Текст книги "Польские трупы (сборник)"

Старик встал. У двери обернулся еще:

– Я умею и по зубам… если вдруг кому-то понадобится. Бывайте.

Дыдух хотел побежать за ним, но ноги запутались, выстукивая ритм фламенко.

Он с грохотом повалился на пол.

* * *

Дыдух не позвал Матильду к себе, хотя сильно хотелось, особенно после того как старик исчез, а она гладила его под столиком по бедру и шептала что-то успокаивающее. Он кое-как, широко шагая – так легче было сохранить равновесие, – дотащился до дома. А там упал на колени, облокотился на кровать и прочитал молитву. Когда на следующий день он станет воспроизводить подробности этого вечера, воспоминание о молитве заставит его устыдиться, как вид обнаженной монашки. Отче наш, мой единственный Отче. Древний знак креста, строгий крест, заключенный в квадрат, тот самый, что хранит тайну под сводами монастырской галереи, – украден. Я, Иосиф Мария Дыдух, бесхозный пес, частный детектив, специальность – разводы, сообщаю Тебе, что именем Твоим его носят на шее, как на одеянии, нечестивцы. Опасные люди. Старые и тощие. В очках. Точно родимое пятно, помогающее вампирам отыскивать водопой, полный крови. Холодной, как у лягушки.

Дальше Иосиф не помнил. Проснулся он в десять, словно бы от испуга. Сердце бешено выстукивало ритм жизни. Под душем Дыдух попытался призвать на помощь безразличие. Он почти никогда не употреблял алкоголь, поэтому похмелье обходилось с ним вдвойне сурово.

Направляясь в сторону епископского дворца, он размышлял следующим образом: если до сих пор еще могло казаться, что отец Адам, при помощи загримированного двойника, стал пешкой в игре каких-то людей, чьи имена и местонахождение неизвестны, то вчера – когда он столкнулся лицом к лицу с убийцей – сомнения развеялись. Отец Адам – член некой секты, тайного общества либо чего-то в равной мере заговорщицкого, и при содействии сообщников жестоко убил отца Порембу. Дыдух помнил, что крест на шее отца Адама всегда вызывал восхищение у молодых монахов, особенно у семинаристов. Происхождение татуировки, однако, никогда не объяснялось. А теперь Дыдух встречает одинаково помеченных убийц. О Господи, кто же вы? Чего вы хотите?

Мотив? Убиенный… – Дыдух опечалился, как бывает, когда думаешь о человеке, которого уважаешь и ценишь, опечалился, однако, не сильно, поскольку безразличие уже воцарилось в его душе —…символизировал то, что его поколению монахов представлялось истинной миссией доминиканца. Открытость. Понимание. Прощение. Зло в чистейшем виде, то зло, которое полагает себя безгрешным, творя самые гнусные дела, нанесло ему предумышленный удар. Дыдуха вдруг разозлило, что он придает такое значение мотиву. Ведь мотив уже давно не считается оправданием преступления, совершенного одним человеком против другого. Каковы были мотивы Ганнибала Лектера[28]28
  Имеется в виду маньяк, серийный убийца, главный герой романов Томаса Харриса, известный прежде всего по фильму «Молчание ягнят».


[Закрыть]? А с другой стороны, разве мало в жизни соблазнов? Да, есть и другие веские мотивы, которые он даже не принимал во внимание. Например, бабло. После мессы доминиканцы вытрясают на большой стол из почтовых мешков тысячи монет и банкнот, попавших туда с подносов для подаяний, чудодейственным образом размноженных. Затем спрыскивают водой, усердно размахивая кропилом. Чтобы лучше складывались. Некоторые молодые священники даже шутки ради разыгрывают обряд освящения. Потом банкноты сортируют по номиналу. Такая куча денег, проходящая через руки дюжины монахов, может прельстить кого угодно. Или же секс! В исключительно мужском сообществе под влиянием тишины и изоляции зарождаются глубинные навязчивые идеи. Он это помнил. Когда он стал психологом и впервые разговаривал с пациентом из мирян – как и положено, то была очень привлекательная пациентка, весьма скудно одетая, – он понял, что поиски незримого мира в течение долгих лет монастырской жизни, почти мистическая связь с братьями во Христе, привела к неумению перемещаться в видимом мире. Легко было споткнуться об очевидные вещи, которые отражают свет. Он не ожидал, что мир загроможден разнообразными предметами, словно мастерская сумасбродного художника, и был удивлен, что их не видит, хотя, разбросанные где попало, они повсюду его подстерегают. Как психолог он стал жертвой конфликта в последнем круге собственной души. Так было, прежде чем он начал отождествлять душу с разумом. Тогда он заметил этот парадокс и собственную беспомощность. Он был не в состоянии совместить глубокую веру с рациональным взглядом на видимые вещи. А ведь ему все время твердили: учись, если не выбьешься в лучшие ученики, тебя никто не будет уважать. А если хочешь быть лишь набожным, ступай к францисканцам.

