Текст книги "Сокол-корабль. Сказание о богатырях"

Победа над войском Тугарина

Старина пятьдесят третья. На Киев идет войско загорского Тугарина Змеевича. Илья Муромец в отлучке. Вместо него вступает в сражение его жена Савишна.

 
На ту пору, на то время
Поднималась на Киев еще невзгодушка,
Поднимался Тугарин Змеевич Загорскиий.
Как было тут у князя Владимира,
Князья-бояре собиралися,
Собиралися еще на почестный пир,
И молвил слово Владимир-князь стольнокиевский:
«Ай же вы, князья-бояре мои верные,
А и головы ведь у вас разумные, —
Изберите вы промеж себя молодца,
Кто бы стал заместо Ильи Муромца,
Кто захочет, тот к нему в рать пойдет,
Поберечь красен Киев-град,
Поберечь меня, князя, со княгинею».
Князья-бояре слово слушали,
Слово выслушав, поклонилися.
Стали бояре думу думать крепкую,
Говорили они таково слово:
«Гой еси ты, ласков Владимир-князь!
Мы все с тобой, со княгинею,
За тебя мы положим наши головы
И за наш красен Киев-град.
А нет у нас никого в Киеве,
Кто бы стал заместо Ильи Муромца».
И слал Владимир гонца скорого
В село Карачарово к Илье Муромцу:
«Гой еси ты, Илья Муромец,
Богатырь святорусский!
Спехом спеши ко мне, князю, на выручку.
Поднялся на Киев новый ворог,
Тугарин Змеевич Загорскиий».
А в ту пору Ильи дома не случилося,
Полевал он далече во чистом поле,
Во дворе была токмо Савишна,
Молода жена Ильи Муромца.
Слышит слово молода жена Савишна —
Грозен наказ княженецкиий,
Молвит тут молода жена Савишна:
«Уж ты, гонец, назад беги,
А Илья за тобой не замешкает».
Проводила она гонца ласково,
Наказала седлать добра коня,
Одевалась в платье богатырское,
Брала колчан стрел каленыих,
Тугой лук, саблю вострую;
Как села в седло, только и видели.
И поехала Савишна ко городу Киеву,
К великому князю Владимиру.
Как завидели в Киеве с городской стены,
Завидели в чистом поле богатырский скок,
Как заслышали богатырский свист, —
Не дивились тому скоку, посвисту,
Говорили князю Владимиру:
«Ай же ты, солнышко Владимир-князь!
Едет Илья Муромец к нам на выручку,
А Тугарину-то Змеевичу несдобровать».
Далеко в чистом поле встретилися:
У Тугарина рать – туча черная,
Илья Муромец – мо́лонья светлая.
Как сошлися они в чистом поле,
Видит Тугарин: скачет на него могуч богатырь,
Могуч богатырь Илья Муромец.
А и Тугарин не взвидел бела дня,
Убежал он в свои улусы Загорские,
Проклинаючи русских богатырей.
А богатырь русский Илья Муромец
Знать не знает, ведать не ведает,
Кто за него бился с поганым Тугарином,
А билась-то его молода жена Савишна.
Вернулся Илья из чиста поля,
Сказала ему Савишна, как билась с Тугарином;
И поспешил Илья в стольный Киев-град.
 

Сухман Одихмантьевич

Старина пятьдесят четвертая. Князь Владимир посылает богатыря Сухмана Одихмантьевича на охоту: привезти ему живую лебедушку, «не ранену, не кровавлену». Сухман не находит лебедушки. Встречает у Днепра идущую на Киев новую татарскую рать.

 
У ласкова князя у Владимира
Было еще пированьице, почестен пир
На многих князей, на бояр,
На русских могучих богатырей.
Красное солнышко на вечере,
Почестный пир идет навеселе,
Наедалися на пиру, напивалися,
Все на пиру порасхвасталися:
Кто хвастает золотой казной,
Кто хвастает своей силою богатырскою,
Силою, ухваткой молодецкою.
За тем за столом за белодубовым
Сидит богатырь Сухман Одихмантьевич, —
Ничем он, молодец, не хвастает.
Солнышко Владимир стольнокиевский
По гридне столовой похаживает,
Желтыми кудерьками потряхивает,
Сам говорит таковы слова:
«Ай же ты, Сухман Одихмантьевич!
