Текст книги "Миланский вокзал"

Отчаянные и душераздирающие крики звучали в его ушах все громче и громче по мере того, как он шел вперед. Он вдруг понял, что в них есть что-то знакомое. Вот в чем дело… Голос. Голос принадлежал Аличе. Они забрали ее и теперь поступят с ней так же, как со всеми этими животными. Он еще мог спасти ее, но времени было мало. Он ускорил шаг – и ударился обо что-то ногой. Какое-то препятствие мешало ему двигаться дальше. Он неохотно убрал руку, защищавшую нос и рот, и, затаив дыхание, потянулся в кромешную тьму. Его пальцы шли сквозь нее, пока не погрузились в тепловатую, жирную, кашеобразную материю. Он понял, что это было: перед ним лежала груда трупов животных, которая доходила по крайней мере до его плеч. Он почувствовал непреодолимое желание повернуться и бежать, прочь из этого отвратительного коридора, прочь от всего этого безумия. В этот момент в темноте раздался крик, более резкий и четкий, чем предыдущие.

Он бросился вперед, пытаясь перелезть через наваленные грудой тела. Отталкивался руками и ногами, как сумасшедший, пытаясь подняться, но чем больше дергался, тем больше соскальзывал и погружался в склизкую груду мертвой плоти.

Его охватила неконтролируемая паника. Он барахтался, в его разинутый рот проник неприятный привкус крови и гноя.

В течение нескольких ужасных секунд он чувствовал, что задыхается, затем ему удалось сделать длинный вдох, который вернул воздух в легкие. Задыхаясь, Меццанотте огляделся. Он сидел на кровати в полумраке своей комнаты, обливаясь потом. Кошмар… Это был всего лишь кошмар. Темный коридор, мертвые животные, тошнотворная вонь исчезли.

Тем не менее крики не прекращались.

На мгновение он растерялся, затем вскочил с кровати и на одеревеневших ногах бросился в гостиную, откуда доносились крики Аличе, теперь перемежавшиеся судорожными всхлипами.

Он нашел ее распростертой на кафеле кухни, испуганной и дрожащей. Увидев его, она закричала еще громче, поднеся руку ко рту. Меццанотте понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, что его лицо в синяках и все распухло.

– Ничего страшного, – сказал он. – Сегодня днем я был в спортзале и провел несколько раундов…

Все еще оцепеневший от сна и ошеломленный кошмаром, из которого он только что вышел, Рикардо не мог понять, что так ее напугало. Это не могло быть связано с состоянием его лица, ведь она кричала задолго до того, как увидела его…

– В чем дело, Али, что на тебя нашло? – спросил он, склонившись над ней. Только тогда обнаружил, что она сидит перед открытым холодильником, – и проклял себя за идиотизм.

– Т-т-там… – заикаясь, произнесла она, указывая на открытый холодильник.

Всю дорогу Рикардо напоминал себе, что нужно предупредить Аличе, но, находясь в расстроенных чувствах после этого сумасшедшего дня, свалился в кровать сразу после душа, даже не поужинав.

– Они… на этот раз они проникли сюда… – пробормотала Аличе, прижимаясь к нему, когда он помог ей встать на ноги.

– Нет-нет, это не то, что ты думаешь, – поспешил успокоить ее Меццанотте, глядя на завернутую в целлофан мертвую собаку, которую утром запихнул в холодильник, чтобы не испортилась, как советовал Джакомо. – Тут никого не было. Не волнуйся, это не очередная угроза. Эта собака, – добавил он с некоторым смущением, – ну, она моя. Я ее туда положил.

Она смотрела на него так, словно он говорил на не известном ей языке.

– Ну да, я же тебе рассказывал о том парне, который убивает животных на станции, но начальник не воспринимает это всерьез… Скоро мой знакомый проведет вскрытие, а пока рекомендовал хранить пса в холоде. Я не знал, куда еще…

– Ты? Это был ты? О чем ты вообще думал, учитывая все, что происходит с нами в последнее время? Когда я открыла холодильник и увидела этот ужас, я… я подумала…

– Я знаю, извини… Я хотел сказать тебе, как только вернусь, но заснул… Прости.

– Да пошел ты, козел!.. Я испугалась до смерти! – закричала Аличе, набрасываясь на него с кулаками и колотя его по груди изо всех сил.

Рикардо сжал ее в объятиях, пытаясь сдержать эту ярость.

– Прости, прости, прости, – повторял он, ожидая, когда пройдет истерический припадок.