Подобная белиберда бесконечно крутилась у него в голове – даже теперь, когда он, переступив порог епископского дворца, поднимался на второй этаж в секретариат архиепископа. Почему он уходил от самого важного? Ведь он знал причину, по которой отец Адам послал к нему убийцу, чтобы тот его предостерег. Только даже себе самому он не хотел раскрыть тайну исповеди.

– Бог в помощь, я хотел бы записаться на прием к Его Преосвященству, – обратился Дыдух к монахине, которая просматривала какие-то бумаги.

– По какому вопросу? – Один из лучших галстуков Дыдуха, шелковый, с вышитой вручную головкой мозаичной ящерицы Гауди из парка Гуэль приковал взгляд сестры.

– По личному.

– Его Преосвященство не изыщет времени в ближайшие недели.

– Изыщет. Меня зовут Иосиф Мария Дыдух. Вот моя визитка. Передайте ее, пожалуйста, секретарю архиепископа, ксендзу Матеушу.

Монахиня минуту изучала карточку, а когда дошла до слов «Детективное агентство “Инквизиция”», похоже, пришла в веселое расположение духа. Обещала сообщить личному капеллану митрополита по возможности быстро.

Телефон зазвонил, прежде чем Дыдух успел выйти за порог епископского дворца.

– Зачем вам понадобилась встреча с Его Преосвященством?

– А зачем волку жилет? – невозмутимо парировал Иосиф. – Дело серьезнее, чем я предполагал. Я бы сказал, положение критическое.

– Довольно и того, если вы расскажете об этом мне.

– Я хочу встретиться с Его Преосвященством самое позднее завтра. И кое-что скажу вам. Вчера вы шантажировали меня, а затем мне угрожал убийца отца Порембы. А когда меня шантажируют и угрожают, я становлюсь охрененно непредсказуемым.

Слово «охрененно» с трудом сошло с языка Дыдуха. Однако – как он и рассчитывал – оно произвело нужный эффект. Минуту помолчав, ксендз Матеуш сказал:

– Его Преосвященство примет вас завтра в десять утра. В вашем распоряжении будет пятнадцать минут.

– Достаточно. Если я вдруг не явлюсь, сообщите, пожалуйста, в полицию, чтобы искали тело в монастыре у доминиканцев.

– Что такое?! Вы идете в монастырь? Я же говорил…

Дыдух отключился. Внезапно что-то его насторожило. Кто-то прислушивался к разговору. Какой-то сгорбленный старик в длинном темном пальто и слишком большой шляпе, надвинутой на глаза, остановился, чтобы завязать шнурок, в нескольких метрах впереди его на тротуаре Францисканской улицы. Теперь он распрямлялся, неуклюже опираясь на палку. Дыдух направился к нему, не обращая внимания на опять зазвонивший телефон. Человек ускорил шаг. Шел теперь энергично, не пользуясь палкой. Иосиф Мария побежал. Старик тоже. Они вскочили в трамвай одновременно через разные двери. Трамвай тронулся. Дыдух протиснулся к старику и сорвал у него с головы шляпу. Незнакомое лицо несчастного выражало страх. Дыдух отогнул воротничок его рубашки и начал рассматривать морщинистую шею. «Что вы делаете? – оттолкнула его какая-то женщина. – Ненормальный!» Старик дрожал.

Детектив вышел на следующей остановке у бывшего кинотеатра «Ванда».

– Ненормальный, – повторил он громко, на всякий случай ни на кого не глядя.

А потому не увидел, что старик наблюдает за ним в окно, хотя трамвай уже отъехал на порядочное расстояние, и улыбается.