Что же ты у меня не ешь, не пьешь,
Что же ты у меня ничем не хвастаешь?
Али чара тебе не по ряду шла,
Али место тебе не по отчине?»
Говорит князю Сухман Одихмантьевич:
«Ай же ты, солнышко Владимир стольнокиевский!
Чара мне по ряду шла,
И место мне по отчине.
Я ведь тем разве тебе похвастаю,
Что привезу тебе лебедушку белую,
Живу лебедушку, не ранену, не кровавлену,
Привезу завтра по утру раннему».
Садился Сухман на добра коня,
Уезжал Сухман ко синю морю,
Ко тем теплым, тихим заводям.
Как приехал к первой тихой заводи —
Не плавают ни гуси, ни лебеди,
Ни серые малые утеныши.
Ехал ко другим ко тихим заводям —
И там не плавают ни гуси, ни лебеди,
Ни серые малые утеныши.
Ехал ко третьим тихим заводям —
И там пусто, не плавают гуси, лебеди.
Тут Сухман Одихмантьевич призадумался:
«Эко горюшко мне теперь да добру молодцу!
Не найти мне, молодцу, белой лебедушки.
Как поехать мне ко ласкову князю Владимиру?
Поеду в Киев – живым не быть.
Не поеду я в красен Киев-град,
А поеду я ко матушке Днепре-реке».
Приезжает он ко матушке Днепре-реке —
Матушка Днепра-река течет не по-старому,
Не по-старому течет, не по-прежнему,
Матушка Днепра-река помутилася.
Стал Сухмантьюшка ее выспрашивать:
«Что же ты, матушка Днепра-река,
Течешь не по-старому, не по-прежнему,
Что же ты, матушка, помутилася?»
Проговорила матушка Днепра-река:
«Уж ты гой еси, добрый молодец,
Сильный богатырь со святой Руси
Сухман Одихмантьевич!
Как же мне течь по-старому, по-прежнему,
За мной, за матушкой Днепрой-рекой,
Стоит сила татарская, неверная,
Сорок тысяч татаровей поганыих;
Мостят они мосты калиновы, —
Днем мостят, а ночью я повырою:
Из сил я, матушка Днепра-река, повыбилася».
Раздумался Сухман Одихмантьевич:
«Не честь-хвала мне молодецкая
Не отведать силы татарскоей,
Татарской силы неверноей».
Направил Сухман своего добра коня
Через матушку Днепру-реку,
Стал он побивать силу татарскую,
Конем топтать, саблей рубить.
Притупилась сабелька вострая.
Выдергивал Сухман сыр-дуб кряковист,
Стал он дубинушкой помахивать,
Махнет Сухмантьюшка – там и улица,
Отмахнется – переулочек.
Прибил всю силу татарскую.
Сам изранен стрелами калеными.
Сорвал Сухман листочки маковые,
Обкладывал листами все раны свои кровавые.
Приезжает Сухман ко князю Владимиру.
Говорит Владимир-князь таковы слова:
«Ай же ты, Сухман Одихмантьевич!
Привез ли ты мне лебедь белую,
Живу лебедушку, не ранену, не кровавлену?»
Отвечал Владимиру Сухман Одихмантьевич:
«Ай же ты, солнышко князь стольнокиевский!
Было ведь мне, князь, не до лебедушки, —
За матушкой за Днепрой-рекой
Стояла сила татарская, неверная,
Сорок тысяч татаровей поганыих,
Шла та сила на красен Киев-град,
Напустил я своего добра коня
На ту силу на татарскую, неверную,
Побил я всех татаровей поганыих,
Не оставил их силы ни единого».
А Владимир-князь Сухману не верует:
«Ай же вы, мои слуги верные!
Посадите-ка добра молодца во глубок погреб,
Пусть молодец пустым, напрасным не хвастает».
Говорит тут князю Владимиру Илья Муромец:
«Ай же ты, Владимир-князь стольнокиевский!
Ты почто Сухману богатырю не веруешь,
Он нам, богатырям, названый брат,
Пустым, напрасным Сухман не хвастает.
Пошли ты Добрыню ко матушке Днепре-реке,
Разыскать, рассмотреть силу битую».
Посылает Владимир Добрынюшку Никитича:
«Уж ты съезди, Добрынюшка Никитич млад,
Съезди, съезди ко матушке Днепре-реке,
Разыщи-ка, рассмотри силу битую».
