Текст книги "Первые страницы «Детского сада». Статьи из первого российского дошкольного журнала (1866–1868 гг.)"

Своеволие детей [1]1
  Статья публикуется в сокращении.


[Закрыть]

Уже давно известно, что сфера человеческой деятельности подвержена одному общему закону, состоящему в том, что всякое действие человека, какого бы оно не было характера, есть ничто иное, как отражение всех воспринятых впечатлений наружного мира посредством органов чувств. Нигде и ни в какой области наук закон этот не доказывается яснее и нагляднее, как в деле маленьких детей.

Очень часто отец и мать удивляются откуда их дети берут те или другие дурные или хорошие качества: им всё кажется, что качества их детей врождены им, что детей изменить невозможно. Обыкновенным доводом для доказательства непогрешимости этой гипотезы они приводят то обстоятельство, что у дурных родителей и дети бывают большею частью дурны, а у добрых родителей – наоборот добры. Подобных людей можно в настоящее время называть просто слепыми, или ещё лучше ослеплёнными. Если дети воспитываются в дурной среде, среди людей с разными нравственными пороками, то, разумеется, их условия жизни очень невыгодны и могут способствовать только к развитию в них дурных сторон нравственности; но это вовсе не значит, что родители передавали им свои пороки по наследству или что пороки врождены им; отнимите детей у порочных родителей и воспитывайте их в среде хорошей и дети совершенно не будут похожи на своих родителей в нравственном отношении.

Собственно говоря, мы хотим в настоящей статье показать, каким образом ребёнок, не заключающий в себе и не приносящий с собою в мир абсолютно никаких зачатков хороших или дурных качеств, делается под влияниям окружающих его взрослых своевольным, другими словами, как развивается своеволие в ребёнке. Но мы заговорили в начале о другом вопросе: врождены ли нравственно дурные качества ребёнку или нет? Многие, разумеется, найдут, что этот вопрос не идёт совсем к делу. Но мы считаем нужным предупредить таких читателей, что вопрос о врождённых и не врождённых нравственно дурных качествах столь важен в деле воспитания, что на нём, можно сказать, думаете, что ваш ребёнок по наследству имеет известные нравственные недостатки, то разумеется его исправить нельзя; и напрасно вы обращаетесь к воспитателю с подобными фразами: «мой ребёнок, должен я вам сказать, очень упрям или непослушен; не знаю, откуда он взял эти– качества; исправьте же его, пожалуйста, от упрямства и сделайте, чтобы он меня слушал!» – если же вы обращаетесь к воспитателю с требования исправить детей от тех или других недостатков, то этим вы уже опровергаете всю суть наследственной гипотезы.

Перейдём теперь к предмету статьи. Когда ребёнок переходит на второй год своего существования, тогда каждый новый наружный предмет возбуждает его сильнее и вызывает в нём через посредство мозга движение мышц тела, которое ведет к знакомству его с этим предметом: ребёнок видит предмет глазами и берёт его руками.

Видеть ребёнку предмет и не выказывать при этом известного движения мышц (радоваться, прыгнуть или брать в руки и тому подобные движения) невозможно, ибо чувства, воспринимающие ощущения предметов, находятся в связи со всеми мышцами тела, через посредство мозга. Ребёнок годовой, видящий новый предмет и не выказывающий при этом никакого движения, может быть назван, в смысле воспитательном, притуплённым. Период развития ребёнка от и года до 2,5 лет есть период величайшей восприимчивости детей. Дети быстро знакомятся с самими их окружающими предметами и с действиями этих предметов. Обращение взрослых с детьми этого периода быстро воспринимается ими; многие привычки тут же усваиваются ребёнком, и делаются его потребностью. Неудовлетворение искусственно-развитой потребности вызывает реакцию со стороны ребёнка и делает его при нелогичном обращении взрослых то непослушным, то своевольным, то упрямым. Объяснимся примерами.

На страницах нашего журнала мы высказали уже, что есть искусственно развитая потребность. Повторим здесь: это потребность, без которой ребёнок мог бы развиваться и которая поэтому есть излишняя. Посмотрим на деле, как развивается излишняя потребность.

