Текст книги "Сокол-корабль. Сказание о богатырях"

Женитьба Добрыни

Старина двадцать пятая. Добрыня встречает в поле богатыршу Настасью Микуличну, среднюю дочь Микулы Селяниновича.

 
Задумал Добрынюшка погулять в чистом поле,
Погулять, потешиться.
Седлает он добра коня,
Надевает доспехи богатырские
И поехал гулять в чисто полюшко.
Гулял он в чистом поле трое суточек.
Увидел он ископыть великую,
Поехал по тому следу богатырскому,
Видит, едет богатырь по чисту полю.
Нагнал Добрынюшка богатыря незнаемого:
«Ай же ты гой еси, добрый молодец!
Сказывай, какой ты земли, какой орды,
Чьего же ты отца да чьей матери?»
Богатырь едет, не оглянется.
Разгорелось у Добрыни сердце богатырское,
Брал он палицу булатную сорока пудов,
Ударил богатыря в голову.
Не дрогнул богатырь, не сворохнулся.
Наехал Добрынюшка во второй раз,
Ударил богатыря в буйну голову,
Не обернется богатырь, не оглянется,
Добрыня на коне приужахнется.
Говорит себе Добрынюшка Никитич млад:
«Видно, сила у Добрыни не по-старому,
Рука в плечах застоялася».
Отъехал Добрыня во сторонушку,
Ударил палицей во сырой дуб,
Разлетелся сыр дуб на щепочки.
«Видно, сила у Добрыни по-старому,
Только смелость у Добрыни не по-старому».
Наехал Добрынюшка в третий раз,
Ударил палицей богатыря в голову.
Обернулся тут богатырь незнаемый,
Богатырь – поляница преуда́лая:
«Думала я, комарики меня покусывают,
А это русские могучие богатыри наскакивают».
Взяла Добрыню за желты кудри,
Посадила себе во глубок карман,
Поехала по раздольицу чисту полю.
Стал ее добрый конь спотыкатися,
Провещал конь голосом человеческим:
«Раньше возил я одного богатыря,
Поляницу славную, преудалую,
А теперь мне двух богатырей везти».
Доставала тут поляница преудалая
Добрынюшку из глубока кармана:
«Еще как тебя звать, добрый молодец,
Чьего ты отца, чьей матери?»
И отвечал полянице Добрынюшка:
«Я Добрыня Никитич, русский богатырь».
Говорит ему поляница преудалая:
«А я-то ведь Настасья Микулична,
А батюшка-то мой Микула Селянинович.
Срубила бы я тебе, Добрынюшка, буйну голову,
Да не с кем поляковать, в чистом поле гулять.
Возьмешь меня замуж, не срублю тебе голову».
Тут они с Добрыней поладили.
Говорит Добрыня Настасье Микуличне:
«Поедем-ка, Настасья дочь Микулична,
К моей матушке Амелфе Тимофеевне».
Приехали они к Добрыниной матушке
Амелфе Тимофеевне.
Говорил Добрынюшка матушке своей родимоей:
«Ай же ты, матушка родимая
Амелфа Тимофеевна!
Гулял я в чистом полюшке трое суточек,
Нашел я в чистом поле себе суженую,
Ту ли Настасью дочь Микуличну.
Мы пойдем теперь с Настасьюшкой во Божью церковь,
Повенчаемся во златы венцы».
Тут давала им благословение родимая матушка
Амелфа Тимофеевна.
Поехали они к Микуле Селяниновичу,
Давал им благословение Микула Селянинович.
Шли Добрыня с Настасьей в Божью церковь,
Повенчались во златы венцы.
Созывали они на свадебный почестен пир
Князя Владимира Красна Солнышка
С княгиней Апраксией,
Братцев названых Илью Муромца и Алешу Поповича,
И всех богатырей русских.
 

Добрыня и Алеша Попович

Старина двадцать шестая. Алеша Попович при посредничестве князя Владимира пытается отнять жену у Добрыни.

 
Добрынюшка матушке говаривал,
Никитич матушке наказывал:
«Ты, свет, государыня родна матушка,
Честна вдова Амелфа Тимофеевна!
Ты зачем меня, Добрынюшку, споро́дила
На долю мою богатырскую?
