Текст книги "Первые страницы «Детского сада». Статьи из первого российского дошкольного журнала (1866–1868 гг.)"

Несчастия детства

Это заглавие покажется многим страшной несообразностью или нелепой клеветой – ведь принято считать детство самым счастливым возрастом, радужным утром дня. «Блаженное детство! Золотое детство!» повторяют многие и многие, часто и единственно потому, что то, что прошло, кажется милым. «Вот забыл своё горе», с наивной завистью говорят взрослые при виде ребёнка, который начинает улыбаться, когда слёзы не высохли ещё на глазах его, не принимая при этом в разрез ни возраста, ни сил ребёнка, не соображая, что для него горе, как бы ничтожно и мимолётно ни казалось оно им, так же тяжело, как и взрослому свое; в силу этого убеждения взрослые с полнейшим равнодушием относятся к горестям ребёнка и не стараются избавить его от многих горьких минут, которые заставляют его страдать и часто остаются ему отравленным воспитанием на всю жизнь.

Дети живут с нами нашей жизнью, для них нет другой – и пасмурный день редко имеет радужное утро. Если эта жизнь так часто тяжёлым гнетом ложится на нас, то она должна неизбежно отразиться и на них, разумеется соразмерно их летам, степени понимания и впечатлительности.

Первое и величайшее несчастие детства есть разлад между родителями, а надо сознаться, что при низком уровне нашей семейной жизни и вследствие разумного образа, каким заключается у нас большинство браков, это несчастие самое обыкновенное. Не говоря уже о том, что люди, постоянно раздражаемые беспрестанными столкновениями, не могут сохранить ни ровное спокойное настроение духа, ни выдержку, так необходимую в обращении с детьми и часто поневоле бывают взыскательны, нетерпеливы, грубы с ними, но даже если бы взрослым удалось оставаться вполне безукоризненными в этом отношении, то ссоры между собой, хмурые лица, наконец постоянная атмосфера недовольства не могут не действовать гибельно на детей, им нужна светлая радостная среда, как молодому растению нужно тепло и солнце, детям тяжело, они страдают страданиями окружающих их и чувствуют себя глубоко несчастными.

Грубо ошибаются те, которые думают, что дети могут чувствовать лишь то, что лично до них касается, и лишь бы с ними обращались хорошо, им нет никакого дела до того, что происходит вокруг них. На это вместо длинных доказательств пример, взятый из жизни, будет лучшим ответом. Мы знали девочку, балованное любимое дитя в семье; отец и мать обожали её и в этом сходились между собой, в остальном же терзали друг друга как злейшие враги. Эта девочка рано начала глубоко страдать от семейного разлада, она с семи лет просыпалась по ночам и, обливаясь слезами, со страшным порывом молилась, чтоб Бог или научил отца и мать жить в мире и тишине, или взял её к себе на небо, где никто не ссорится, не обижают друг друга, а где все живут в мире и любят друг друга. Родители не воображали, чтобы ссоры их могли так сильно потрясать ребёнка.

Девочка занемогла наконец от расстройства и огорчения, доктор прописал микстуру, удивившись необыкновенной нервности по-видимому здорово сложенного ребёнка, и никто не подозревал настоящей причины болезни. Годы шли, унося всё более и более живых сил у неё: она всё более и более сживалась с мыслию о смерти, и теперь в пятнадцать лет, она не похожа на молодую девушку, готовую со свежими силами вступить в жизнь, всегда бледная, печальная, задумчивая, она не любит жизни, ничто не занимает её, она целыми часами сидит у окна, вздыхая смотрит на небо и, обливаясь слезами, мечтает как хорошо там.

Другие, более энергетические натуры в её лета и даже моложе, прибегают и к более радикальным мерам, пьют уксус, чернила, выбегают на мороз босыми ногами, вспотевши глотают лёд и обкладываются снегом и платятся за эти вспышки отчаяния жизнью или здоровьем.

