Текст книги "Сокол-корабль. Сказание о богатырях"

Ставр Годинович

Старина тридцать вторая. На пиру у князя Владимира богатырь Ставр Годинович хвастает своей женой Василисой Микуличной (младшая дочь Микулы Селяниновича). Князь Владимир заточает его в погреб. Василиса Микулична приезжает вызволить мужа.

 
Во стольном городе во Киеве
У ласкова князя у Владимира
Еще было пированье-почестный пир
На многие князья и бояре,
И на русские могучие богатыри.
Все на пиру наедалися
Все на честно́м напивалися,
Все на пиру порасхвастались:
Кто хвалится добрым конем,
Кто хвалится широким двором,
Кто отечеством, кто молодечеством,
Иной хвалится селами с приселками,
Иной городами с пригородками.
Только молодой Ставр сын Годинович
За столом сидит, ничем не хвастает.
Говорит ему Владимир Красно Солнышко:
«Ай же ты, Ставр сын Годинович!
Что же ты на пиру невесел сидишь,
Невесел сидишь, ничем не хвастаешь?
Или нет у тебя сел с приселками,
Или нет у тебя городов с пригородками,
Или нет у тебя добрых коней,
Или не славна твоя родна матушка,
Или не хороша твоя молода жена?»
Отвечал Ставр князю Владимиру:
«Есть у меня села с приселками,
Есть города с пригородками, —
Да то мне, молодцу, не похвальба;
Есть у меня и кони добрые, —
Да то мне, молодцу, не похвальба;
Есть славна моя родна матушка, —
Да и то мне, молодцу, не похвальба;
Хороша моя молода жена, —
Так и то мне, молодцу, не похвальба:
Она ваш город Киев скупит и спродаст,
Князей и бояр всех поо́бманит,
Тебя, князя Владимира, с ума сведет,
С ума сведет, вокруг пальца обведет».
Владимиру-князю речи те не слюбилися,
Рассердился он, разгневался:
«Уж вы слуги, слуги мои верные,
Вы берите добра молодца за рученьки белые,
Отведите добра молодца во глубок погреб,
Замкните его за замки железные,
Чтобы пустым молодец не хвастался.
Пусть Ставрова молода жена
Меня, князя Владимира, с ума сведет,
С ума сведет, вокруг пальца обведет,
А Ставра пусть из погреба повыручит!»
На ту пору, на то времечко
Молода жена Василиса Микулична
Сидела в Нове-граде в своей гриднице светлоей.
Прилетает на ее окошечко косящетое
Птица вещая, черен ворон,
Говорит голосом человеческим:
«Что же ты сидишь, молода жена
Василиса Микулична,
Сидишь, прохлаждаешься,
Над собой невзгодушки не ведаешь;
Супружник ведь твой Ставр Годинович
Во том во городе во Киеве
У ласкова князя у Владимира
Посажен в погреба глубокие».
Скоро Василиса Микулична снаряжается,
Скоро она собирается:
«Ай же вы, служанки мои верные!
Рубите-ка мои косы русые,
Несите-ка мне платьице посыльное,
Да седлайте-ка коня мне богатырского!»
Подсекала она по-мужски волосушки,
Надевала она платье мужеское,
Накрутилась послом чужеземныим,
Садилась Василиса на добра коня,
Брала доспехи богатырские,
Брала палицу булатную,
Тугой лук и калены стрелы.
Еще брала дружинушку хоробрую,
Сорок молодцов, удалых стрельцов,
Поехала ко городу Киеву.
Не доедучи до Киева
Раскинула в чистом поле бел шатер,
Оставила дружину у бела шатра,
Сама поехала ко князю Владимиру.
Подъезжает к терему княженецкому,
Взошла на красно крыльцо —
Перекладинки шатаются,
Половчинки подгибаются,
Слуги удивляются:
Что за чудо-богатырь идет.
Приходит Василиса Микулична к Владимиру,
Не кланяется, челом не бьет,
Говорит грозным голосом:
«Ай же ты, князь Владимир стольнокиевский!
Я посол Золотой орды Василий Микулович,
Послан брать с тебя дани-выплаты,
Ни много ни мало – за двенадцать лет.