Породила бы ты, родна матушка,
Белым горючим меня камешком,
Завернула бы в тонкий льняной во рука́вичек,
Спустила бы меня во сине море,
Я бы век там, Добрыня, в море лежал,
Я не ездил бы, Добрыня, по чисту полю,
Не губил бы я, Добрыня, неповинных душ,
Не проливал бы кровь человеческую,
Не слезил бы я, Добрыня, отцов-матерей,
Не вдовил бы Добрыня молодых жен,
Не сиротил бы Добрыня малых детушек».
Добрынюшка матушке говаривал,
Никитич матушке наказывал:
«Ты, свет, государыня родна матушка!
Зачем ты спородила меня несчастливого,
Да несчастливого, да неталанливого?
Лучше бы спородила меня Добрынюшку
На горе деревом кипарисным,
Съезжались бы к тому деревцу
Русские могучие богатыри».
Отвечала ему государыня матушка
Честна вдова Амелфа Тимофеевна:
«Ай же ты, свет, мое чадо милое,
Молодой Добрынюшка Никитич млад!
Знала бы я над тобой невзгодушку,
Спородила бы тебя, чадо милое,
Талантом-участью в Илью Муромца,
Силой в Святогора-богатыря,
Хитростью-мудростью в Волха Всеславьевича,
Могутой-крепостью в Микулу Селяниновича,
Красотой бы в Осипа Прекрасного,
Да такова молодца тебя Господь Бог зародил,
Зародил тебя Добрыней, богатырем русским».
А на ту пору, на то время
У ласкова князя у Владимира
Заводилось пирование-почестный пир
На многие князья и бояре,
И на русские могучие богатыри.
И звал на пир Добрынюшку Владимир-князь.
Наедалися на пиру, напивалися,
Навеселе во хмелю порасхвасталися.
Кто хвастает золотой казной,
Кто хвастает своим добрым конем,
Кто удалью своей молодецкою,
Кто сбруей богатырскою.
Один только Добрыня Никитич ничем не хвастает.
Говорил ему Красно Солнышко Владимир-князь:
«Все у меня на пиру расхвасталися,
А что же ты, Добрынюшка, ничем не хвастаешь?»
Отвечал Добрыня князю Владимиру:
«Ай же, ласковый Владимир Красно Солнышко!
Нечем мне, Добрынюшке, похвастаться,
Нет у меня богатства, золотой казны,
Только есть у меня молода жена
Любимая Настасья свет Микулична».
Услышали русские богатыри, разгневались,
Что хвастает Добрыня молодой женой.
Говорят они князю Владимиру —
Пусть пошлет Добрыню на заставу дальнюю,
На дальнюю заставу, на время долгое.
Говорит тут Владимир Красно Солнышко:
«А пошлю я тебя, Добрыню, на заставу дальнюю,
На заставу дальнюю, на время долгое,
Сослужи мне службу богатырскую.
Не честь молодецкая с женой дома сидеть».
Приходит Добрыня к матушке своей родимоей
Честной вдове Амелфе Тимофеевне.
Спрашивает его матушка Амелфа Тимофеевна:
«Что ты, Добрынюшка, с пира невесел идешь,
Не весел идешь, нерадостен,
Или место было тебе не по́ чину,
Или обнесли тебя чарой зелена вина?»
Отвечал Добрыня матушке родимоей:
«Было мне на пиру место по́ чину
И не обнесли меня чарой зелена вина.
Посылает меня нынче Владимир-князь
На заставу дальнюю, на время долгое,
Нести службу сторожевую, богатырскую».
Скоро-наскоро Добрыня коня седлал,
Клал он потничек, на потничек войлочек,
На войлочек клал седелышко черкасское,
Подтягивал двенадцать тугих по́дпругов,
Подпруги были шелко́вые,
А спеньки у подпруг всё булатные,
Пряжи у седла красна золота;
А шелк тот не рвется, булат не сотрется,
Красно золото не ржа́веет,
Молодец на коне сидит, не ста́реет.
Провожала Добрыню родна матушка,
Провожала она, заплакала:
«Укатается из глаз красно солнышко,
Уезжает из виду добрый молодец».