Положим, что это исключительные случаи, но печально то, что жертвами этих исключительных случаев бывают самые даровитые, многообещавшие дети. А сколько есть детей, которые, не доходя до такой страшной степени отчаяния, бывают тем не менее очень несчастны, тогда как никто не подозревает, насколько они страдали. «Пожалуйста, не говорите о моём детстве, я не люблю вспоминать его», вырвалось недавно у одной молодой девушки, к величайшему изумлению её родственников, припоминавших прошлые проказы её детской резвости.

Кроме разлада между отцом и матерью есть и другие причины, делающие жизнь детей дома очень несчастною – это причины экономические. Небогатые семейства большею частью составляют что в роде миниатюрной коммуны. Где живут люди разных возрастов, привычек, дядюшки, тётушки, бабушки, дедушки, невестки, зятья, часто вовсе не вследствие взаимной приязни, сходства взглядов, а просто оттого, что жить им врозь не на что, да и неприлично, как же можно жить не с родными. Иные, которые не в состоянии вносить свою долю в семейный бюджет, разыгрывают жалкую роль приживальщиков и приживалок, вид этих приниженных и оскорблённых личностей, скрытное их озлобление, высказываемое жалобами и сплетнями, когда они уверены, что их не слышат, и худо, а иногда и вовсе не скрываемое отвращение, с которым переносится присутствие их, потому что ведь нельзя же вытолкать их за дверь, не может не действовать вредно на детей.

Сколько придётся выслушать детям так называемых сцен, когда накипевшее оскорбление разражается грубыми попрёками, бранью, сцен, в которых сценично высказывается вся грязь семейной жизни?

Не лучше приходится детям, если родственники и родственницы не приживальщики, а лица, пользующиеся авторитетом в семье, которая ждёт от них кое каких благ. Дядюшки и тётушки – большей частью старые холостяки и девы, люди привыкшие все помыслы свои сосредотачивать на своем собственном «я», направлять все заботы на свои удобства и спокойствия, дети же народ подвижный, шумливый, беспрестанно нарушающий это бесценное спокойствие, дядюшки и тётушки употребляют всё зависящие от них меры для сохранения его и в силу своего авторитета становятся мелкими тиранами детей, между ними и детьми завязывается ожесточенная и неумолимая вражда, беспрестанная мелочная месть – потому что она детская. Детские сердца рано научаются биться злобой. Замечать все стороны врага, чтоб поразить его в самое чувствительное место. А взрослые, со стороны забавляются этой враждой как забавной комедией, не понимая, как дорого обходится она маленькому действующему лицу, сколько хороших честных чувств унесёт она у него.

Прислушавшись к разговорам детей, когда они уверены, что никто из взрослых не может услышать их и вы увидите, какое глубокое участие принимают они в окружающей их жизни, как хорошо понимают они все отношения взрослых.

«Ах, Боже мой, если б папаше дали награду к празднику», говорит один: «А то он опять останется без креста и будет такой сердитый». «Я буду очень, очень просить папу подарить маме новую мебель, а то она всё плачет, зачем он не хочет, и у нас так скучно», говорит другой. «Опять этот офицер не ухаживает за тётей, достанется нам за уроками», жалуется товарищам третий, глубже посвящаемый в тайны взрослых. «Ох, как говорят, говядина вздорожала, мама будет жаловаться, а бабушка собирается уйти, чтоб не объедать нас, папа говорит, что он для неё отнимает у нас, и бабушка плачет и мне так жалко её», шепчет четвёртый, и выражение лиц детей, звук их голоса показывать, что это не пустая болтовня, но прочувствованная, искренние жалобы, хватающие за сердце.

Но что же прикажете делать? Этому невозможно помочь, возразят нам опять. Так ли точно невозможно, господа?

В числе несчастий детства надо считать раннюю даровитость, – это покажется парадоксом, но увы это горькая и неоспоримая истина, и кажется, что если кто и не занимался, но внимательно присматривался к воспитанию детей, согласится с этим.