А приехал Добрынюшка к Днепре-реке,
Намощены тут мосты, мосты калиновы;
Да прибита вся силушка татарская,
Да нашел еще Добрыня дубинушку обломанную,
Привез князю Владимиру на посмотреньице.
Говорил Добрыня князю Владимиру:
«Правдой хвастал Сухман Одихмантьевич, —
За матушкой Днепрой-рекой
Лежит сила татарская побитая,
Сорок тысяч татаровей поганыих;
Привез я еще дубинушку Сухманову,
Весит дубинушка девяносто пуд».
Говорит тут Владимир-князь стольнокиевский:
«Ай же вы, слуги мои верные!
Скоро идите во глубок погреб,
Приводите ко мне Сухмантьюшку Одихмантьевича,
Буду его, молодца, миловать-жаловать
За его услугу великую,
Одарю его городами с пригородками,
Да селами с приселками,
Да бессчетной золотой казной до́люби».
Скорехонько приходят слуги верные
Ко тому ко погребу глубокому,
Отмыкают замки железные:
«Уж ты гой еси, богатырь святорусский,
Сухман свет Одихмантьевич!
Выходи со погреба глубокого, —
Хочет тебя наш солнышко Владимир миловать-жаловать
За твою услугу великую,
Хочет одарить тебя городами с пригородками,
Да еще селами с приселками,
Да бессчетной золотой казной долюби».
Говорит тут Сухман свет Одихмантьевич:
«Не умел ведь Владимир-князь меня миловать,
Не умел ведь меня жаловать.
Я теперича поеду во чисто поле».
Садился Сухман на добра коня,
Поехал далече, далече во чисто поле,
Выдергивал листочки маковые
Со тыих ран со кровавыих,
Сам к ранам приговаривал:
«Уж вы гой еси, мои раны кровавые,
И кровь моя горячая богатырская!
Протеки из ран моих Сухман-река,
Из ран бедного добра молодца,
Протеки из крови моей горячей богатырскоей!»
Протекала тут из ран его Сухман-река,
Выбегала кровью его горячеей.
Наказал еще своему коню доброму:
«Уж ты конь, конь, моя лошадь добрая!
Ты не стой, не плачь у тела богатырского,
Ты поди, конь, беги, куда хочется,
Во луга ступай-поди да во зеленые,
Ты кормись, конь, травой шелковою,
Ходи пить ключеву воду из матушки Сухман-реки».
Тут Сухман, богатырь русский, преставился,
Приставился он, прикончился.
Тут Сухману славу поют, в старинах скажут.
 

Бой Ильи Муромца с сыном

Старина пятьдесят пятая. Богатыри-побратимы во главе с Ильей Муромцем на заставе. Мимо заставы едет неизвестный богатырь нахвальщик, похваляется, что разорит Киев, убьет князя Владимира.

 
Насказали бояре кособрюхие,
Владимиру-князю стольнокиевскому
Про старого казака Илью Муромца:
Печалится-де Илья по Сухмане богатыре,
Умышляет зло на него, князя Владимира.
И отослал Владимир-князь Илью Муромца
На заставу дальнюю, на Сафат-реку,
И уехал Илья на ту заставу дальнюю,
А с ним и все побратимы, богатыри русские.
Далече-далече в чистом поле
Стоял бел шатер, застава богатырская;
Стояли на заставе богатыри русские,
Стерегли-берегли они красен Киев-град,
Веру христианскую, церкви Божии,
Стерегли-берегли землю русскую, —
Самсон Колыбанович,
Добрыня Никитич,
Алеша Попович,
Василий Игнатьевич,
Иван Годинович,
Михайло Потык Иванович,
Дюк Степанович,
Хотен Блудович,
Никита Заолешанин,
Потанюшка хроменький,
Гаврила долгополый,
Михайло Дородович
Да братья Петровичи
Лука и Матвей,
Да два брата суздальцы,
И еще многие могучие богатыри,
Семьдесят богатырей святорусскиих,
Братьев названых, крестовыих.
А старший в дружине хороброй богатырскоей
Старый казак Илья Муромец.
Как по утречку было по раннему,
На заре утренней, на восходе красна солнышка
Выходит Илья Муромец из бела шатра,
Умывается он ключевой водой,
Утирается белым полотенчиком;
Крест кладет, Господу Богу поклоняется,
А и молитву творит Исусову.
