Текст книги "Сокол-корабль. Сказание о богатырях"

Михайло Козарин

Старина тридцать восьмая. В Киев ко князю Владимиру приезжает богатырь Михайло Козарин. Князь Владимир берет его к себе на службу и посылает настрелять дичи. Михайло освобождает от татарского плена свою сестру.

 
Как из далеча-далеча чиста поля
Выезжает удалый добрый молодец
Михайло Козарин Петрович млад.
Его род-племя не в любви держал,
Батюшка с матушкой не жаловали,
И ездил он один в поле двадцать лет.
А и едет он ко городу Киеву,
Едет ко ласкову князю Владимиру,
Чудотворцам в Киеве молитися,
И Владимиру князю поклонитися,
Послужить верою и правдою.
Как и будет он в городе Киеве,
Середи двора княженецкого,
Скочил Козарин со добра коня,
Привязал коня к дубову столбу,
К дубову столбу, к кольцу булатному,
Идет во гридню во светлую,
Ко великому князю Владимиру,
Молился Спасу со Пречистою,
Поклонился князю со княгинею
И на все четыре стороны.
Говорил ему ласковый Владимир-князь:
«Гой еси, удалый добрый молодец!
Коей ты земли, коего города,
Еще как тебя, молодца, именем зовут?
А по имени тебе можно место дать,
По отечеству можно пожаловать».
Говорит удалый добрый молодец:
«Я из славного города из Галича,
А зовут меня Михайло Козарин Петрович млад,
Хочу послужить тебе, государь Владимир-князь,
Послужить тебе верой-правдою».
А в ту пору стольный Владимир-князь
Наливал ему чару зелена вина,
Не велика мера – в полтора ведра,
И турий рог меду сладкова в полтретья ведра.
Принимает Козарин единой рукой,
А и выпил единым духом.
Говорил ему ласковый Владимир-князь:
«Гой еси ты, Михайло Козарин млад!
Сослужи ты мне службу верную,
Съезди ко морю синему,
Настреляй гусей, белых лебедей,
Перелетных серых уточек
Ко моему столу княженецкому, —
До́ люби я молодца пожалую».
Козарин князя не ослушался,
Помолился богу, сам и вон пошел,
И садился он на добра коня,
И поехал ко морю синему,
Что на теплы тихи заводи.
Как и будет у моря синего,
Настрелял он гусей, лебедей,
Перелетных серых уточек,
И поехал от моря от синего
Ко стольному городу Киеву,
Ко ласкову князю Владимиру.
Наехал в поле сыр крековистый дуб,
На дубу сидит черный ворон,
Черный ворон воронович,
С ноги на ногу переступывает,
Он прави́льны перушки поправливает,
Ноги у ворона, как огонь горят.
Михайло Козарин дивуется:
«Сколько по полю я езживал,
А такого чуда не наезживал».
Вынимал Козарин свой тугой лук,
Хочет застрелить черна ворона,
Потянул свой тугой лук за́ ухо,
Калену стрелу семи четвертей.
И завыли рога у туга лука,
Заскрипели полосы булатные.
Провещал ему черный ворон:
«Гой еси ты, удалый добрый молодец!
Не стреляй меня ты, черна ворона,
Черна ворона вороновича,
Моей крови тебе не пить будет,
Моего мяса не есть будет,
Не утешить сердца молодецкого.
Скажу я тебе добычу богатырскую:
Поезжай на гору высокую,
Посмотри в раздолья широкие
И увидишь в поле три черна шатра,
И стоит беседа дорог рыбей зуб,
На беседе сидят три татарина,
Три татарина, три наездника,
Перед ними стоит красна девица,
Красна девица-полоняночка».
Не стрелял Козарин черна ворона,
Поехал он на гору высокую,
Смотрел в раздолья широкие
И увидел в поле три черна шатра,
Сидят три татарина неверные,
Три собаки-наездника поганые,
Перед ними стоит красна девица,
Красна девица-полоняночка.
Поехал Козарин к тем трем шатрам,
Не доехавши, стал выслушивать,
Стал выслушивать, выведывать.
