Текст книги "Крестоносцы. Первая полная энциклопедия"

Турецкие луки (Музей Топкапы, Стамбул)

Усама, например, имел газагханд, состоявший сразу из двух кольчужных доспехов: более длинного – европейского происхождения и короткого – восточной работы, между которыми находилась еще и стеганая прокладка. Поскольку снаружи кольчугу покрывала яркая восточная ткань, то догадаться о защитном предназначении подобного кафтана было не так-то просто. И получалось, что визуально мусульманские воины смотрелись как исключительно легковооруженные. Только ламеллярный панцирь, надетый поверх такого кафтана, да еще шлем (хотя его тоже часто обтягивали тканью либо наматывали вокруг него тюрбан) могли помимо оружия служить указанием, что этот человек снаряжен для боя, но и тогда о тяжести его доспехов судить было довольно трудно. Важным достоинством такого защитного вооружения было то, что восточный воин, даже если он сидел на скачущей лошади, мог надеть его и снять не только днем, но и ночью, без всякой помощи слуг и оруженосцев. Что же касается боевого оружия, то оно соответствовало тогдашней манере ведения боя. В XI–XII вв. столкновения тяжеловооруженных всадников окончательно приобрели характер стремительной сшибки, в связи с чем значение копий, как эффективного оружия первого удара, значительно возросло. Кстати, все тот же Усама ибн Мункыз отмечал, что в его время «появился обычай носить составные копья, прикрепляя одно к другому», причем длина их доходила до 6–8 м!

Вначале противники мчались друг на друга с копьями наперевес. Если копья в схватке ломались, то всадники брались за меч, а затем за булаву. Понятно, что очень длинным и тяжелым копьем было труднее манипулировать, поэтому на Востоке их древки чаще всего выделывали из бамбука, а если они были из дерева, то их старательно высверливали изнутри. Поскольку служили они для таранного удара, то у них были вытянутые граненые наконечники, способные пробивать даже самые многослойные виды панцирей.

Легкая конница и пехота использовали для метания дротики нескольких видов. Меч был наиболее богато отделанным и престижным видом оружия. В пехоте вплоть до XIV в. таким мечом являлся арабский зейф, имевший своим предшественником римский гладиус. В коннице мечи были длиннее и тоньше.

В конце VIII – начале IX в. среди мусульманских воинов Ближнего Востока постепенно стала распространяться изогнутая сабля, проникшая сюда из Центральной Азии. Но это оружие было наиболее характерно для турецких воинов, в то время как персы, армяне, арабы и курды еще долгое время предпочитали прямые мечи. Об их качестве можно судить на основании слов все того же Усамы ибн Мункыза, который в бою с исмаилитом ударом меча перерубил ему не только клинок, но и предплечье. На лезвии меча Усамы при этом осталась только царапина, и хотя местный кузнец пообещал ее заделать, Усама отказался, посчитав след от этого удара лучшим свидетельством высокого качества своего клинка.

Булавы были также весьма распространенным оружием рыцарей Востока. В Египте, например, они достигали в длину одного метра и представляли собой гладкий бронзовый шар на деревянной рукоятке. В других местах булавы выделывали из стали, и они были самой различной формы: ошипованные, граненые и вытянутые в виде огурца, нередко богато орнаментированные и украшенные арабскими надписями.

Стандартным топором конных воинов был табарзин. Топором же универсального типа, удобным как для пехоты, так и для конницы, являлся наджих с молоткообразным утяжеленным обухом. В ходу были также боевые молотки с клювообразным наконечником, которые ради быстроты изготовления делали литыми из бронзы, но при этом точно так же отделывали насечкой, как и цельнокованые лезвия топоров из хорошей стали.

Всевозможные ножи и кинжалы также входили в арсенал средневекового конного воина Востока, но главным его отличием от западного рыцаря все-таки оставался небольшой, но гибкий и мощный сложносоставной лук, унаследованный им от центральноазиатских кочевников.