А еще провожала Добрынюшку
Любимая его семеюшка,
Молода жена Настасья Микулична,
Провожала у стремени правого:
«Ты скажи, Добрынюшка, скажи, душенька,
Ты когда, Добрынюшка, домой будешь,
Когда ожидать Добрыню из чиста поля?» —
«Ожидай меня, Добрынюшку, три года́,
В три года не буду, жди других три.
Исполнится шесть, жди еще шесть,
А как исполнится двенадцать лет,
И не буду я, Добрыня, из чиста поля,
Поминай меня, Добрынюшку, убитого.
А тебе, Настасья, воля вольная,
Хоть вдовой живи, хоть замуж поди,
Хоть за князя поди, хоть за боярина,
Хоть за русского могучего богатыря,
Не ходи только за Алешу Поповича,
Мне Алеша-то Попович крестовый брат».
Стали ждать Добрыню из чиста поля,
Минуло три года, нет Добрыни.
Стали ждать другие три года.
День за днем, будто дождь дождит,
Неделя за неделей, как трава растет,
Год за годом, как река бежит.
Прошло тому времени других три года,
Не видать Добрыни из чиста поля.
Приезжал тут Алеша Попович млад,
Привозил им весточку нерадостную:
Что нет жива Добрынюшки Никитича,
Он убит лежит в чистом поле,
Буйна голова проломана,
Лежит головушкой под ракитов куст,
Сквозь желтые кудерышки трава растет.
Стал тут солнышко Владимир-князь похаживать,
Настасью Микуличну посватывать:
«Что тебе, Настасья, жить молодой вдовой,
Что тебе свой век молодой коротать,
Ты поди замуж хоть за князя, хоть за боярина,
Хоть за русского могучего богатыря,
Хоть за молодого Алешу за Поповича».
Говорит Настасья дочь Микулична:
«Ай же ты, солнышко, Владимир стольнокиевский!
Я исполнила заповедь мужнюю —
Я ждала Добрыню целых шесть лет,
Я исполню ныне заповедь свою женскую,
Я прожду Добрынюшку других шесть лет».
День за днем, будто дождь дождит,
Неделя за неделей, как трава растет,
Год за годом, как река бежит.
И прошло тому времени двенадцать лет.
Нет Добрыни из чиста поля.
Стал тут солнышко Владимир-князь похаживать,
Стал посватывать да подговаривать:
«Ай же ты, молода Настасья дочь Микулична!
Что тебе жить молодой вдовой,
Что тебе век свой молодой коротать,
Ты поди замуж хоть за князя, хоть за боярина,
Хоть за русского могучего богатыря,
А хоть за молодого Алешу за Поповича.
А не пойдешь замуж, как я велю,
Так не столько в городе Киеве,
Не будет тебе места и за Киевом».
Не пошла Настасья замуж ни за князя, ни за боярина,
Ни за иного русского богатыря,
А пошла замуж за молодого Алешу за Поповича.
Повенчались они в Божьей церкви во златы венцы.
У Владимира-князя пир свадебный уж третий день.
На ту пору едет Добрыня в чистом поле
На заставе дальней богатырскоей,
Тут начал добрый конь его спотыкатися.
Говорит Добрынюшка коню своему:
«Ах ты, волчья сыть, травяной мешок!
Что ты нынче, конь, спотыкаешься?»
Провещал конь голосом человеческим:
«Ах ты, хозяин мой любимыий!
Над собой невзгодушки не ведаешь:
Твоя Настасья Микулична замуж пошла
За того ли за Алешу за Поповича».
Тут Добрыня бьет бурушку по крутым бокам,
Стал бурушка поскакивать,
С горы на гору да с холма на холм,
Он реки и озера перескакивал,
Раздолья широкие между ног пускал.
Будет Добрыня во граде Киеве
У матушки своей родимой Амелфы Тимофеевны.
Не признала Добрыню родна матушка:
«У моего дитятки было личико – белый снег,
А твое зарудилося, очи помутилися,
Отросли у тебя волосы долгие».
Говорил Добрыня матушке родимоей:
«Ай же ты, матушка моя родимая,
Отросли у меня волосы за двенадцать лет,
Лицо зарудилося, очи помутилися
От ветров степных, холодныих».
Говорит Добрынина матушка:
«У моего родимого дитятки
Была меточка родимая
На его на правой на ноженьке».