Чесала де́вица буйну голову, косу плела,
Косу плела, жалобно причитаючи:
«Ты коса моя, коса русая,
Горе-горькое, моя русая косынька!
Как была я девкой малёшенькой,
Чесала маменька мне буйну голову,
Косу плела, сама приговаривала:
“Ты коса, коса девья русая!
Ты кому, коса девья, достанешься, —
Князьям ли, боярам ли, гостю ли торговому?”
Доставалась коса моя русая
Трем татаринам-наездникам».
Утешает девицу первый татарин:
«Ты не плачь, не плачь, красна девица,
Не скорби, девица, лица белого,
Отдам тебя за сына большего».
Плачет девица, не слушает,
Плачет, как река течет.
Утешает ее другой татарин:
«Ты не плачь, не плачь, красна девица,
Я отдам тебя за сына среднего».
Плачет девица пуще прежнего,
Плачет, как река течет.
Утешает ее третий татарин:
«Ты не плачь, не плачь, красна девица,
Я тебя за себя в жены возьму,
У меня есть сабля необновленная,
Поженю саблю на твоей шее».
Тут Козарину за обиду стало,
За великую досаду показалося.
Наехал Козарин на черны шатры,
Первого татарина конем стоптал,
Другого татарина копьем сколол,
Третьего татарина саблей посек.
Брал девицу-полоняночку за белы руки,
Ведет ее в шатер поло́тняный:
«Уж мы станем, девица, с тобой ночь делить».
Тут расплачется красна девица:
«А не честь твоя богатырская, удал молодец,
Не спросил ты не дядины, ни отчины».
Говорит тут Михайло Козарин млад:
«Ты какой земли, душа девица, какого города,
Чьего отца, чьей матери?»
Отвечала душа красна девица:
«Я из города из Галича, дочь гостя богатого,
Молода Марфа Петровична.
Я вечер гуляла в зеленом саду
Со своей сударынею матушкою,
Как издалеча из чиста поля,
Как черны вороны налетывали,
Набегали тут три татарина-наездника,
Полонили меня, красну девицу,
Повезли меня во чисто поле».
И за то слово Козарин спохватывается:
«Уж ты гой еси, душа красна девица,
Молода Марфа Петровична!
Ты по роду мне сестрица родимая,
Мы не можем с тобою ночь делить.
Мы поедем с тобой в стольный Киев-град
К славному князю Владимиру».
Тут Михайло Козарин Петрович млад
Собирает в шатрах злато-серебро,
Кладет во те сумы переметные,
Посадил девицу на своего коня богатырского,
Сам сел на татарского,
Еще двух в поводу повел,
И поехали они к городу Киеву.
И будут они в городе Киеве.
Приходил Козарин в гридню княженецкую,
Кланяется князю Владимиру и княгине Апраксии:
«Здравствуй, государь Владимир-князь
Со душою княгиней Апраксией!
Сослужил я тебе службу верную —
Настрелял гусей, белых лебедей
И перелетных серых уточек.
А еще убил в поле трех татаринов
И сестру родную у них выручил,
Молоду Марфу Петровичну.
Да привез тебе добычу богатырскую:
Три сумы злата-серебра,
Да привел еще трех добрых коней татарскиих».
Пошли они на широкий двор
Смотреть тех коней татарскиих.
Говорил тут ласковый Владимир-князь:
«Гой еси ты, удалый добрый молодец,
Михайло Козарин Петрович млад!
У меня есть три ста жеребцов
И три любимых есть жеребца,
А нет такого единого жеребца,
Каких ты из чиста поля привел.
Исполать тебе, добру молодцу,
Что служишь князю верою-правдою!»
 

Иван Гостиный сын

Старина тридцать девятая. Богатырь Иван Гостиный сын принимает вызов князя Владимира состязаться конями.

 
В стольном городе во Киеве
У славного князя Владимира
Было еще пированье-почестный пир
На многие князья и бояре,
И на русские могучие богатыри.
Был на пиру Илья Муромец с братьями назваными
Добрыней Никитичем и Алешей Поповичем,
Были Иван Годинович и Михайло Потык Иванович,
Были Хотенушка Блудович, Василий Казимирович,
Дюк Степанович, Ставр Годинович,
Были Михайло Скопин и Самсон Колыбанов.
