Текст книги "Жили люди"

Глава 3. Жизнь в колхозе

Успеновцы жили бедно, но не унывали. Колхоз «День урожая» рос, креп, развивался. Мелькал в сельсоветских, районных сводках как хозяйство с хорошими трудовыми показателями. На полях растили зерновые культуры, рожь, пшеницу, овёс, просо. Много сил и времени уходило на сахарную свёклу. Она основное богатство района, главная забота верхнехавских крестьян. Гнулись на свекольных грядках успеновские женщины, начиная с майских дней, с прополки и до глубокой осени, когда её выкопанную, очищенную вывозили при любой погоде, в любое время суток в райцентр, в кагаты. Размер участка на каждую свекловичницу ежегодно увеличивался, доходил до трёх, четырёх гектаров. Со всеми вместе «сладкие корни» возделывала, растила 70 – летняя хохлушка Дарья Ивановна Бойченко.

В иные вёсны на пахоту из Воронежа приезжали дети «кулаков», Саша Бащенко, Павел Штанько. В заводе им. Дзержинского они хорошо работали, выучились на трактористов. По просьбе колхоза их отпускали с производства на помощь землякам. Павлу с матерью завод выделил комнату. Радовались новосёлы. Но вселиться им не довелось. Кто-то донёс: «Штанько из раскулаченных». Комнату отобрали.

Успеновцы осваивали и несложные профессии на конюшне, коровнике, свинарнике, овчарне. Всюду требовались рабочие руки, знающие люди. Молодым колхозникам был в новинку коллективный труд на посевной, прополке полей, в уборочную страду, при доставке зерна на тока, в районные склады. Работали много, в охотку в надежде получить хорошую оплату. Денег в колхозе не было, а заработанные «палочки» оплачивали зерном. Плата раз от разу оказывалась скромной, потому как выращенный урожай большей частью уходил в госпоставки.

Когда работа спорилась, близилась к концу и в руках чувствовалась сила, кто-либо из женщин затевал протяжную песню. Особенно удобно петь, «страдать» на возу со снопами, запряжённом волами. Дорога с поля дальняя. Волы идут медленно.

Большие любительницы песен Танюха Бунина, Алёнка-«волчиха», Настя Гришина, Сашаня, Нюраша, Маша-«сорочиха». Поля – «клычиха» страдала о муже:

Дорогой, милёнок Федя,

Жду его, а он не едя – а…

Слышались страдания на других возах:

Болит сердце и грудь ноя,

По тебе, милёнок Коля – а…

Дорогой, залётка Вася,

Что ж не пришёл ко мне вчерася – а?..

Если позволяло время и место, среди молодых женщин возникала «матаня». С озорными частушками, припевками, «подначками». Легки на подъём, пляску Параша Селиванова, Нюра «богомолова», Дуня – «кучерявка».

Появилась сельская «интеллигенция». Бунин Аким – кладовщик, Коля – «одинокий» – мельник, Пётр Палыч – кузнец, дед Костя – конюх, Зайцев Пётр, Дикорев Ефрем, Степан – «бугровой» – сторожа.

В предвоенные годы много народилось детишек (не все они перенесли корь, скарлатину, грипп). Выжившим понадобились ясли. Им отвели половину пустующего дома Арсентия Плюты. Заведующей назначили жену Якова – «богомола», Нюру Смирных. Под её началом работали: кухаркой бабушка Надежда Сергеевна, нянькой Акулина Попова, воспитательницей Шура Корчагина.

Колхозным животным нужен лекарь. Им стал сын деда Кости Михаил Смирных, получивший ветфельдшерскую подготовку.

Труднее было с колхозным комсоставом – председателями. Их, как правило, назначали из «своих», выдвиженцев, людей малограмотных, некомпетентных. Нередко из других сёл: из Марьевки – Голоктионов, Комаров, из Нижнего Волошино – Сеня горбатенький. Успеновцы: М. Корчагин, В. Минченко, Я. Подвигин. Руководили чаще всего «горлом», под страхом наказания да набившем оскомину понуканием «надо работать лучше». На своих постах задерживались недолго, перемещались в другие места, на другие должности.

Вспоминать их добрым словом язык не поворачивается. Разве что Мишку Корчагина, имевшего гармошку. К женщинам, работавшим в поле, он приходил с этим народным инструментом, играл, сколько хотел. Повышал их производительность труда.