В сражениях против крестоносцев воины-сарацины очень умело пользовались луком, чем доставляли своим противникам большие неприятности. Тренированный стрелок должен был уметь поразить с расстояния в 75 м мишень диаметром в 1 м. При этом если он держал в левой руке первые пять стрел вместе с приготовленным луком, то должен был их выпустить за две с половиной секунды. Другие пять стрел потом нужно было доставать из колчана. Поводья во время стрельбы отпускались, но к ним у воина был привязан ремешок, который он надевал на большой палец правой руки. Таким образом, он мог и свободно стрелять, и моментально схватиться за поводья.

В традиции Ближнего Востока была стрельба залпами, часто из стационарного положения, когда конные лучники сначала обстреливали неприятеля и только затем уже его атаковали. Или же, отступив на какое-то расстояние, они вновь останавливались и начинали стрелять по своим преследователям.

В трудах аль-Тарсуси, известного военного автора XII в., писавшего свои трактаты для самого Саладина, даются следующие рекомендации конным лучникам по ведению тактики боя против крестоносцев: «Когда ты стреляешь в вооруженного всадника, который имеет доспехи или же слишком далеко от тебя, стреляй в коня, чтобы его спешить. Когда ты стреляешь по всаднику, который стоит неподвижно, то целься на уровень седельной луки. Если твоя стрела полетит вверх, то ты поразишь всадника, а если вниз – коня! Если всадник стоит к тебе спиной, то целься ему между лопаток. Если он приближается к тебе с мечом, то и тогда стреляй, но будь внимателен, чтобы он не успел поразить тебя, если ты промахнешься. Никогда не стреляй безрассудно!»

Дальше в наставлении указывалось, что в момент стрельбы по противнику обнаженный меч лучника должен висеть у него на правом запястье, а копье быть под левым бедром и нацелено вперед. При отсутствии меча копье должно было находиться под его бедром справа, и воин должен был уметь его тут же выхватить и обратить на врага.

Наверное, вам встречались такие книги или статьи, авторы которых считают саблю более совершенным по сравнению с мечом оружием лишь потому, что у нее изогнутая форма клинка, «что обеспечивает ей большую поверхность поражения». Однако тяжелый и широкий меч наносит удар неизмеримо большей силы. Следовательно, изогнутое лезвие сабли всего лишь попытка приблизить ее возможности к возможностям меча, и ничего более! А вот легкость, маневренность сабли (при тех же рубящих свойствах, что и у меча) имели несомненно гораздо больше значения. Сабля больше, чем меч, подходила для конного воина именно потому, что ее легче было удерживать на весу во время стрельбы из лука. Порезаться самому лезвием при этом шансов куда меньше, а удары легким клинком в конной схватке было наносить значительно легче. Ромбический в сечении клинок меча было труднее ковать, но что самое главное – труднее закаливать. У сабли клинок плоский, поэтому его было удобнее и многократно ковать (а именно многократной проковкой различных сортов металла как раз и получалась знаменитая дамасская сталь), и подвергать закалке.

У каждого из приемов и даже отдельных элементов стрельбы имелись свои собственные названия. Опираясь на названия, будущие лучники отрабатывали сами приемы. Последнее было очень удобно не только для них самих, но и для будущих командиров, которые могли быть уверены, что в бою их воины будут действовать как один человек. Обычно стрельба велась тремя способами. При первом – натяжение тетивы и прицеливание происходили одновременно; при втором – натяжение производилось медленно, потом следовали пауза и выстрел. Третий способ состоял в частичном натяжении лука, прицеливании, после чего лук «дотягивался» и следовал выстрел. Если тетиву при этом натягивали тремя пальцами: указательным, средним и безымянным (причем древко стрелы зажималось между указательным и средним пальцами), это был «мягкий» средиземноморский (или, как его еще называли, «франкский») способ стрельбы. При персидском способе использовалась другая комбинация пальцев. А вот при турецком или же монгольском способе тетива натягивалась одним большим пальцем, на который для защиты надевали особое кольцо. Луки сарацинских стрелков действовали с силой от 50 до 75 кг, в зависимости от их натяжения.