Был еще на пиру Иван Гостиный сын.
Наедалися на пиру, напивалися,
Все на пиру порасхвастались,
Умный похвастал родной матушкой,
Безумный похвастал молодой женой,
Иной похвастал золотой казной,
Имением-богачеством.
Будет день в половине дня,
Будет пир во полу́пире,
Владимир-князь распотешился,
По светлой гридне похаживает,
Таковы слова поговаривает:
«Гой еси, князья и бояре
И все русские могучие богатыри!
Есть ли в Киеве таков человек,
Кто б похвалился на три ста жеребцов,
На три ста жеребцов и на три жеребца похваленые:
Сивогрив жеребец да кологрив жеребец,
Да еще Воронко, что полонен во Большой орде?
Сивогрив жеребец стоит на шести привязях,
Кологрив жеребец стоит на девяти привязях,
А Воронко жеребец на двенадцати привязях.
Пустим коней в урочный день
Из Киева скакать до Чернигова
Три девяноста-то мерных верст
Промеж обедней и заутренею».
Тут больший за меньшего хоронится,
От меньшего ему, князю, ответа нет.
Выступает тут со скамьи богатырскоей
Иван Гостиный сын,
Да кричит он, Иван, зычным голосом:
«Гой еси ты, государь, ласковый Владимир-князь!
Я похвалюсь на три ста жеребцов
И на три жеребца похваленые:
Сивогрив жеребец да кологрив жеребец,
Да Воронко жеребец, что полонен во Большой орде, —
Скакать из Киева до Чернигова
Три девяноста-то мерных верст
Промеж обедни и заутрени.
А бьюсь я, Иван, о велик заклад:
Не о ста рублях, не о тысячу —
О своей буйной голове».
За князя Владимира держат поруки крепкие
Все князья и бояре, и гости-корабельщики,
Заклад за князя кладут на сто тысячей;
А за Ивана никто поруки не держит.
Пригодился тут владыка черниговский,
А и он-то за Ивана поруки держит,
Поруки крепкие на сто тысячей.
Подписался молодой Иван Гостиный сын.
Пошел с пира, призадумался,
Призадумался он, запечалился.
Пошел Иван на конюшню белодубову
Ко своему коню доброму,
К бурушке-косматушке троелеточке,
Падал ему в правое копытечко:
«Уж ты гой еси, мой добрый конь,
Мой Бурушко косматенький!
Заложил я, Иван, свою буйну голову.
Бился с князем о велик заклад
На три его жеребца похваленые:
Сивогрив жеребец да кологрив жеребец
И Воронко, что полонен во Большой орде,
Скакать из Киева до Чернигова
Три девяноста мерных верст
Промеж обедней и заутреней».
Провещал ему добрый конь
Бурушко-косматушко троелеточко:
«Гой еси ты, хозяин мой любимыий!
Не о чем ты, Иван, не печалуйся:
Сивогрива жеребца того не боюсь,
Кологрива жеребца того не блюдусь,
В задор войду – у Воронка уйду;
Ты води, Иван, меня по три зори́,
Выкупай, Иван, меня во трех росах,
Корми меня пшеном белояровым,
Пои сытою медвяною.
Придет от князя грозен посол
По тебя Ивана Гостиного
Бежать-скакать на добрых конях,
Не седлай ты меня, Иван, добра́ коня,
Только берись за шелко́в поводок,
Поведешь меня по двору княженецкому,
Вздень на себя шубу соболиную.
Стану я, Бурушко, передом ходить,
Копытами за шубу поцапывать,
По черному соболю выхватывать,
На все стороны побрасывать,
Князья-бояре подивуются.
И ты будешь жив – шубу наживешь,
А не будешь жив – будто не нашивал».
По сказанному и по писанному
От великого князя посол пришел,
А зовет-то Ивана на княженецкий двор.
Скоро Иван снаряжается.
Надевал на себя шубу соболиную,
Повел Бурушку за шелков поводок.