Случалось, гармошка волновала, разом поднимала настроение всего населения деревеньки – в дни всенародных выборов кандидатов в депутаты Советов. Хотя выбирать было не из кого: единственный кандидат заранее определялся с в е р х у в соответствующий Совет.

Это обстоятельство не огорчало избирателей. Радовались тому, что в колхозной кладовке в этот день организуют буфет с жамками, конфетными «подушечками», пахучими котелками. Иногда готовили холодец – закуску для мужиков.

Веселья добавляла гармошка Амельяныча. С гармошкой на санях приезжали голосовать избиратели из соседней дружественной деревеньки Волошино. И среди гостей довольно было плясуний, частушечниц, любительниц «отбивать дроби».

Татьяна Пелешенко, собой видная, ладная, голос имела приятный, но «коллективных» песен не пела, в совместном отдыхе не участвовала. При такой семье, при тех нехватках, житейских трудностях было «не до жиру…». Хотя жалоб от неё никто не слышал. Молча сносила все семейные, хозяйственные, колхозные тяготы и лишения. Без них ни единого дня.

Очередная возникла неожиданно: сосед Семён Данилович решил покинуть Успеновку, выехать на жительство за В. Хаву, во 2-ю Васильевку. К себе пригласили родственники.

Землянка у соседа покрепче, сухая.

– Хорошо бы занять её, – поделилась Татьяна с матерью. – Надо поговорить с Семёном.

На следующий день, возвращаясь с колхозного поля, у порога встретила улыбающуюся маму:

– Говорыла я с Сэмэном. Вин не против занять його мисто.

Семья Татьяны перебралась в очередное, шестое, жилище. «Жить стало ещё лучше, жить стало ещё веселее».

Охота к перемене места у Семёна Даниловича появилась отчасти и по той причине, что несколько семей успеновцев засобирались на временную работу в южные края. По слухам, климат там благодатный, хлеба вдоволь, фруктов завались и много других благ и удобств.

В Краснодарский край, на Кубань, отправлялись семьи Кириллычей, дед Акиша Хатунцев с бабкой Хибой и дочерью Анной. Подруга Татьяны Мария – «мушутура» с мужем Петром.

В Таганрогский район – Корчагины, Михаил и Иван с жёнами, Дарьей и Нюрой – «розой». С ними племянница Дарьи – Прасковья Константиновна.

Мякотин Пётр Романович – в Крым. Снялся с места Попов Николай Васильевич с женой и двумя детьми.

Переселенческую кампанию успеновцев пополнили четыре семьи Толсторожевых из соседней Лутовиновки..

Позже, по возвращении домой, успеновские «путешественники» расскажут, что работали на свекловичных плантациях, на уборке зерновых, (зерно принимали на токах, ворошили, веяли, сушили). Отвозили на склады. Иные трудились в садах, снимая яблоки, груши, виноград.

– Там рыба в Кубани с нашего поросёнка. Шляпки подсолнуха со сковородку! – рассказывала, смеясь, Мария – «мушутура».

Особо Мария радовалась, там отремонтировала зубы. Семечки изо рта вылетают веером!

У Прасковьи была неприятность: запорошила глаз. Повезли в город к доктору. Всё обошлось благополучно.

Жизнь на юге очень понравилась Попову Григорию с Полишей, Сычёву Алексею с Александрой, Мякотину Петру с женой. В Успеновку они не возвратились. Мякотиным было проще. Они бездетные.

У власти хватило ума сохранить дом Исаакия Бащенко. В нём открыли начальную школу. (На окнах, дверях ещё блестели массивные латунные ручки, шпингалеты прежних жильцов). Уцелел и сад, получивший новое название – «школьный». Вся успеновская детвора прошла через это учебное заведение. Другого не было, как и отсутствовало радио, электричество. Школа помогла детям освоить азы грамоты, получить первоначальные сведения о мире, о человеке, о природе. Сад стал местом отдыха и развлечений молодёжи. Учителями в разное время работали Иосифовы, Борис Константинович и Мария Николаевна, Ружейниковы, Сергей Андреянович и Наталья Михайловна, Ушаков Илья Тихонович, Зотова Александра Ивановна, Гаврилова Ефросинья Николаевна, Александр Васильевич (из Катуховки, фамилия забыта – (авт.) и другие сельские просветители. Уборщицами многие годы служили Попова Полина (Полиша), Дуня – «шишонка» (прозвище), Кораблёва Анюта («кораблиха»).