* * *

Матильда сидела возле его офиса на ступеньке у наружной двери, ведущей в дом; вид у нее был неважнецкий.

– Неважно выглядишь, – поприветствовал он ее.

– Спасибо, ты тоже. Как лоб?

– В порядке.

– Ты не отвечаешь на звонки.

– Ты звонила? – Он был уверен, что это ксендз Матеуш целых пятнадцать минут почти беспрерывно пытается выйти с ним на связь.

– И не раз. Идем выпьем кофе, нам, видимо, следует поговорить.

– У меня нет времени. Извини.

Она быстро встала.

– Тогда до вечера, встретимся на «венках»[29]29
  Имеется в виду обряд в ночь на Ивана Купалу, когда устраиваются шумные гуляния, а девушки пускают по воде венок, который либо приведет к ней суженого, либо утонет. В эту ночь нельзя спать, т. к. оживает всякая нечисть.


[Закрыть]. Хотя не знаю, приду ли я… учитывая сложившуюся ситуацию.

– Послушай, Матильда, я не приду точно. Сегодня вечером я очень занят.

– Не придешь… И что же за срочные дела у тебя в субботу, когда весь Краков будет пускать венки?

– Работа.

Она просто ушла. А Дыдух почувствовал облегчение. Неожиданно он окликнул ее. Сделал даже пару шагов в ее сторону.

– Матильда!

Она остановилась и ждала, не оборачиваясь. Он тоже остановился. Несколько торговцев, как обычно стоящих перед магазинами на улице Тела Господня, глазели на них, рассчитывая на happy end. Солнце вышло из-за тучи, и улицу окатило жаром. Из открытого окна полился легкий, непритязательный мотивчик. Мир благоприятствовал примирению. Женщина медленно обернулась. С улыбкой. И Иосиф Мария вдруг почувствовал, что с души свалился камень. Сделал еще несколько шагов в ее сторону.

– Матильда, ты знала раньше этого Марцьяна?

– Иди ты к черту!

* * *

Поиск возможной линии защиты для главного подозреваемого уже превратился в фарс. Дыдух с горечью сознавал, что загадка разгадана. Независимо от того, были ли действия отца Адама связаны с какой-то тайной организацией, членом которой он состоял, или же носили характер бытового преступления, возможно даже – Дыдуху хотелось бы так думать – вынужденного, сомнений быть не могло: именно он стоял за смертью отца Порембы. Визит лжестоматолога должен был стать алиби на тот случай, если бы врача «скорой помощи» не удалось убедить и он все-таки вызвал полицию. Тогда достаточно было бы подтвердить, что в монастырь проник кто-то чужой, который убил Порембу, а затем ушел и растворился бесследно. Единственная зацепка – это то, что он был загримирован и похож на отца Адама. И уж прежде всего татуировка, свидетельствующая о коварстве и предумышленности. Дыдух разговаривал с отцом Анджеем по телефону, и тот сообщил ему сенсационную новость о визите второго стоматолога, полученную им от брата-санитара. Через пять минут после ухода зубного врача санитару позвонил какой-то человек и сказал, что доктор Пиотрович не вернется ко второму пациенту, так как плохо себя почувствовал, но, к счастью, неподалеку есть другой стоматолог, его приятель, прекрасный врач, согласившийся подменить Пиотровича. И не рассердятся ли преподобные отцы, если они так и сделают? Санитар, со свойственной всем доминиканцам – почти всем, мысленно поправил себя Дыдух, – доверием к словам другого и неслыханной наивностью, ответил, что, мол, нет проблем, и сообщил об этом привратнику.

Дыдух позвонил еще Пиотровичу, у которого изменился голос – он говорил в нос, – разъяснил дантисту, что нос у него единственный, и спросил, знал ли тот о втором пациенте. Пиотрович, держа трубку с осторожностью, на некотором расстоянии от лица, ответил утвердительно, но добавил, что прием был отменен. Отец Адам в конце их короткой беседы сказал – я и ватки-то ему в рот не успел положить, ей-богу, – что Поремба не придет, потому что погружен в размышления над требником. А поскольку отец Болеслав Поремба был известен своими странностями (не далее, как неделю назад он покрасил пол в келье в желтый цвет масляной краской в полной уверенности, что натирает его мастикой, а все обнаружилось, когда он пришел к келарю с просьбой дать ему побольше этой мастики, потому что она быстро загустевает на щетке), то Пиотрович, пожав плечами, отправился восвояси.