Через несколько минут Аличе успокоилась настолько, что оттолкнула его и ушла в спальню, закрыв за собой дверь.

В ту ночь Рикардо спал на диване.

7

– Лаура!

Вынырнув из беспокойной дремы, в которую она погрузилась на рассвете, измученная после бессонной ночи, девушка открыла глаза. Силуэт Соланж выделялся в тонкой рамке света из полуоткрытой двери.

– Лаура! Лаура!

– Да, мама. Что случилось? – спросила она с ноткой раздражения в голосе.

– Уже поздно, почему ты до сих пор не встала? Разве у тебя сегодня нет занятий?

– Сегодня я точно никуда не пойду. Думаю остаться в постели – я не очень хорошо себя чувствую.

– Что с тобой случилось? Мне вызвать врача?

– Да нет, все не настолько плохо. Просто небольшой грипп… – соврала Лаура.

– Дело в том месте? Вчера там что-то случилось, верно? Я так и знала, что это место не для тебя. И не говори, что я тебя не предупреждала, – воскликнула Соланж тоном, в котором ликование от своей правоты намного превосходило беспокойство за дочь. Вернувшись накануне вечером, Лаура была слишком расстроена, чтобы сидеть за столом вместе с ней, делая вид, что всё в порядке. Она тут же скрылась в своей комнате, бормоча на ходу невнятные оправдания.

– Мы можем поговорить об этом в другой раз? Голова раскалывается, – пробормотала Лаура, уткнувшись лицом в подушку, еще влажную от слез. И замолчала, ожидая, когда мать уйдет. Даже не видя ее, она прекрасно могла представить себе гримасу раздражения на ее лице.

Через несколько мгновений Лаура услышала громкое хлопанье двери, и в комнате снова воцарилась темнота.

Конечно, у нее не было никакого гриппа, но ее самочувствие и вправду оставляло желать лучшего. Она не собиралась ехать в университет. Если уж на то пошло, у нее не было сил даже на то, чтобы встать с постели. Лаура просто хотела закрыть глаза и уснуть, так надолго, насколько это возможно, оттягивая столкновение с пугающей реальностью, ждавшей ее за пределами этой темной комнаты. Но знала, что этого не случится. Мысли, от которых она не могла уснуть всю ночь, снова овладели ею – и не собирались так просто отпускать ее.

Лаура все время воспроизводила в памяти эту сцену: она протягивает руку к детям, остановившимся на светофоре, и тут замечает их одежду из другой эпохи, а мальчик поворачивается назад, показывая лоскут ткани со Звездой Давида, пришитый к его рукаву… И каждый раз ее осеняло ужасное, сокрушительное осознание: они не настоящие. Это объясняло, почему никто, кроме нее, не видел их поблизости и как им удавалось буквально растворяться в воздухе. Лаура прижала колени к груди, свернувшись в позе зародыша, и слезы снова начали стекать по ее лицу. Она дрожала, как осиновый лист.

Что же с ней происходит? «Дар» никогда не заставлял ее видеть то, чего не было. Конечно, иногда он вызывал у нее видения, но это были не более чем вспышки, и она никогда не путала их с реальностью. А вот эти брат и сестра… За все это время у нее не возникло ни малейшего подозрения насчет того, что только она одна видит их. Даже теперь, когда Лаура знала, что они не могут быть настоящими, она с трудом могла в это поверить.

Но кем же тогда они были? Призраками? Галлюцинациями? Самым мрачным и неприкрытым ее страхом было то, что «дар» рано или поздно ввергнет ее в безумие. Она что, сходит с ума? Возможно, она никогда не обладала особыми способностями, и все происходило лишь в ее голове, а «дар» всегда был был ничем иным, как продуктом ее беспокойного разума…

Лаура снова уткнулась лицом в подушку, чтобы подавить рыдания. Это было слишком тяжело для нее, она больше не могла этого выносить. Возможно, единственное, что ей оставалось, – это признать, что она нездорова, и попросить о помощи, если еще не поздно. Наверное, ей давно следовало это сделать; было ошибкой держать все это в себе так долго. Но она была уверена: если б ее мать поняла, что у нее сумасшедшая дочь, она поспешила бы запереть ее в какой-нибудь «дурке» и выбросить ключ, чтобы скрыть от глаз всего мира позор, который Лаура будет представлять для семьи – и для нее в частности.