Смотрит он в подзорную трубочку
На все на четыре стороны.
Во первой-то стороне горы высокие,
Во второй-то стороне леса темные,
В третьей-то стороне сине морюшко,
Во четвертой-то стороне чисто полюшко.
Во поле чистом не дым стоит,
Едет удалой добрый молодец,
Прямо едет он в красен Киев-град,
Не приворачивает он на заставу крепкую.
Едет молодец, потешается,
Мечет палицу тяжелую в подне́бесье,
Мечет одной рукой, другой схватывает.
Впереди бегут два серых волка,
На правом плече сидит ясен сокол,
На левом плече сидит бел кречет,
У стремени прикована змея горынская.
У добра коня изо рта пламя пышет,
Из ноздрей искры сыплются,
Из ушей дым столбом вали́т.
У богатыря шишак на голове как огонь горит.
Вернулся Илья в бел шатер,
Говорит он дружине богатырскоей:
«Уж вы гой еси, удалы добры молодцы,
Братцы мои названые, крестовые!
Наехал на нас велик богатырь незнаемый,
Прямо едет он в красен Киев-град,
Не приворачивает на заставу крепкую.
Кого же послать нам за тем богатырем?
И посылали они Алешеньку Поповича.
И говорил Алеше Илья Муромец:
«Поезжай-ка, Алеша, за тем богатырем незнаемым,
Да буде русский богатырь – побратайся,
А неверный богатырь – то на бой зови».
Выходил Алешенька из бела шатра,
Засвистал он коня из чиста поля:
Конь бежит, мать-земля дрожит.
Седлал Алешенька добра коня,
Только видели, молодец на коня скочил,
А поездки богатырской не видели,
Только видели, в поле курево стоит.
Завидел Алешенька молодца в чистом поле,
Взревел Алеша по-звериному,
Засвистал по-соловьиному,
Зашипел по-змеиному.
Удал молодец чужой богатырь
Едет, не оглянется.
Подумал Алешенька Попович млад:
«Едет молодец не моя чета,
Не моя чета да не моя верста».
Повернул коня на заставу к белу шатру.
Говорит Илье Муромцу:
«Едет богатырь да не моя чета,
Не моя чета да не моя верста».
Посылали тут Добрынюшку Никитича.
Седлал Добрыня добра коня,
Только видели, как Добрыня на коня скочил,
А поездки богатырской не видели,
Только видели, в поле курево стоит.
Выезжал на чисто поле на раздольице широкое,
Завидел молодца во чистом поле.
Нагнал Добрынюшка чужого богатыря,
Низко молодцу кланяется:
«Уж ты здравствуй, удаленький добрый молодец!
Уж ты коего города, коей земли?
Еще чьего отца, чьей матери?
А куда же ты едешь, куда путь держишь?»
Удал молодец чужой богатырь
Едет, не оглянется.
Повернул Добрыня на заставу к белу шатру,
Говорит Илье Муромцу:
«Едет богатырь да не моя чета,
Не моя чета да не моя верста».
Загорелось у Ильи Муромца ретиво сердце,
Закипела кровь горячая,
Говорит он братцам своим названыим:
«Не сварить вам без меня пивна котла,
Привезу вам голову, вам татарскую!»
Засвистал он коня из чиста поля;
Конь бежит, мать-земля дрожит.
Седлал Ильюша добра коня,
Только видели, как Илья на коня скочил,
А поездки богатырской не видели,
Только видели, в поле курево стоит.
Хоробра поездка да молодецкая,
Хороша побежка лошадиная,
У коня из ушей да дым столбом валит,
Да из глаз у коня искры сыплются,
Из ноздрей у коня пламя мечется,
Да и сива да грива да расстилается,
Да и хвост-то трубой да завивается.
Выезжал на чисто поле на раздольице широкое,
Завидел чужого богатыря во чистом поле.
Взревел Илья по-звериному,
Засвистел по-соловьиному,
Зашипел по-змеиному.
Едет чужой богатырь, не оглянется.
Вскричал Илья во всю силу богатырскую:
«Уж ты, собака, поганый татарище,
Почто воротишь заставу караульную!
Нас, богатырей русских ничем считать?