Сцены происходят в столовой за чаем. Мать наливает ребёнку чай и подает ему. Ребёнок улыбается. В это время входить няня, наливает ему чай на блюдце и хочет ему подать. Ребёнок при виде няни вспоминает какое-то неприятное для него прошедшее уже впечатление и когда няня наливает ему чай из чашки в блюдце, он начинает хныкать. Мать, не выдерживающая хныканья своего ребёнка, или приписывающая его привязанности ребёнка к ней, бежит к своему ребёнку, отгоняет няню от него, и сама его кормит. Понятно, что если подобная история продолжается несколько раз, ребёнок приучается к тому, что после его плача во время чая – няня удаляется и мать к нему приближается. Вот искусственно развитая потребность – чтобы мать наливала ему чай.

Представьте себе читатель, что ребёнок привыкший, чтобы мать являлась к нему за чаем, когда он заплачет – должен по приказанию матери раз пить чай с няней. Ребёнок начинает хныкать; мать уговаривает его пить с няней, говорит что ей некогда; ребёнок не понимает смысла её слов, продолжает хныкать, потому что не удовлетворена сильно вкоренившаяся привычка. Мать просить, умоляет и наконец грозит; ребёнок начинает плакать…. и что ж? Мать оставляет свои дела, спешит к ребёнку, наливает ему чай, кормит его, а няня отходит. Ребёнок достиг своей цели; его воля стоить выше воли матери. И вот начало своеволия.

Другой пример. Ребёнок, привыкший переходить быстро с одного предмета на другой, сидит за обедом; он оставляет свою тарелку и заглядывает в тарелку матери, ему понравилось то, чего у него нет; но мать нерасположена или не хочет, чтобы её ребёнок ел теперь то, чего ему не дают, говорить, что ему этого нельзя есть и что у него своя тарелка; но он мало обращает внимания на её слова; начинает хныкать и наконец плакать и тут мать ломает свое слово и уступает сыну; он получает что-нибудь из тарелки матери. И в этом случае воля ребёнка выше воли старших, он поставил на своем. Ребёнок привыкает таким образом всегда быть удовлетворённым в тех желаниях, которые противны взрослым. Но этого ещё мало: со временем ребёнок доходит до того, что даже никогда не захочет того, что ему предлагает взрослый, а всегда другого. Вот своеволие в высшей степени: ребёнок отвергает без всякой причины всё, что предлагает ему взрослый.

Иной читатель тотчас же предложит мне вопрос: да какая же мать уступает своему ребёнку; ведь в редком семействе, можно встретить подобное обращение тому, какое вы представили. Такому читателю скажу, что я, напротив, в редком, редком дом встречал другое обращение кроме нелогичного; что где ни увидишь детей со взрослыми, за исключением немногих домов, везде наткнёшься на подобные уступки настойчивым требованиям детей.

Когда ребёнок сделался своевольным, тогда он начинает управлять (в буквальном смысл слова) целым домом. От его крику содрогаются все домашние, и ни одно приказание, не исполняется так точно, как его. Такой ребёнок есть настоящий деспот и вместе с тем мучение для всего дома.

Родители, воспитывающие подобным образом, делают всё, по их убеждению и словам, для пользы своих детей – они исполняют желания последних для того, чтобы они не страдали.

Между тем ни один ребёнок так не страдает, как своевольное дитя. Целый день с утра до вечера проходит для такого ребёнка в мучениях, ибо взрослые исполняют его прихоти не тотчас; взрослые думают, авось, авось ребёнок теперь покорится; эти то промежутки между обнаруживанием прихоти ребёнка и исполнением этой прихоти взрослыми и есть период самых мучительных минуть в физическом и нравственном отношении для ребёнка.

Если ребёнок плачет столько, сколько требует природа, то есть если он только заявляет о своих желаниях плачем, то он этим ещё усиливает свои органы движения (мышцы гортани) и дыхания (лёгкие), приводя их в движение, иди деятельность. Но если он продолжительно плачет, исполняя при этом самые громкие звуки, то упомянутые мышцы и органы дыхания чрезмерно напрягаются и изнуряются. Ребёнок своевольный никогда не пользуется хорошим здоровьем, тело его изнурено вследствие усиленных рыданий, которые он постоянно испытывает. Ребёнок своевольный имеет особенный изнурённый отпечаток.