Показал Добрыня матушке ту меточку,
Признала его родимая матушка,
Говорила она тут Добрынюшке:
«Распекло у нас солнце красное,
Закатается у нас светел месяц,
Твоя-то хозяйка замуж пошла».
Брал Добрынюшка платье скоморошеское,
Брал гусельки звончатые,
Накрутился молодец скоморошиной,
Пошел он ко князю Владимиру на почестен пир.
Приходил в палаты белокаменные,
Крест кладет по-писа́ному,
Поклон ведет по-ученому,
На все на четыре стороны,
Солнышку Владимиру в особину:
«Здравствуй, солнышко Владимир стольнокиевский!
Скажи, где есть наше место скоморошское?»
Говорил ему Владимир стольнокиевский:
«Ай ты гой еси, удалый скоморошина,
Ваше место скоморошское
На той на печке на муравленой».
Вскочил Добрынюшка на ту печку муравленую,
Натягивал струночки золоченые,
Начал он по струночкам похаживать,
Начал голосом поваживать:
«Ох вы, гусли мои, гуслицы,
Гусли мои звончатые!
Вы лежали со ряду шесть лет,
А еще лежали шесть лет,
На тринадцатом году играть стали!»
Уж он песни ведет от Царя-града,
А припевочки ведет от Нова-града.
Тут все на пиру игры заслушалися,
Все на пиру призамолкнули,
Сами говорят таково слово:
«Этакой игры на свете не слыхано,
На белом не видано».
Говорит тут Владимир стольнокиевский:
«Ай ты гой еси, удалый скоморошина!
Не твое место сидеть на печке муравленой,
За твою игру за великую
Садись-ка с нами за белодубов стол.
Хочешь, садись ты подле меня,
Хочешь, садись супротив меня.
Без мерушки пей зелена вина,
Без расчету получай золоту казну».
Спустился Добрыня с печи муравленой,
Не сел он подле князя Владимира,
Не сел он супротив князя,
А садился на скамеечку белодубову
Супротив молодой Настасьи Микуличны.
Говорит Добрыня удалый скоморошина:
«Ай же ты, солнышко Владимир-князь!
Благослови налить чару зелена вина».
Дал ему благословение Владимир-князь.
Наливал Добрыня чару зелена вина,
Опустил в чару свой злаче́н перстень,
Подносит чару Настасьюшке Микуличне:
«Ай же ты, молода Настасья Микулична!
Прими-ка сию чару едино́й рукой,
Да выпей-ка всю чару едины́м духом.
Выпьешь до дна – увидишь добра,
А не выпьешь до дна – не видать добра».
Принимала Настасья чару единой рукой,
Выпивала чару единым духом,
Видит в чаре свой злачен перстень,
С Добрынюшкой перстнем тем обручалася.
Сама говорит таково слово:
«Ай же вы, князья и бояре,
Ведь не тот мой муж, что подле меня,
А тот мой муж, что супротив меня».
Тут выскочит Настасья из-за стола белодубова,
Упала Добрыне во резвы ноги:
«Ты прости, прости, Добрынюшка, мою вину.
У нас волос долог, да ум короток.
Нас куда ведут, мы туда идем,
Нас куда везут, мы туда едем».
Говорил Добрыня таковы слова:
«Не диво разуму женскому,
У них волос долог, да ум короток,
А диво крестному братцу Алеше Поповичу,
У жива мужа жену отнять,
А еще диво князю Владимиру,
Что Владимир у жива мужа жену сватает».
Говорит тут Алеша Попович Добрынюшке:
«Ты прости, прости, братец мой названыя,
Прости меня в той вине, в глупости,
Что посидел подле молодой Настасьи Микуличны».
Говорил Добрыня Алешеньке Поповичу:
«А в той вине, братец, тебя Бог простит,
Что посидел ты подле моей Настасьи Микуличны.
А в другой вине, братец, тебя не прощу,
Привозил ты весточку нерадостную,
Что нет жива Добрынюшки Никитича,
Убит лежит во чистом поле,
А тогда-то государыня моя матушка
Жалешенько она по мне плакала,
Слезила она свои очи ясные,
Скорбила свое лицо белое, —
Так вот этой вины, братец, не прощу тебе».
