Текст книги "Сокол-корабль. Сказание о богатырях"

Братья Дородовичи

Старина шестидесятая. Русь разоряют татарские орды. Богатырь Михайло Дородович находит в поле своего смертельно раненого брата Федора.

 
Как было на заставе богатырскоей,
Посылал Илья Муромец в дозор добра молодца,
Добра молодца Михайлу Дородовича.
Поехал Михайло Дородович в чисто поле,
И выехал Михайло на гору высокую,
Развертывал трубку подзорную,
Глядел-смотрел во чисто поле.
Увидел он там три знаменья:
Первое знамя белы́м-бело́,
Другое знамя красным-красно,
Да и третье знамя черным-черно.
Как поехал Михайло Дородович
Ко тем ко трем он ко знамечкам,
Начал его бурушко поскакивать,
Из-под копыт долы выметывать.
Приехал ко тем ко трем ко знамениям:
Первое знамя стоит – бел шатер,
Другое знамя – на шатре маковка,
Третье знамя стоит – ворон конь.
Сходил Михайло со добра коня,
Давал коню пшена белоярова,
Сам зашел он во бел шатер,
Во белом шатре удалой добрый молодец,
Многими ранами молодец раненный.
И спросил он удала добра молодца:
«Уж ты удалой добрый молодец,
Где ты бит, где ранен был?»
Говорит ему удалой добрый молодец:
«Был я во лугах во Кургановых,
Бился там с погаными татарами,
У туга лука тетивка порвалася,
Булатная палица поломалася,
Копье в древке переломилося,
Сабля вострая притупилася.
Тут обступили поганые татарове,
Секли, кололи меня, изранили».
Выходил Михайло из бела шатра,
Садился Михайло на добра коня,
Развертывал трубку подзорную,
Смотрел во луга Кургановы.
Да и сколько стоит лесу темного —
Да и столько поганых татаровей,
Сколько в чистом поле ковыль-травы,
А того боле поганых татаровей.
Призадумался добрый молодец:
«Куда мне ехать, куда коня гнать?
Ехать в луга – убиту быть,
А на заставу ехать – нечем хвастать, не честь молодцу».
И поехал он в луга во Кургановы,
И наехал на силу поганую,
И уж стрелами перебил силы – сметы нет,
Да и палицей перебил силы – сметы нет,
Да и саблей порубил силы – сметы нет.
У туга лука тетивка порвалася,
Булатная палица поломалася,
Копье в древке переломилося,
Востра сабелька притупилася.
Обступили поганые татарове,
Хотят добра молодца с коня стащить.
Скочил Михайло с добра коня,
Хватал поганого татарина за ноги,
Начал он татарином помахивать:
Куда махнет – там и улица,
Назад отмахнет – переулочек.
Прибил всех татар до единого,
Сказал сам себе таково слово:
«Ты родись-ка, головушка, уда́лая,
А худа голова бы лучше не была».
Садился Михайло на добра коня,
Поехал Михайло ко белу шатру,
Давал коню пшена белоярова.
И заходит Михайло во бел шатер,
И спросил Михайло добра молодца:
«Уж ты, удалой добрый молодец!
Ты какого отца, какой матери?
Я твоему бы отцу поклон отвез».
И сказал ему удалой добрый молодец:
«Как по имени зовут меня Федором,
А по отечеству Федор Дородович,
А больше я с тобой говорить не могу».
И того часу молодцу смерть пришла.
Говорит тут Михайло Дородович:
«Да и видно, ты родимый мой брателко,
Старший брателко Федор Дородович».
Предал он тело сырой земле,
А родителям в Киев поклон отвез.
 

Су́ровец-Суздалец

Старина шестьдесят первая. Богатырь Суровец-Суздалец побеждает войско татарского царя Курбана.