Да еще отдай за меня племянницу свою любимую
Молоду Забаву Путятичну».
Закручинился Владимир, запечалился,
Нечем ему платить дани-выплаты,
Разве что выдать племянницу свою любимую
Забаву Путятичну
За того грозного посла Василия Микуловича,
Так будет отсрочка даням-выплатам.
Идет Владимир к племяннице Забаве Путятичне:
«Ай же ты, любимая племянница
Забава Путятична!
Приехал к нам грозен посол Золотой орды,
Требует дани-выплаты за двенадцать лет,
А еще берет он тебя в супружницы».
Отвечала ему Забава Путятична:
«Ай же ты, любимый дядюшка Владимир-князь!
Не наделай ты смеху в Киеве,
Выдашь меня, девицу, за женщину.
Походочка у нее ча́стенька,
Она по́ двору идет, будто уточка плывет,
На лавочку садится, коленца жмет,
Коленца жмет – всё добра бережет,
С поволокою глаза поваживает,
Ручки беленьки, пальчики тоненьки,
От перстней дужки не вывелись».
Говорил Владимир Красно Солнышко:
«Я пойду того посла повыпытываю, повыведываю».
Приходил Владимир к послу грозному:
«Не угодно ли тебе, Василий Микулович, потешиться,
С моими богатырями поборотися?»
Вышли они на широкий двор,
Посол первого за руку схватил —
Из плеча руку выдернул,
Другого за ногу схватил – ногу выломал,
Третьего схватил поперек хребта,
Об сыру землю ушиб.
Выговаривал Владимир Забаве Путятичне:
«Ай же ты, Забава, глупая, неразумная,
Волос долог, ум короток,
Называешь ты богатыря женщиною.
Отдам тебя за него замуж».
А Забава Путятична свое говорит:
«Не мужчина тот богатырь – женщина,
У нее задушка взад, да и грудь вперед,
Голос у нее как будто с про́визгом.
Отдашь меня, девицу, за женщину, —
Наделаешь ты смеху по всему Киеву.
Ты поди еще повыпытывай, повыведывай».
Опять идет Владимир к послу грозному:
«Не угодно ли тебе, Василий Микулович, потешиться,
Из туга лука с моими богатырями стрелять?»
Вышли они в чисто поле,
Стали стрелять в золото кольцо,
Против кольца поставили булатный нож.
Первый богатырь стрелял – недострелил,
Другой богатырь стрелял – перестрелил,
Третий стрелял – и тот не попал.
Как стал стрелять посол Золотой орды,
Попал сквозь колечко золоченое,
Перерезалась стрелка о булатный нож надвое.
Выговаривал Владимир Забаве Путятичне:
«Ай же ты, Забава, глупая, неразумная!
Называешь ты богатыря женщиною,
Такого богатыря на свете не видано.
Отдам тебя за него в супружество».
А Забава Путятична не покоряется,
Горючими слезами заливается:
«Не мужчина тот богатырь – женщина.
Выдашь меня замуж за женщину —
Наделаешь ты смеху по всей Руси.
Ты поди, дядюшка, еще повыпытывай, повыведывай».
Опять идет Владимир к послу грозному:
«Не угодно ли тебе, Василий Микулович,
Со мной в шахматы играть?»
Садились они к столу белодубову,
Стали в шахматы играть,
Тавлеями золотыми заступать.
Первую заступь заступили – посол выиграл,
Другую заступь заступили – посол выиграл,
Третью заступили – опять посол выиграл,
Обыграл Владимира в шахматы.
Говорил Владимир Забаве в последний раз:
«Не могу я больше посла грозного выпытывать,
Волей-неволей, пойдешь ты, Забава, за посла в замужество».
Повел Забаву Путятичну послу показать.
Говорит тут грозен посол князю Владимиру:
«Что-то красна девица невесела, нерадостна,
Очи ясные у красной девицы помутилися.
Нет ли у тебя, князь, гусельщиков,
Поиграть во гусельки яровчатые?»
Выпустили играть гусельщиков,
Играют гусельщики да всё невесело.
Говорит Владимиру грозный посол:
«Я слыхал, посажен у тебя, князь, во глубок погреб
Молодой Ставр сын Годинович,
Он горазд играть в гусельки яровчатые».