Раздражённое состояние своевольных детей доходить иногда до такой значительной степени, что они отвергают без всякой причины всё то, что им предлагает взрослый. Ребёнок сидит на полу в апатичном состоянии, вы его подымаете, он начинает плакать; вы его опять сажаете на пол, он (еще больше плачет; вы уходите от него – он плачет.

Словом, чтобы вы ни предприняли с вашим ребёнком, всё возбуждает в нём неудовольствие. Посторонний, не видевший часто этого ребёнка, тут же решит, что он болен; это подтверждает ещё его изнурённый вид. Действительно ребёнок болен, но болен своеволием.

Из всего приведённого нами можно легко видеть, что ребёнок делается своевольным вследствие нелогичного обращения с ним взрослых, говорящих одно, а делающих другое. В домах, где есть няни, есть ещё один весьма важный источник для развития в ребёнке своеволия, это именно отношения няни и вообще прислуги к своим «господам».

В каждом доме случаются минуты, где требуется спокойствие. В это время ребёнок поручается няне; последнюю просят занимать ребёнка в детской, чтобы он не плакал. Няня вместо того, чтобы действительно занимать ребёнка, предлагать ему разные вещи в различных комбинациях и приводить в движение самого ребёнка, усаживает его на стул или начинает его укачивать тогда, когда он вовсе не хочет спать. Следствием этого бывает то, что ребёнок предоставленный самому себе, наносить себе какое-нибудь повреждённое и начинает плакать, или просыпается тотчас же после ухода няни (ибо уложили его не во время) и тоже начинает плакать; няня тотчас является и, желая заглушить плачь, мгновенно начинает предлагать ребёнку разные вещи, которых он теперь вовсе не желает. Ребёнок привыкает таким образом отвергать предложения взрослых и приучается к тому, чтобы его воля исполнялась, ибо няни сопровождают такие случаи всегда словами: «Не хочешь ли того, не хочешь ли сего».

Спрашивается после всего этого, какие есть педагогические приёмы, чтобы дети не сделались своевольными? Догадливый читатель сам уж мог вывести это правило из нашего изложения; но мы, несмотря на это, повторим его. Оно состоит в следующем: доставляйте вашему ребёнку только то, что ему необходимо для его прогрессивного развития (не развивайте в нём излишних потребностей); не предлагайте ему вещей, ему не нужных, тогда, когда вы верно знаете, что он их не примет, в особенности не повторяйте этих процессов с ним часто; старайтесь, чтобы ваше поведение с ребёнком было логичное, последовательное. Если вы раз сказали, что следует делать то-то и то-то, то не берите назад вашего слова, после отказа ребёнка, а поставьте на своём, если только знаете, что действие это не повредит ребёнку и не противно ему; старайтесь вместе с тем предугадывать желания ребёнка, чтобы всё вами ему предложенное было воспринято им с удовольствием. Но если вы не предугадали раз желания, не выказывайте при этом робости, не спрашивайте его: «Не хочешь ли того, не хочешь ли того»; будьте тверды, и ваш ребёнок будет твёрд.

Не будьте сами своевольны относительно вашего ребёнка, и он сам не сделается своевольным. Своеволие ребёнка есть только невольная реакция на ваше своеволие.

Но что должен воспитатель предпринять с ребёнком, которого он хочет отучить от своеволия? Необходимо, чтобы воспитательница или мать своевольного ребёнка прежде всего сами проверяли свои поступки относительно него и совершали ряд логических действий до тех пор пока ребёнок увидит бесцельность своего своеволия.

У меня был один мальчик 5 лет крепкого сложения, умный, бойкий и резвый. Мать его несколько баловала и исполняла большую часть его требований. Работы свои мальчик исполнял отчётливо, быстро; но за то всегда отказывался делать то, что ему давали другие, а всегда делал то, что сам хотел. Предложишь ему клеить, он запросит резать, дашь ему резать, он попросит клеить и тому подобное. Надо было положить конец его своеволию, тем боле, что мальчик во всех отношениях прекрасный. Я достиг этого логичным обращением с моей стороны. Я ему никогда не предлагал вопросов, а всегда говорил ему: теперь будем делать то и то. Мальчик сначала отговаривался, просил другой работы, но я твердил свое. Сцена следующая:

– Давай выкалывать.