Это несчастие выпадает большею частью в уделе единственных детей и старших, когда между ними и младшими большая разница в летах. Во-первых, на старших обращают всегда несравненно более внимания, стараются всеми силами развить их, во-вторых, одинокий ребёнок поневоле находится постоянно в обществе взрослых, он слышит разговоры их, непонятные слова, любопытство его возбуждено, он замечает, соображает, голова его работает, ничто не отвлекает его от этой работы.

Он удивляет взрослых многими остроумными вопросами, удивление взрослых поощряет его представлять новые доказательства, и вот он маленький, тётушками, родными объявлен гением. Таких детей рано начинают учить – он исключительная натура. Бывали такие маленькие феномены, которые в три года бойко и чисто читали по-русски, в пять по-французски, в семь имели основательные сведения о глаголах, прилагательных и существительных, в десять учились истории и интересовались политическими новостями.

Эта скороспелая гениальность приносила много очень чувствительных неприятностей и лишений маленьким феноменам. Маменьки гениальных детей, привыкшие с молодости хвастаться друг перед другом нарядами, поклонниками, переносят это же хвастовство и на детей; беда если у другой матери окажется более или хотя бы равно гениальное дитя.

Сколько упрёков, принуждений для того, чтобы мать во всех отношениях перещеголяла им соперницу, как бы ни был гениален ребёнок – всесторонних гениев нет, всегда найдётся предмет, в котором гений уступит даже обыкновенному ребёнку, если гений в пяти-шести предметах может перещеголять гения-соперника, а в двух уступить ему, то на эти предметы взрослые и налегают как можно сильнее, хоть бы ребёнок и не имел к ним никаких способностей.

Ребёнку надоедает наконец вечное учение, он упрямствует, следуют выговоры, наказания, слёзы. И всё это заставляет его переносить для его же собственной пользы, матери сами так искренно и непоколебимо убеждены в том, и если вы упрекнёте их в эгоизме и тщеславии, он с негодованием, самым непритворным, опровергнет это обвинение. Они ли эгоистки, когда они жизнь свою отдадут за детей! В самом деле, они способны отдать жизнь за детей, но ни за что не откажутся от удовольствия пощеголять детьми.

Наконец, ценою многих усилий и пытки для ребёнка добились того, что он может во всем затмить ребёнка-соперника; для полного торжества нужна сцена и зрители, и вот на первом вечере начинается выставка детских талантов, выносятся его рисунки, ему предлагают вопросы, заставляют петь, играть на разных инструментах, декламировать стихи.

Для здорового неиспорченного ребёнка эта выставка настоящая пытка, она противна детской природе. Даже взрослые, (когда им приходится говорить при большом собрании, или ради собственного удовольствия выходить на сцену на домашних спектаклях, даже когда они уверены в успехах), испытывают тяжёлое и неприятное чувство от сознания, что все глаза обращены на них, смотрят за каждым словом, движением, но несравненно тяжелее это для ребёнка, поставленного посреди многолюдного собрания и обязанного по приказанию выказывать таланты свои, который знает что сробей он или ошибись, ему угрожает если не наказание, то долгое дутьё маменьки-воспитательницы, упрёки в неблагодарности и неумении ценить заботы и попечения родителей.

Он делает мучительными усилия, чтоб подавить невольную робость и исполнить свою задачу как можно лучше, втайне желая, чтоб всё скорее кончилось, и представляет очень плохие доказательства своей гениальности. Его осыпают преувеличенными шумными похвалами, довольные родители с притворным недоверием принимают их, замечая, что не сробей он, он бы лучше несравненно исполнить, но ни успех, ни похвалы не радуют ребёнка; он только рад, что всё кончилось, что они может наконец уйти. И благо: если вся эта комедия нравится ему – то он уже испорчен. «Нет, ни за что, ни за что не пойду в другой раз», – говорил один ребёнок, вырвавшийся от подобного представления, весь красный, от вынесенной пытки – «не пойду, пусть делают, что хотят», – и он сердито топнул ногой. – Да ведь тебя там хвалили. «Мне всё равно, я не люблю, там все такие гадкие, как на зверька смотрят».