Успеновскую школу постигали и дети Пелешенко. Учились старательно, но трудно.

Меньшая, Зоя, начала учёбу в Ветнёвке. Там жила её крёстная, тётя Марийка Пасечная (по мужу Парасоченко). У неё четверо детей: Анна, Полина, Рая, Николай. Крёстная согласилась приютить первоклассницу на год в своей семье.

Люба обучалась в Спасской семилетке. По причине бедности (нечего обуть, одеть) много пропускала занятий. Председатель колхоза Я. Подвигин, человек грубый, властный, распорядился, чтобы она шла работать в колхозе. Ослушаться председателя не смела.

Катя, шустрая, быстрая, была примерной ученицей в начальной школе. Хорошо её окончила. Пятый класс надо посещать в Спасовке. Очень ей хотелось учиться. Но босиком туда не дойдёшь. Пришлось школу оставить. Подросла, стала пасти колхозных телят, помогать маме. Телята – животные бестолковые, трудно управляемые. Когда удавалось быстро справиться с ними, загнать в хлев, радостно выкрикивала: «Есть такое дело!». Пристала к ней эта скороговорка. Мужики шутили: «Ну, Кать, есть такое дело?»

Старшая Лида, получила семилетнее образование. Полгода была учащейся Острогожского кооперативного техникума. Обучение платное. Платить нечем. Из техникума пришлось уйти. Её приняли в колхоз учётчицей.

Очень важное событие в жизни Татьяны Пелешенко: на её пути появился мужчина, рослый, крепкий, немногословный, сын Константина Дмитриевича – Михаил.

Как, почему пересекаются пути-дороги двух людей, труднообъяснимо, загадочно. Да оно, объяснение, и ни к чему. Главное, молодые понравились друг другу, пошли один к другому навстречу, сочетались браком.

Стало ли им жить легче? Вряд ли. Ни Татьяне, ни её мужу. Его родители были недовольны выбором сына.

Привести домой многодетную женщину не было и речи. Перебраться ему в землянку не реально, невозможно из-за скученности, тесноты. Пришлось молодожёну разрываться меж двух дворов. Дети Татьяны потянулись к новому человеку, дяде Мише. Младшая, Зоя, стала называть его папой.

Были ли они ему дороги, близки? Скорее, нет. Отношение к ним у него было ровное, небезразличное. Но родительского тепла, конечно, недоставало.

Бывая в сельсоветской Марьевке по ветеринарным делам, Михаил обязательно заходил в сельскую «потребиловку». Покупал сладости, «подушечки», жамки. Угощал Татьяну, её детей. Помогал на зиму добывать топливо, солому. Осенью возвратилась в Перовку семья Таниной сестры, Анны. Михаил помог перебраться туда бабушке Маше. Отвёз заодно возок сена.

При первых заморозках в ветхой одежонке простыла Катя. Надо попасть в больницу. Одеть нечего. Дядя Миша, не раздумывая, срезал из своего нового плаща подкладку. Таня сшила девочке платьице. Свозила больную к врачу.

Забот прибавилось после рождения сына. Молодой отец дал ему имя. Засвидетельствовал его появление в сельсоветском документе. Заботился о его питании. Стремился чаще быть при сыне.

По-прежнему не было единогласия в отцовском доме. Родители, братья, старшая сёстра, кроме Прасковьи, не одобряли его женитьбы. Это тяготило, угнетало Михаила.

Чашу терпения родителей переполнил очередной поступок Михаила. На родительские деньги без спросу и согласия купил на базаре в Таловой молодую тёлку для своей семьи. Татьяна работала дояркой. Своего сарая не было. Тёлку разрешили поместить в колхозном коровнике. Усилились родительские упрёки. Обстановка в родительском доме накалилась.

К добру ли, к худу из Крыма от земляка, Петра Мякотина, Михаилу приходит письмо. Друг писал о хорошей жизни в Крыму, тёплом климате. Звал к себе: в его хозяйстве требовался ветфельдшер. Михаил принял предложение. С Татьяной простился коротко: «Буду писать. Обязательно вернусь. Жди».