 
Посылал Илья Муромец с заставы богатырскоей
Еще в дозор Суровца богатыря,
По роду города Суздаля,
Сына гостя богатого.
Ездит Суровец-Суздалец день до вечера,
Не увидел ни конного, ни пешего.
Наехал во чистом поле на сырой дуб,
Сырой дуб, не простой – корокольчатый:
На том на дубу сидит черный вран,
Черный вран, птица вещая;
Он, Суровец, брал свой тугой лук,
Клал калену стрелу на тетивочку шелкову,
Хочет стрелять черна ворона,
Черна ворона, птицу вещую.
Возговорит ему черный вран,
Черный вран, птица вещая:
«Гой еси ты, Суровец молодец,
Суровец богатырь, Суздалец!
Тебе меня убить, – не корысть получить:
Мясом моим не накушатися,
Кровью моей не напитися,
Перьями моими не тешитися.
Скажу я тебе весточку радостну:
Как далече-далече во чистом поле,
А дале того во зеленых лугах,
Как стоит там Курбан-царь,
Курбан-царь Курбанович
Со всею силою своей могучею,
Со всеми воями удалыми,
Стои т он, широкими рвами окопавшися,
Земляным валом оградившися».
Молодецкое сердце не утерпчивое,
Разгоралась кровь богатырская,
Он бьет коня по крутым бокам,
Подымается его добрый конь
Выше дерева стоячего,
Выше облака ходячего,
Горы и долы между ног пускает,
Быстрые реки перескакивает,
Широкие раздолья хвостом устилает,
По земле бежит – земля дрожит.
Наехал он на Курбана царя, Курбановича.
Первый ров его бог перенес,
Другой ров его конь перескочил,
В третий ров он обрушился,
Его добрый конь набрюшился.
А тут взяли-прискакали татаровья,
Под левую руку двадцать взяли,
Под правую руку взяли сорок,
Повели к Курбану-царю,
Курбану-царю, Курбановичу.
Молодецкое сердце разъярилося,
Богатырская кровь разыгралася,
Как взял он татарина за волосы,
Как начал татарином помахивать,
Куда побежит, там улица лежит,
Где повернется, там площадью.
Брал Суровец саблю татарскую,
Пробился он, молодец, до бела шатра,
До бела шатра, до Курбана-царя.
Как взмолится ему Курбан-царь:
«Ты гой еси, Суровец молодец,
Суровец богатырь, Суздалец!
Погляди-ко ты, что в книге написано:
Что не велено вам князей казнить,
Что князей казнить и царей убивать».
И говорил ему Суровец-Суздалец:
«Ай же ты, собака, Курбан-царь!
Не про тебя, поганого, в книге написано.
Разорял ты, поганый царь, землю русскую,
Пролил ты, поганый царь, много кровушки,
Не щадил ни мужей, ни жен, ни малых детушек;
Срублю я тебе, поганому, буйну голову».
Тут срубил он царю Курбану буйну голову,
Поднял голову на востро копье,
Привез на заставу богатырскую,
Показать братьицам названыим.
 

Князь Роман и братья Ливики

Старина шестьдесят вторая. Русской земле угрожает другой враг – Литва. Два брата Ливики, королевские племянники собрались совершить набег на Русь.