Будет Иван середи двора княженецкого,
Стал Бурушко передом ходить,
Копытами за шубу поцапывать,
По черному соболю выхватывать,
На все стороны побрасывать, —
Князья и бояре дивуются.
Рявкнул Бурушко по-туриному,
Он шип пустил по-змеиному.
Задрожала матушка сыра-земля.
Триста жеребцов испужалися,
С княженецкого двора разбежалися.
Сивогрив жеребец две ноги изломил,
Кологрив жеребец тот и голову сломил,
Полонян Воронко в Большую орду бежит,
Он, хвост подняв, сам всхрапывает.
А князья-то и бояре испужалися,
Окарачь они по двору наползалися.
А Владимир-князь со княгинею печален стал,
Кричит сам в окошечко косящетое:
«Гой еси ты, Иван Гостиный сын!
Уведи ты зверя люта со двора долой,
Того Бурушку-косматушку троелеточка, —
Все поруки крепкие как бы не были,
Записи все о велик заклад изодраны».
 

Михайло Скопин

Старина сороковая. Богатыря Михайлу Скопина отравляют на пиру у князя Владимира.

 
Во стольном во городе во Киеве
У ласкова князя у Владимира
Крестили младого князевича,
А Михайло Скопин кумом был,
А кума была дочь Малютина,
Того Малюты Скурлатова.
Заводил Владимир-князь почестен пир
И звал на пир Скопина сына Михайлова.
И говорила Скопину родна матушка:
«Гой еси, мое чадо милое!
Не ездил бы ты, чадо, ко князю Владимиру,
Славен ты делами богатырскими,
Изведут тебя бояре лукавые,
Наскажут на тебя князю Владимиру.
У Владимира кумой ведь дочь Малютина,
Умышляют они зло на тебя, Михайлушка».
А Скопин матушки не слушался,
Поехал он на пир ко князю Владимиру.
Много было на пиру князей и бояр, и званых гостей,
И много могучих богатырей русскиих.
И сидела на пиру дочь Малютина,
Сидела она на почестном месте
Супротив князя Владимира и княгини Апраксии.
Они пьют, пируют трое суточек,
Все они стали на пиру пьянешеньки,
Все стали они веселешеньки,
Все они на пиру порасхвасталися,
Сильный хвастает силою,
Богатый хвастает богачеством.
И похвастал тут Скопин добрый молодец:
«Уж я много, Скопин, по земля́м бывал,
Уж я много, Скопин, городов брал,
Очищал от поганых землю русскую,
Я Малюту-короля во полон взял,
У Малютиных дочерей на грудях лежал».
Услыхала тут дочка Малютична,
Эти речи ей не по разуму,
За великую обиду показалися.
Брала она чару серебряную,
Спускалась во погреба глубокие,
Намерила чару зелена вина,
Ни велику ни малу – полтора ведра,
Клала коренья зелья лютого:
Загорелось в чаре серебряной,
Посреди чары пламя мечет,
По бокам чары искры сыплются.
Выносит она чару зелена вина правой рукой,
Во левой руке выносит чадо милое,
Чадо милое, князевича.
Подходит она ко столикам дубовыим,
Подходит ко Скопину сыну Михайлову,
Низешенько ему кланяется:
«Гой еси, Скопин сын Михайлович!
Уж ты выкушай чару зелена вина,
Поздравить надо нам любима крестника».
Говорит Скопин сын Михайлович:
«Уж ты гой еси, солнышко Владимир-князь!
Выпить мне эту чару – живому не быть,
А не выпить чару – виноватым быть».
И говорит Скопин богатырям русскиим:
«Уж вы братцы мои крестовые,
Русские могучие богатыри!
Как выпью я чару зелена вина,
Посадите меня вы на добра коня,
Спроводите меня к родной моей матушке».
Глядят, смотрят все русские богатыри:
Посреди чары пламя мечет,
По бокам чары искры сыплются.
Понадеялся Скопин на могуту-силу,
На свою удачу богатырскую,
Пьет ту чару за единый дух.
Скоро тут сидит Скопин не по-старому,
Не по-старому Скопин сидит, не по-прежнему,
Повесил он свою буйну голову.