Куда ты, собака, едешь, куда путь держишь?»
Тут повернул коня чужой богатырь,
Отвечал он Илье Муромцу:
«Еду я красен Киев-град в полон взять,
Я соборны Божьи церкви на дым спущу,
Я печатны книги да во грязи стопчу,
Чудны образы-иконы на поплав воды,
Самого князя Владимира в котле сварю,
Княгиню Апраксию за себя возьму».
Не две горы столкнулись, два богатыря съехались.
Бились богатыри палицами булатными,
Палицы булатные изломалися;
Секлись богатыри сабельками острыми,
Сабельки острые исщербалися;
Кололись копьями долгомерными,
Копья долгомерные сокрушилися.
Соскочили богатыри со добрых коней,
Сходились бороться рукопашкою.
Первый день водилися до вечера
И темну ночь водилися до бела света;
На другой день водилися до вечера
И темну ночку до бела света;
Да и третий день водились до вечера.
Поскользнулась у Ильи ножка правая,
Пал он на сыру землю.
Тут наскакивал татарин ему на белы груди,
Расстегивал у Ильи латы кольчужные,
Вынимал кинжалище булатное,
Хочет пороть Илье белы груди,
Посмотреть его ретиво сердце.
Тут запечалился старый богатырь Илья Муромец:
«Подписано у меня на рученьке на правоей,
Что на бою смерть не писана,
А лежу я теперь на сырой земле
Под ножом у татарина неверного!»
Посмотрел Илья на свою руку правую с надписью,
Тут у Ильи вдвое силы прибыло,
Смахнул татарина со белых грудей,
Сам насел ему на черны груди.
Расстегивал латы его кольчужные,
Вынимал из нагалища кинжальный нож,
Хочет пороть его черны груди,
Хочет посмотреть его ретиво сердце.
Увидал Илья крест серебряный,
Именной свой крест Ильи Муромца,
Да и стал тут Илья выспрашивать:
«Уж ты гой еси, удалой добрый молодец!
Ты коей земли, коего города,
Чьего отца, чьей матери?»
Говорит ему богатырь татарин:
«Когда бы я у тебя на белых грудях был,
Я не спрашивал бы ни роду, ни племени,
Уж я прямо порол бы белы груди
И смотрел бы я твое ретиво сердце».
Тут Илья Муромец спросил во второй раз,
И в третий раз спросил татарина.
На третий раз ответил ему татарин:
«Я от моря, от моря от синего,
От того же от камени от Алатыря,
Я от той же от бабы от Латыгорки,
Еще имя мне – Сокольничек,
А по чистому полю я наездничек,
Ищу я своего батюшку Илью Муромца,
А от роду мне двенадцать лет».
Тут брал его Илья Муромец за белы руки,
Поднимал тут его на резвы ноги,
Целовал во уста, называл сыном любимыим:
«Съезжались мы с твоей матерью во чистом поле,
Матерью твоей Латыгоркой, поляницей преудалою,
Бились-ратились, да я тогда верх взял,
Да и тут ведь мы, чадо, тебя прижили.
Ныне будешь ты в Киеве-граде первый богатырь,
Не будет тебе у нас поединщика».
А и тут Сокольнику за обиду стало,
За великую досаду показалося:
«Уж ты, старая собака, седатый пес!
Породил ты меня в чистом поле,
Чтобы называли меня приблудником, заугольником.
Не поеду я с тобой в Киев-град,
Не буду я служить князю Владимиру,
Не буду я богатырем на Руси,
Не буду я звать тебя своим батюшкой».
Да и тут богатыри разъехались.
Да и едет Сокольник ко своему двору,
Ко своему двору, к высоку терему.
Да встречает его матушка родимая:
«Уж ты, чадо ли, чадо мое милое,
Уж дитя ты мое, дитя сердечное!
Уж ты что же едешь не по-старому,
Повеся ты держишь буйну голову?»
Говорит Сокольник таковы речи:
«Уж я был нынче во чистом поле,
Видел старого казака Илью Муромца,
У него борода седа и голова бела,
Под ним добрый конь как бы снегу белого,
Хвост-то грива у добра коня черная».
Говорит ему Латыгорка родна матушка:
«Уж ты чадо мое, чадо милое!
А ведь это был твой родимый батюшка,
Съезжались мы с ним на чистом поле,
Да и тут мы ведь, чадо, тебя прижили».