 
Как на панове да на уланове
Жили-были там два брата, два Ливика,
Королевские два племянника.
Говорят два брата, два Ливика:
«Ай ты дядюшка наш, Чимбал-король,
Чимбал, король земли литовскоей!
Дай ты нам благословеньице на Русь ехать
Ко князю Роману Митриевичу на почестный пир,
Не можем боле терпеть славы его великия,
Славы его богатырския,
Почествуем князя Романа саблей вострою».
Говорит Чимбал, король земли литовскоей:
«Ай же вы, два брата, два Ливика,
Королевские два племянника!
Не дам я вам благословеньице на Русь ехать
Ко князю Роману Митриевичу.
Сколько я на Русь езживал,
А счастлив с Руси не выезживал.
А ныне у меня с князем Романом
Заповедь великая положена,
Кто заповедь нарушит —
Тому ноги отрубить и глаза выкопать.
Князь Роман знает хитрости-премудрости
От того Волха Всеславьевича киевского,
А повадку богатырскую от Ильи Муромца.
Поезжайте-ка вы во землю во Левонскую.
Там молодцы по спальням заспалися,
А добры кони по стойлам застоялися,
Цветно платье в сундуках залежалося,
Золота казна по погребам запасена.
Там получите добрых коней,
Там получите цветно платьице,
Там получите бессчетну золоту казну».
Не послушали они своего дядюшку,
Обкольчужились, облатились,
Садились на добрых коней,
Поехали на Русь ко князю Роману Митриевичу.
Не доедучись до князя Романа Митриевича,
Приехали ко перву селу ко Славскому:
В том селе было три церкви соборные;
Они то село пограбили и огнем сожгли,
Разорили церкви соборные,
Черных мужичков повырубили.
Ехали они ко втору селу Корачаеву:
В том селе было шесть церквей соборныих;
Они то село пограбили и огнем сожгли,
Разорили церкви соборные,
Черных мужичков повырубили.
Ехали они ко третьему селу самолучшему,
Самолучшему селу Переславскому:
Во том селе было девять церквей,
Они то село пограбили и огнем сожгли,
Разорили церкви соборные,
Черных мужичков повырубили,
Полонили они полоняночку
Молоду Настасью Митревну
С тем с младенцем двумесячным.
Выезжали во далече-далече чисто поле,
На то раздольице широкое,
Раздернули шатры полотняные,
Тут-то молодцы опочив держат,
А не много ли не мало, шесть-то дней.
Как из далеча-далеча из чиста поля
Налетала мала птица певчий жавороночек,
А садился он ко князю во зеленый сад.
А в саду поет он выговаривает:
«Ай ты, молодой князь Роман Митриевич!
Ешь ты, пьешь да прохлаждаешься,
Над собой ведь ты невзгодушки не ведаешь:
Во твою-то во святую Русь
А приехали-то два поганых, два Ливика,
Королевские да два племянника,
Они три твоих села пограбили и огнем сожгли,
Разорили церкви соборные,
Черных мужичков повырубили,
Полонили сестрицу твою родимую
Со тем младенцем двумесячным,
Увезли-то ведь далече во чисто поле,
За быстру реку за Смородину».
Закручинился тут князь Роман да запечалился
Еще той тоской-печалью он великою.
А хватал-то он ножище да кинжалище,
Кинул он ножище во дубовый стол;
Пролетело тут ножище сквозь дубовый стол.
«Ай же вы, щенки, Ливики поганые,
Вам ли щенкам надо мной насмехатися!»
Собирал он силы три тысячи,
Приезжает с дружиной своей хороброю