Говорит он дочери Малютине:
«Уж ты гой еси, кума ты моя крестовая!
Опоила ты меня зельем лютыим.
Ты злодейка-кума, змея лютая,
Змея лютая, дочь Малютина».
Вскочил он, Михайло, со скамьи дубовоей,
Вышел он на широкий двор,
Добрый конь его стоит обузданный,
Обузданный конь, оседланный.
Вышли с ним богатыри русские, братцы крестовые,
Илья Муромец с Добрыней Никитичем,
Посадили Михайлу на добра коня,
Проводили его к родной матушке.
Едет Михайло Скопин да не по-старому,
Не по-старому едет, не по-прежнему,
Доезжает до своего высока терема;
Увидала его матушка родимая:
«Едет чадо мое милое не по-старому,
Едва он, видно, на коне сидит».
Металась она вон на улицу,
Снимала его со добра коня,
Стала Михайлу выспрашивать:
«Уж ты гой еси, чадо мое любимое!
Что же ты приехал не по-старому?
Или пир тебе не по уму был, не по разуму?
Я тебе, чадо, наказывала
Не ездить ко князю Владимиру,
А ты меня не послушался».
Говорит ей Скопин таково слово:
«Гой еси, матушка моя родимая!
Поди за попами да причетниками,
Надо мне скорее нынче покаяться!»
Скоро привели попов, причетников,
Покаялся Скопин сын Михайлович.
Повалили его на лавку на брусчатую
Под иконы святые.
Немного прошло поры-времени,
Преставился Скопин сын Михайлович,
Сделали ему гроб, вечный дом,
Верх обтянули камкой хру́щатой,
Хоронили Скопина сына Михайловича,
В буйну голову клали меч-кладенец,
Во праву руку саблю вострую,
А во леву руку клали тугой лук,
А во резвы ноги копьецо бурзамецкое.
Погребли, похоронили добра молодца.
Брала мати книжечку волхо́вную,
Посмотрела она книгу волхо́вную,
Надевала на себя шубу кунью,
Отправлялась ко солнышку Владимиру.
Говорит она солнышку Владимиру:
«Уж ты гой еси, солнышко Владимир-князь!
Не на пир зовешь ты, не за честный стол,
Зовешь ты нынче богатырей губить-опаивать,
Опоил ты зельем лютым мое чадо милое,
Как того ли Скопина сына Михайловича».
 

Сорок калик со каликою

Старина сорок первая. Сорок калик по пути в Иерусалим заходят в Киев. Княгиня прельщается красотой атамана калик Касьяна Михайловича.

 
А из пустыни было Ефимьевы,
Из монастыря из Боголюбова,
Начинали калики наряжатися
Ко святому граду Иеруса́лиму,
Сорок калик со каликою.
Становились во единый круг,
Они думали думушку единую,
А единую думушку крепкую;
Выбирали большего атамана
Молоды Касьяна сына Михайлыча.
А и молодой Касьян сын Михайлович
Кладет заповедь великую
На всех тех дородных молодцев:
«А идти нам, братцы, дорога не ближняя —
Идти будет ко городу Иеруса́лиму,
Святой святыни помолитися,
Господню гробу приложитися,
Во Иордан-реке искупатися,
Нетленною ризой утеретися,
Идти селами и деревнями,
Городами теми с пригородками.
А в том-то ведь заповедь положена:
Кто украдет или кто солжет,
Али кто пустится на женский блуд,
Не скажет большему атаману,
Атаман про то проведает, —
Едина оставить во чистом поле
И окопать по плеча во сыру землю».
И в том-то ведь заповедь подписана,
Белыя рученьки исприложены:
Атаман Касьян сын Михайлович,
Податаманья – брат его родной
Молодой Михайло Михайлович.
Пошли калики в Иерусалим-град.
А идут неделю уже споряду,
Идут уже время немалое,
Подходят уже они под Киев-град,
Сверх той реки Че́реги,
А и вышли они из ра́менья,
Навстречу им Владимир-князь:
Ездит он за охотою,
Стреляет гусей, белых лебедей,
Перелетных малых уточек,
Лисиц, зайцев всех поганивает.