Поражающие возможности стрелы во многом зависели от ее наконечника, поэтому сарацинские всадники имели их несколько видов. Так, для стрельбы по воинам, которые были одеты в кольчуги и ламеллярные панцири, рекомендовались стрелы с закаленными наконечниками в виде «рыбьего хвоста». Наконечники типа «лопатка», «шпинат», «ивовый лист» или же «гусиная лапа» применялись против стеганой мягкой брони, а широколезвийные (или же в виде полумесяца) – против незащищенного противника или его лошадей.

Мало того, что разные виды наконечников по-разному влияли на дальность полета стрелы, каждому воину для меткой стрельбы нужно было две тетивы. Одна требовалась для стрельбы на большие расстояния, другая – на близкие, так как одна-единственная тетива плохо влияла на меткость. При этом для каждой тетивы требовалось и соответствующее кольцо на большой палец. Ни один уважающий себя стрелок одним-единственным кольцом не пользовался.

Два лука, две тетивы, два кольца – вот такое множество вещей требовалось восточному всаднику. Даже налуч – навак – и тот был у них не простым, а «с секретом»: на нем имелось специальное вместилище для дротика, который назывался хазбан. Снаружи его не было видно, но при необходимости дротик можно было легко извлечь и метнуть во врага.

Требовалось уметь и метко разить врага копьем, а для этого нужно было постоянно тренироваться. Помимо европейской техники атаки с копьем наперевес восточные всадники учились держать копье и двумя руками одновременно, удерживая поводья в правой руке. Такой удар разрывал даже двухслойный кольчужный панцирь, причем наконечник копья выходил из спины!

Для выработки точности и силы удара служила игра бирджас, во время которой всадники на полном скаку наносили удары копьями по колонне, составленной из множества деревянных блоков. Ударами копий требовалось выбивать отдельные блоки, причем так, чтобы сама колонна при этом не рассыпалась.

Мусульманских воинов отличало и типично рыцарское отношение к поверженному врагу. Например, в 1157 г. пленных крестоносцев провели по улицам Дамаска в полном боевом вооружении, на лошадях, со всеми своими вымпелами и флагами. Мусульман при этом особенно возмущало, что с их пленниками крестоносцы зачастую поступали очень жестоко, даже когда их обменивали. Усама ибн Мункыз сообщает, что одному из пленников перед самым обменом христиане выкололи правый глаз, чтобы он не мог смотреть из-за щита. Впрочем, известен и другой пример, когда мусульмане отрубили большие пальцы на руках у наемных арбалетчиков-мусульман, чтобы они больше не могли пользоваться своим оружием, что крестоносцы расценили как проявление крайней жестокости.

Однако, несмотря на все эти различия, в целом «рыцари креста» и «рыцари полумесяца» оказались чуть ли не «братьями по оружию» и, как это ни удивительно, враждовали крайне редко! Ибн Мункыз писал о том, что многие крестоносцы подружились с мусульманами. Причем были известны даже случаи, когда европейские рыцари переходили на службу к мусульманским правителям и получали за это земельные наделы икта. Да и сам он вовсе не стеснялся того, что был в дружбе с западными рыцарями, в том числе членами ордена тамплиеров.

Что же касается других восточных или же западноевропейских рыцарей, то от своего непосредственного контакта они все только выиграли и во многом переняли друг у друга не только лучшие образцы оружия, но и близко понимаемую рыцарскую культуру – турниры, гербы, этикет и т. д. Когда, например, в 1131 г. скончался граф Жослин I, воевавший с ним эмир Гази ибн Данишменд прекратил военные действия и передал франкам: «Я вам соболезную, и что бы ни говорили, но я не склонен сражаться с вами сейчас. Ибо из-за смерти вашего правителя я могу легко одолеть ваше войско. Поэтому спокойно занимайтесь своими делами, изберите себе правителя… и властвуйте с миром в своих землях».