Говорил себе Владимир Красно Солнышко:
«Выпустить Ставра – не видать мне Ставра,
А не выпустить Ставра – посла разгневить».
Выпустил он Ставра из погреба глубокого.
Стал Ставр играть в гусельки яровчатые,
Сыгрыш сыграл Царя-града,
Танцы навел Ерусалима,
Величал князя со княгинею,
Сверх того играл еврейский стих.
Развеселился грозный посол Василий Микулович:
«Гой еси, Ставр, веселый молодец,
Помнишь ли, Ставр, памятуешь ли,
Как мы маленьки на улицу похаживали,
Мы с тобой сваечкой поигрывали:
Твоя-то сваечка серебряная,
А мое было колечко позолоченное?»
Говорит Ставр сын Годинович:
«Я с тобой сваечкой не игрывал!»
А грозный посол еще речь ведет:
«Ты помнишь ли, Ставр, памятуешь ли,
Мы ведь с тобой грамоте училися:
Моя была чернильница серебряная,
А твое было перо позолоченное?»
Говорит Ставр сын Годинович:
«Я с тобой в грамоты не учивался!»
Говорил тут грозный посол Владимиру:
«Ай же ты гой еси, Владимир стольнокиевский!
Не надобны мне твои дани-выплаты
И племянница твоя Забава не надобна,
Только пожалуй веселым молодцом гусельщиком
Ставром Годиновичем».
Отдавал князь Владимир Ставра с радостью,
Избавился от таковой напастушки.
Поехали Ставр и Василиса во чисто поле,
Приехали к белу шатру, к дружине хороброей.
Скинула Василиса платье мужеское,
Надевала платье женское,
Сама говорила таково слово:
«Теперича, Ставр, меня знаешь ли?»
Посылала гонца сказать князю Владимиру:
«Не грозен посол Золотой орды
Был у тебя, Владимир стольнокиевский,
А была молода жена Ставрова
Василиса Микулична».
И поехали они в славный Нов-город.
А Владимиру-князю к стыду пришло,
Посылает он с гонцом таково слово:
«Ай же ты, молодой Ставр сын Годинович!
За твою великую за похвальбу
Торгуй во Киеве век беспошлинно!»
 

Идолище сватает племянницу князя Владимира

Старина тридцать третья. В Киев приезжает из Царь-града Идолище сватать племянницу князя Владимира.

 
Как во той ли земле сарацинскоей
У царя Василия Окуловича был почестен пир.
Говорил тут царь Василий Окулович:
«Уж ты гой еси, Идойло сын Идойлович!
Съезди-ка, Идойло, в стольный Киев-град,
Сосватай за меня Забаву дочь Путятичну,
Племянницу любимую князя Владимира».
Говорил тут Идойло сын Идойлович:
«Уж вы гой еси, колдуны да колду́ницы!
Вы сколдуйте, какой мне, Идойлу, путь будет,
Счастливый или несча́стливый».
Сколдовали они и сказали скоро-наскоро:
«Как вперед-то Идойлу путь сча́стливый,
А назад-то Идойлу несчастливый».
Говорил опять Идойло сын Идойлович:
«Уж вы гой еси, колдуны да колдуницы!
Вы сколдуйте мне во второй раз».
Сколдовали они и сказали скоро-наскоро:
«Как вперед-то Идойлу путь счастливый,
А назад-то Идойлу несчастливый».
Как садился тут Идойло на червлен корабль
И поплыл Идойло в стольный Киев-град.
Приплыл он в стольный Киев-град,
Сходит на крут берег,
Идет ко князю Владимиру в гридни светлые,
Богу русскому не кланяется, челом не бьет.
«Уж ты гой еси, Владимир стольнокиевский!
Я не гость пришел, я пришел сватать Забаву Путятичну
За славного царя сарацинского
Василия Окуловича.
Честью отдашь – возьмем с радостью,
Не отдашь честью – возьмем не́честью».
Запечалился Владимир стольнокиевский,
На одно плечо надел шубоньку,
На одно ухо надел шапоньку
И пошел ко своей любимой племяннице
Забаве Путятичне.