Далече-далече во чисто поле.
Первая дружина-тысяча едят, пьют нападкою,
Вторая дружина-тысяча – шеломом раскатныим,
Третья дружина-тысяча ели столом-скатертью.
Приезжает князь Роман Митриевич
Ко быстрой реке ко Смородине;
Вырезывал он три же́ребья, три липовых;
Пускал он первые жеребья на быстру реку Смородину;
Те, что ели, пили нападкою;
Те жеребья – камнем ко дну, —
Той дружине убитой быть.
Пускает он вторые жеребья на быстру реку Смородину;
Те, что ели шеломом раскатныим,
Те жеребья – вниз быстрин пошли, —
Та дружина будет в полон взята.
Пускал он третьи жеребья,
Те, что ели столом-скатертью,
Те жеребья – встречу быстрин пошли, —
Та дружина весьма храбра.
Брал он ту третью дружину хоробрую,
Поехали они в чисто поле.
Князь Роман дружине своей наказывал:
«Ай же вы, дружинушка хоробрая!
А и делайте вы дело повеленное:
Как заграет черный ворон на сыром дубу,
На сыром дубу да во первый раз,
Вы седлайте скоро добрых коней;
Как заграет черный ворон на сыром дубу,
На сыром дубу да во второй раз,
Вы садитесь скоро на добрых коней;
Как заграет черный ворон на сыром дубу,
На сыром дубу да во третий раз,
Тут поезжайте вы к шатрам полотняныим,
Берите Ливиков, королевских племянников».
Обвернулся князь Роман серым волком,
Побежал к тем шатрам полотняныим,
У добрых коней головы пооторвал,
У тугих луков тетивочки пооткусывал,
Сабельки булатные повыщербал.
Обвернулся белым горностаюшкой,
Прибегал он во бел шатер;
Увидел его младенчик двумесячный:
«Маменька, маменька, не мой ли то дяденька
Князь Роман Митриевич
По белу шатру бегает?»
Услыхали те речи два брата, два Ливика,
Начали горностая по шатру поганивать,
Соболиной шубой приокидывать.
Повыскочил он из-под шубы соболиной на окошечко,
Обвернулся черным вороном,
Садился он на сырой дуб,
Заграял он во первый раз.
Говорят ему два брата, два Ливика:
«Ай не кричи-тка ты, черный ворон да на сыром дубу!
Возьмем-то мы ныне туги луки,
Застрелим тебя, черна ворона,
А мы кровь твою-то прольем по сыру дубу,
А мы перья твои-то распустим по чисту полю».
Заграял ворон во второй раз.
Говорят два брата, два Ливика:
«Ай не кричи-тка ты, черный ворон да на сыром дубу!
Возьмем-то мы ныне туги луки,
Застрелим тебя, черна ворона,
А мы кровь твою-то прольем по сыру дубу,
А мы перья твои-то распустим по чисту полю».
Заграял ворон во третий раз.
Тут два брата, два Ливика поганые
Хватились они за туги луки,
У тугих луков тетивочки повыкусаны.
Хватились они за сабли вострые,
Сабли вострые повыщербаны.
Хватились они добрых коней,
У добрых коней головы пооторваны.
Тут наехала дружинушка Романова,
Большему брату глаза выкопали,
А меньшему брату ноги выломали,
Посадили меньшего на большего
И послали к дядюшке Чимбалу-королю,
Чимбалу, королю земли литовскоей.
Сам же князь Роман приговаривал:
«Ты безглазый, неси безногого,
А ты безногий ему дорогу показывай».
Говорят тут себе братья Ливики:
«Не дай Бог да не дай Господи
А бывать больше на святой Руси
Нам, да нашим детям, да нашим вну́чатам!»
 