Иначе говоря: отец Адам отпускает Пиотровича под ложным предлогом и ждет Порембу и убийцу. Вероятнее всего, когда Марцьян приходит, отец Адам оставляет его с «пациентом» и возвращается только после того, как тот уже испустил дух. Создает видимость реанимации, поднимает шум. Платит врачу «скорой» за молчание, прикрываясь интересами ордена, и получает свидетельство о естественной смерти. И ничего бы не случилось, если бы не длинные уши митрополита и озлобленность его капеллана.

В чем же тогда причина неудовлетворенности Дыдуха? Почему что-то приказывает ему пробраться в монастырь и поговорить с отцом Адамом? Что за проклятая сила так тянет его к человеку, которого он надолго вытеснил из своего сознания, уйдя с головой в психотерапевтическую практику? Он посмотрит в глаза беспощадному фундаменталисту как некогда, с безграничным презрением, – и что же он скажет? Зачем ты убил? Расскажи мне о своей ненависти? Я не испытываю желания тебе помочь, но из каких-то бесчеловечных, извращенных соображений хочу услышать твой рассказ?

Потными руками Дыдух собирает небольшую дорожную сумку. Через минуту он постучит в дверь монастыря и войдет туда. Снова пройдет по длинным и темным, запутанным, как мысли безумца, коридорам, гадая, не подстерегает ли его что-нибудь за порогом. Страх обладает очищающей силой. Он вертит в руке пистолет, и руки перестают дрожать. Впервые за три года он вставляет в него обойму, умело снимает с предохранителя и передергивает затвор. Кладет в сумку. Я готов, Господи.

* * *

План был прост, а потому гениален. В выходные привратники из мирян не работают – их заменяют братья-семинаристы. Это имеет огромное значение для его предприятия, поскольку наемный работник, если служит давно, может знать Иосифа Марию Дыдуха. Вероятность же, что его узнает семинарист, исключается. Отец Анджей уже подал заявку на гостевую комнату для родственника из провинции, и хотя сам он в это время должен отлучиться из монастыря, поскольку его пригласили на духовные упражнения, однако очень просит, чтобы кузен, приехавший издалека, мог переночевать в монастыре. Согласие настоятеля он, разумеется, получил, и монах-привратник, не проверив документы – о, святая доминиканская наивность! – показал симпатичному, вежливому господину в отнюдь не провинциальном костюме отведенную тому комнату.

Дыдух не стал распаковывать сумку. Снял лишь пиджак и сменил рубашку на черную футболку, а кожаные ботинки – на легкие спортивные тапочки. Засунул руку под матрас и улыбнулся. Затем лег одетый на кровать, закрыл глаза и поигрывал пистолетом. Ждал.

Может быть, он заснул, а может, просто так лежал в забытьи. Налетевший снаружи шквал звуков подсказал: уже пора. Выстрелы, свист, грохот, взрывы. Красочный, огненный заключительный акцент народных игрищ. Праздничный фейерверк в ночь на Ивана Купалу. Он медленно встал, сунул пистолет за ремень на пояснице и набросил пиджак. Из-под матраса достал большой ключ, оставленный там Анджеем. Хотя он и без того сумел бы справиться с железной дверью, но, чем меньше следов, тем лучше.

В конце коридора, где располагались гостевые комнаты, он подошел к тяжелой огнеупорной двери. Ключ с трудом повернулся в замке, громко заскрежетав, но это не имело значения. Грохот петард заглушал всё, даже тревожные мысли.

Он оказался в хранилище библиотеки. Как можно тише закрыл дверь. В читальне мог кто-нибудь находиться. Ведь он и сам в той жизни частенько приходил сюда ночью что-нибудь проверить или поработать. И поэтому знал, что дверь между библиотекой и остальной частью конвента будет открыта. Бесшумно пробрался в пустую комнату библиотекарей, а затем к двери читального зала и через замочную скважину заглянул внутрь. Потом слегка приоткрыл дверь. Никого не было. Не горела ни одна лампа на столе. Путь свободен.