Хватал он Алешу за желты кудри,
Стал по терему Алешеньку потаскивать,
Стал гусельками Алешу поколачивать.
«Ай же ты гой еси, мой названый брат,
Алеша Попович млад!
Здравствуй женивши, да не с кем спать!»
Хотел сказнить ему буйну голову.
Удержал у него саблю острую
Старый казак Илья Муромец:
«Оставь ты, Добрыня, Алешу в живности,
Пригодится еще Алеша на поле,
Хоть он силой-то не силен, да напуском смел.
Разойдитесь вы, братьица, помиритесь-ка».
Отпустил Добрыня Алешу из своих белых рук.
Повесил Алеша буйную головушку:
«Всякий на свете женится,
Да не всякому женитьба удавается».
Взял тут Добрыня Настасью Микуличну
И пошел к государыне родной матушке
К Амелфе Тимофеевне.
 

Алеша Попович и сестра братьев Петровичей

Старина двадцать седьмая. Два брата-богатыря Петровичи на пиру у князя Владимира хвастают своей сестрой. Алеша Попович им возражает.

 
Во стольном во городе во Киеве
У ласкова князя у Владимира
Было пированье-почестный пир
На многие князья и бояре,
И русские могучие богатыри.
Красное солнышко на вечере,
Почестный пир навеселе,
Наедалися на пиру, напивалися,
Пьяны-веселы порасхвасталися,
Кто хвастает своим добрым конем,
Кто хвастает силою богатырскою,
Кто хвастает своим теремом высокиим,
Умный хвастает старой матерью,
Глупый хвастает молодой женой.
Владимир-князь у столов похаживает,
С ножки на ножку переступывает,
Сапог о сапог поколачивает,
Белыми руками размахивает,
Золотыми перстнями побрякивает,
Желтыми кудрями потряхивает,
Сам такую речь выговаривает:
«Уж вы гой еси, два брата родимые,
Лука и Матвей, дети Петровичи!
Уж вы что сидите невеселы,
Повеся вы держите буйны головы,
Потупя вы держите очи ясные.
Или нет вам на пиру почести,
Обнесли вас, молодцов, чарою,
Али золота казна у вас потратилася,
Али добры кони приуезжены?»
Говорят два брата, два родимые:
«Ой ты гой еси, солнышко Владимир-князь!
Достало нам на пиру почести,
Не обнесли нас, молодцов, чарою,
Золота казна у нас не потратилася,
Кони добрые не заезжены.
Есть у нас думушка в ретиво́м сердце,
Есть у нас сестрица родимая Алена Петровична,
Никто про нее не знает, не ведает,
Сидит она во тереме во высокоем
За семью дверьми за железными,
За семью замками за крепкими».
Услышал те речи Алешенька Попович млад,
Вставал из-за стола белодубова:
«Уж ты гой еси, солнышко Владимир-князь!
Не вели казнить, вели слово молвити».
Позволил князь Алешеньке слово молвити.
Говорит тут Алеша братьям Петровичам:
«Уж вы гой еси, два брата, два родимые,
Вы Лука и Матвей, дети Петровичи!
Уж я знаю про вашу сестрицу родимую,
Про Алену Петровичну,
Брал я ее, Алену, за белы руки,
Целовал ее в уста сахарные».
Говорили ему два брата Петровичи:
«Не пустым ли ты, Алеша, похваляешься?»
Отвечал Алешенька братьям Петровичам:
«Уж вы гой еси, два брата, два родимые!
Вы бегите ныне вон на улицу,
Бегите скоро ко своему двору широкому,
Ко своему терему высокому,
Закатайте ком снегу белого,
Бросьте в окошечко косящетое,
Припадите ухом ко окошечку,
Что тут ваша сестрица говорить станет».
Побежали два брата Петровичи на улицу,
Прибежали они на свой широкий двор,
Закатали ком снегу белого,
Бросили Алене во окошечко,
Как припали они ухом ко окошечку,
Говорит тут Алена дочь Петровична:
«Уж ты гой еси, Алешенька Попович млад!
Что ты рано идешь с весела́ пира́,
Разве не было тебе на пиру почести,
Разве обнесли тебя, молодца, чарою?»
Тут братьям Петровичам за обиду стало́,
За великую досаду показалося.