Видимо, читателю время сказать, что Татьяна Пелешенко и Михаил Смирных стали… родителями автора этой книги. А тогда…

Вновь наступали перемены, происходили разные события, одно из которых давно желаемое и всё же неожиданное: сельсоветское, колхозное начальство предложило маме переселиться в дом Арсентия Плюты. Большую часть года, кроме лета, дом пустовал. Сохранились сарай, погребок, сад. Без присмотра строения стали рушиться, растаскиваться любителями чужого добра.

Жилая комната узкая, как школьный пенал, с тремя окнами, двумя дверями, «зимними» и «летними». Чтобы жильцы не ходили (три шага) через кухню (там с вечера оставалась кое-какая ясельная пища), мама каждое лето должна разбирать дверной проём с улицы в комнату. Заканчивались летние ясли, закладывала его горбылём, оболонками, обрезками досок, с девчатами заделывала глиняным на навозе раствором. С этого дня мы могли ходить через кухню. Весной повторялось всё сначала. Дом Арсентия получил название «ясли».

В пустой комнате ничего, кроме печки да скамейки, принесённой мамой из землянки. Остальные деревянные поделки Макара износились, пришли в негодность. Первое время пищу принимали кому где придётся: на скамейке, на подоконнике, на печке. Благо, обед в одно, два блюда длился недолго: борщ или суп, картошка, кружка молока.

Вспомнила мама стол с резными ножками. В дни раскулачивания его унёс домой Хатунцев Степан. Долго не решалась пойти к нему, спросить свою вещь. Сходила успешно.

– Забирай свой стол. Он в сенцах стоит. Мне ня нужен…

Говорил недовольным тоном. Будто не он унёс у мамы, а мама принесла ненужный стол ему домой.

Беда с печкой, нашей спасительницей. Солома в ней горела хорошо, но дымоход перекрыть было нечем. Всё тепло уходило в трубу. Не оказалось вьюшек. Их забрала Дуня – «кучерявка».

Насмелилась мама, пошла к ней.

– Были вьюшки. Ага, были. Все покололись. Ни одной не осталось. Ня знаю, как, где, – затараторила Дуня.

Вернулась мама ни с чем. Долго в ту зиму мы «отапливали» небо, пока тётя Нюра в Перовке не нашла пару вьюшек и не передала нам.

Ближе всех к яслям проживала семья Попова Семёна, его жены Анюты и кучи детей. Обшивала их мама по просьбе Анюты. Заходила к ней сделать мерку или приносила готовую обнову. На кровать Анюты старалась не смотреть. На ней высилась горка пуховых подушек. Мама признала их. Попросить с в о ё стеснялась. Анюта же не «догадывалась» вернуть хотя бы часть чужих вещей. Мы спали в яслях на голых кирпичах, под головой «кулак», укрывались тряпьём.

Приходили письма из Крыма. Письма длинные, тёплые. В них много заботливых строк, ласковых слов. Отец сообщал, что жильём обеспечен. Работает по специальности. У него отара овец, которую «обслуживает». Погода жаркая, пыльная. Интересовался «сыном». Просил беречь и хотел бы видеть его вместе с мамой у себя. (Маму называл Тасей).

Мама отвечала ему. Оставить ради него своих дочек она не могла. Без них не представляла себе жизни. Предлагали ей раздать детей «по людям». Не пошла на это.

Дочери подросли, стали маме хорошими помощницами. Мы любили маму. Для нас она кормилица, заступница, воспитательница, высший авторитет. Никто с ней не пререкался, ни в чём не перечил. Ели из одной миски, носили по очереди старую обувь, залатанную фуфайку. Ночью на печке жались к маме, грелись её теплом и дыханием.

По сестринским учебникам осваиваю алфавит, пытаюсь складывать слоги в надежде писать письма отцу. Легко получалась первая строка: «Пущено письмо папе…». Дальше текст не шёл. О чём писать? Что у мамы на ферме двадцать коров? Что всю зиму не выхожу на улицу – нечего обуть. О том, что постоянно хочется есть? Строчки не складывались, текст разваливался. Ни одного письма отец от меня не получил.