«Уж ты гой еси, любимая племянница
Забава Путятична!
Пришел к нам Идойло непрошенный,
Сватает тебя за Василия, царя сарацинского».
Говорила ему Забава Путятична:
«Уж ты гой еси, любимый мой дядюшка!
Снаряжай ты три корабля:
Первый-то кораблик запаса хлебного,
Второй-то кораблик вина заморского, зелья лютого,
Третий-то кораблик силы ратноей.
Еще дай Добрынюшку Никитича да Алешеньку Поповича».
Как садилась она да на кораблики,
Выходили кораблики в море синее,
Побросали они якоря железные.
Говорит тут Забава Путятична:
«Уж ты гой еси, Алешенька Попович млад!
Спускай-ка ты лодочку скорую,
Поезжай-ка ты к Идойлу на червлен корабль,
Ты скажи-ка Идойлу таковы слова:
«Рули-то у нас нынче не правятся,
Паруса-то у нас не надуваются,
У Забавы нынче именинный день,
Милости просим хлеба кушати».
Приезжает тут Алеша на червлен корабль,
Говорит Алеша таковы слова:
«Уж ты гой еси, Идойло сын Идойлович!
Рули-то у нас нынче не правятся,
Паруса у нас не надуваются;
У Забавы нынче именинный день,
Милости просим хлеба кушати».
На это Идойло не соглашается.
Вернулся Алеша один без Идойла.
Говорила тут Забава Путятична:
«Уж ты гой еси, Добрынюшка Никитич млад!
Съезди-ка ты к Идойлу на червлен корабль,
Зови Идойла на честный пир».
Поехал Добрыня на червлен корабль,
Говорит тут Добрынюшка Никитич млад:
«Уж ты гой еси, Идойло сын Идойлович!
Еще милости просим к нам хлеба кушати,
Хлеба кушать, вина заморского пробовать».
На это Идойло соглашается,
Спускает Идойло лодочку скорую,
Ехать к Забаве Путятичне на честный пир,
Заходит он в гридню светлую,
Садился он за дубовый стол.
Подносят тут Идойлу чару зелена вина,
Не малу, не велику – в полтора ведра,
Полтора-то ведра зелья лютого.
Говорит тут Идойло сын Идойлович:
«По середочке чарочки огонь горит,
По краям-то ведь чарки струйки змеятся-извиваются».
От чары той Идойло не отказывался.
Берет он чару единой рукой,
Выпивает чару единым духом.
Стало тут Идойлушку помётывать,
Стало тут Идойлушку посвистывать,
Стал он за снасточки похватываться:
За какую схватится – снастка по́рвется.
Говорит Алешенька Попович млад:
«Уж ты гой еси, поганое Идолище!
Не тобой ведь снасти-то снащены,
Не тобой были деревца ставлены, —
Не тебе, проклятому, обрывать».
Еще стало тут Идойлушку помётывать,
Еще стало его ведь пуще посвистывать.
За какую снастку схватится – снастка порвется.
Говорит тут Добрынюшка Никитич млад:
«Уж ты гой еси, поганое Идолище!
Не тобою были ведь снасти снащены,
Не тобою были деревца ставлены».
Вынимает тут Добрыня саблю вострую,
Отрубает тут Идойле буйну голову.
 

Соловей Будимирович

Старина тридцать четвертая. В Киев приезжает заморский богатырь-купец Соловей Будимирович. Сватает за себя племянницу князя Владимира Забаву Путятичну.

 
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота, акиян-море,
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омуты днепровския.
Из-за моря, моря синего,
Из глухоморья зеленого,
От славного города Ле́денца,
От того ли царя ведь заморского
Выбегали-выгребали тридцать кораблей,
Тридцать кораблей един корабль
Славного гостя богатого,
Молода Соловья сына Будимировича.
Хорошо корабли изукрашены,
Один корабль получше всех.
У того было у Сокола-ко́рабля
Вместо очей было вставлено
По дорогу каменю по яхонту;
Вместо бровей было прибивано
По черному соболю якутскому,
И якутскому ведь сибирскому;
Вместо уса было воткнуто
Два востра копья мурзамецкия,
И два горностая повешены,
И два горностая, два зимния.