«Ссечем сестре голову: обесчестила бороду».
Закричали они зычным голосом:
«Уж вы гой еси, палачи немилостивые!
Вы несите-ка плаху дубовую,
Несите-ка саблю вострую,
Выводите Алену за белы руки,
Рубите Алене буйну голову».
На ту пору говорил Алеша князю Владимиру:
«Уж ты гой еси, солнышко Владимир-князь!
Ты позволь мне сходить посвататься,
Да позволь взять во сваты братцев моих названыих
Илью Муромца и Добрыню Никитича».
Позволил ему солнышко Владимир-князь.
Садились три богатыря на добрых коней,
Поехали свататься к братьям Петровичам.
Приезжают к ним на широкий двор,
А Алену уж на казнь ведут,
Буйной головой на плаху кладут.
Тут наехал на добром коне удал мо́лодец,
Наскочил Алеша Попович млад,
Вызволил Алену из беды лютоей.
Говорит тут старый казак Илья Муромец
Двум братьям Петровичам Луке и Матвею:
«Мы пришли ныне, Петровичи, к вам свататься,
А нельзя ли такое дельце сделати,
А нельзя ли отдать нам сестрицу вашу родимую
Аленушку Петровичну,
Отдать ее за удала молодца Алешеньку Поповича».
Тут повыдали Лука и Матвей, братья Петровичи,
Сестрицу свою родимую
За того за Алешеньку Поповича.
Сажал Алеша Алену к себе на добра коня:
«Поедем-ка, Алена, ко Божьей церкви,
Мы златым венцом повенчаемся,
Златыми перстнями поменяемся».
 

Иван Годинович

Старина двадцать восьмая. Богатырь Иван Годинович берет в жены дочь богатого черниговского купца. Сватает ему жену сам князь Владимир.

 
Во стольном в городе во Киеве
У славного князя Владимира
Заводилось пированье-почестный пир
На многие князья и бояре,
И русские могучие богатыри.
Красное солнышко на вечере,
Все молодцы пьяны-веселы,
Наедалися на пиру, напивалися,
Все-то на пиру порасхвасталися:
Кто хвалится золотой казной,
Кто хвалится молодой женой,
Кто добрым конем и широким двором.
Один только на пиру невесел сидит
Молодой Иванушка Годинович.
И проговорит ему солнышко Владимир-князь:
«Гой еси, Иван ты Годинович!
Уж что же ты, Иванушка, не ешь, не пьешь,
Что сидишь невесел, нерадостен?
Али место тебе не по разуму,
Али чара тебе не по ряду дошла?»
Отвечает князю Иван сын Годинович:
«Место мне, Ивану, по разуму
И чара мне по ряду дошла.
Все у тебя, князь, богатыри поженены,
Братья мои названые,
Добрыня Никитич и Алеша Попович млад.
Благослови, князь, и мне женитися».
Говорит Владимир Красно Солнышко:
«Тебя Бог благословит жениться, Иванушка.
Хочешь в Киеве женись, хочешь в Чернигове».
Говорит тут Иванушка Годинович:
«Не хочу я жениться во Киеве,
Хочу я жениться во Чернигове.
Есть в Чернигове у гостя богатого Дмитрия,
Дочь любимая Марья Дмитриевна, лебедь белая,
Сидит Марья в новой горнице,
Чтобы буйны ветры не завеяли,
Чтобы люди лишние не за́зрили.
Хочу ее, лебедь белую, в жены взять».
Говорит ему Владимир Красно Солнышко:
«Бери, Иванушка, золотой казны,
Бери силу ратную,
Поезжай к славному городу Чернигову,
К Дмитрию гостю богатому,
А о добром деле – о сватанье.
А не ты, Иван, поедешь свататься,
Сватом я тебе, Владимир-князь.
Честью не даст – силой бери!»
Отвечал тут Иванушка князю Владимиру:
«Не надобно мне золотой казны,
Не надобно мне и силы ратноей,
Уж я силой возьму своей богатырскою».
А Владимир-князь того не слушает,
Посылает с Иваном дружинушку,
Триста удалых добрых молодцев.
Скоро тут Иван Годинович собирается,
Седлает он добра коня,
Берет сбрую богатырскую.