Отцовский адрес менялся. То Лориндорфовский район, то город Феодосия, то станция Дундуковка. После длительного перерыва отец сообщал о трудностях, неустроенности. Ругал себя, что поверил Петру, приехал «на край света». Наконец пришла открытка в несколько строк: «Призван в армию. Закрываю дверь квартиры, иду на сборный пункт». И новый адрес: гор. Евпатория, воинская часть №… Дата.

Завтра была война

День выдался тёплый, тихий. Перед обедом к правлению колхоза на лошади прискакал посыльный из сельсовета:

– Войну объявили! Будет мобилизация. Ждите повесток.

Успеновка пришла в движение. Возле изб заметались люди. Послышались женские причитания, рёв ребятишек. На колхозном дворе загрохотали телеги, запряженные лошадьми

Со следующего дня стали приходить повестки о призыве в армию. В числе первых в строю оказались мужики старших возрастов: Аким Бунин, Яков Смирных, Иван Перов, Иван и Семён Поповы, Семён Мякотин.

Затем пошли два Ивана Гавриловых, братья Корчагины, Михаил с Иваном, Подвигин Егор, Хатунцев Степан.

С небольшим перерывом призваны на фронт защитники помоложе: Смирных Филипп, Подвигин Михаил, Мякотина Варвара.

После убытия мужиков деревенька притихла, замерла. Но не надолго. Надо делать колхозные дела. Приближалась уборка урожая. Бабы крюками, косами косили зерновые хлеба. Вязали снопы, свозили в скирды, молотили. Везли зерно в райцентр. На них же держалась изнурительная работа на свекольном поле: копка, очистка, вывозка. Подходило время пахоты под зябь. Плуг тащили быки. Быками управляли подростки.

Во всём чувствовалась военная обстановка, напряжение. Каждый сознавал ответственность на своей работе.

Требовала ухода и колхозная скотина. Мама шла к ней утром затемно. Чистила коровьи стойла. Разносила корм. Поила водой из колодца, доставая каждый раз по несколько десятков вёдер.

Не легче проходила дойка. Всё до капли сливала в 40 – литровую флягу.

«Всё для фронта: каждый колосок, каждая картофелина, каждый глоток молока». Но приходил иной местный голодный «бугор», как Степан Мякотин (работал в сельпо) и каждый раз выпивал по литру. (Как возразишь начальнику…).

Затем флягу на спине несла через два оврага в колхозную кладовку, где её забирал молоковоз и отправлял в Марьевку на сепараторный пункт. И так изо дня в день. Домой возвращалась поздно. Мы радовались её приходу. Кто-либо из сестёр успевал к той минуте добыть в загнетке огонь, развести в печке костерок и поставить на таган чугунок картошки.

Во всём ощущались нехватки: в соли, мыле, керосине. Особо доставляло неудобство отсутствие спичек. В нашей загнетке был вмазан большой серый камень. Кресалом на клок ваты мама выбивала из него искры. Дымок на вате надо раздуть в огонёк и сунуть в топку с соломой или кизяком. Работу кресалом освоили и сёстры.

В деревню стали прибывать эвакуированные семьи, в том числе ранее жившие на «военном городке». Размещались в избах попросторнее: у Акулины Поповой, Анюты Хатунцевой, у нас в яслях старик со старухой. Старик был сух, плох. Первым делом вколотил под потолком гвоздь. Повесил на него мешочек с горсткой соли. (Чем выше, тем надёжнее сохранность).

Старика били припадки. Старуха каждый раз бросалась к нему с фуфайкой в руках, подкладывала под голову. Оберегала больного мужа. Спасаясь от бомбёжки, приехала из Воронежа мамина сестра тётя Марина с внуком Сашей. Мама его, Галина Платоновна, пережидала войну в Перовке у тёти Ани.

Запомнился один день войны. Через Успеновку в направлении Воронежа двигалась небольшая воинская часть. После дождя сыро, холодно. Десятка полтора красноармейцев теснились в яслях. Усталые, мокрые, едва переступив порог, приваливались к стенкам, засыпали.

Мама топила печку. Один солдатик стал сушить сапоги. Не снимая с ног, совал их к огню. Лёгкие брезентовые сапоги дымились, подсыхали, боец улыбался.

По плотине пять, шесть красноармейцев прокатили небольшую пушку. Вытащили на косогор, отдыхали.