Если бы мама его видела в эти минуты его нахмуренное лицо и выражение утомления и отвращения на нём, она поняла бы что удовлетворение её тщеславия слишком дорого обходится ребёнку. Когда матери поймут, что они сами слишком дорогой ценой покупают ранее развитие детей своих, которым щеголяют и на котором основываются самые блестящие надежды и будущей известности и даже знаменитости детей своих; эта феноменальная гениальность оканчивается часто раннею смертью или расстройством здоровья детей, которое в свою очередь задерживает умственное развитие их. Дети, отличающиеся в первые годы жизни необыкновенной понятливостью, большею частью подвержены сильным головным болям, черепные кости их поздно срастаются, и они рано умирают чаще всего воспалением в мозгу. Если весь организм выдержал, то мозг не выносит развития не по силам, и к годам возмужалости, гениальные дети начинают тупеть и из гениев превращаются в самых дюжинных смертных. Если же способности и таланты детей настолько сильны, что могут вынести и непосильные учёные, то это нелепая, тепличная метода воспитания имеет своё вредное влияние, таланты не достигают того развития, какого достигли бы при разумном воспитании и сделав очень немногое, скоро сходят с сцены.

Ещё одно из частых несчастий детства, когда детей прозывают капризными. Капризы – это самое удобное, всё объясняющее, на всё отвечающее слово, которым воспитатели оправдывают неуспех своих мер и прикрывают своё неуменье и незнание. Капризными бывают вообще дети воспитателей, которые считают повиновение первейшей добродетелью и все силы свои употребляют на то, чтобы привить её детям.

«Он ребёнок, он должен слушаться», – говорят они, не понимая, что ребёнку, как живому существу, не возможно отречься от своей личности, стать бездушным, автоматом, без воли желаний, без своих мыслей, и они подавляют в детях малейшее проявление самобытности, ребёнок хочет рисовать, его заставляют читать, хочет он бегать, его заставляют прыгать на веревочке. Так поступают они не вследствие самодурства – нет, они руководятся системой, которой нельзя отказать в логической последовательности.

Принцип беспрекословного повиновения лёг в основании нашей жизни, сковал всё отношения её до того, что те, которые не хотят подчиниться ему, не находят в ней места. Родители, руководствуясь любовью к детям, по необходимости стараются внушить им эту необходимую добродетель, в которой видят голос будущей безмятежной и благополучной жизни детей. «Ты теперь не хочешь слушаться, рассуждаешь, умничаешь, что с тобой будет после?» – говорят они.

Если натура ребёнка жива и энергична, она не поддается без протеста этой ежедневной, ежечасной ломке и ребёнок объявлен капризным. Горе ребёнку, которого окрестят капризным, жизнь его – мелочная, беспрестанная пытка. Каждое желание его, радость, печать, смех – всё каприз. Радуется он – это вам назло, оттого, что им недовольны, печален он – тоже самое.

«Какие же особенные причины печали или радости могут быть у ребёнка?» – говорят воспитатели, не признающие, что у него есть свой мирок, которым живёт его маленькое сердце, ссора и примирение с любимым товарищем и подругой, улетевшая птичка, распустившийся цветок, задуманная постройка, сколько причин для радости и печали. Бывает ли ребёнок тупее и непонятливее обыкновенного за уроком – это каприз, он на зло вам не хочет учиться. «Ты вчера понимал, отчего же сегодня не понимаешь, вчера хорошо писал, сегодня ошибся», – упрекают ребёнка, не подумав оглянуться на себя и спросить, каждый ли день собственная голова их ровно свежа для работы.