Впрочем, подобное благородство у восточных рыцарей, как и у западноевропейских, носило главным образом показной характер, а жадность, грубость и низменные устремления души являлись куда более распространенным явлением. Видимо, недаром арабский поэт Абу аль-Ала аль-Маяри в XI в. с грустью констатировал, что «человек благородный везде отщепенец для своих соплеменников и соплеменниц…».

В разгар битвы 1192 г. под Яффой английский король Ричард I Львиное Сердце оказался без лошади. Его соперник Сайф ад-Дин, сын знаменитого Салах ад-Дина, послал ему двух боевых коней. За это в том же году Ричард I возвел его сына в рыцарское достоинство. Известно и немало случаев, когда западноевропейские рыцари приглашали мусульман на свои турниры, а те не видели для себя в этом ничего зазорного, хотя, по идее, не должны были иметь никаких дел с неверными и «врагами ислама». Зато в сражениях восточные рыцари часто отказывались биться вместе с простолюдинами или же теми, кто был вооружен как пехотинец, так как считали подобную войну оскорблением для своей чести.

Пожалуй, главное, что больше всего различало рыцарей Запада и Востока, так это их отношение к стрельбе из лука! На Западе лук был оружием простолюдинов и… всего лишь средством развлечения для знати, не говоря уже про арбалеты, осужденные католической церковью как «богопротивное оружие, пригодное только для войны с язычниками»! На Востоке рыцари не видели в использовании лука против равного себе противника ничего предосудительного, тогда как для европейцев это было делом совершенно аморальным!

Получается, что мусульманское общество эпохи Крестовых походов было мобильнее, создавало больше социальных слоев и, соответственно, больше воинов с различным вооружением. Удивительно, но средневековый Восток был ближе к существующим у нас сегодня рыночным отношениям, чем вроде бы традиционно рыночный Запад, вследствие чего его военная машина была значительно сложнее, богаче и многообразнее, чем у их противников – феодалов из Западной Европы. По своему вооружению рыцарские войска Запада эпохи Крестовых походов по сравнению с воинами Востока занимали промежуточное положение между его тяжелой и легкой конницей. Отсутствие панцирей на лошадях превращало армию крестоносцев в конницу «среднего типа», очень уязвимую для лучников, но которую крестоносцы вынуждены были использовать при любых обстоятельствах.

Между тем чешуйчатые (ламеллярные) панцири и конские попоны имели и византийские, и иранские, и арабские кавалеристы, причем именно в ту эпоху, когда европейцы обо всем этом даже не помышляли. Главное отличие было в том, что на Востоке пехота и конница взаимодополняли друг друга. А в то же время на Западе шел непрерывный процесс вытеснения конницей пехоты. Уже в XI в. сопровождавшие рыцарей пехотинцы, по сути дела, представляли собой просто челядь. Никто не пытался как следует обучить их и вооружить, тогда как на Востоке единому вооружению войск, а также их обучению уделялось достаточно большое внимание. Тяжелую конницу дополняли отрядами легкой, использовавшейся для разведки и завязки боя. И там, и здесь в тяжеловооруженной коннице служили воины-профессионалы. Но западный рыцарь, хотя он и был в это время вооружен легче аналогичных воинов Востока, имел куда больше независимости, поскольку при отсутствии хорошей пехоты и легкой конницы именно он являлся главной силой на поле сражения.

Получается, что с точки зрения развития средневекового вооружения именно Византия, арабский Восток и далекий Китай были странами настоящих рыцарей, так как их воины много раньше, чем воины Запада, получили надежные и прочные доспехи, которые закрывали не только всадника, но также и коня!