В школьном саду их товарищи копали для чего-то прямоугольную яму. Может, для своего орудия?

Мимо мельницы прогромыхала полуторка с военными. Борта её, кабина обложены зелёными ветками. Для маскировки что ли?

На следующий день команда: «Строиться!».

Мама выставила на стол корчажку молока и кружку. Довольные ребята корчажку быстро опорожнили. Тот, что сушил в печке сапоги, оставил нам котелок. Другой, возможно небольшой командир – плащ-палатку.

Ею мы укрывались по ночам на печке. Много раз нас выручал солдатский котелок. Смолоть ли зерно на жерновах. Отнести кому-либо молока. Разогреть на обед немного борща. Всюду годился лёгкий солдатский котелок. Кузнец Пётр Палыч заделал прохудившееся ведро. За работу попросил котелок картошки.

…Перед вечером мы с мамой стоим за углом дома. Смотрим на запад в сторону школы, в сторону Воронежа. Там в полнеба оранжевое зарево. Горит город.

Поговаривают в деревне: «Будет эвакуация». Ждём со дня на день.

«Хорошо бы, – думаю, – поехать. Посмотреть другое село, людей. Как там?».

Эвакуироваться не пришлось. Воронеж отстояли, врагов погнали на запад. Наши квартиранты, больной старик со старухой, вскоре засобирались домой. Поезда ходили плохо. Старуха решила до станции Тресвятской добираться пешком (не ближний свет). Там проситься на поезд. Больной старик идти не мог. По просьбе старухи его согласились тащить на санках две девчонки подростки, сестра Катя и её ровесница Настя, дочь кузнеца Петра Палыча. Доставили беженцев куда надо. Сами домой затемно вернулись еле живыми.

А в Успеновку стали прибывать по одному, по два воина на отдых – после излечения в госпиталях. Квартировали у дедушки Кости, у Перовой Евдокии, в других семьях.

Рассказ Бащенко Веры Ивановны

До войны мы жили в Воронеже, в частном доме на улице Островского. Я в воинской части официанткой работала.

Летом 1942 года немецкие самолёты начали бомбить Воронеж. Как грачи налетали. Организованной эвакуации не чувствовалось. Собирался кто как мог. Очень быстро всё случилось.

Я с мамой, дочкой прибежала к бабушке Ксении Антоновне на улицу Рабочий городок. Спрятали в погреб ценные вещи. На крышку поставили сундук. Я взяла узелок и пошли к реке, чтоб переправиться на левый берег. Бабушка Ксения не захотела бросать дом. Решила присмотреть за ним. Думала: «Продукты у меня есть. Переживу».

Через речку нас переправил незнакомый парнишка. Я ему сухарей дала. Пешком через луг вышли на левый берег и направились к родным в Свирино. Через несколько дней в Успеновку к деду Власу. Бабка Уласиха, противная, не хотела нас. Звала: «выкавыренные». Трудно было. Ни жилья, ни продуктов. На ребёнка полагалось два килограмма муки, литр молока в месяц. И того не получали. Мама колоски для колхоза собирала, молотила шляпки подсолнухов.

Мамина подруга пригласила нас в совхоз Абрамовского района. Там нам дали жильё. Заработали и получили тёлку. Мы её в Воронеж привели. Ещё в Абрамовке узнали из газеты, что немцы расстреляли много горожан в Песчаном логу. Опубликован список убитых. Среди них наша бабушка Ксения Антоновна. Паспорт предусмотрительно взяла с собой.

Дом наш в Воронеже уцелел, но разграблен. Соседи украли вещи из погреба. На полу валялась шинель дяди Бори. Об неё немцы вытирали ноги.

Мамина сестра Фаина с дочкой Женей тоже жила в Воронеже, на улице Островского. Прибыла в Успеновку к свёкру Бойченко Якову Тарасовичу. Сам он к тому времени уже умер. Фаину с дочкой приютила его супруга, Дарья Ивановна.

Мои братья, Вася с Сашей воевали. Вася добрый в отца, слесарь – умелец. На фронте лицо посечено осколками. Лечился в Ростове. Мы с мамой находились в Абрамовке. Зашёл к нам однажды молодой мужчина: «Дайте воды попить». Это был Вася. Мы его не узнали.