С ним триста добрых молодцев.
И поехали к городу Чернигову.
А и только переехали быстрого Днепра —
Выпала пороха снегу белого.
По той по порохе, по белу снегу.
И лежат три следа звериные:
Первый след гнедого тура,
А другой след лютого зверя,
А третий след дикого вепря.
Послал Иван за гнедым туром сто молодцов,
И велел поймать его бережно,
Без тоя раны кровавыя;
И за лютым зверем послал других сто,
И велел изымать его бережно,
Без тоя раны кровавыя;
И за диким вепрем послал третьих сто,
А велел изымать его бережно,
Без тоя раны кровавыя,
И привесть их во стольный Киев-град
К великому князю Владимиру.
А сам он, Иван, поехал один во Чернигов-град.
И будет Иван Годинович в Чернигове,
Идет он во гридню светлую
К Дмитрию, гостю богатому;
Спасову образу молится,
Дмитрию-гостю кланяется:
«Уж ты здравствуй, Дмитрий, богатый гость!»
Отвечает Дмитрий, гость черниговский:
«Здравствуй и ты, Иванушка Годинович!
Зачем, Иванушка, к нам пожаловал?» —
«Приехал я, Иванушка, свататься,
А сватом мне Владимир-князь.
Есть у тебя дочь любимая Марья Дмитриевна,
Лебедь белая,
Отдай за меня дочь свою любимую».
Отвечает ему Дмитрий, богатый гость:
«Поздно ты приехал, Иванушка,
Поздно ты спохватился в Чернигов-град.
Дочь моя Марья Дмитриевна уж сосватана,
Душа Дмитриевна запоручена
В дальнюю землю ордынскую
За царя Афромея Афромеевича.
За царя отдать – ей царицею слыть,
За тебя, Иван, отдать – холопкой слыть».
А тут у Дмитрия гостя богатого
Сидят мурзы-улановья,
Привезли они платьице цве́тное
Что на душку Марью Дмитриевну,
Платья того на сто тысячей
От царя Афромея Афромеевича.
А сам царь Афромей Афромеевич
Он от Чернигова в трех верстах стоит,
А силы с ним три тысячи.
Тут Иванушке за обиду стало,
За великую досаду показалося.
«Честью не отдашь – силой возьму».
Пошел он в гридницу светлую
К лебеди белой Марье Дмитриевне;
Сидит Марья, полотенчико вышивает,
На головке у Марьи белы лебеди,
На подножках у Марьи черны вороны.
Брал Иван за белы руки, за златы́ перстни́,
Потащил Марью на широкий двор,
Посадил ее на добра коня,
И сам метался в седелечко черкасское.
Тут взговорит ему Дмитрий-гость:
«Гой еси ты, Иванушка Годинович!
Суженое пересуживаешь,
Ряженое переряживаешь;
Можно тебе взять не гордостью, —
Веселым пирком-свадебкой!»
Только Иван слово выговорил:
«Гой еси ты, славный Дмитрий-гость!
Добром мы у тебя сваталися,
А сватался Владимир-князь;
Не мог ты честью мне отдать,
Ныне беру и не кланяюсь!»
Едет Иван по чисту полю день до вечера,
Настигла Ивана ночь темная,
Расставил он в поле шатер поло́тняный,
Лег с Марьей под бел шатер.
Донеслась весть царю Афромею Афромеевичу,
Немного времени миновалося,
Наехал он к белу шатру,
Закричал-заревел зычным голосом:
«Гой еси, Иванушка Годинович!
А и ты суженое пересуживаешь,
Ряженое переряживаешь!»
А скоро вышел Иван из бела шатра:
«Гой еси, царь Афромей Афромеевич!
Станем мы с тобой биться-ратиться,
Кто верх возьмет – тому Марья достанется».
И схватились они биться-ратиться.
Ударили палицами булатными,
У них палицы поломалися.
Разъехались богатыри во второй раз,
Ударились сабельками вострыми,
У них сабельки пощербалися.
Разъехались богатыри в третий раз,
Ударились копьицами вострыми,
У них копьица по яблокам ломалися.
Спешились с добрых коней,
Сошлись руками боротися.
Сшиб Иванушка царя Афромея на сыру землю,
Сел ему, царищу поганому, на черны груди.