Завидели его калики перехожия,
Становилися во единой круг,
Клюки-посохи в землю потыкали,
А и сумочки исповесили,
Скричат калики зычным голосом, —
Дрогнет матушка сыра земля,
С дерев вершины попадали,
Под князем конь окарачился,
А богатыри с коней попадали.
Поклонились калики удалы молодцы
Великому князю Владимиру,
Просят у него святую милостыню,
А и чем бы молодцам душу спасти.
Отвечает им ласковый Владимир-князь:
«Гой вы еси, калики перехожия!
Хлебы с нами заво́зныя,
А и денег со мною не имеется,
А и езжу я, князь, за охотою,
За зайцами и за лисицами,
За соболями и куницами,
И стреляю гусей, белых лебедей,
Перелетных малых уточек.
Изволите вы идти во Киев-град
Ко душе княгине Апраксие;
Напоит-накормит вас, добрых молодцев,
Наделит вам в дорогу злата-серебра».
Недолго калики думу думали,
Пошли ко городу ко Киеву.
А и будут в городе Киеве,
Середи двора княженецкого,
Клюки-посохи в землю потыкали,
А и сумочки исподвесили,
Подсумочья рыта бархата,
Скричат калики зычным голосом, —
С теремов верхи повалилися,
А с горниц охлупья попадали,
В погребах питья сколыбалися.
Становились во единой круг,
Просят святую милостыню
У молодой княгини Апраксии.
Молода княгиня испужалася,
А и больно она передрогнула,
Посылает стольников и чашников
Звать калик во светлу гридню.
Пришли тут стольники и чашники,
Бьют челом, поклоняются
Молоду Касьяну Михайловичу
Со его товарищами,
Зовут хлеба есть во светлу гридню
К молодой княгине Апраксие.
А и тут Касьян не ослушался,
Пошли во гридню во светлую,
Спасову образу молятся,
Молодой княгине поклоняются.
Молода княгиня Апраксия
Ручки поджала, будто турчаночка,
С ней ее нянюшки и мамушки,
Красныя сенныя девушки.
Молодой Касьян сын Михайлович
Садился в место большее,
От лица его молодецкого
Как бы от солнышка от красного
Лучи стоят великия.
Помещались тут все добры молодцы
А и те калики перехожия
За те столы убранныя.
А и стольники-чашники
Поворачивают-пошевеливают
Своих они приспешников.
Понесли яства сахарныя,
Понесли питья медвяныя.
А и те калики перехожия
Сидят за столами убранными,
Убирают яства сахарныя,
А и те ведь пьют питья медвяныя,
И сидят они время час-другой,
Во третьем часу подымалися,
Поднявшись, они богу молятся,
За хлеб за соль челом бьют
Молодой княгине Апраксие
И всем стольникам и чашникам.
И стоят они еще ожидаючи
У молодой княгини Апраксии,
Наделила б на дорогу златом-серебром,
Сходить бы во град Иерусалим.
А у молодой княгини Апраксии
Не то в уме, не то в разуме:
Шлет Алешеньку Поповича
Атамана их уговаривать
И всех калик перехожиих,
Чтоб не идти бы им сего дня.
И стал Алеша уговаривать
Молода Касьяна Михайловича,
Зовет к княгине Апраксие
На долгия вечера посидети,
Забавныя речи побаити,
А сидеть бы наедине во спальне с ней.
Замутилось сердце молодецкое
У молода Касьяна сына Михайловича,
Отказал он Алеше Поповичу,
Не идет на долгия вечера
К молодой княгине Апраксие
Забавныя речи баити.
На то княгиня осердилася,
Посылает Алешеньку Поповича
Прорезать у Касьяна суму рыта бархата,
Запихать бы чарочку серебряну,
Которой чарочкой князь на приезде пьет.
Алеша-то догадлив был,
Распорол суму рыта бархата,
Запихал чарочку серебряну
И зашивал ее гладехонько.
С тем калики и в путь пошли
С широка двора княженецкого,
С молодой княгиней не прощаются,
А идут калики не оглянутся.
И отошли они верст десяточек
От стольного города Киева,
Молода княгиня Апраксия
Посылает Алешу за ними во погон.