В боях же с конницей Востока единственным преимуществом европейцев оказалась их стойкость. Да еще, пожалуй, их выносливость в непривычных природных условиях. Они побеждали потому, что им было практически нечего терять, в то время как в жизни воинов Востока существовали удобства и возможности, которые грубым европейцам просто не снились. Но даже когда они начали принимать восточные обычаи и составлять себе наемные отряды конных лучников из местного населения, им не приходило в голову, что все равно они потерпят поражение. Феодальной Европе было просто не по силам покорить тогдашний мусульманский Восток с его развитой системой рыночных отношений и огромными богатствами, нажитыми на торговле с Европой, Индией и Китаем.

Запад, однако, выбрал и перенял у мусульманского Востока не социальную гибкость, а всего лишь большую жесткость в управлении, основанную на дисциплине, ради которой впоследствии и стали создаваться духовно-рыцарские ордены. А лук, как и раньше, оставался оружием простолюдинов. А между тем уже близилось время, когда рыцари-крестоносцы должны были встретиться с конными лучниками Востока на полях сражений в Европе! И эта встреча произошла в то время, когда на земли Европы, оставив позади себя разгромленные земли Южной и Центральной Руси, вторглись орды Бату-хана. Сражаться с ними в битве при Легнице в 1241 г. довелось и местным польским рыцарям, и рыцарям духовно-рыцарских орденов, увидевших все достоинства и недостатки армии вторгшихся на их земли захватчиков. Кстати, вполне возможно, что именно тогда многие западноевропейские рыцари познакомились и с татаро-монгольскими конскими доспехами. Но вот формы, в которые в результате этого вылился собственный западноевропейский конский доспех, были, безусловно, местными.

КНИГА В КНИГЕ

Интересно, что на Востоке, в частности в Иране, тоже существовало собственное рыцарство, причем даже раньше, чем оно появилось на Западе, и оно использовало такие же знаки для опознавания, как и рыцарство Запада, о чем подробно рассказывалось в поэме Фирдоуси «Шахнаме», написанной примерно в 976–1011 гг.

 
Ответствовал Тухар: «О господин,
Ты видишь предводителя дружин,
Стремительного Туса-полководца,
Который насмерть в грозных битвах бьется.
Чуть дальше – стяг другой горит огнем,
И солнце нарисовано на нем.
Под знаменем, светло и гордо глядя,
Несется славный Фарибурз, твой дядя,
За ним Густахм, и витязи видны,
И стяг с изображением луны.
Могуч Густахм, опора шаханшаха,
Его увидев, лев дрожит от страха.
Воинственный он возглавляет полк,
На длинном стяге нарисован волк.
Здесь всадники, чьи подвиги известны,
А среди них – Занга, отважный, честный.
Рабыня, как жемчужина светла,
Чьи шелковые косы – как смола,
На стяге нарисована красиво,
То – ратный стяг Бижана, сына Гива,
Смотри, на стяге – барса голова,
Что заставляет трепетать и льва.
То стяг Шидуша, воина-вельможи,
Что шествует, на горный кряж похожий.
 
 
Вот Гураза, в руке его – аркан,
На знамени изображен кабан.
Вот скачут люди, полные отваги,
С изображеньем буйвола на стяге.
Из копьеносцев состоит отряд,
Их предводитель – доблестный Фархад.
А вот – военачальник Гив, который
Вздымает стяг, на стяге – волк матерый.
А вот – Гударз, Кишвада сын седой.
На стяге – лев сверкает золотой.
А вот на стяге – тигр, что смотрит дико,
Ривниз-воитель – знамени владыка.
Настух, Гударза сын, вступает в брань
Со знаменем, где вычерчена лань.
Бахрам, Гударза сын, воюет яро,
Изображает стяг его архара.
 

Тактика воинов Востока сильно отличалась от той, что придерживались западноевропейские рыцари, и потому доставляла им немало хлопот!

«Турки имели пренеприятную привычку избегать рукопашного сражения. Не отягощенные какими бы то ни было доспехами, за исключением шлемов или небольших квадратных нагрудных пластин, вооруженные луками и дротиками, верхом на быстроногих конях, они были, по утверждению летописца, подобны мухе, которая улетит, если вы ее прогоните, но вернется, как только вы перестанете махать руками; она спасается бегством, пока вы ее преследуете, но вновь появляется, едва вы прекращаете это делать.

