, пообедати».
Поехал Добрыня во чисто поле,
Накладывал он путы крепкие
Молодому Ермаку на плечи могучие.
Пооборвал Ермак и те путы крепкие.
Не укротил сердца своего богатырского,
Храбрости своей молодецкоей,
Еще ярее накинулся на силу поганую.
Поехал сам Илья Муромец во чисто поле,
Накинул путы крепкие Ермаку на плечики,
Сам говорил таковы слова:
«Ай же ты, молодой Ермак Тимофеевич!
Укроти-ка свое сердце богатырское,
Ты нынечко ведь позавтракал да и пообедал,
Оставь ты нам, старым, хоть поужинать».
Тут молодой Ермак Тимофеевич
Припадал на грудь Илье Муромцу,
Не ведал он своих ран глубокиих.
От тех ран глубоких многиих
Молодой Ермак преставился.
Тут старый казак Илья Муромец
Звал свою дружинушку хоробрую,
Двенадцать богатырей без единого,
Сам-то Илья во двенадцатых,
Поехали раздольицем чистым полем,
Порубили всю силу поганую у царя Калина.
Сам Калин в улусы свои убежал,
Клялся не ходить больше к городу Киеву.
 

Василий Игнатьев и Батыга

Старина пятьдесят девятая. К Киеву опять подступил с несметной силой царь Батыга. У князя Владимира не оказалось ни одного богатыря. Нашелся в Киеве только богатырь пьяница Василий Игнатьев.

 
Как из далеча было из чиста поля,
Из-под той белой березки кудреватоей,
Из-под того ли кустичка ракитова
Выбегали четыре тура златорогие,
И бежали они мимо града Киева,
И видели над Киевом чудны́м-чудно́,
И видели над Киевом дивны́м-дивно́:
Ходит по той стене городо́вой душа красна девица,
Держит в руках книгу Леванидову,
Сколько не читает, а вдвое плачет.
Побежали прочь туры от Киева
И встретили турицу родную матушку:
«Здравствуй, турица родная матушка!» —
«Здравствуйте, туры малы деточки!
Где вы ходили, где вы бегали?» —
«Шли мы, бежали мимо града Киева
И видели над Киевом чудным-чудно,
И видели над Киевом дивным-дивно:
Ходит по той стене городовой душа красна девица,
Держит в руках книгу Леванидову,
Сколько не читает, а вдвое плачет».
Говорит им турица, родна матушка:
«Ай же вы туры малы детушки!
То не девица плачет, то стена плачет,
Плачет стена городовая,
Ведает она невзгодушку над Киевом,
Ведает она невзгодушку великую».
С той ли стороны со восточноей
Подымался поганый Батыга-царь
С сыном Батыгом Батыговичем,
С зятем Артаком и братом Коршаком,
С силой великою неверною,
Обстала сила бессчетная Киев-град,
А и доброму молодцу проезду нет,
А и серому волку прорыску нет,
А и черному ворону пролету нет.
И пишет Батыга Владимиру-князю со угрозою:
«Ай же ты, старый пес, Владимир стольнокиевский!
Сдай мне Киев-град без бою, без кроволития великого.
Дашь Киев добром – так я добром возьму,
Не дашь добром – так боем возьму,
Божьи церкви все на дым спущу,
Книги печатные во грязи стопчу,
Чудны образы-иконы на поплав воды.
Самого тебя, Владимира, в котле сварю,
Княгиню Апраксию за себя возьму».
Запечалился Владимир Красно Солнышко,
Богатырей в Киеве не случилося:
Илья Муромец с дружиной богатырскою
Уехал на заставу дальнюю,
На сторонушку на западную,
На ту дорогу на латынскую,
С западной-то сторонушки грозит король ляховинский.
Ни одного богатыря в Киеве не осталося.
Говорит тут княгиня Апраксия:
«Ай ты гой еси, солнышко Владимир-князь,
Ты сходи, ты поди по городу по Киеву,
На царевы ты зайди больши кабаки,
На кружала зайди государевы,
Нет ли там какого русского богатыря».
Пошел Владимир-князь по городу по Киеву,
Навстречу ему голь-подсушина:
«Уж ты, здравствуй, солнышко Владимир-князь!
Уж ты что же идешь не по-старому,
Идешь ты, повеся буйну голову?»