Саша вернулся с наградами, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», другими. После войны лет десять работал в Воронеже в пожарной части шофёром.

…В эвакуации во 2-й Семёновке (нижний хутор деревни Волошино) некоторое время проживали родственники Козуба Владимира Григорьевича.

В боях за Родину участвовали и другие бендюговцы.

В семье Венедикта Никифоровича Бащенко четверо фронтовиков: Александр (воевал с финнами), дочь Вера, сыновья, Борис, командир Красной Армии, пропал без вести в начале войны. Неизвестна судьба Владимира, видимо, погиб. (Вера Венедиктовна в год 50-летия Победы отмечена юбилейным орденом Отечественной войны 2-й степени).

Их земляк из украинской Бендюговки (возможно, родственник) командир танкового взвода лейтенант Бащенко Александр Петрович отважно сражался на литовской земле. Посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза.

Сын Козуба Владимира Григорьевича, Александр, сложил голову в Старооскольском районе Белгородской области. Его имя на обелиске. Вероятно, та же участь постигла и второго сына, Михаила.

Минченко Владимир Семёнович домой вернулся по ранению.

В 1942 г. погиб 19-летний сын Минченко Василия Семёновича – Сергей.

Сложил голову за Родину Остролуцкий Семён Данилович.

Сражался в Отечественную войну и сын Арсентия Демидовача Плюты, гвардии старшина Абрам Арсентьевич, 1900 г. р. Получил фронтовые награды: орден Красной Звезды, медали «За боевые заслуги», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне в 1941—1945 гг».

В семье Штанько Иосифа Федоровича четыре фронтовика. Старший, Константин, тракторист, защищал Москву. Подвозил на передовую тяжёлую технику, вооружение. Дважды тяжело ранен. Награждён орденами Красного Знамени, Красной Звезды, медалями.

Пётр водитель танка. Начал воевать, ещё не приняв присягу, на воронежской земле, на Дону. Сражался на Курской дуге, освобождал Мелитополь. Трижды его машину подбивали вражеские снаряды. Горел, тяжело ранен, но выжил. Побывал в Югославии, Венгрии, Германии. Отмечен медалями «За отвагу». «За боевые заслуги». Последняя фронтовая награда, медаль «За взятие Будапешта», нашла его лишь в 1976 году. Там, за границей, Пётр Штанько случайно встретил двоюродного брата, Павла Ивановича:

– Так обрадовались, так удивились, что от волнения не могли вспомнить имена друг друга! – рассказывал Пётр по возвращении домой.

Брат Алексей контужен. Сестра Клавдия служила санитаркой в госпитале.

В артиллерии старшим лейтенантом воевал учитель Ружейников Сергей Андреянович. Тяжело раненым прибыл домой и вновь занялся с женой педагогической деятельностью.

В числе защитников Родины бендюговские женщины. Помимо Бащенко Марии, Штанько Клавдии, дочь Бойченко Константина Яковлевича – Евгения.

Дочь Ющенко Захара Трофимовича, Нина Захаровна, капитан медицинской службы, врач полка. Воевала на Сталинградском фронте, в Венгрии. Награждена орденом Красной Звезды, «юбилейным» орденом Отечественной войны. Фронтовик и её сын Юрий Николаевич.

Успеновцы, защищая родину, проливали кровь, отдавали за неё жизнь*.

Их имена

Пропали без вести, погибли:

1.Бунин Аким Иванович,

2.Гаврилов Иван Егорович,

3.Гаврилов Иван Макарович,

4.Гаврилов Семён Макарович,

5.Долгих Николай Иванович,

6.Корчагин Иван Иванович,

7.Корчагин Михаил Иванович,

8.Мякотин Фёдор Романович,

9.Мякотин Яков Степанович,

10.Мякотин Семён Андреевич,

11.Перов Иван Иванович,

12.Подвигин Михаил Петрович,

13.Попов Иван Тихонович

14.Попов Семён Михайлович,

15.Подвигин Егор Гаврилович,

16.Смирных Михаил Константинович,

17.Смирных Филипп Константинович,

18.Хатунцев Егор Никитович,

19.Ширяев Роман Алексеевич,

20.Мякотина Варвара Андреевна.