А и тут Сокольнику за обиду стало,
За великую досаду показалося,
Схватил он матушку за черны кудри,
Поднял ее выше могучих плеч,
Кинул ее о кирпищат пол,
Да и тут Латыгорке смерть случилася.
У поганого сердце-то заплывчиво,
Да заплывчиво сердце, разрывчиво,
Да подумал он промежду собой думушку:
«А поеду я теперь убью Илью Муромца».
Повернул коня на заставу богатырскую.
Никого тут на заставе не случилося,
Спит Илья один во белом шатру,
Храпит Илья, как порог шумит.
Соскакивал Сокольник со добра коня,
Заходил он во бел шатер,
Ударил Илью копьем в ретиво сердце,
Попало копье в золот чуден крест.
Тут Илья от сна просыпается,
Вскочил старый на резвы ноги,
Хватал Сокольника за черны кудри,
Вытащил из шатра в чисто поле,
Поднял его выше могучих плеч богатырскиих,
Ударил со всего маху о сыру землю,
Да и тут Сокольнику смерть случилася.
Да и руки, ноги его Илья оторвал,
Раскидал по чисту полю,
Да и тулово привязал к добру коню,
Черным воронам на расклеванье,
Серым волкам на растерзанье.
 

Бой Ильи Муромца с Жидовином

Старина пятьдесят шестая. Мимо заставы едет в сторону Киева еще один богатырь нахвальщик.

 
Под славным городом под Киевом,
На тех на степях на Цыцарскиих
Стояла застава богатырская;
На заставе атаман был Илья Муромец,
Податаманье был Добрыня Никитич млад;
Есаул Алеша поповский сын;
Еще был у них Гришка, боярский сын,
Был у них Васька долгополый,
И все семьдесят богатырей русскиих.
И ездил Добрыня Никитич ко синю морю,
Ко синю морю ездил за охотою,
За той ли за охотой за молодецкою;
На охоте стрелять гусей, лебедей.
Едет Добрыня из чиста поля,
В чистом поле увидел скопыть великую,
Скопыть велика – полпечи.
Начал он скопыть досматривать:
«Еще что же то за богатырь ехал?
Из этой земли из Жидовския
Проехал Жидовин могуч богатырь
На эти степи Цыцарския!»
Приехал Добрыня на заставу богатырскую,
Прибирал свою братию наборную:
«Ой вы гой еси, братцы ребятушки!
Мы что на заставушке устояли?
Что на заставушке углядели?
Мимо нашу заставу богатырь ехал».
Стали они думу крепкую думати:
Кому ехать за нахвальщиком?
Положили на Ваську долгополого.
Говорит большой богатырь Илья Муромец,
Свет-атаман сын Иванович:
«Неладно вы, ребятушки, положили:
У Васьки полы долгие:
По земле ходит Васька, заплетается,
На бою, на драке заплетется,
Погинет Васька по-напрасному».
Положились на Гришку на боярского:
Гришке ехать за нахвальщиком,
Настигать нахвальщика в чистом поле.
Говорит большой богатырь Илья Муромец,
Свет-атаман, сын Иванович:
«Неладно вы, ребятушки, удумали:
Гришка роду боярского,
Боярские роды хвастливые,
На бою-драке призахвастается,
Погинет Гришка по-напрасному».
Положились на Алешу Поповича:
Алешке ехать за нахвальщиком,
Побить нахвальщика в чистом поле.
Говорит большой богатырь Илья Муромец,
Свет-атаман, сын Иванович:
«Неладно вы, ребятушки, положили:
Алеша роду ведь поповского,
А поповского роду он задорного,
Увидит Алеша на нахвальщике
Много злата-серебра,
Злату Алеша позавидует,
Погинет Алеша по-напрасному».
Положили на Добрыню Никитича:
Добрынюшке ехать за нахвальщиком,
Побить нахвальщика на чистом поле,
По плеч отсечь буйну голову,
Привезти на заставу богатырскую.
Добрыня того не отпирается,
Пошел Добрыня на конюший двор,
Берет Добрыня добра коня,
Уздает в уздечку тесмяную,
Седлал в седелышко черкасское,
В торока вяжет палицу боёвую —
Весом та палица девяноста пуд,
На бедро берет саблю вострую,
В руки берет плеть шелко́вую,
Приезжает на гору Сорочинскую.