Ребёнок взволнован, огорчён, он плачет. «Перестань плакать сию минуту», приказывают ему, требуя от ребёнка такой власти над своими ощущениями, которой и сами не имеют, потому что невозможно мгновенно перестать плакать, когда слёзы вызваны сильным огорчением. Крик, разумеется, раздражает ребёнка, слёзы текут сильнее. «Капризный, назло плачет», – говорят они. Случается, что сильный крик останавливает слёзы ребёнка, но с этим нечего поздравлять воспитателей; это доказывает одно, что ребёнок запуган до нельзя и вызванное ощущение страха уничтожает прежнее. Но прекращение плача в таком случае вовсе не доказательство повиновения – это просто действие внезапности, как например, когда мы вздрагиваем и обрываем речь, если кто неожиданно окликнет нас. «Молчать сию минуту, завистливая, капризная девчонка», – кричит мать на девочку, которая горько расплакалась, узнав, что брата увезли кататься в лодке. «Не буду молчать, мне обидно, зачем меня оставили», – рыдала девочка.

Старый доктор, бывший тут, увёл ребёнка, дал ему успокоиться: «Об чём ты плакала? – спросил он её тихо. – Разве тебя кто обидел, у тебя отняли что-нибудь?» – «Нет», – отвечала девочка, красная и догадываясь, к чему он клонит. – «Так об чём же ты расплакалась?» Она молчала.

– Оттого что твоему брату было весело без тебя, ты хотела бы, чтоб у него отняли это удовольствие, неужели ты такая недобрая?

Девочка низко опустила голову, и на глазах выступили слёзы, но уже раскаяния и стыда. «Очень надо с ней разговаривать», – заметила мать: «Она знает, что не должна сметь завидовать, я ей сколько раз запрещала».

Слова доктора подействовали; когда брат приехал, девочка с удовольствием прослушала рассказ о его катании. Конечно, слова доктора не могли исправить вкоренившегося недостатка, но она покраснела за него, и первый шаг был сделан разумным словом. Она стала охотно слушаться доктора, «из каприза», говорила мать, потому что она хочет его слушать.

«Ну чего ты надулся, сделай сейчас весёлое лицо!» – кричит папенька ребёнку, опечаленному отказом идти кататься на коньках, забыв, как сам разворчался за столом, за то, что ему не изготовили любимого кушанья. – Капризный мальчишка! И чтобы капризному мальчишке заслужить название послушного ребёнка, ему надо превратиться в бездушного истукана, не сметь выражать ни мыслей, ни желаний, ни чувств.

…Есть ещё много несчастий детства, мы исчислили самые главные и будем вполне счастливы, если строки эти заставят серьёзно подумать хоть одного воспитателя или воспитательницу и избавить ребёнка от многих горьких минут.

(№ 3–4, 1868)

Детский плач

В каждом доме, где есть дети, непременно слышится по временам более или менее громкий плач. Взрослые большею частью говорят, что дети капризничают, что уж такова детская натура, что дети сами не знают, чего хотят. Весьма интересно поэтому указать на значение плача в жизни ребёнка и разъяснить те соответственные положения, которые взрослые должны принимать относительно плачущих детей в различных возрастах. Начнем с новорожденных.

Первое появление ребёнка на свет сопровождается плачем. По плачу домашние узнают, что прибавился новый член в их семье. Этот плач происходит от вступления ребёнка в совершенно новую для него среду, менее густую и более холодную; первый плач бессознателен, соприкосновение более холодного, нежели внутренность материнского утроба, воздуха, раздражает ребёнка и главным образом его кожу и лёгкие, реакциею этого раздражения есть первый плач. В первые два дня своей внеутробной жизни ребёнок почти не плачет; только, когда его купают, он плачет, если к нему прикоснётся холодный воздух. На третий день обыкновенно пробуждается его аппетит и, если не дадут ему пососать грудь, он плачет; и этот плач есть только бессознательная реакция; ребёнок ощущает какое-то новое, неприятное для него чувство, которого он до сих пор не испытывал, и он плачет. Ему дают грудь – он сосёт; новое чувство от сосания груди уничтожает неприятность – ребёнок замолкает. Мать удовлетворила ребёнка грудью, но ребёнок не просил груди, как обыкновенно думают; он плакал только потому, что ему было неприятно.