– Мне хочется рисовать.

– Нет, сегодня надо выкалывать.

– Нет не хочу, хочу рисовать.

– Ступай, рисуй, делай что тебе угодно.

При этом я ему больше не сказал ни слова; мальчик ищет доски, грифеля; но не находит. Ему скучно; другие дети все работают. Он бросается на другие работы, но никаких материалов не находить. Ему ещё скучнее. Наконец он подходить ко мне: «Я хочу домой идти». – «Ступай, куда хочешь, только нам не мешай», – сказал я.

Мальчик одевается, хочет идти, а дверь заперта. Прислуга без моего позволения не пускает. Ему ещё скучнее.

«Отоприте мне дверь, я хочу домой идти».

«Не мешай нам, – говорю я, – видишь мы все заняты». Тем и кончилось. Через десять минут мальчик приходит ко мне с веселою физиономиею, как ни в чём не бывало, и просит принять его работать.

Такие сцены происходили около недели, мальчик приучился уважать и мою, а не одну свою волю. Теперь этот мальчик окончательно исправлен и ведет себя, как нельзя лучше в этом отношении.

Логичное, строго-обдуманное, последовательное обращение с детьми всех возрастов необходимо для того, чтобы не сделать из них своевольных деспотов.

(№ 6, 1866)

Воровство у детей

К числу весьма распространённых пороков между детьми принадлежит воровство, редкое семейство может похвалиться в этом отношении чистотою нравов своих детей. В педагогическом отношении важно определить: какие причины обуславливают появление воровства между детьми и как относится ребёнок к совершенному им поступку.

Прежде всего следует упомянуть, что есть много детей, которых родители сами или ближайшие их опекуны научают воровать в виде ремесла. Это социальное зло, о котором следует заботиться педагогике только косвенным путём, воспитывая людей, уничтожающих социальные причины возникновения этого ремесла. Дети, систематически обученные воровству не понимают, разумеется, гнусности их поступков: для того чтобы знать, что известный поступок (воровство) гнусен, надо понимать, что такое значить «собственность»; а этого дети никак не могут понять; они относятся к этому ремеслу – воровству – как к другому ремеслу. Их учили – они и делают.

Прямо педагогика имеет дело только с воровством, развившемся у детей самостоятельно, под влиянием их ближайшей обстановки. Для большей ясности мы рассмотрим этот проступок у детей 4–5 лет и у боле старших.

Единственною причиною появления воровства у детей 3, 4 и 5 лет есть запрещение взрослыми того, что часто бывает на глазах ребёнка, то есть, что он легко может достать. Везде во всех домах родители запрещают брать и есть сахар маленьким детям; но родители не прячут сахар так, чтобы ребёнок не мог его найти, а часто доступ к сахару очень лёгок. Дети чувствуют, что если у них увидят взятый ими самими сахар, его отнимут родители, много раз сахар был у них отнят даже таким образом, иные дети получали ещё взамен отнятого у них сахара – розги, или выговор. Понятно, что после многих опытов ребёнок прячет от взрослых свою добычу. Но дело в том, есть ли это воровство? Во-первых ребёнок 4–5 лет никак не понимает, почему ему не есть сахару. Сахар ежедневно на столе, подобно хлебу и говядины. Ребёнок понимает только то, что он может чувствовать; запретите ему какую-нибудь горькую вещь и он не станет её есть. Но сахар! Запретить его – это всё равно, что запретить хлеб или говядину.

Во-вторых, ребёнок скрывает свой поступок только потому, что его за этот поступок наказывают; но если бы его не наказывали, он бы не скрывал; а нельзя же назвать воровством, если кто-нибудь берёт сахар при всех.