В коридоре было значительно тише. Долетали, правда, какие-то отголоски взрывов, но уже не столь громкие. Стояла такая темень, что хотя он сознавал, что над ним готические своды, однако их не видел. Миновал единственную здесь келью, немного замедлив шаг, осторожно спустился на несколько ступеней и очутился в довольно широком коридоре конвента. Тут он наконец-то хоть что-то мог разглядеть, поскольку над доской объявлений светилась, рассеивая сумрак, неоновая лампа.

Он не нашел бы вразумительного объяснения своему присутствию здесь, если бы кого-нибудь повстречал. А потому спешил. К счастью, отец Адам жил в первой келье коридора. Дыдух повернул ручку и открыл дверь как раз в тот момент, когда раздались последние, самые оглушительные залпы салюта. Он ринулся в келью, вытаскивая оружие, и захлопнул дверь. Подъем, каналья! Решительно направился к кровати, напрягая взгляд в темноте и регистрируя диковинные отблески рассыпающихся за окном разноцветных искр, холодных, как его руки. Красные пятна запрыгали по постели, когда он склонился над ней. Пистолет в левой руке он навел на кровать, а правую, сжатую в кулак, поднял вверх.

Отзвуки шагов в коридоре в неожиданно наступившей тишине заставили его присесть на корточки возле кровати. Он даже оперся на нее. Постель была холодная и безучастная. Шаги стихли. Где-то впереди он услышал прерывистое дыхание. Свое. Отца Адама в келье не было.

* * *

Он просидел на полу возле кровати больше часа, вслушиваясь в безмолвие монастыря. Отец Адам так и не появился. Шел уже второй час ночи. Дыдух постарался размышлять логично, хотя это давалось ему с трудом. Уже полтора часа он был всего лишь диким псом на охоте. Весь обратился в слух и нюх. Действовал инстинктивно. А сейчас погрузился в давно забытое состояние, затаился неподвижно в темноте, как кобра.

Он выпрямился и помассировал затекшие ноги. Снова спрятал оружие. Он уже понял, где следует искать добычу, хотя здравый смысл подсказывал, что надо ждать. Удостоверившись, что коридор пуст, он вышел и направился к деревянной лестнице напротив настоятельской галереи.

Лесница ужасно скрипела, когда он спускался по ней. Хотя спускался он очень медленно. Сворачивая на площадке между маршами, ощутил на себе чей-то взгляд. Встревоженно огляделся, встретился с этим взглядом. Глаза на большом распятии переполняло страдание. Избегая этого взгляда, Дыдух спустился еще ниже и, миновав трапезную, открыл дверь в атриум. Оттуда вышел во внутреннюю крытую галерею двора. До зала капитула он добрался минуту спустя. По его расчетам, дверь должна была быть открытой. Она открыта всегда, когда там покойник, – а вдруг кто-нибудь захочет помолиться ночью за душу доминиканца.

Гроб стоял посредине, перед алтарем, между четырьмя высокими позолоченными пластиковыми свечами. Отблеск огня, теплящегося в какой-то лампаде, ползал по дубовым скамьям, отражался от позолоты алтаря и играл на полу и фиолетовом покрывале, которым был застлан черный ящик, служащий катафалком. А также по рясе мужчины, стоящего у гроба. Монах этот, сдвинув немного крышку, заглядывал внутрь. Он опирался локтем на край гроба, и сзади казалось, будто бы разговаривает с покойником.

Дыдух тихонько прикрыл дверь и с удовлетворением заметил ключ. Он повернул его и оставил в замке. Монах, прильнувший к катафалку, не шевельнулся. Поэтому детектив направился к нему неспеша. Он подходил сзади, не заботясь о том, что его могут услышать. Даже если бы… теперь это не имеет значения. У отца Адама уже нет шансов убежать. Интересно, понимает ли он, что значит довести человека до такого состояния, когда тому некуда бежать. И еще интересно: а сам он попытается кусаться, если окажется в подобной ситуации? Идеальный пес Господень, отец Адам. Агрессивно стерегущий стадо от волков, ненавидящий все, чего не приемлет его ортодоксальная исступленность. Что ты делаешь над этим гробом? Почему не оставишь в покое отца Порембу почему продолжаешь его убивать?