Князь Роман и Марья Юрьевна

Старина шестьдесят третья. Жену князя Романа Марью Юрьевну полонил литовский король Мануйла Ягайлович. Она бежит из плена.

 
Собрался князь Роман Митриевич
С дружиной своей хороброю,
Собрался он ехать в чисто поле,
Взимать дани за те годы за старые.
Говорила ему любима жена Марья Юрьевна:
«Душенька Роман князь, сударь Митриевич!
Не ездил бы ты далече в чисто поле,
Взимать те дани, сударь, пошлины:
«Ночесь мне мало спалось, много виделось,
Много виделось, во снах грезилось:
Будто спал у меня, у Марьи, злачен перстень
Со меньшого перста, с мизенчика
И рассыпался перстенек на мелки зе́рнотки.
Тут из далеча, далеча из чиста поля,
Прилетело стадо черных воронов,
Расклевали мой злачен перстень.
Кто бы мог мой сон теперь рассудить?»
Отвечал ей князь Роман Митриевич:
«Не печалься ты, Марья Юрьевна, лебедь белая!
Я как съезжу в далёко чисто поле,
Так сыщу там много знахарей,
Что могут тебе твой сон рассудить».
Говорила молода Марья Юрьевна:
«Ты душенька, Роман князь, сударь Митриевич,
Не надо мне твоих много знахарей,
Я свой сон сама рассужу,
Я свой сон сама расскажу:
Как ты уедешь в далёко чисто поле,
Так прибегут ко мне из-за синя моря
Три черненых три корабля,
Увезут меня, Марью, за сине море,
За сине море соленое,
К тому проклятому Мануйле сыну Ягайлову
В землю литовскую».
А Роман Митриевич того не слушал,
Уехал с дружиной хороброю в чисто поле.
Оставалась его любима жена,
Молода Марья Юрьевна.
Гуляла Марья Юрьевна в зеленом саду
Со своими нянюшками-служаночками,
Глядит: бегут по морю, по синему
Три черных три корабля,
Приворачивают к ним в гавань корабельную.
Наехал из-за синя моря Мануйла Ягайлович,
Король земли литовскоей,
Подхватил он Марью Юрьевну,
Увез на корабле в свою землю литовскую.
Привез ко матушке Оруде Бородуковне:
«Уж ты гой еси, матушка Оруда Бородуковна!
Я слугу привез тебе, работницу,
Работницу, тебе пособницу».
Говорит тут матушка Оруда Бородуковна:
«Не слугу привез ты мне, не работницу,
Ты привез себе сопротивницу,
Сопротивницу себе, супружницу;
Сядет она у тебя в горнице
Сопротив твоего лица белого».
Того Мануйла не ослушался,
Он заходил во гридницу столовую,
Берет Марью Юрьевну за белы руки,
Хочет целовать во уста сахарные.
Говорит ему Марья Юрьевна:
«Уж ты гой еси, Мануйла Ягайлович!
Не бери ты меня за белы руки,
Не целуй во уста сахарные,
Греют ли у вас по два солнышка,
Светят ли у вас по два месяца,
Есть ли у одной жены по два мужа?
Ты сходи-съезди на край земли литовскоей,
Не увидишь ли там князя Романа Митриевича?
Ты ссеки у него буйну голову,
Я тогда тебе буду молода жена».
Того Мануйла не ослушался,
Ушел он на край земли литовскоей.
Во ту пору и во то время
Вздумала Оруда Бородуковна себе пир собрать.
Наварила она пива пьяного,
Накурила зелена вина,
Назвала к себе честных жен литовскиих,
Посадила всех за дубовый стол,
И сажала тут Марью Юрьевну.
Все они на пиру наедалися,
Все на пиру напивалися,
Все стали пьяны-веселы.
Одна Марья Юрьевна сидит невесела,
Буйну голову повесила.
Говорит тут матушка Оруда Бородуковна:
«Уж ты гой еси, Марья Юрьевна!
Уж ты что сидишь невесела,
Что ты буйну голову повесила?
Чарою ли тебя, молоду, обнесли?»
Отвечает ей Марья Юрьевна:
«Не обнесли меня, молоду, чарою,
Матушка Оруда Бородуковна,
А нет у вас зеленых садов,
Негде мне, молодой, погулять,
Резвы ноги размять».
Говорила ей Оруда Бородуковна:
«Уж ты гой еси, Марья Юрьевна!
Есть у нас зелены сады;
Ты поди-гуляй сколько хочется,
А с тобой три служаночки».
Тут брала Марья Юрьевна золоты ключи,
Отмыкала она золоты замки,
Вынимала перлышки жемчужные,
Рассыпала перлышки по полу,