У того было у Сокола-корабля
Вместо гривы прибивано
Две лисицы бурнастыя;
Вместо хвоста повешено
На том было Соколе-корабле
Два медведя белыя заморския.
Нос, корма – по-туриному,
Бока взведены по-звериному.
Бегут ко городу Киеву,
К ласкову князю Владимиру.
На том Соколе-корабле
Сделан муравлен чердак,
В чердаке была беседа дорог рыбей зуб,
Подернута беседа рытым бархатом.
На беседе-то сидел купав молодец,
Молодой Соловей сын Будимирович.
Говорил Соловей таково слово:
«Гой еси вы, гости-корабельщики
И все целовальники любимыя!
Как буду я в городе Киеве
У ласкова князя Владимира,
Чем мне будет князя дарить,
Чем ласкова жаловать?»
Отвечают гости-корабельщики
И все целовальники любимыя:
«Ты славный, богатый гость,
Молодой Соловей сын Будимирович!
Есть, сударь, у тебя золота казна,
Сорок сороков черных соболей,
Втрое сорок бурнастых лисиц,
Есть, сударь, дорога камка,
Что не дорога камочка – узор хитер:
Хитрости были Царя-града,
А и мудрости Иеруса́лима,
Замыслы Соловья Будимировича;
На злате, на серебре – не по́гнется».
Прибежали корабли под славный Киев-град,
Якоря метали в Днепр-реку,
Сходни бросали на крут бережок,
Брал Соловей свою золоту казну,
Сорок сороков черных соболей,
Втрое сорок бурнастых лисиц,
Пошел он ко ласкову князю Владимиру.
Идет во гридню купав молодец,
Молодой Соловей сын Будимирович,
Спасову образу молится,
Владимиру-князю кланяется
И подносит князю свои дороги подарочки:
Сорок сороков черных соболей,
Втрое сорок бурнастых лисиц;
Княгине поднес камку белохрущетую,
Не дорога камочка – узор хитер:
Хитрости Царя-града,
Мудрости Иеруса́лима,
Замыслы Соловья сына Будимировича;
На злате и серебре – не по́гнется.
Князю дары полюбилися,
А княгине наипаче того.
Говорил ласковый Владимир-князь:
«Гой еси ты, богатый гость,
Соловей сын Будимирович!
Займи дворы княженецкия,
Займи ты боярския,
Займи дворы и дворянския».
Отвечает Соловей сын Будимирович:
«Не надобны мне дворы княженецкия,
И не надобны мне дворы боярския,
И не надобны дворы дворянския,
Только ты дай мне загон земли,
Непаханыя и неараныя,
У своей, государь, княженецкой племянницы,
У молодой Забавы Путятичны,
В ее, государь, зеленом саду,
В вишенье, в орешенье
Построить мне, Соловью, снаряден двор».
Отдавал Соловью Владимир-князь
Загон земли, непаханыя и неараныя.
Пошел Соловей на свой червлен корабль,
Говорил Соловей сын Будимирович:
«Гой еси вы, мои люди работныя!
Берите вы топорики булатныя,
Подите к Забаве в зеленый сад,
Постройте мне снаряден двор
В вишенье, в орешенье».
С вечера поздны́м-поздно́,
Будто дятлы в дерево пощелкивали,
Работала его дружина хоробрая,
Ко полуночи и двор поспел:
Три терема златове́рховаты,
Да трои сени косящетыя,
Да трои сени решетчетыя.
Хорошо в теремах изукрашено:
На небе солнце – в тереме солнце,
На небе месяц – в тереме месяц,
На небе звезды – в тереме звезды,
На небе заря – в тереме заря
И вся красота поднебесная.
Рано зазвонили к заутрени,
Ото сна Забава пробуждалася,
Посмотрела в окошечко косящетое,
В вишенья, в орешенья,
Во свой ведь хороший во зеленый сад.
Чудо Забаве показалося:
В ее хорошем зелено́м саду
Стоят три терема златове́рховаты.
Говорила Забава Путятична:
«Гой еси, нянюшки и мамушки,
Красныя сенныя девушки!
Подите-тка, посмотрите-тка,
Что мне за чудо показалося
В вишенье, в орешенье».