Отвечал подсушине Владимир-князь:
«Ох ты гой еси, голь-подсушина!
Ведь над Киевом невзгодушка великая,
Обступил Киев-град поганый Батыга-царь
С силой своей бессчетною.
Ты не знаешь ли какого богатыря в Киеве?»
Отвечал Владимиру голь-подсушина:
«Уж ты солнышко батюшка Владимир-князь!
Ты не с нами думу думаешь – с боярами.
А поди-ка ты, солнышко, по Киеву
На большие кабаки, на кружала государевы.
Есть у нас Василий сын Игнатьевич,
Только он может с Батыгой справиться.
Пропил Васильюшка все житье-бытье свое,
Все житье-бытье и богачество,
Лежит Василий в кабаке на печке-муравленке,
Ни креста у него нету, ни пояса,
Ни рубашечки нет на нем полотняноей,
Под одной он лежит рогожиною,
Все-то у добра молодца про́пито,
Все-то у него в кабаке заложено,
Спит он нынче трое суточек,
С похмелья у Василия головка болит,
С перепою у Василия ретиво́ сердце щемит,
Нечем у Василия опохмелитися».
Пошел Владимир-князь по городу по Киеву,
Заходит на царевы больши кабаки,
Заходит на кружала государевы,
Смотрит он на печку на муравленку,
Увидел удала да добра молодца:
«Ох ты гой еси, удалой добрый молодец,
Молодой ты Василий сын Игнатьевич!
Тебе полно ли спать, да ныне пора вставать,
От великого хмелю да просыпатися;
Уж вставай ты, Василий сын Игнатьевич,
Послужи-ка ты мне верою-правдою,
Выйди на Батыгу-царя поганого».
А на то Василий не слушался.
Кличет солнышко Владимир-князь во второй раз.
И на то Василий не слушался.
Кличет Владимир-князь во третий раз.
А теперь Василий разбужается,
От великого хмелю просыпается,
Сходил с печи, князю кланяется:
«Ай же ты, солнышко наш Владимир-князь!
Уж я рад бы служить, хоть голову сложить.
Не знаешь ты кручины моей великоей;
У тебя есть кручина великая,
А у меня горе-печаль еще больше твоей:
Трещит-то болит у меня буйна голова,
Дрожит у меня жильё подколенное,
Нечем мне, Василию, опохмелитися;
Опохмель-ка меня чарою опохмельною,
Тогда я с Батыгой-царем управлюся».
Наливает князь чару зелена вина,
Не большую, не малую – в полтора ведра,
Подает Васильюшке Игнатьевичу.
Берет Василий чару единой рукой,
Выпивает чару на единый дух,
Сам приговаривает:
«Не обмылось у Васьки ретиво сердце,
Не взвеселилась моя буйна головушка».
Наливает Владимир еще чару зелена вина,
Не большую, не малую – в полтора ведра,
Подает Васильюшке Игнатьевичу.
Берет Василий чару единой рукой,
Выпивает чару на единый дух,
Опять приговаривает:
«Не обмылось у Васьки ретиво сердце,
Не взвеселилась у Васи буйна головушка».
Наливает Владимир третью чару зелена вина,
Не большую, не малую – в полтора ведра,
Подает чару в обеих руках.
Берет Василий чару единой рукой,
Выпивает чару на единый дух,
Сам приговаривает:
«Обмылось у Васьки ретиво сердце,
Взвеселилась моя буйна головушка,
Могу тебе, князь, служить верой-правдою, —
Ни креста-то у меня нет, ни пояса,
Ни рубашечки нет у меня поло́тняной,
Ни коня доброго, ни сбруи, ни туга лука,
Ни палицы булатной, ни копья бурзамецкого,
Все у меня, у молодца, про́пито,
Все у меня в кабаке заложено».
Приказал Владимир-князь отдать Васеньке все безденежно.
Брал Василий свою сбрую богатырскую,
Заскочил он на стену городо́вую,
Натягивает Василий свой тугой лук,
Накладывает калену стрелу,
Стреляет ко Батыге во бел шатер:
И убил три головы лучшие,
Убил сына Батыгу Батыговича,
Убил зятя Артака и брата Коршака.
Пишет Батыга князю со угрозою:
«Ай же ты, старый пес, Владимир стольнокиевский!