После того, как понятность, ощущаемая ребёнком от голода с его реакциею (плачем) совпадают много раз с кормлением грудью, тогда только ребёнок узнает, что высасывание молока из груди материнской или мамки отнимает у него неприятное его чувство, – и ребёнок начинает уже плакать, чтобы ему давали грудь. Теперь он уже просить есть; положите такого плачущего ребёнка только на колени матери и он тотчас же замолчит; он ещё груди не сосёт, но видит (чувствует) что грудь скоро у него во рту. Прежде он замолкал только тогда, когда молоко лилось ему в рот; теперь он уже молчит и тогда, когда он видит, или чувствует, что скоро, скоро его удовлетворят. Этот плач не есть уже простая реакция, этот плач есть первый язык ребёнка. На нём он выражает свои желания.

Когда ребёнок мокр, он быстро остывает; чувство холода, ощущаемое его кожею, заставляет его сначала реагировать, ребёнок плачет, не зная чего хочет; ему просто неприятно лежать в мокроте и холоде. Взрослый меняет его белье, дает ему сухие пелёнки. После многих таких повторенных процессов: совпадения мокроты и плача с ощущением от сухого белья, ребёнок начиняет сознавать, что, когда он намочил, стоить ему поплакать, попросить сухого белья и его переменят. Плач ребёнка до 9 месяцев выражает, стало быть, просьбу, то есть ребёнок говорит плачем.

И так, мы повторяем: плач ребёнка до 9 месяцев есть его язык, посредством которого он выражает свои желания. Взрослый, ухаживающий за таким ребёнком, должен понимать этот язык; в противном случае он не будет знать, чего требует ребёнок; последний будет долго плакать и тем причинять много неприятностей взрослому, а себе – вред. Новорожденные дети плачут чрезвычайно много по той простой причине, что им доставляют много неприятных ощущений, когда их кормят – не во время, купают не во время или в воде не соответственной им температуры и так далее. Няни не знают, что делать с ребёнком, потому что не понимают его языка. Всякий плач, непонятный им, вследствие неуменья наблюдать, они приписывают боли живота. На сцену являются совершенно ненужные мази и другие лекарства… По этой причине чрезвычайно важно для взрослого знать, в каких именно случаях плачет ребёнок для того, чтобы уметь удовлетворять его потребностям.

Мы упомянули уже о двух случаях плача: от голода и мокроты. Нам нужно рассмотреть ещё остальные случаи.

Ребёнок питается молоком матери или кормилицы; пища, которую кормилица принимает, превратившись в молоко, оказывает огромнее влияние на ребёнка. Кода мать употребляет какие-нибудь трудно перевариваемые вещества (а это очень часто случается), тогда нежный желудок ребёнка трудно или вовсе не переваривает молока материнского. Мать иногда даже сама этого не чувствует, её желудок хорошо переваривает и грубую пищу, ели она только к ней привыкла, а молоко, образовавшееся из этой пищи, трудно переваривается в нежном желудке ребёнка. Иногда, от употребления матерью грубоперевариваемой пищи, накопляются ветры в кишках ребёнка и причиняют ему боль, тоже вызывающую плачь.

В первое время жизни, ребёнка держать в горизонтальном положении. Когда его члены начинают укрепляться и позвоночный столб приобретает некоторую твёрдость и надлежащую упругость, ребёнок имеет потребность пребывать некоторое время также в вертикальном положении. Разумеется, он сначала не знает, что ему нужно быть в положении, более близком к вертикальному; это он узнает только впоследствии. Если ребёнку надоело долго лежать на спине или на боку), он плачет оттого, что просит (говорит), чтобы его вывели из горизонтального положения и привели в вертикальное или близкое к нему.