Они вплотную подъезжали к марширующей колонне и выпускали тучу стрел. И тотчас, едва рыцари и оруженосцы галопом припускались за ними вдогонку, они уносились прочь, оставляя павшую лошадь или раненого воина в том месте, где нанесли удар».

Джей Уильямс, «Пламя грядущего»

В боях с крестоносцами восточные всадники традиционно использовали засады и ложные отступления, чтобы заставить противника нарушить строй. Удивительно, но европейцы чаще всего на эту удочку попадались!

«В подлеске у него за спиной раздался треск. Он круто повернулся, и в тот же миг около его уха просвистел дротик. Среди деревьев было множество всадников. Их остроконечные шлемы поблескивали, словно темно-голубые цветы, их изогнутые мечи сияли, как серпы луны – сарацины. Один из воинов, пришпорив коня и нацелив копье, помчался прямо на него с криком: «Ул-ул-ул-улла!» Этот крик подхватили другие голоса. Так только гончие псы подают голоса, обложив оленя.

Дени увидел летевшее копье и, не раздумывая, отскочил в сторону, уклонившись от удара. Он успел нанести удар мечом, когда всадник проносился мимо, и почувствовал, что клинок задел коня, который споткнулся и свернул вбок. Наездник понукал его, но задние ноги животного подгибались. Ричард только приподнимался с земли с широко открытым ртом и выражением глубочайшего удивления на лице. Дени выкрикнул: «Берегитесь!» Он видел, как Ричард, сжимая меч в обеих руках, замахнулся и ударил турка. Тот повалился с седла на бок. Дени обежал вокруг дерева, подле которого он стоял. Другой всадник напал на него, и Дени снова увернулся, играя в смертельно опасные прятки за стволом дерева. Низко пригнувшись к конским шеям, турки пролетали мимо – казалось, их были дюжины. Рыцарь упал, раскинув ноги, его лицо превратилось в кровавое месиво. Наездники развернулись в обратную сторону и галопом поскакали прочь.

Ричард, уже сидевший в седле, кричал:

– За ними!

Дени вскочил на своего коня и последовал за королем. Он не думал ни о чем, охваченный волнением и предвкушением погони.

Они выехали из леса – остальные рыцари, немного отстав, тянулись сзади – и увидели напавших на них сарацин. Оказалось, что их всего несколько человек. Ричард повернулся и, бросив взгляд на Дени, со смехом взмахнул мечом, увлекая его за собой. Перед ними был другой лес, более густой и сумрачный, и внезапно из-за деревьев появился более многочисленный отряд турок. Приближаясь, они растянулись полукругом, оглашая окрестности своим пронзительным, улюлюкающим боевым кличем.

Ричард увидел их в тот же миг, что и Дени, и придержал Флавия. Конь взвился на дыбы, сделал поворот, словно танцор, и устремился в обратном направлении. Дени поравнялся с Ричардом, и тотчас они очутились в вихре воинов, сверкающих клинков и клубов пыли. Король был окружен; Дени видел, как он покачнулся в седле, потом выпрямился и снова начал наносить мечом удары направо и налево с такой яростью, что турки на мгновение дрогнули.

Внезапно Дени понял, что надо делать. Пришпорив коня, он послал его вперед.

– Я король! – Он вспомнил, как сарацины называли Ричарда: «Melek Ric». – Melek! – закричал он. – Я melek!

Он обрушился на ближайшего врага и рубанул его с плеча. Небольшой круглый щит турка раскололся, и воин опрокинулся назад, как будто его дернули сзади. Остальные кольцом сомкнулись вокруг него, и перед лицом Дени вырос лес дротиков, острые наконечники уперлись ему в грудь. Он опустил оружие. Кто-то вырвал у него из рук меч. Кто-то схватил за повод коня».