Настиг Алеша калик во чистом поле,
У Алеши вежество нерожденое,
Стал он с каликами заздоривать,
Обличает ворами-разбойниками:
«Вы-то, калики, воры-разбойники,
Бродите вы по миру по крещеному,
Что украдете, своим зовете,
Покрали княгиню Апраксию,
Унесли вы чарочку серебряну,
Которой чарочкой князь на приезде пьет!»
А в том калики не даются ему,
Не давались Алеше на обыск себе.
Во то же время и во тот же час
Приехал князь из чиста поля
И с ним Добрынюшка Никитич сын.
Посылает княгиня Апраксия
За каликами Добрынюшку.
В ту пору Добрынюшка не ослушался,
Скоро поехал он во чисто поле,
Настиг он калик во чистом поле.
У Добрыни вежество рожденое и ученое,
Соскочил с коня, челом бьет:
«Гой еси, Касьян Михайлович,
Не наведи на гнев князя Владимира,
Прикажи обыскать калик перехожиих,
Нет ли промежду вас глупого!»
Молодой Касьян сын Михайлович
Ставил калик во единой круг
И велел он друг друга обыскивать
От малого до старого,
До себя, Касьяна Михайловича.
Нигде та чарочка не явилася,
У молода Касьяна пригодилася.
Тут братец Михайло Михайлович
Принимался за заповедь великую,
Закопали атамана по плеча во сыру землю,
Едина оставили во чистом поле
Молода Касьяна Михайловича.
Отдавали Добрыне чарочку серебряну.
И будет Добрынюшка в Киеве
У молодой княгини Апраксии,
Привез он чарочку серебряну,
Виноватого назначено —
Молода Касьяна сына Михайловича.
А с того времени-часу
Захворала она скорбью недоброю:
Слегла княгиня в великом гноище.
Ходили калики в Иерусалим-град,
Шли они туда три месяца,
А и будут в граде Иерусалиме,
Святой святыне помолилися,
Господню гробу приложилися,
Во Иордане-реке искупалися,
Нетленною ризой утиралися.
А все-то молодцы отправили;
Служили обедни с молебнами
За свое здравие молодецкое,
По поклону положили за Касьяна Михайловича.
А и тут калики не замешкались,
Пошли ко городу Киеву,
Ко ласкову князю Владимиру.
И идут назад уже три месяца,
И увидели молода Касьяна сына Михайловича.
Выскакивал он из сырой земли,
Как ясен сокол из тепла гнезда;
А все они, молодцы, дивуются
На его лицо молодецкое;
А и кудри на нем до самого пояса,
Стоял Касьян не мало число,
Стоял он в земле шесть месяцев,
А шесть месяцев будет полгода.
Пошли все вместе ко городу Киеву.
И скоро будут они во городе Киеве.
Позвал их Владимир в свою гридню светлую.
Спрашивает молодой Касьян сын Михайлович:
«Гой еси, государь Владимир-князь!
Здравствует ли твоя княгиня Апраксия?»
Владимир-князь едва речь выговорил:
«Лежит княгиня Апраксия шесть месяцев,
Полгода лежит она в великом гноище».
Пошли с князем во спальню к ней.
Отворяли двери у светлы гридни,
Раскрывали окошечки косящетые.
В ту пору княгиня прощенья просит,
Что нанесла она напраслину.
Тут молодой Касьян сын Михайлович
А и дунул духом святым своим
На молодую княгиню Апраксию, —
И сошло с нее гноище великое,
Стала княгиня Апраксия опять здрава.
Оградил ее святой рукой,
Прощает ее плоть женскую:
Лежала в сраму полгода.
А и тут ласковый Владимир-князь
Сажал их, калик, за убраны столы,
Стали пить, есть, потешатися.
И вставали калики на резвы ноги,
Спасову образу молятся
Бьют челом князю Владимиру
С молодой княгиней Апраксией
За хлеб за соль его.
Тут прощаются калики с князем Владимиром
И с молодою княгинею Апраксией.
Собрались они и в путь пошли
До своего монастыря Боголюбова
И до пустыни Ефимьевы.
То старина, то и деянье.