Я знаю одного ребёнка 3 лет, которому мать запрещает есть вне определённых часов. Мне случилось видеть этого ребёнка с другими детьми, у которых была еда. Он получил от одного из них кусок булки. Вдруг в комнату вошла его мать: ребёнок тотчас спрятал свою булку в карман и стал её есть только тогда, когда мать вышла из комнаты. Тот же ребёнок нашел однажды кусок сдобного хлеба, оставленный его матерью на столе; его привлек аппетит; он ел хлеб, совершенно забывая, что ему в это время нельзя есть. Через некоторое время пришла мать и спрашивает: «Кто взял тут хлеб?» Мальчик сказал бы правду, да уже он по опыту знает, что ему за правду достанется; вот он молчит; а когда его спрашивают: «Уж ты верно ел хлеб?» Он поневоле отвечает: «Я нет!» Вот 3-летний вор: «Ведь он берёт чужое и скрывает, стало быть он осознает, что скверно делает, что ворует; так говорят некоторые.

Мне рассказывал один педагог, как он отучил такого 5-летнего вора от воровства. Мальчик его брал тоже потихоньку сахар, шоколад и другие сладости, которые были у матери в шкафу. (Понятно, ему это было запрещено, а то он брал бы при всех.) Мать не знала, что делать с мальчиком, как его отучить от предполагаемого ею в мальчике воровства. Вот педагог придумал следующее средство; он советует матери – повести мальчика к тюрьме, показать ему это здание, в котором заключены воры и рассказать ему, что с ними делают. Так и было: мать взяла мальчика гулять; не доходя тюрьмы, они увидели, как везут воров в чёрной телеге с железной решёткой. На вопрос мальчика, что это за люди, которых везут так, мать ответила заготовленным ответом: что люди эти злые, что они обкрадывают других и даже указала на тюрьму, где их содержат весьма скверно.

Педагог, рассказавший мне этот факт, прибавил, что эта прогулка до того подействовала на мальчика, что с тех пор он перестал воровать сахар.

Собственно говоря, не стоило бы упомянуть об этом способе исправления воровства у детей, если бы не было много педагогов, думающих, что, напугав ребёнка последствиями от воровства, можно его исправить. Мы знаем даже таких педагогов, которые говорили, что прогулки – вещь полезная, потому что при встрече например церкви – можно внушить ребёнку религиозные чувства, при встрече тюрьмы – можно исправить ребёнка от воровства.

Странно, что люди не понимают иногда самых простых вещей. Ребёнок 5 лет, берущий потихоньку сахар, совершенно не способен ещё понимать, что такое воровство; это одни взрослые называют его поступки одним именем с действительным воровством взрослых. Но вот мать, введённая в заблуждение только сходством названий думает, что её ребёнок, не понимающий на самом деле, что такое воровство, вор действительный; и для исправления его, что делает она? Она ведет ребёнка к ворам и рассказывает ему всю сущность воровства. Ребёнок, чистый до сих пор, не знавший воровства, узнает его прежде, чем он окреп нравственно и он подвергается возможности сделаться действительным вором. Сначала, когда сравнивают поступки ребёнка (берущий сахар тайно) с настоящим воровством, ему кажется, что настоящий вор вовсе не так страшен, ибо ребёнок чувствует, что и он сам (ребёнок) вовсе не так виноват, что берёт сахар; ребёнок получает симпатии к воровству.

Это уже не хорошо, ибо до известного возраста лучше, чтоб ребёнок не видал дурного; действительная жизнь (то есть дурные стороны) должна быть показана ребёнку только тогда, когда он уж достаточно крепок в нравственном отношении.

Когда родители замечают, что их ребёнок прячет от них разные вещи или берёт тайно сахар и сладкие вещи, то они не должны думать, что их ребёнок вор; они должны прежде всего сказать себе: «Мы скверно обращаемся с нашим ребёнком, мы ему запрещаем то, что не следует запрещать, или: уж если мы запрещаем брать сахар, то мы должны его прятать так хорошо, чтоб ребёнок не мог его найти». Сообразно с этим родители должны себя вести; но никак не упрекать ребёнку, что он вор, что его поступок противен Богу и что его за это накажут на том свете. Этих слов ребёнок не поймёт.