Но вот вы держите ребёнка вертикально, он изредка подпрыгивает на ножках, он делает первые попытки становиться на них; он радуется, веселится, смотрит на окружающие его предметы; он устает, его клонит ко сну, он бы тут и заснул в вертикальном положении, как часто и случается, но вы его слишком раздражаете движеньем, или сами окружающие предметы его раздражают – и ребёнок опять плачет, он хочет в постель, или желает быть в горизонтальном положении.

И так, когда ребёнок (до 8 или 9 месяцев) плачет, вы должны иметь в виду вышеизложенные причины. Если он плачет от голода – накормите его; если от мокроты – освежите его свежим бельем; если от боли живота – успокойте его приличными средствами; если от долгого лежанья – подержите его вертикально; если от усталости – положите его в постель. Имейте в виду эти предосторожности, и ваш ребёнок никогда не будет плакать продолжительно. Некоторые немецкие педагоги убеждены, что маленькие дети плачут ещё по капризу; они советуют в этом случае посечь ребёнка. Что это варварство, об этом и говорить нечего. Мы, на основании тщательных наблюдений по этому предмету, положительно отвергаем подобный, предполагаемый этими немцами, каприз у маленьких детей до 8 и 9 месяцев и советуем мамкам поближе и внимательнее вникать в причины плача, нежели приписывать его капризу. Последнее, разумеется, гораздо легче для мамки, но оно неосновательно и бесчеловечно!

Знакомясь с окружающею средою, ребёнок начинает употреблять сознательно свои органы; между ними, по своей подвижности, занимают главное место руки. Они делаются не только орудием осязания, – но и орудием выражения желаний. Когда ребёнку хочется какую-нибудь вещь, он протягивает свою руку и указывает на неё пальцем. Хотя язык начинает уже при этом произносить звуки, но звуки эти далеко не связны и несознательны они только сопровождают протягивание руки, но главным орудием языка (разговора, желаний) является рука. В этом периоде, после 9 месяцев, ребёнок меньше плачет или совсем не плачет при хорошем за ним уходе. Понравится ребёнку вещь, он протянет ручку к ней, не соображаясь даже с расстоянием этой вещи от него. Плач заменён рукою и её движениями; но не во всех случаях; прежние случаи остаются ещё во всей своей силе и выражаются плачем со стороны ребёнка; но к ним присоединяется новый элемент языка – для ознакомления с внешнею средою, это указывание пальцами.

В этом периоде чрезвычайно важно для ребёнка присутствие преданного ему лица. Если ребёнок, пожелав вещи и указав на неё пальцем, не удовлетворён, он начинает хныкать и после продолжительного хныканья даже плакать. Сначала хныканье и впоследствии плач имеют одну и ту же цель усилить и сосредоточить вниманье взрослых на его просьбу. Ребёнок, надоевший взрослому, переносящему его с предмета на предмет, успевает всё-таки продолжительным хныканьем или плачем смягчить взрослого и получить от него желаемую вещь. В это время такт со стороны взрослого в обращении с ребёнком абсолютно необходим для того, чтобы ребёнок не сделался капризным. Два, три, четыре раза – вы не давали ему вещи на первое его требование, указывание пальцем; но вы его удовлетворяли только после продолжительного хныканья или плача, то знайте же, что вы сами виноваты в том, что ваш ребёнок делается для вас неприятнее и докучливее, знайте же, что если вы будете слабодушны и нерешительны в вашем обращены с вашим ребёнком, вы делаете из него деспота – своевольца, которому вы сами доселе послужите игрушкою. Ребёнок уже успел в это время получить совпадёте двух чувств: его плача и вашего быстрого удовлетворения. Коль скоро ребёнок узнал вашу слабую сторону, что вы не выдерживаете его плача, что стоить только ему заплакать и он удовлетворён, то вы уже с того времени в руках вашего ребёнка. Ему хочется вещь, вы ему не даете ее, по каким-либо соображениям, он тотчас начинает плакать – и вы побеждены, вещь у него. Если вы кроме того имели прежде неосторожность (когда вы ещё не знали причины его плача) давать ему кое-какие лакомства, чтобы его унять, чтобы он замолчал, то ваш ребёнок вдруг не с того не с сего (уже не из желания получить указанную вещь) начинает плакать – он капризничает, он просит то конфет, то сахару, то хлеба, то того, то сего…