Тут стали служаночки перлышки собирать,
Которая подберет, та и ослепнет.
Стала Марья Юрьевна думу думати,
Как попасть на святую Русь.
И пошла Марья Юрьевна на святую Русь,
Дошла она до лесов дремучиих,
Стоят те леса от земли до́ неба,
Не попасть ей на святую Русь.
Поклонилась лесам она низешенько:
«Уж вы гой еси, леса дремучие!
Разодвиньтесь вы, леса, надвое,
Пропустите меня на святую Русь,
Заплачу я вам за труды ваши».
Говорят тут леса дремучие:
«Уж ты гой еси, Марья Юрьевна!
Ты стояла, Марья, за закон Божий,
Не сронила ты с главы златых венцов».
Раздвинулись леса надвое,
Прошла через них Марья Юрьевна,
Положила шапочку золоту,
Поклонилась лесам низешенько:
«Уж вы гой еси, леса дремучие!
Вы задвиньтесь, леса, пуще старого,
Пуще старого, пуще прежнего,
Чтобы не прошел Мануйла Ягайлович».
И дошла Марья Юрьевна до гор высокиих,
Стоят те горы от земли до́ неба,
Не попасть ей на святую Русь.
Поклонилась горам она низешенько:
«Уж вы гой еси, горы высокие!
Разодвиньтесь вы, горы, надвое,
Пропустите вы меня на святую Русь,
Заплачу я вам за труды ваши».
Говорят тут горы высокие:
«Уж ты гой еси, Марья Юрьевна!
Ты стояла, Марья, за закон Божий,
Не сронила ты с главы золоты венцы».
Разодвинулись горы высокие надвое,
Пропустили горы Марью Юрьевну,
Прошла через них Марья Юрьевна,
Положила она за их труды платьице,
Поклонилась горам низешенько:
«Уж вы гой еси, горы высокие!
Вы задвиньтесь, горы, пуще старого,
Пуще старого, пуще прежнего,
Чтобы не прошел Мануйла Ягайлович».
Дошла Марья Юрьевна до матушки Бузынь-реки.
Течет матушка Бузынь-река,
Круты бережки урываются,
Желты пески размываются,
Со дна каменья ворочаются,
Не попасть Марье на святую Русь.
Поклонилась Бузынь-реке Марья Юрьевна:
«Уж ты гой еси, матушка Бузынь-река!
Становись ты, матушка, перебродами мелкими,
Пропусти меня на святую Русь,
Заплачу тебе за труды твои».
Говорит ей матушка Бузынь-река:
«Уж ты гой еси, Марья Юрьевна!
Ты стояла, Марья, за закон Божий,
Не сронила ты с главы златых венцов».
Становилась матушка Бузынь-река
Перебродами мелкими.
Прошла на ту сторону Марья Юрьевна,
Поклонилась Бузынь-реке низешенько:
«Ты теки-теки, матушка Бузынь-река,
Пуще старого, пуще прежнего,
Круты бережки да урываются,
Желты пески да размываются,
Со дна каменья ворочаются,
Чтобы не прошел через тебя Мануйла Ягайлович».
Скинула за труды рубашечку шелковую.
Дошла Марья Юрьевна до батюшки синя моря, —
На синем море плавает колодинка.
Говорит колодинке Марья Юрьевна:
«Уж ты гой еси, гнила колодинка!
Приплыви ко мне ко бережку,
Переведи меня на ту сторону».
Приплыла к ней гнила колодинка,
Села Марья Юрьевна на колодинку,
Перевезла ее колодинка на ту сторону.
На ту пору, на то время
Вернулся князь Роман из чиста поля,
Нет его молодой жены Марьи Юрьевны.
Говорят ему нянюшки-служаночки:
«Ай же ты князь Роман Митриевич!
Как был ты во чистом поле,
Наехал тут проклятый Мануйла Ягайлович,
Увез он Марью Юрьевну за сине море
В свою землю литовскую, басурманскую».
Разъярилось сердце богатырское,
Закипела кровь горячая.
Снаряжается князь Роман Митриевич
Со своей дружиной хороброю
Идти в землю литовскую, басурманскую,
Вызволять молоду жену Марью Юрьевну.
И пошел князь Роман на землю литовскую,
Приходит он к батюшке синю морю, —
На синем море плавает колодинка,
На колодинке сидит Марья Юрьевна.
Берет князь Роман ее за белы руки,
Хочет целовать во уста сахарные.
Говорит ему Марья Юрьевна:
«Не бери ты меня за белы руки,
Не целуй меня во уста сахарные:
Я была во той земле во проклятоей,
Во проклятой земле безбожноей,
Там поганого духу нахваталася.
Ты своди меня во Божью церковь,
Я тогда тебе буду молода жена».
 