Джей Уильямс, «Пламя грядущего»

Очень реалистично сумел показать схватку крестоносцев с сарацинами Рональд Уэлч в своем романе «Рыцарь-крестоносец».

«По направлению к ним спускалась большая группа всадников; их лошади, быстро перебирая копытами, скользили в сыпучем песке. Теперь Филипп мог разглядеть и яркие тюрбаны всадников, и их белые развевающиеся одежды.

– Надеть шлемы! – скомандовал сир Бальян. – Надевайте шлемы, сеньоры, опускайте забрала!

Трубы во всю мочь играли тревогу; воздух наполнился возбужденными криками. Со всех сторон по рядам рыцарей неслись приказы: «Надеть шлемы!», «Опустить забрала!», «Готовиться к бою!» Рыцари в спешке надевали на себя громоздкие шлемы, отцепленные от седел.

Филипп торопливо закреплял шлем ремнями. На это у него ушло совсем немного времени; во время тренировок в Бланш-Гарде он уже не один десяток раз повторял эту процедуру. В возбуждении он полной грудью вдохнул в себя горячий воздух, на мгновение забывая о жаре и усталости, хотя в огромном раскаленном стальном шлеме почувствовал себя еще хуже. Крепко сжав ногами бока коня, Филипп прикрыл грудь щитом, а в правую руку взял копье. Во время этих приготовлений к бою он следил взглядом за спускавшимися с горы сельджуками.

– Следите за стрелами! – кричали в один голос сир Бальян и сир Хьюго. Их слова доносились до Филиппа, словно из глубокого колодца, заглушаемые толстой сталью шлемов. – Оставайтесь на месте, пока не будет сигнала трубы. Съезжайтесь вместе, сеньоры, сближайтесь, быстрее!

В рядах христиан было много молодых оруженосцев и рыцарей, которым, как и Филиппу, предстояло в первый раз участвовать в настоящем бою с турками, но все они обучались годами, с детства, и не боялись встречи с врагом. В этот день турки использовали новую тактику. Их главную ударную силу составляли конные лучники, стреляющие на полном скаку с большой меткостью. Они подлетали к рядам крестоносцев, делали выстрел, а потом разъезжались вправо и влево, пытаясь окружить и посеять панику в рядах терявшегося от неожиданности и уворачивающегося от сплошного потока стрел воинства.

Если христиане переходили к атаке, то турки разворачивались и убегали, используя всю возможную прыткость своих маленьких, но очень быстрых лошадок, а потом, выиграв время, перезаряжали луки, и все повторялось вновь – до тех пор, пока совершенно не изматывали противника и он уже не представлял для них реальной опасности.

Однако в рядах шествующей через пустыню армии было много опытных рыцарей, хорошо знакомых с этой тактикой. В армии христиан существовали собственные отряды пехоты и лучников, и искусное сочетание этих сил, несмотря на больший вес оружия и меньшую подвижность их лошадей, уже не раз позволяло им успешно противостоять натиску противника и выигрывать сражения.

Теперь Филипп очень ясно видел устремившихся к ним всадников: малорослых, излишне размахивающих руками людей на легких арабских скакунах; их вооружение, по сравнению с вооружением христиан, отличалось меньшим весом и отсутствием всяких излишних деталей; они ловко сидели в седле, слегка пригнувшись и закрываясь маленькими круглыми щитами. Один из нападающих, в центре группы, летящей прямо на Филиппа, показался юноше командиром этого отряда. Голову его украшал белоснежный тюрбан, переливающийся на солнце драгоценными камнями. Широкие алые одежды для верховой езды трепетали на ветру; вонзая шпоры в бока своему коню, он, подняв над головой кривую турецкую саблю, махал ею своим солдатам.