Ты подай-ка мне из Киева виноватого,
Кто убил сына моего любимого Батыгу Батыговича,
А еще убил зятюшку моего любимого Артака,
А еще убил братушку моего любимого Коршака».
Садился Василий на добра коня,
Приезжает он к Батыге-царю:
«Прости меня, Батыга, в большой вине:
Убил я три головы твоих лучшеньких.
Опохмель меня чарою похмельною,
Пособлю тебе взять славен Киев-град».
На те речи Батыга понадеялся,
Наливает ему чару полтора ведра,
Первую чару зелена вина,
Другую чару пива пьяного,
Третью чару меду хме́льного.
Принимает Василий единой рукой,
Выпивает на единый дух.
Говорит Батыге таково слово:
«Ай же ты, славный Батыга-Царь!
Дай-ка ты мне силы сорок тысячей,
Я пойду, подступлю под стольный Киев-град.
А мы Киев-град огнем пожжем,
А Владимира-князя в полон возьмем».
На те речи Батыга обнадеялся,
Давал ему силы сорок тысячей.
Выезжал Василий во чисто поле,
Начал он по силушке поезживать,
Начал он силушку порубливать
И прибил, прирубил до единого.
Приезжает он ко князю Владимиру,
Заходит во гридню во столовую,
Сажает его Владимир за дубовый стол,
Поит Василия зелены́м вином,
Потчует яствами сахарными.
Завидели тут думные бояре толстобрюхие:
«Эка честь Ваське Игнатьеву, горькому пьянице».
Говорит им Васенька сын Игнатьевич:
«Ныне нет в Киеве сильных могучих богатырей русскиих,
Нет Ильи Муромца, нет и Добрынюшки Никитича,
Нет и Алешеньки Поповича,
Так еще я вам, Васенька-то пьяница, понадоблюсь».
Отвечали ему бояре толстобрюхие:
«Тебе сказано ведь, Васька, отказано!
Ты нам, Васька, горький пьяница, не надобен».
А Владимир-князь слова поперек ведь не вымолвит.
Тут Васеньке Игнатьевичу за обиду стало,
За великую досаду показалося.
Поехал он во чисто поле к Батыге-царю:
Едет Васька ко тем шатрам полотняныим,
Заходит он в царский бел шатер:
«Здравствуй ты, Батыга-царь Большой орды!
Дай-ка ты мне силы еще сорок тысячей,
Пойду я с тобой, Батыга-царь, на Киев-град,
Повыбьем мы всех бояр толстобрюхиих.
Только оставь мне князя со княгинею,
Терем княженецкий и церкви Божии».
И пошли они всей силой несметною на Киев-град,
Побили всех князей, бояр в Киеве,
Оставили только Владимира с Апраксией.
Выехали они в чисто поле добычу делить.
Говорит тут собака Батыга-царь:
«Ай же вы, турзы-мурзы, панове-уланове!
В бою, во драке Васька первый был,
А делите ему нынче меньше всех.
У меня есть еще сабелька не кровавлена,
Наделю я по шее по Васькиной».
Тут Василию за обиду стало,
За великую досаду показалося,
Говорил он таково слово:
«У меня, у Васьки есть ведь сабелька запа́сная,
Наделю я по Батыговой по шеюшке».
Хватал Васильюшка сабельку вострую,
На правую руку махнет – тут и улица,
На левую махнет – переулочек.
Размахалась у Василия рученька богатырская,
Разгорелось ретиво сердце,
Бил, рубил трое суточек,
Прирубил всю силу Батыгову несметную.
Побежал Батыга прочь от Киева
С тою ли со клятвой великою:
«Не дай Бог бывать боле под Киевом,
Не мне, ни детям моим, ни внучатам, ни правнукам».
Брал Василий Игнатьевич злато-серебро,
Повез в Киев ко князю Владимиру.
Хочет Владимир его жаловать
Городами с пригородками,
Селами с приселками,
Золотой казной бессчетною.
Говорит князю Васильюшка Игнатьевич:
«Ай же ты, Владимир стольнокиевский!
Не надобно мне твоих городов с пригородками,
Не надобно сел с приселками,
Не надобно и твоей золотой казны,
А прикажи в кабаках во всем Киеве,
В кружалах своих государевых
Давать мне зелена вина безденежно».