Слова: «Как тебе не стыдно воровать, попадёшь в тюрьму, тебя все будут презирать и тому подобное», никогда не должны быть употребляемы: ибо они скорее способствуют тому, чтоб ребёнок свыкся с пороком, чтоб он сочувствовал ему. Мы никак не можем дать ребёнку чувств, которых у него нет. Если велят ребёнку стыдиться, а он в самом деле сам не чувствует стыда, то мы этим внушаем ему неуважение к нашим словам, и ему кажется, что и настоящее воры, которых все избегают, тоже люди невинные.

И так мы убеждены, что до 5 лет ребёнок никак не может быть вором: у него замечаются только поступки укрывательства. Если взрослый, замечая этот поступок в ребёнок обращается с ребёнком, как с вором, стыдит его, делает ему выговоры, внушения, а сам (взрослый) не старается изменять свое поведете, чтобы не давать поводу к укрывательству, то чувство укрывательства растёт в ребёнке и он со временем действительно может сделаться вором, смотря по условиям, в которых живет. Если же взрослый тотчас после того как заметил в ребёнке укрывательство устроит жизнь ребёнка так, что не будет больше поводу к обнаружению этого порока, тогда можно положительно утвердить, что в ребёнке не разовьётся воровство, если не будет впоследствии новых вредных условий.

У детей 6, и 7 лет и так далее замечается: настоящее воровство, то есть замечается нравственная испорченность и воровство вследствие необходимости.

Воровство вследствие испорченности ребёнка, замечается всегда в детях, избалованных конфектами и сластями. Есть родители, которые положили себе за правило ежедневно давать своим детям конфекты. Но это ещё ничего, если оно происходить в известной мере, не переступающей границы. Но есть такие родители у которых конфекты – самое лучшее средство, чтобы действовать на своих детей. Ребёнок бежит за матерью, уходящей из дома, для того чтоб он оставался дома, ему дают конфекты, как будто нельзя приучить ребёнка к послушанию другими средствами. Мать зовёт ребёнка гулять, он не хочет: чем его завлекают? Ему говорят: «В лавке (или в саду) купим гостинцу» и так далее. Если в доме есть гости и ребёнок мешает, его унимают конфектами. Если хотят, чтоб ребёнок пошёл спать, когда ему ещё не хочется, ему дают конфетку. Одним словом конфекты – это универсальное средство против всех капризов детей в некоторых домах. К тому сласти действительно завлекают детей, у которых мало ещё идеалов и которые живут большею частью едою. Куда не повернется ребёнок, приученный к сластям, он везде встречает раздражение для органов пищеварения; не приученный к воздержанию, он после неотступной просьбы всё-таки удовлетворяется не смотря на то, что родители тут же уверяют его, что сласти вредны и тому подобное. Во многих домах любовь детей к сластям превращается положительно в страсть; для этих детей – кроме сластей ничего нет дорогого. Если ребёнок любит взрослого «как конфекту» или «как мед» или «как сахар» – то это самое приятное для последнего.

Одновременно с развитием страсти к сластям, многие дети научаются понимать значение денег. Где есть тот 6 даже 5-летний (иногда даже 3-летний) ребёнок, который бы не знал, что на деньги можно приобрести конфекты? Это знание передаётся, если не родителями, то прислугой и лавочниками. У нас многие торговцы существуют исключительно продажею сластей детям. Хотя торговцы эти удовлетворяют только существующие потребности, их должно считать вредными в педагогическом отношении, ибо при лёгкой возможности удовлетворить потребность, сама потребность возрастает. Если бы для того, чтобы получить конфекту мне надо было бы пройти огромное расстояние, я бы меньше стал их есть, от этого сама потребность уменьшилась бы.