Отвечают нянюшки-мамушки
И сенныя красныя девушки:
«Матушка Забава Путятична,
Изволь-ка сама посмотреть —
Счастье твое на двор к тебе пришло!»
Скоро Забава снаряжается,
Надевала шубу соболиную,
Цена-то шубе три тысячи,
А пуговки в семь тысячей.
Пошла она в вишенье, в орешенье,
Во свой во хорош во зеленый сад.
У первого терема послушала —
Тут в терему щелчит-молчит:
Лежит Соловьева золота казна;
Во втором терему послушала —
Тут в терему потихоньку говорят,
Помаленьку говорят, все молитву творят:
Молится Соловьева матушка
Со вдовы честны многоразумными.
У третьего терема послушала —
Тут в терему музыка гремит.
Входила Забава в сени косящетыя,
Отворила двери – испугалася,
Чудо в тереме показалося:
На небе солнце – в тереме солнце,
На небе месяц – в тереме месяц,
На небе звезды – в тереме звезды,
На небе заря – в тереме заря
И вся красота поднебесная.
Подломились ее ноженьки резвыя.
В ту пору Соловей он догадлив был:
Бросил свои звончаты гусли,
Подхватывал девицу за белы ручки,
Клал на кровать слоновых костей
Да на те ли перины пуховыя.
«Чего ты, Забава, испугалася,
Мы оба с тобой на возрасте». —
«А и я, девица, на выданье,
Пришла сама за тебя свататься».
Тут они и помолвили,
Целовалися они, миловалися,
Золотыми перстнями поменялися.
Проведала про то Соловьева матушка,
Свадьбу кончати посрочила:
«Съезди-де за моря синие,
И когда-де там расторгуешься,
Тогда и на Забаве женишься».
Отъезжал Соловей за моря синия.
В ту пору поехал и голый щап Давыд Попов.
Скоро за морями исторгуется,
А скорее того назад в Киев прибежал;
Приходил ко ласкову князю с подарками:
Принес сукно смурое
Да крашенину печатную.
Стал Владимир-князь спрашивати:
«Гой еси ты, голый щап Давыд Попов!
Где ты слыхал, где видывал
Про гостя богатого,
Про молода Соловья сына Будимировича?»
Отвечал ему голый щап Давыд Попов:
«Видел я Соловья в городе Леденце,
У того царя заморского
Посажен Соловей в тюрьму таможенную,
А корабли его все отобраны».
Тут Владимир-князь закручинился,
Вздумал отдать Забаву Путятичну
За голого щапа Давыда Попова.
В ту пору пришли ко городу Киеву
Корабли молода Соловья сына Будимировича,
Якоря метали во быстрый Днепр,
Сходни бросали на крут красен бережек,
Выходил Соловей со дружиною,
Из Сокола-корабля с каликами,
Во белом платье сорок калик со каликою.
Пошли ко князю Владимиру на княженецкий двор.
А в тереме у князя пир свадебный,
И позвали на свадьбу сорок калик со каликою,
Сажали за столы белодубовы,
Велел ласковый Владимир-князь
Подносить им вина заморския и меда́ сладкия.
Тут Забава Соловья опазнывала:
«Гой еси, мой государь дядюшка
Ласковый Владимир-князь!
Тот-то мой обрученный жених,
Молодой Соловей сын Будимирович».
Говорил ей ласковый Владимир-князь:
«Ай ты гой еси, Забава Путятишна!
А ты не скачи, не бесчести столы!»
Взяла Забава Соловья за рученьку белую,
Посадила с собой на большо́ место́,
Говорила Забава таково слово́
Голому щапу Давыду Попову:
«Здравствуй женимши, да не с кем спать!»
В ту пору ласковый Владимир-князь
Отдавал Забаву за гостя богатого
Соловья сына Будимировича,
И затевал он великий почестный пир.
 

Чурила Пленкович

Старина тридцать пятая. Ко князю Владимиру приходят челобитчики жаловаться на дружину некоего Чурилы Пленковича. Князь Владимир берет Чурилу к себе на службу.

 
В стольном городе во Киеве
У ласкова князя у Владимира
Еще было пированье-почестный пир
На многие князья и бояре
И на русские могучие богатыри.