Только бы понять, что с ней происходит… Боже, как ей хотелось, чтобы бабушка сейчас была рядом! Она была единственной, кому Лаура могла довериться. Когда ей было что-то непонятно и пугало ее в отношении «дара», бабушка всегда могла объяснить ей все в своей обычной успокаивающей манере… Но сейчас, в случае с двумя еврейскими детьми времен правления фашистов, не может быть никакого правдоподобного объяснения.

Или все-таки может? Лаура вспомнила, что у нее всегда было впечатление, что бабушка Аврора слишком много знает о «даре». Она никогда открыто не признавалась, что сама им владеет, но подразумевала, что это так. И сама Лаура была уверена, что унаследовала его от бабушки.

Если это было правдой, то существовала вероятность того, что она не сошла с ума. А если нет, то должно было существовать объяснение. Но какое? Лаура вспомнила разрушительное буйство эмоций, сопровождавшее каждое появление тех детей. Это навело ее на мысль, что на вокзале происходит что-то ужасное, затрагивающее большое количество людей. Но что, если это нечто произошедшее в прошлом, много лет назад? Какой-то инцидент, связанный с преследованием евреев во время Второй мировой войны… Ад на земле – вот какой образ вызывали в ней эти жуткие эмоции. Разве не то же самое испытывали те, кто подвергался жесточайшему угнетению и насилию со стороны фашистов?

Ей по-прежнему было трудно поверить в то, что ужас и страдания, пережитые кем-то более полувека назад, могли настолько пропитать это место, что она до сих пор ощущает их отголоски, – какими бы невыразимо сильными они ни были. И потом, как так получилось, что из всех тех, кто был в этом замешан, ей всегда являлись только эти брат и сестра? Но если это действительно так, то один из возможных выводов заключался в том, что эти двое детей – не сейчас, а давным-давно – действительно существовали. Если выяснить это, можно узнать, больна она психически или нет. Лаура цеплялась за эту надежду как за последнюю точку опоры, которая не даст ей упасть в пропасть. Ведь именно так она себя и чувствовала – висящей на краю пропасти. Либо она быстро выберется из нее, либо ее падение будет безвозвратным.

* * *

Самые яркие события дня: беременная женщина, у которой отошли воды, когда она ждала отправления «Евростара» в Рим; наркоман, поймавший передоз в общественном туалете напротив платформы номер 22; маленькая китайская девочка, потерявшая свою мать в толпе пассажиров, только что сошедших с регионального поезда, и, испуганная и растерянная, сошедшая с платформы и двинувшаяся по соседним путям как раз в тот момент, когда прибывал поезд. Женщина родила прекрасного мальчика, у наркомана произошла остановка сердца в машине «скорой помощи», и он не выжил, а маленькую китайскую девочку в последний момент схватили за шиворот и вытащили с путей.

В общем, скучать не приходилось, что было хорошо, потому что помогало Рикардо не зацикливаться на собственных проблемах.

Прошло пять дней с тех пор, как – всего за двадцать четыре часа! – он чуть не расстался навсегда с карьерой, вбил еще один гвоздь в гроб своих отношений с Аличе и во второй раз поразил в самое сердце человека, которого долгие годы считал своим вторым отцом. У него начало появляться неприятное ощущение, что он становится кем-то вроде царя Мидаса, только наоборот – превращает в ничто все, к чему прикасается.

Тем временем его лицо приобрело более или менее презентабельный вид. Однако факт оставался фактом: частота, с которой его избивали по тем или иным причинам, вызывала у Рикардо все большее беспокойство.

В деле о мертвых животных не произошло никаких изменений, и Меццанотте, как и пообещал себе, не предпринимал никаких дальнейших действий. Он лишь ограничился просмотром записей камеры наблюдения – на них была видна крошечная нечеткая фигура, высокая и предположительно мужская, которая входила и выходила из зала ожидания, – и снова изучил фотографии кошки, найденной у фонтана, сделанные с помощью мобильного телефона; вокруг трупа действительно были пятна, похожие на остатки воска, оставленные догоревшими свечами. Но с таким же успехом это мог быть и голубиный помет…

От Кардини по-прежнему ничего не было слышно, и Меццанотте уже начал воображать себе самое худшее. Возможно, несмотря на свой первоначальный оптимизм, тот не смог провести вскрытие и лабораторные исследования. Или, возможно, ему удалось это сделать, но ничего не обнаружилось, и теперь Кардини не решался позвонить ему…