А и нет ножа булатного,
Нечем пороть груди черные.
Кричит Иванушка зычным голосом:
«Уж ты душечка Марья Дмитриевна, лебедь белая,
Неси-ка мой булатный нож, забыл в шатре».
Несет ему Марья булатный нож.
Говорит ей царь Афромей Афромеевич:
«Уж ты душечка, Марья Дмитриевна, лебедь белая,
Спихни-ка Ивана со моих грудей.
За Иваном ты будешь холопкой слыть,
За мной будешь царицею,
Будут тебе люди кланяться».
Тут Марья призадумалась.
Спихнула Иванушку Годиновича.
Вскочил царь Афромей на резвы ноги,
Хочет у Иванушки пороть груди белые.
Говорит ему Марья, лебедь белая:
«Уж ты гой еси, царь Афромей Афромеевич,
Ты опутай его в путы крепкие,
Брось ты его под сырой дуб».
Опутал он Иванушку в путы крепкие,
Бросил его под сырой дуб,
Сам лег с Марьей в бел шатер.
Поутру раным-ранешенько
Вышла из шатра Марья лебедь белая,
Видит, сидят над Иваном Годиновичем,
Сидят на дубе голубь со голубкою.
Говорит тут Марья лебедь белая:
«Уж ты гой еси, Афромей Афромеевич!
Подстрели-ка мне голубя со голубкою!»
Выходил поганый царище Афромеище,
Натягивал он свой тугой лук,
Кладет стрелочку каленую,
Хочет стрелять не в голубка с голубкою,
Хочет стрелять он Иванушке в белу грудь.
Возговорил тут Иван Годинович:
«Уж ты матушка калена стрела,
Лети, стрела, не в богатыря русского,
А лети ты, стрела, в татарина проклятого,
В царя поганого Афромеища,
Повернись ему во черну грудь!»
По его слову тут случилося,
Повернула стрелка каленая,
Падала в грудь царищу Афромеищу,
Пал он мертвый на сыру землю.
Тут Марья прираздумалась:
«От того бережку я откачнулася,
Ко другому бережку не прикачнулася».
Говорит ей Иванушка Годинович:
«Уж ты душечка, Марья Дмитриевна, лебедь белая,
Ты распутай на мне путы крепкие,
Не положу я на тебя никакой вины,
Только дам тебе три поученьица молодецкиих».
Распутала Марья на нем путы крепкие.
Садился Иван на добра коня,
Сажал Марью позади себя,
Поехал он ко городу Киеву.
Как доехал он до реченьки Смородинки,
Захотелось ему водицы напитися.
Говорит Марье Иван Годинович:
«Ты сойди-ка, Марья, со добра коня,
А сними-ка с ноги сафьян сапог,
Почерпни-ка мне водицы напитися».
Отвечала тут ему Марьюшка:
«Не водицы ведь ты хочешь напитися,
Хочешь ты пролить мою кровушку».
Взял Иван Годинович сабельку вострую,
Начал он, Иванушка, Марью учить:
Первое ученье – отсек ей белы руки,
Сам приговаривает:
«Эти руки мне не надобны, —
Обнимали они поганого Афромея-царя».
Второе ученье – ноги ей отсек:
«А и эти-то ноги мне не надобны, —
Оплетались с царем Афромеем поганыем».
Третье ученье – голову ей отсек с губами и языком:
«Эта голова мне не надобна,
И губы эти не надобны, —
Целовали они царя Афромея поганого,
И язык этот не надобен —
Говорил с царем поганыем,
Сдавался на его слова прельстительные».
Садился Иван на добра коня,
Поехал ко городу Киеву.
Встречают его в Киеве богатыри русские,
Добрынюшка Никитич и Алешенька Попович млад,
Во глаза ему насмехаются:
«Ай же ты, удалой добрый молодец
Иван сын Годинович!
Здорово женился да не с кем спать!»
Говорит им Иванушка Годинович:
«Уж вы гой еси, братцы мои крестовые!
А женилась у меня сабля востроя,
Обвенчалася она у реченьки у Смородинки.
Поедем-ка, братцы, на заставу богатырскую,
Ждет нас старший брат, Илья Муромец,
Ждет он нас, дожидается».