Саур Леванидович и его сын

Старина шестьдесят четвертая. Князь Саур Леванидович идет в поход на Большую орду. Попадает в плен. Сын Константин едет его искать.

 
Князь Саур Леванидович
Собрался в поход на Большую орду, проклятую землю,
Провожала его молода жена,
Провожала она его за три рубежа,
Сама князю кланялася:
«Гой еси ты, князь Саур Леванидович!
А кому меня, княгиню, приказываешь,
А кому меня, княгиню, наказываешь?
Остаюсь я, княгиня, чреватая».
Молвил слово князь Саур Леванидович:
«А и гой еси, княгиня Азвяковна,
Молода Елена Александровна!
Никому я тебя, княгиню, не приказываю,
Не приказываю и не наказываю,
А коли тебе Господь сына даст,
Вспои, вскорми и за мной пошли,
А коли тебе Господь дочь даст,
Вспои, вскорми, замуж отдай,
А любимого зятя за мной пошли:
Поеду я на время неведомое».
Входила княгиня на холм высокий,
Становилась на бел-горюч камень,
Глядела-смотрела в чисто поле:
Далеко ли едет князь Саур Леванидович.
Из того ли из-под белого камешку
Выползала змея лютая,
Кидалась она княгине на белую грудь,
Бьет хоботом по белу лицу.
Молодая княгиня испугалася, —
Во чреве дитя встрепенулося.
Вскоре после того княгине Бог сына дал,
Назвали Константинушкой Сауровичем.
Поила, кормила княгиня Константинушку,
Грамоте учила, читать, писать.
Будет ему, Константинушке, десять лет,
Спрашивает он у княгини матушки:
«Гой еси ты, матушка родимая
Елена Азвяковна,
Есть ли у меня на роду батюшка?»
Говорила ему княгиня Елена Азвяковна:
«Гой еси, мое чадо милое,
Константинушка Саурович!
Есть у тебя на роду батюшка,
Князь Саур Леванидович,
Поехал он в Большую орду, в проклятую землю,
А поехал он на время неведомое,
Я осталась чревата на тех порах,
Мне же он слово вымолвил:
«Коли тебе, княгиня, Господь сына даст,
Вспои, вскорми и за мной пошли».
Выходил тут княжич на крылечко на красное,
Вскричал зычным голосом:
«Эй вы, конюхи-приспешники!
Седлайте скоро мне добра коня
Под то седелечко черкесское,
А в задней луке́ и в передней луке
Вставьте по тирону камню самоцветному,
Не для басы-красы, для крепости богатырскоей,
Чтобы видеть путь-дороженьку ночью темною».
Садился Константинушка на добра коня,
Только он в ворота выехал, —
В чистом поле дым столбом.
И наехал часовню в чистом поле,
Зашел Богу помолитися.
А от той часовни три дороги лежат,
У первой дороги написано:
Кто этой дорогой поедет,
Конь будет сыт, самому – смерть;
А другою дорогой поедет,
Сам будет сыт, коню – смерть;
А средней дорогой поедет,
Убит будет молодец смертью напрасною.
Поехал Константинушка Саурович
Дорогою среднею.
Доезжает до реки Смородины,
А у реки Смородины струя течет кровавая.
А в ту пору Кунгур-царь перевозится
С теми ли татарами погаными.
Тут Константинушка Саурович
Начал татар с краю бить
Тою палицею тяжкою,
Он бьется-ратится целый день,
Не пиваючи, не едаючи,
Ни на малый час отдыхаючи.
Прибил всех татар до единого,
Кунгуру-царю в шатре голову срубил.
И поехал Константинушка в Большую орду.
Подъезжает он к Большой орде,
Закричал громким голосом богатырскиим:
Дали бы ему в поле поединщика,
А не то он всю орду пожжет, повырубит.
Возговорят тут татарове поганые:
«Есть у нас, братцы, полоненочек-затюремщичек,
Пошлем мы его в поле поединщиком
Против того богатыря грозного».
Приходили татарове поганые,
Приходили они к земляной тюрьме:
«Гой еси ты, полоненщичек,
Гой еси ты, затюремщичек!
Сослужи ты нам службу великую,
Выйди-ка в поле поединщиком
Против богатыря наезжего».
Возговорит князь Саур Леванидович:
«Ой вы гой еси, собаки татарове!
Давайте мне коня доброго,
Давайте мне сбрую богатырскую».
Сел князь Саур на добра коня
И полетел на поединщика в чисто поле.
Съехались богатыри в чистом поле,
И бились они день до вечера —
И один другого одолеть не мог.
И воззрел князь Саур на́ небо:
«Помоги ты мне, Господи,
Молодого богатыря из седла выладить».
И помог ему Господь выладить из седла.
Пал молодой богатырь на сыру землю.
Сел князь Саур ему на белу грудь,
Стал спрашивать-выведывать:
«Ой ты гой еси, добрый молодец!
Чьей ты земли, чьей орды,
Какого ты, молодец, роду-племени?»
Отвечал ему Константинушка Саурович:
«Не моя в поле Божья помочь:
Не стал бы я много спрашивать,
Срубил бы я тебе буйну голову
По самые могучие плечи.
Был у меня родной батюшка
Князь Саур Леванидович,
Пошел он в Большую орду, в проклятую землю —
Там и пропал».
Тут заплакал князь Саур Леванидович,
Поднял Константинушку за белы руки:
«Ой ты гой еси, добрый молодец!
Ведь я твой родной батюшка!»
Садились князь Саур с сыном на добрых коней,
Поехали на святую Русь.
Встречает их княгиня Елена Азвяковна.
Говорит ей Константинушка Саурович:
«Гой еси, моя родная матушка!
Выручил я родного батюшку».