Филипп почувствовал, как пальцы его крепче сжали древко копья; часто дыша, он приподнялся в стременах. Он понимал, что сейчас ему предстоит не поединок на турнире, а грубая и опасная игра на грани жизни и смерти, называемая боем. Здесь не было условностей, принятых на турнирах. Тут царствовал один закон: убить или быть убитым. В поединках рыцарей, когда оскорбление не позволяло иного выхода, кроме драки не на жизнь, а на смерть, это правило тоже существовало; и все же… все же поединок – это лишь поединок, и шансов остаться в живых существовало немало. Здесь их не оставалось вовсе. И вот он пришел, этот момент, этот миг его короткой жизни, ради которого он проводил долгие часы в упражнениях с тех пор, как достаточно подрос для того, чтобы держать в руках копье или меч. Как всегда, в сердце его не было страха – только распаляющее кровь волнение храбреца.

Вдруг из передних рядов турок посыпался дождь выпущенных из луков стрел. Взвившись в воздух, они, казалось, на мгновение повисли в вышине, а потом понеслись со страшной скоростью на головы христиан. Филипп во все глаза следил за стремительным полетом стрел: так трудно было поверить, что в тебя стреляет настоящий, смертельный враг.

Казалось, одна стрела неслась прямо в него. Филипп заметил ее на расстоянии двадцати футов, а уже через секунду она оказалась почти у самого его лица. Выставив вперед щит, он пригнулся в седле. Внезапно охвативший его страх смерти оказался настолько силен, что живот Филиппа пополз куда-то вниз, а к горлу подступил горький комок тошноты.

Он услышал свист у себя над головой и в тот же миг где-то рядом услышал предсмертное, надрывное ржание лошади и резкий крик всадника. Филипп осторожно приподнял голову над краем щита. Турки, развернув лошадей, скакали прочь, непосредственная опасность миновала. Но Филипп знал, что это лишь временная передышка. Потом турки, снова повернув коней, начали обходить христиан с флангов, размахивая луками и издавая свой боевой клич: «Аллах иль-аллах! Аллах иль-аллах!» Издалека донеслись звуки кимвал[3]3
  Кимвал – музыкальный ударный инструмент в виде двух медных тарелок.


[Закрыть], и сарацины поскакали прямо на линию войска христиан, которые мрачно ожидали возможности отступить назад.

– Вставайте! Съезжайтесь вместе! – командовали бароны.

Где-то в голове цепи труба заиграла боевой сигнал. Филипп услышал воинственные крики христиан и топот лошадей. Несколько обезумевших вояк, оторвавшись от войска, понеслись вперед. Турки развернули лошадей и поскакали прочь, на ходу отстреливаясь из луков.

Рыцари, доехав до середины холма, за которым скрылись сарацины, решили не продолжать погоню и поехали назад. Сзади на них посыпался град вражеских стрел – с диким ржанием одна за другой начали падать на землю лошади, и их всадники, путаясь в стременах, старались спрыгнуть с лошадей, прежде чем быть раздавленными тяжелым крупом. Большинство всадников христианского войска благополучно вернулись в свои ряды, но на упавших с коней людей сразу же налетели толпы сарацин, испуская торжествующие крики и размахивая кривыми саблями. Филипп, охваченный ужасом, смотрел на эту страшную сцену.

Одному рыцарю на раненой лошади удалось вырваться из круга обступивших его врагов, и он, низко пригнувшись в седле, поскакал прочь. Но далеко уехать на хромающем коне он не смог – один из белотюрбанных иноверцев нагнал его, хладнокровно вложил в лук стрелу и спустил тетиву. Стрела со свистом впилась в круп лошади – несчастное животное, заржав, тяжело повалилось на землю. Всадник, выбравшись из-под навалившейся на него лошади, с трудом встал на одно колено, выхватив из ножен свой меч. В это время трое турок, спешившись, устремились к нему с саблями наголо. После первого удара рыцарь упал на спину, и иноверцы тотчас же накинулись на него, рубя на куски его тело с хладнокровной яростью, потрясшей Филиппа до глубины души».

Рональд Уэлч, «Рыцарь-крестоносец»