День клонится к вечеру,
Почестный пир идет навеселе.
Появились тут люди незнаемые,
Сто молодцов, да других сто,
Да третьих сто.
Все они избиты-изранены,
Булавами буйны головы пробиваны,
Кушаками головы завязаны;
Бьют челом, низко кланяются:
«Ай же ты, солнышко Владимир-князь,
Ты прими, государь, нашу жалобу,
От нас, твоих мужичков-охотничков!
Ездили мы по полю по чистому
У той реки у Са́роги
На твоем государевом займище,
Ничего мы в поле не наезживали,
Не наезживали зверя рыскучего,
Не видали птицы перелетноей,
Только наехали во чистом поле
На молодцов неведомых.
Жеребцы под ними латынские,
Кафтанцы на них камча́тные,
Однорядочки-то голуб скурлат,
А колпачки – золоты верхи;
Они соболей, куниц повыловили,
Туров, оленей повыстрелили,
Нас избили-изранили,
Тебе, государь, на стол добычи нет,
А нам, мужичкам-охотничкам, жалованья».
Та толпа со двора сошла,
Другая толпа валит, мужички-рыболовы,
Все избиты-изранены,
Булавами буйны головы пробиваны,
Кушаками головы завязаны,
Челом бьют, низко кланяются:
«Ай же ты, солнышко Владимир-князь,
Ты прими, государь, нашу жалобу
От нас, твоих мужичков-рыболовов!
Ездили мы по рекам, по озерам,
Ничего не поимывали,
А встретили молодцов неведомых,
Всю они белую рыбицу повыловили,
Наши неводы повырывали,
Нас избили-изранили,
Тебе, государь, на стол улова нет,
А нам, мужичкам-рыболовам, жалованья».
Еще та толпа со двора сошла,
Две новые привалили,
Сокольники да кречатники,
Все избиты-изранены,
Булавами головы пробиваны,
Кушаками головы завязаны,
Бьют челом, низко кланяются:
«Ай же ты, солнышко Владимир-князь,
Прими, государь, нашу жалобу
От нас, твоих сокольников, кречатников!
Ездили мы по чисту полю,
По твоему государеву займищу,
На лугах, островах, у реки Са́роги,
Ничего не поимывали,
Не видали ни сокола, ни кречета.
Только наехали на молодцов неведомых,
Всех они ясных соколов повыхватывали,
Белых кречетов повыловили,
А нас избили-изранили, —
Называются дружиною Чуриловою».
Тут Владимир-князь за то слово спохватится:
«Да кто этот Чурила есть таков?»
Выступал тут старый Бермята Васильевич:
«Я, государь, про Чурилу ведаю,
Двор Чурилы не в Киеве, не за Киевом,
Двор Чурилы на Почай-реке,
У чудна креста Леванидова,
У святых мощей у Борисовых;
Двор Чурилы на семи верстах,
Вкруг двора железный тын,
На всякой тынинке по жемчужинке,
Первые ворота вольящетые,
Другие ворота хрустальные,
Третьи ворота оловянные,
Над воротами икон семьдесят,
Подворотенки дорог рыбей зуб.
Во дворе-то у Чурилы семь теремов,
Маковки у теремов золоченые».
Тут Владимир-князь со княгинею,
Со боярами и дружиною
Снаряжается к Чуриле ехать,
Смотреть терема Чурилины.
И будут они у двора Чурилина,
Вкруг двора железный тын,
На всякой тынинке по жемчужинке,
Над воротами икон семьдесят,
Подворотенки дорог рыбей зуб.
Встречает их Чурилин батюшка
Старый Пленка Саро́женин,
Князю и княгине отворяет ворота вольящетые,
Боярам и дружине отворяет хрустальные,
Слугам, челяди отворяет оловянные.
А двор у Чурилы на семи верстах,
На дворе семь теремов высокиих,
На теремах маковки золоченые.
Тут Чурилин батюшка
Старый Пленка Саро́женин
Повел князя со княгинею в больший терем,
В палаты белокаменные.
Хорошо палаты изукрашены:
На небе солнце и в тереме солнце,
На небе месяц и в тереме месяц,
На небе звезды и в тереме звезды.