Сидя за своим столом и занимаясь обычной нудной бумажной работой, Рикардо взглянул на часы над дверью в комнату отдыха офицеров. 17:41, еще добрый час до конца. Ему пришло в голову, что он обещал волонтерке из Центра помощи навести справки о двух детях, о которых она ему рассказала. Довольный тем, что у него появился повод на время оставить протоколы и отчеты на произвол судьбы, Меццанотте немедленно приступил к работе. Это не заняло у него много времени. Он провел поиск по национальной базе данных пропавших без вести, просмотрел служебные отчеты своих патрульных и позвонил в комиссариат Гарибальди, но ничего не обнаружил – никаких сведений о двух несовершеннолетних, которые соответствовали бы описанию, предоставленному Лаурой. Никто не сообщал ни о подобном исчезновении, ни об их присутствии на вокзале. Вероятно, девушка из респектабельного района была слишком эмоциональна и впечатлительна: увидела, как дети иммигрантов, постоянно проживавших на площади, бродят сами по себе, и придумала для себя непонятный сюжет…

Учитывая, что именно он должен был сообщить Лауре Кордеро, Меццанотте мог обойтись телефонным звонком. Однако решил, что лично заглянет в Центр помощи в конце своей смены. А заодно переговорит с местным администратором. Хотя в своих публичных заявлениях Раймонди не упускал возможность поспорить с полицией, на практике между ними и Центром помощи существовали хорошо налаженные деловые отношения. Если патрульные имели дело с наркоманом в состоянии помутнения рассудка или бездомным, нуждающимся в ночлеге, они предупреждали Раймонди, а тот передавал полицейским информацию о его преступной деятельности – особенно в плане наркоторговли, – о которой ему было известно. Поэтому поддерживать с ним открытый канал связи было очень важно. Кстати, Раймонди понравился Рикардо, хотя до сих пор они встречались всего пару раз: он был человеком, который сделал много неверных поворотов, прежде чем нашел свой путь, и считал то, что делает, скорее миссией, чем просто работой, и все это Меццанотте мог хорошо понять.

Вот чрезвычайно разумная и обоснованная мотивация… Ее правдоподобность почти убедила Рикардо в том, что лишь по этой причине он хочет пойти и лично поговорить с Лаурой Кордеро. Желание снова увидеть ее таинственные зеленые глаза, конечно же, не имело к этому никакого отношения…

К моменту, когда зазвонил его мобильник, Меццанотте снова глубоко увяз в болоте накопившихся бумаг. Кардини… Прежде чем ответить, Рикардо на мгновение замешкался. Учитывая все, что в последнее время происходило с ним, он уже был достаточно сбит с толку, но не мог смириться с тем, что его расследование может закончиться, так толком и не начавшись. Собравшись с духом, Меццанотте нажал зеленую кнопку на экране и с опаской спросил:

– Джакомо? Ну, как все прошло?

– Мда, это оказалось труднее, чем я ожидал, дружище…

– Какие-то проблемы?

– Если ты включишь в число проблем необходимость всю ночь удовлетворять неожиданные аппетиты прекрасной патологоанатомши, то да, они у меня были. Но я справился с этим блестяще.

– Ты собираешься рассказать мне, нарыл ли что-нибудь полезное, или я должен сначала выслушать рассказ о твоих эротических подвигах?

– Ух ты, какое нетерпение!.. Ладно, я пошутил. Было действительно нелегко. Этот зверь доставил нам немало хлопот, но в конце концов мы оказались на высоте.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что твоя собака прятала в себе кое-какие сюрпризы. Причем довольно странные…

– Значит, вы все же что-то обнаружили?

– О да, хотя я не знаю, что это значит и насколько оно будет тебе полезно. Ты найдешь все в отчете, который я надеюсь отправить тебе уже завтра, но, если хочешь, могу сейчас рассказать тебе о наиболее важных моментах, которые удалось выяснить.

– Конечно же, хочу. Это связано с увечьями?

– Не то чтобы… Лапы собаки были отчленены резкими ударами большого и очень острого ножа, почти наверняка того же самого, которым она был выпотрошена. Для удаления сердца не использовалось никаких инструментов. Его вырвали голыми руками, а это нелегко, для этого нужна сила. Ублюдок, который это сделал, должно быть, вырвал его, пока оно все еще билось…

– Черт возьми!

– Да. Что касается свечей, то сразу тебе скажу, что на них были отпечатки пальцев. Все они принадлежат одному и тому же человеку, но я уже проверил: в базе его нет.

– Очень плохо… А что насчет грязи на шерсти?

– А вот тут все намного интереснее. Это не суглинок, не грязь и вообще ничего подобного. Анализ показал, что это смесь пальмового масла и кукурузной муки. Любопытно, правда?