Ребёнок на ваших руках, вы его занимаете, играя его ручёнками. Входит к вам ваш знакомый, вы начинаете с ним говорить о деле важном и серьёзном; вы забываете вашего ребёночка, его ручки и ножки; вы заговариваетесь. Ребёнок просить вас, чтобы вы с ним играли; вы его не слушаете, он начинает хныкать, вы всё-таки не обращаете на него вниманья; ребёнок начинает плакать, – вы вдруг прерываете разговор и обращаете полное ваше внимание на ребёнка. Тут он вас случайно победил в первый раз. Но такой случай повторяется раза два, три, четыре и десять и так далее, и ваш ребёнок узнает средство заставить вас молчать, когда ему захочется, вы разговариваете с кем-нибудь в его присутствии; вы даже не оставляете его уж без внимания; вы приставляете к нему няню, которая играет с ним; но ребёнок знает, что ему стоить только заплакать и ваш разговор прервётся. Вы совершенно в руках вашего ребёнка.

Чтобы не довести ребёнка до каприза, следует обращать вниманье на его желания, удовлетворять их во время, если возможно, и отвергать их совершенно, когда не возможно их исполнять. Когда ваш ребёнок умёт уже показывать пальцами (9 месяцев) или уже говорит, хотя звуками (1–1,6 года), вы должны твёрдо решить, какими вещами вашей комнаты вы позволяете играть вашему ребёнку и какими – нет. Если ваш ребёнок просит у вас какую-нибудь вещь, будьте к нему внимательны; дайте ему с первого разу вещь позволительную, а непозволительную не давайте ему и тогда, когда он заплачет. Старайтесь во время плача отвлечь внимание вашего ребёнка от него (если только вы его не в состоянии перенести), но не конфектами. Главным образом ребёнок не должен знать, что вы делаете всё это потому, что не переносите его плача: внесите как бы случайно новую вещь, он развлечется ею. Ребёнок сам тогда увидит бесполезность своего плача и перестанет им пользоваться. Для того, чтобы получить вещь, у него есть руки и рот; плач он употреблял только в том случае, когда вы били слабодушны и растрагивались его плачем; но коль скоро плач не доставляет ему никакой пользы он не будет прибегать к нему за помощью, ребёнок не будет капризен.

Если ваш ребёнок не ваших руках, когда разговариваете с вашим знакомым и если он начинает вас просить поиграть с ним, – не доводите его до плача, или бросьте разговор и играйте с ребёнком, или отдайте ребёнка няне или другому лицу, а сами продолжайте ваш разговор. Если же вы уже довели вашего ребёнка до плача, не обращайте на него вниманья. Он увидит бесполезность плача и перестанет.

Вы купаете вашего ребёнка, он плескается в воде и радуется. Но вот вы его вынимаете из корыта, завертываете в простыню и начинаете вытирать. Ребёнок просится назад, в корыто. Вы его не слушаете и продолжаете вытирать. Он начинает плакать… Тут два исхода: если вы не слабодушны, переносите детский плач, одеваете вашего ребёнка и отвлекаете его от плача более интересным для него, нежели корыто с водою, предметом (только не конфетами), то ваш ребёнок (после нескольких подобных историй) привыкнет выходить из корыта без малейшего плача; но если вы слабодушны: ребёнок заплакал, и вы его тотчас перенесли назад в корыто, (выказывая даже при этом сердитость: (иди, иди, упрямый, плескайся!), то знайте же наперёд, что после купания будет вечная история: громкий плач и победа вашего ребёнка над вами.