Он уже мог дотронуться до рясы. Мог схватить за седые волосы. И что же: притянуть к себе его голову и метким движением размозжить череп о ребро гроба? Дыдух постоял с минуту, опять бездумно. Уставившись на рясу. Он заметил, что отец Адам без очков. Но глаза-то у него есть! Может, наконец удастся взглянуть в невооруженные глаза доминиканца?

И только оказавшись с другой стороны гроба, он увидел, что отец Адам спит. Склонившись над покойным, мерно и тяжело дышит. Глаза отца Порембы тоже были закрыты. И у обоих на лицах умиротворенность, чуть ли не улыбка.

Дыдух несколько раз пошевелил сдвинутой крышкой гроба. Отец Адам открыл глаза. Они были какие-то светло-желтые. Маленькие точечки зрачков устремились сначала на отца Порембу, а затем на все еще подрагивавшую крышку. Монах выпрямился и надел очки. И тогда он заметил Иосифа Марию. Долго смотрел на Дыдуха, как тот двигает крышкой, смотрел, будто человек, утративший связь с действительностью. А Дыдух ухмылялся и тер деревом по дереву. Наконец перестал. Сказал:

– Добрый вечер, папа. Что тебе снилось?

Отец Адам не ответил. Улыбнулся лишь грустно.

– Что тебе снилось, папуля? Батальон гномиков насиловал в лесу Красную Шапочку? У тебя был счастливый вид.

– Посмотри, – отец Адам указал на видневшуюся в щели ступню Порембы, – погляди. Отец Поремба велел похоронить себя по старинному обычаю в одних белых носках. А нашего сапожника уже давно просил, чтобы тот перешил его ботинки для меня. Я получу их после похорон.

Дыдух слушал его ошеломленный. Старик совершенно обезумел.

– И поэтому ты его убил? Из-за ботинок? Это что, ваше поколение так развлекается, папа?

– Перестань называть меня «папа»! – рассердился отец Адам. – Мы здесь не одни. Ты нарушаешь тайну исповеди!

Дыдух какое-то время смотрел на высунувшиеся из-под облачения четки, которыми были оплетены руки отца Порембы. И вдруг ему расхотелось и дальше вести эту циничную игру. Захотелось сию же минуту выплеснуть накипевшую злость в лицо этому сатане.

– Знаю, знаю… Целомудрие – чепуха! Убийство – ерунда! А пасть свою, доминиканец, заткни, ты ведь обязан хранить тайну исповеди! Кто ты такой, чтобы меня учить? Кто тебе дал право давать и отнимать жизнь? Кем ты себя, во имя всего святого, почитаешь, монах?!

– Я никого не лишил жизни, а дал ее только тебе, и, поверь, раскаяние мое велико, – тихо промолвил отец Адам и снова потупил голову, всматриваясь в отца Порембу. – Ты не хотел отпустить мне грех. Возможно, ты был прав, возможно, Господь правильно тебе посоветовал, повелев затем покинуть монастырь. А он, он, – монах легонько погладил желтую кожу на безжизненном лице отца Порембы, – дал мне отпущение… и ботинки дал.

– Ну уж… умоляю тебя, юродивый старик! Давай не будем разыгрывать здесь дешевую достоевщину. Ты знаешь, что я пришел, чтобы тебя наказать? Я не в состоянии доказать в суде, что ты убил или распорядился убить отца Порембу, но знаю это точно, и я пришел тебя убить. Однако сначала ты мне кое-что расскажешь о своей секте татуированных живых трупов!

Вдруг отец Адам закашлялся. Зажал рукою рот. Что-то невнятно пробормотал. Хилое, тощее тело сотрясла судорога. Смеха. Сперва тихо, а потом, уже не сдерживаясь, он хохотал во весь свой беззубый рот, жутко, так что потухла стоящая рядом свеча, не выдержав напора воздуха и слюны.

Дыдух вытащил оружие и подошел к отцу. Вставил дуло в открытый рот.

– Прекрати!

Старик, отступив назад, вытолкнул языком дуло и продолжал смеяться, скорчившись, как человек, у которого разболелся живот.