Пол-середа одного серебра.
Сажал старый Пленка, Чурилин батюшка
Князя Владимира со княгиней Апраксией
За столы белодубовые,
Несли им слуги яства сахарные и питья медвяные.
Князь со княгинею веселы сидят.
Посмотрел Владимир-князь в окошко косящетое
И увидел, едут из чиста поля
Удалы молодцы, больше тысячи.
Жеребцы под ними латынские,
Узды, повода сорочинские,
Кафтанцы на них камчатные,
Однорядочки-то голуб скурлат,
Сапожки на ножках зелен сафьян,
А и колпачки – золоты верхи.
Добры молодцы плечо в плечо, лицо в лицо,
На конях они соколом сидят,
Будто свечи горят,
Кони у них, как орлы, летят.
Наперед едет купав молодец,
На добром молодце шуба соболья,
Тешится молодец, палицу булатную подбрасывает,
С руки на руку перекидывает.
Испугался тут Владимир-князь:
«Ай же ты, старый Пленка Сароженин!
Идет на нас силушка неверная,
Едут татаровья поганые».
Отвечал ему Пленка, Чурилин батюшка:
«Не пугайся, солнышко Владимир-князь,
То едет сынишко мой,
Премладой Чурилушка Пленкович
Со своей дружинушкой хороброю».
Приехал Чурила на свой широкий двор,
Брал Чурила золоты ключи,
Скоро шел во подвалы глубокие,
Взял золоту казну,
Сорок сороков черных соболей,
Да сорок сороков бурнастых лисиц,
Брал еще камку белохрущатую,
Принес он ко князю Владимиру:
«Уж ты, солнышко Владимир стольнокиевский,
А прими ты малые подарочки!»
В ту пору Владимир-князь возрадовался,
Говорил ему таково слово:
«Много было на Чурилу жалобщиков,
Много было челобитчиков,
Да теперь я с Чурилы суд сниму.
Не подобает тебе, Чуриле, в деревне жить,
Подобает тебе, Чуриле, в Киеве жить,
Мне, князю стольнокиевскому служить!»
Чурила тут не ослушался,
Поехали они в стольный Киев-град.
В Киеве все-то бегут на Чурилу взглянуть,
А где девицы глядят, там заборы трещат,
А молодицы глядят, там оконницы звенят,
А старые старушки костыли грызут,
Все глядючи на младого Чурилушку,
На его ли красоту да поднебесную,
На его на кольца золочёные.
Пошел Чурила Владимиру во стольники,
Во стольники, во чашники.
Заводил Владимир-князь почестный пир.
Ходит молодой Чурила по гриднице,
Расставляет столы дубовые,
На столы ставит чаши золочёные,
Вкруг столов Чурила похаживает,
Желтыми кудерками потряхивает,
Золотыми перстнями побрякивает.
Боярские жены любуются,
На красу Чурилину дивуются.
Молода княгинюшка Апраксия
Рушала лебедь белую,
Глядючись на красоту Чурилину,
Обрезала себе рученьку правую,
Сама говорила таково слово:
«Не дивуйтесь вы, жены боярские,
Что обрезала я руку белую,
Помешался у меня разум во буйной голове,
Помутились у меня очи ясные,
Глядючись на красу Чурилину;
Ему бы, Чуриле, не на этой службе быть, —
А быть бы ему, Чурилушке, во постельниках,
Убирать бы ему в моей спаленке
Кроваточку тесовую,
Постилать периночку пуховую,
Сидеть бы ему у изголовья высокого,
Играть бы в гуселышки яровчаты».
Наедалися на пиру, напивалися,
Все князья и бояре домой разъезжалися.
Поутру рано-ранешенько
Зазвонили к заутрени,
Князья и бояре пошли к церкви Божией;
В ту ночь выпадала пороха снегу белого,
И нашли они свежий след, сами дивуются:
Либо зайка скокал, либо бел горностай.
А иные усмехаются:
«Знать, это не зайка скокал, не бел горностай —
Это шел Чурилушка Пле́нкович
К старому Бермяте Васильевичу,
К его молодой жене Катерине прекрасныя».