Посмотрел из трубочки серебряной,
Увидел на поле чернизину,
Поехал прямо на чернизину,
Кричал богатырским, зычным голосом:
«Уж ты, вор, собака, нахвальщина!
Зачем нашу заставу проезжаешь?
Атаману Илье Муромцу не бьешь челом?
Податаманью Добрыне Никитичу?
Есаулу Алеше в казну не кладешь
На всю нашу братию наборную?»
Услышал нахвальщина зычен голос,
Поворачивал нахвальщина добра коня,
Напущался на Добрыню Никитича:
Сыра мать земля всколыбалася,
Из озер вода выливалася,
Под Добрыней конь на коленца пал.
Добрыня Господу Богу возмолится
И мати Пресвятой Богородице:
«Унеси, Господи, от нахвальщика!»
Приехал Добрыня на заставу богатырскую,
Встречает его Илья Муромец
Со братиею богатырскою.
Говорит большой богатырь Илья Муромец:
Малое большим заменяется,
Большему некем заменитися,
Заменитися своей старой буйной головой,
Видно, ребятушки, ехать атаману самому!»
Пошел Илья на конюший двор,
Берет Илья добра коня,
Уздает в уздечку тесмяную,
Седлает в седелышко черкасское,
В торока вяжет палицу боёвую —
Весом та палица девяноста пуд,
На бедро берет саблю вострую,
Во руки берет плеть шелковую.
Приезжает на гору Сорочинскую,
Посмотрел из кулака молодецкого:
Увидел на поле чернизину.
Поехал прямо на чернизину,
Вскричал богатырским, зычным голосом:
«Уж ты, вор, собака, нахвальщина!
Зачем нашу заставу проезжаешь, —
Мне, атаману Илье Муромцу, челом не бьешь?
Податаманью Добрыне Никитичу?
Есаулу Алеше в казну не кладешь
На всю нашу братию наборную?»
Услышал вор-нахвальщина зычен голос,
Поворачивал нахвальщина добра коня,
Напущался на Илью Муромца.
Не оробел Илья Муромец,
Съехался Илья с нахвальщиком.
Наперво палицами ударились,
У палиц цевья отломалися,
Друг дружку они не ранили;
Саблями вострыми ударились,
Востры сабли приломалися,
Друг дружку они не ранили;
Вострыми копьями кололися,
Копья по насадкам свернулися,
Друг дружку они не ранили;
Бились-дрались рукопашным боем,
Бились-дрались день до вечера,
С вечера бьются до полуночи,
С полуночи бьются до бела света.
Поскользнулась у Илейки ножка левая,
Пал Илья на сыру землю;
Сел нахвальщина на белы груди,
Вынимал кинжалище булатное,
Хочет вспороть груди белые,
Хочет закрыть Илье очи ясные,
По плеч отсечь ему буйну голову.
Еще стал нахвальщина наговаривать:
«Старый ты старик, старый, матерый!
Зачем ты ездишь на чисто поле?
Будто некем тебе, старику, заменитися?
Ты поставил бы себе келейку
При том пути, при дороженьке,
Сбирал бы ты, старик, во келейку,
Тут бы ты, старик, сыт, напитан был».
Лежит Илья под богатырем Жидовином,
Говорит Илья таково слово:
«Да неладно у Святых Отцов написано,
Неладно у Апостолов удумано:
Написано было у Святых Отцов,
Удумано было у Апостолов:
Не бывать Илье в чистом поле убитому,
А теперь Илья под Жидовином лежит!»
Лежучи у Ильи втрое силы прибыло:
Махнул нахвальщину в черны груди,
Вышибал выше дерева стоячего.
Пал нахвальщина на сыру землю,
В сыру землю ушел до пояса.
Вскочил Илья на резвы ноги,
Сел нахвальщине на черны груди.
Недосуг Илюхе много спрашивать,
Скоро спорол груди черные,
Скоро затмил очи ясные,
По плеч отсек буйну голову.
Воткнул на копье на булатное,
Повез на заставу богатырскую.
Встречает Илью Муромца Добрыня Никитич
Со всей братьей богатырскою.
Бросил Илья голову о сыру землю,
Говорит братьи своей богатырскоей:
«Ездил я, братцы, во поле тридцать лет,
Этакого чуда не наезживал».