* * *

Несмотря на этот пронзительный смех, стук в дверь был хорошо слышен. А затем и грохот. Отец Адам резко выпрямился. Приложил палец к губам и указал Дыдуху на катафалк. Спрячься. Иосиф Мария, с трудом согнув одеревенелые ноги, присел за гробом. Высунул голову из-за угла катафалка, почти у самого пола. Он увидел, как отец Адам открывает дверь. А затем пятится и падает беззвучно, как в немом фильме. Серая фигура входит внутрь и поворачивает ключ в замке. Стремительно направляется к лежащему монаху. Длинное пальто закрывает ботинки, и кажется, что незнакомец плывет по воздуху. Он приседает, зажимает отцу Адаму ладонью рот и неизвестно откуда взявшимся ножом наносит удар в живот. Дыдух бросается к ним. Не сводит глаз с нападающего, а тот, словно удивившись, смотрит на свое обоюдоострое оружие и заносит его для второго удара. Заметив приближающуюся фигуру, он меняет решение. Бьет краем ладони по обнаженной шее старого монаха, ногтями раздирает татуировку и, сделав молниеносный выпад вперед, пулей кидается на Дыдуха. Детектив пытается перепрыгнуть через тело отца, ставшее похожим на огромную куклу, но кукла словно подставляет ему подножку, и он летит на пол, чувствуя, как нож убийцы с легкостью прокалывает резиновую подошву и вонзается ему в ступню. Дыдух целится в воздух и стреляет в направлении взметнувшегося с пола пальто как раз в тот момент, когда тело его отца амортизирует его падение. Лежа на монахе и тупо повторяя: он мертв, он мертв, он мертв, – Дыдух натыкается пальцами на кусок кожи, которым опоясан отец, кусок звериной шкуры, жесткой, невыделанной, с гвоздями, ранящими тело. Поэтому-то первый удар ножом не достиг цели. Его остановил бронежилет кающегося грешника. Смертельным стал удар по шее.

Пуля прошивает пальто у самого воротника. Согнувшись, оно оседает на пол. Дыдуху и подходить не надо, чтобы убедиться, что под бесформенной горкой ткани не кроется человек. Преступник растворился в темноте. Простреленное пальто лежит – одинокое, скомканное, как мулета матадора.

Свист раздается с того места, где горят свечи и покоится отец Поремба.

Чистая случайность, что нож пролетает на волосок от Дыдуха. Чистая случайность, что Дыдух именно в этот миг резко скатывается с тела отца, отталкивая его, задыхаясь, словно ряса опутала детектива, как подводные растения или живые хищные существа, затягивающие в пучину неосторожного пловца. Поэтому ему удается избежать гибели от летящего стального клинка, который, звякнув, отскакивает от пола. И вообще поднимается страшная кутерьма. За дверью кричат что-то разбуженные люди. В дверь ритмично барабанит чуть ли не целый взвод.

Дыдух кидается в сторону катафалка и алтаря. Пистолет оттягивает вытянутую дрожащую руку. Вторая служит подпоркой. Какая-то тень с несусветной скоростью обегает гроб. Свечи гаснут. Дыдух не стреляет. Собственно говоря, он с трудом контролирует свои действия. Шум за дверью усиливается, и теперь ему сопутствует грохот падающего с катафалка гроба. Вокруг кромешная тьма. Дыдух медленно подходит к стене слева и включает свет. Несколько галогенных ламп освещают зал капитула.

И тут он замечает идущую к нему фигуру. Как живой труп, окостенело и неспешно, с отекшим лицом и закрытыми глазами на него надвигается отец Поремба.

* * *

Иосиф Мария Дыдух, частный детектив, бесхозный пес, сел на пол зала капитула и заплакал. Возле двери, в которую не переставая ломились доминиканцы, лежал его отец. Ряса подвернулась, обнажив босые ноги. В пятнах. Холодные. Тощие. Неподвижные.

С другой стороны приближался отец Поремба, его ноги в белых носках бесшумно скользили по полу. Человек, несущий перед собой отца Болеслава, должен был обладать нечеловеческой силой. Он был почти не виден за широким одеянием монаха.

Сквозь слезы Дыдух смотрит, как глумящийся над памятью, над уважением к покойнику четырехрукий монстр подходит все ближе. Дыдух вытирает рукавом пиджака глаза. Спокойно наводит пистолет на Порембу и говорит:

– О призрак, призрак, прошу тебя… положи тело наземь, осторожно, а потом сам ложись рядом и раскинь руки крестом.

Отец Поремба приближался, не внимая увещеваниям.