Вот ребёнок, у которого родители и прислуга развили страсть к сластям; этот ребёнок кроме того знает, что деньги дают ему возможность удовлетворять этой страсти. Он часто просить у родителей и знакомых деньги, иногда он их получает, а иногда ему отказывают. Но страсть к сластям существует; чем больше он получаешь отказов в деньгах, тем сильнее возбуждается желание купить на деньги сласти. Вот лежат на столе деньги, ребёнок в воображении сосчитывает сколько у него было бы сластей, если бы он взял эти деньги; он просит их у родителей, получает ещё отказ. Раз ему удается увидеть деньги, когда в комнате никого нет; он берёт их, забывая, что ему запретили их брать; наконец его спрашивают, где деньги; он скрывает, ибо знает, какой будет конец. Но начало сделано, дело подвигается вперед; ребёнок подсматривает частые случаи для добывания денег; лавочник, которому он относит эти деньги, не спрашивает его, где ты взял эти деньги, а напротив хвалит его, что дает ему торговать и тому подобное. Вот ребёнок тащит деньги, которые находит на столах; но родители начинают запирать деньги на ключ; страсть работает в ребёнке, он подсматривает ключи, пользуется удобным моментом и успевает. Когда родители становятся осторожнее, ребёнок начинает продавать вещи, отсутствие которых менее заметно, потом он берёт всё, что попадётся ему; это уж настоящей вор. Чем больше родители его секут, тем больше он ворует; он мстит воровством!

Таких детей очень много. Степени воровства у разных детей бывают различны. Одни довольствуются пятачками и гривенниками; другие только рублями, червонцами и синими бумажками; иные продают вещи!

Исправить мальчика-вора в столице положительно нет никакой возможности; напротив столица заключает очень много развращающих условий, и даже невинные дети подвержены в ней опасности сделаться ворами. В столице нет никакой возможности у родителей уничтожить соблазн. Молодые и взрослые торговцы конфект, пряников и других сладостей встречаются почти на каждом шагу. Смешно и в то же время грустно видеть, как люди презирают воровство и в тоже время терпят людей, живущих исключительно продажею ворам-мальчишкам.

В деревнях и маленьких городках общество может иметь полный контроль над торговцами. В лучших городах Швейцарии лавочники никогда не продают детям сластей, если они не знают, что родители им позволили. Лавочники часто читают целые проповеди мальчикам, покупающим сласти на неизвестно где добытые деньги. Понято, что мальчик раз получивши выговор от лавочника, не станет воровать деньги; ему нечего будет делать с деньгами.

Цель воспитания относительно воровства должна быть – сделать воровство невозможным явлением в детском мире. Разумеется, если мальчик-вор будет поставлен в хорошие условия, то он может исправиться. В жизни он даже может быть честным деятелем, если не будет для него новых развращающих условий. Но малейший соблазн для такого человека вызывает в нём опять тот же порок.

Воспитание должно иметь влияние не только на детей, развивая в них хорошие качества и исправляя в них пороки, но оно должно ещё стремиться к тому, чтобы жизнь людей не заключала вредных условий для детей, потому что только в последнем случае возможно вырастание честных людей. Вот в этом отношении педагогика встречается и с общественными науками и требует от них содействия…

Другой вид воровства состоит в том, что дети вынуждены на воровство. Дети относятся к совершенному им поступку пассивно, а не активно, как в предыдущем случае. Кто не помнит из своей пансионской жизни такого факта, что берёшь лишнюю оставшуюся булку или чашку чаю тайком от прислуги, но в виду всех товарищей, или берёшь писчую бумагу тайком от надзирателя, но открыто перед товарищами; в иных учебных заведениях ловкое воровство по необходимости считается геройством и дети, совершающие его хвастают им друг перед другом. Есть дети, проживающие не у своих родителей, а у знакомых, содержателей пансионов, родственников, опекунов и тому подобное. Последние, руководимые иногда мелкими расчётами, уменьшают по мере возможности пищу вверенного им ребёнка; ребёнок не удовлетворён в своих потребностях. Это обстоятельство заставляет его пользоваться удобным случаем, когда все уходят или забывают запирать шкаф и тому подобное и украсть для себя потребное. Такие дети воруют обыкновенно без охоты; они считают случаи воровства – гнусными; они сами дурно отзываются о ворах, порицают их; и собственные свои поступки они считают не бесчестными, ибо их поступки не соответствуют тем понятиям, какие у них составились о воровстве; они чувствуют, что они воруют по необходимости. Между тем как активный вор чувствует, что он вор и сознает это чувство, только не может отстать от своей страсти.

Мальчик ворующий по необходимости, легко отстаёт от воровства, коль скоро уничтожается причина неудовлетворения его потребности и воровство у него никогда не доходит до той степени, как у мальчика, ворующего от страсти к сластям или к другим искусственно развитым потребностям.

(№ 9–10, 1867)