Возвратились домой:

1.Бунин Никон Иванович (ранен),

2.Гаврилов Пётр Егорович (ранен),

3.Дикорев Николай Андреевич (мед. «За боевые заслуги»),

4.Долгих Василий Иванович (два ордена),

5.Мякотин Василий Андреевич,

6.Мякотин Григорий Андреевич,

7.Мякотин Пётр Семёнович (мед. «За отвагу»),

8.Попов Андрей Тихонович (капитан, ранен, 2 ордена),

9.Попов Николай Васильевич,

10.Смирных Яков Константинович,

11.Смирных Егор Ефанович, (гв. майор, ордена: Красного Знамени, Отечественной войны 2 ст., Красной Звезды, медали: «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За освобождение Праги» и др.)

12.Столповский Митрофан Дмитриевич (ранен, 2 ордена, мед. «За отвагу»),

13.Сычёв Дмитрий Алексеевич,

14.Хатунцев Степан Семёнович (ранен, Красная Звезда).

На трудовой фронт призывались

1.Смирных Ефан Алексеевич,

2.Смирных Николай Константинович (Красная Звезда),

3.Хатунцев Аким Матвеевич.

__________________________________________________

*Из «Книги памяти» воинов, погибших в Великой Отечественной войне». Воронеж. 1995 г.

О победе в Успеновке услышали от разных лиц: почтальона, вернувшегося из сельсоветской Марьевки, школьников, побывавших в Спасовке на занятиях. Кто-то из сельчан ходил в В. Хаву, принёс оттуда добрую весть.

Общей радости, ликования не наблюдалось. Группового, заметного возвращения победителей не было. Уцелевшие фронтовики приходили незаметно, поодиночке. Кто пешком с поезда («20-й километр»). Одного без ноги из райцентра привёз случайный попутчик. Дядя Яша-«богомол» возвратился ночью. Дикорев Николай – «кирлюк», малорослый мужичок, фронтовой кашевар, четыре года кормивший солдат щами да кашей, пока шёл к своей избе, оделял деревенских ребятишек конфетами-«подушечками». Коля – «Сталин» без ремня, без фуражки то ли от встречи с земляками, то ли от радости, увидев вернувшуюся из стада свою корову, обнял её за шею, расплакался.

Большинство односельчан, настрадавшихся за четыре военных года, весть о завершении войны восприняли спокойно, как должное. Не осталось у них ни сил, ни эмоций, чтобы радость свою выплёскивать прилюдно.

От отца в войну мы известий не получали. Не писал он писем и своим родителям. Зато с бабушкой и дедушкой у меня установились более близкие отношения. Когда бы я к ним ни пришёл, всегда был бабушкой накормлен. Это было очень желательно. Садились вдвоём с дедушкой за широкий стол, один против другого. Дедушка в самодельное с подлокотниками грубо сколоченное кресло. Я на лавку. Бабушка расставляет деревянные миски, гремит заслонкой в загнетке, рогачом вытаскивает чугунок со щами. Чугунок исходит паром, обдаёт запахом кислой капусты. Мы с дедушкой крестимся на образа в углу и приступаем к трапезе.

Дедушка прежде кладёт в миску пару хлебных сухарей, приминает их деревянной ложкой, делает податливыми для зубов. Бабушка топчется у загнетки. За стол садится после нас, доедает остатки щей в дедушкиной миске.

Выхожу из-за стола, молюсь на икону и говорю бабушке спасибо. В ответ у неё одно и то же: «На здоровью».

Что это значило, на какую «здоровью»? – не понимал. Спросить стеснялся. До такой откровенности наше общение не доходило.

Дедушка молчун. Как бы долго я ни находился в их избе, беседуя о чём-либо с бабушкой, он мог не проронить ни слова. Зимой грелся на полатях, в иное время года читал «Псалтырь» или нюхал табак.

Однажды в студёную зимнюю пору бабушка принесла нам в ясли под мышкой какую-то свёрнутую в рулон вещь. Развернула, оказалась домотканая из разноцветных клочков дерюжка! Толстая, тёплая очень она выручила нас в ту зиму. Дерюжка заменила плащ-палатку.

Не забываю другого бабушкиного подарка: пары шерстяных носков и варежек. Сама напряла из шерсти клубок ниток. Сама связала на спицах. В её возрасте больными пальцами сделать это совсем не просто.