– О, призрак, призрак, молю тебя, не заставляй меня осквернять труп этого благочестивого монаха… иначе, клянусь Богом и трупом моего отца… отца Адама, – тебя ждет мучительная смерть.

Поремба был уже совсем близко, надвигался всем телом, а когда Дыдух медленно встал с оружием, нацеленным в голову покойника, и немного отступил влево, чтобы на самом деле взять на мушку человека, который дал новую жизнь отцу Порембе, тот тоже начал неторопливо поворачиваться. Курок, наведенный на закрытые глаза усопшего, на одутловатое, желтовато-синюшное лицо партнера в этом чудовищном танце, постепенно перестал дрожать. Слезы продолжали течь из глаз Дыдуха, но он понимал, что если срочно что-либо не предпримет, то через минуту, вот так же кружась, даже в том же замедленном темпе какого-то ритуального гаитянского вуду[30]30
  Вуду – религия островов Карибского моря. Ключевая часть обрядов вуду – танец под звуки барабана. Колдуны вуду используют восковую куклу либо ожившего мертвеца, чтобы запугать врага или наслать на него порчу.


[Закрыть], убийца приблизится к двери, и тогда, если он бросится к ней, Дыдух не решится стрелять. За дверью по-прежнему не стихали дебаты монахов, их голоса были хорошо слышны, хотя они уже перестали колотить в дверь, как банда недоумков-гномиков. Если он промахнется, пуля, прошив дверь, может застрять в каком-нибудь теле, застигнутом врасплох, совершенно не готовом к смерти, а душа через дырку в том теле, освободившись, мгновенно тайком ускользнет, не получив последнего причастия.

Он снова вытер рукавом левой руки лицо. На сей раз смахнул не только слезы, но и густую жидкость на верхней губе. Шмыгнул носом. Это будет убийство. Прекрасная развязка. Циничное, обдуманное за время этого круговращения тел убийство. И тот там, тот проклятый призрак, привидение, исчадие ада, тот сзади, что прячется, как крыса, хорошо знает, что делает. Еще секунда и будет поздно.

Дыдух опустил руку быстро. Пистолетом ткнул в рясу отца Порембы, выбрал угол, выстрелил.

* * *

До чего же тихо было в келье настоятеля. Суматоха в коридоре улеглась. Беготня и шум растворились в густой тишине. Дыдух сидел на полу, пил горячий чай и старался не смотреть в глаза главы конвента. А тот, расположившись за письменным столом, нервно выстукивал пальцами по дереву какую-то увертюру.

– Значит, вы не позволите вызвать полицию? – Вопрос детектива был адресован глухой ночи за окном.

– Нет.

– Совершено убийство. Он убил на моих глазах отца…

– Твоего отца.

– Вы знали…

Настоятель повел плечами.

– Из тайной кассы провинциала[31]31
  Провинциал – в иерархии Католической Церкви духовное лицо, в ведении которого находятся принадлежащие к одному ордену монастыри, коллегии и прочие духовные заведения на территории данной провинции.


[Закрыть] мы давали деньги на алименты твоей матери. Отец Адам тяжело раскаивался за ту минуту, за ту единственную минуту. Наложил на себя суровую епитимью, чего я не одобрял.

– Отец Адам был фанатиком. Он был опасен. Я сумею доказать, что он убил отца Порембу.

– Что за бред, парень. Ты устал.

Еще как. Когда прогремел выстрел, когда сильно рвануло руку, а отец Поремба повалился на Дыдуха, будто тряпичная кукла, все вокруг закружилось и пустилось аллюром, наподобие скрипучих лошадок на детской карусели. Весь зал капитула пришел во вращение. И тот человек, который за долю секунды до выстрела пихнул покойника на Дыдуха, а теперь бежал к двери, открывал ее, и открывал, и открывал, и открывал, пока Дыдух не понял, что фильм не кончился, а только заело пленку и сцена повторяется с целлулоидным безразличием – а потом проектор гаснет.

Очнулся он в келье настоятеля, ощутив на лице запах нашатырного спирта, из чего заключил: «скорую» не вызвали, это санитар подтверждает на практике эффективность прабабушкиных методов. Нога, вполне профессионально забинтованная санитаром, болела. Из-за двери долетал гул голосов, необычный для этого места и времени суток. Позже всё постепенно успокоилось, и лишь настоятель продолжал исполнять свою партию.