– Да, – сказал Меццанотте, испытывая легкое разочарование. Надежда получить какие-либо подсказки о том, где была убита собака, угасла. Однако это еще один элемент в пользу его тезиса о том, что это было жертвоприношение. Вещество попало на шерсть животного не случайно – ее, должно быть, намазали им, и это похоже на часть ритуала.

– А теперь – самое интересное. Поскольку ты просил меня ничего не упускать из виду, среди прочего я взял на анализ образцы содержимого желудка и кишечника. Итак, друг мой, в животе у этой собаки было кое-что странное, если не сказать больше.

– Что именно?

– Лабораторные исследования выявили наличие различных растительных и минеральных веществ, включая зерна глины и крошечные чешуйки золота…

– Золота?

– Совершенно верно, чистого золота. Но это еще не всё. Имелись также следы таинственного растения, которое было нелегко идентифицировать. Мне пришлось обратиться за помощью к специалистам Ботанического сада, чтобы добиться успеха.

– И что же это такое?

– Калабарская фасоль, научное название Physostigma Venenosum. Лиановидное растение, произрастающее в Западной Африке. Оно распространено в таких странах, как Нигерия, Гвинея и Габон. Семена этого растения содержат гексерин, чрезвычайно токсичный алкалоид. На английском языке оно также известно под названием Killer Bean, боб-убийца.

– Собака была отравлена… Значит, она уже была мертва, когда ее расчленяли? – недоуменно спросил Меццанотте. Судя по гримасам на мордах убитых животных, он мог бы поспорить об обратном.

– Да нет, я же сказал тебе – как по мне, сердце вырвали, пока оно билось. Обнаруженная концентрация эзерина довольно низкая, а при введении в малых дозах этот алкалоид блокирует нервную систему, оставляя жертву парализованной, при этом она остается полностью в сознании. Собака была жива и бодрствовала. Ее не пожалели – заставили чувствовать всё.

* * *

Теперь ей казалось, что она может услышать их в любое время, как фоновый шум, который замечаешь только когда концентрируешься, исключая все звуки помимо него. Если б она на несколько секунд сняла с себя стеклянный колокол, то могла бы услышать их даже сейчас, когда изо всех сил старалась уделить внимание проблемам другого человека, весь день просидевшего за ее столом в Центре помощи. Они всегда были там – чистая печаль, страх и страдание, – дремали где-то в глубинах вокзала, как угли, тлеющие под пеплом. По неизвестно какой причине они вспыхивали только вечером, в сумерках, пылая со всей своей мучительной интенсивностью, а затем снова утихали. Но никогда не исчезали полностью. Если, конечно, это не было плодом ее больного разума…

Лауре было нелегко вернуться к нормальной жизни – занятиям в университете, волонтерской деятельности – после той ночи, когда, четыре дня назад, она стояла на грани того, чтобы убедить себя в том, что она сумасшедшая – или становится ею. Желание поддаться отчаянию было очень сильным. Но пока существовал шанс, что всему, что она видела и чувствовала в последние несколько недель, найдется объяснение, она должна была держаться.

В любом случае, рассудила Лаура, тянуть с этим делом не стоит. Проведя небольшое исследование в интернете, она обнаружила существование Института современных еврейских исследований. Он базировался в Милане и занимался сбором и изучением всех видов документов об антисемитских преследованиях с послевоенного периода до наших дней, изучению которых содействовал посредством различных инициатив. Среди прочего, ИСЕИ составлял полный список всех жертв Холокоста в Италии. Лаура позвонила туда, притворившись студенткой исторического факультета, и попросила дать ей консультацию для работы, которую ей задали в университете. Ей назначили встречу через два дня.

Когда инспектор полиции, с которым она разговаривала за неделю до этого, вошел в парадную дверь Центра, Лаура ощутила легкую дрожь удовлетворения, за которой сразу же последовал вздох ужаса. «Он же пришел из-за тех двух детей, – подумала она, – и что я ему теперь скажу? “Не волнуйтесь, инспектор, тайна раскрыта. Это призраки двух маленьких еврейских детей времен Второй мировой войны. Я могу видеть их только потому, что у меня есть особые способности. Ах, чуть не забыла, есть еще вариант, что я просто окончательно свихнулась…”»

Лаура с облегчением увидела, как полицейский пересек комнату и подошел к столу Раймонди. Они пожали друг другу руки, а затем начали беседовать. Он пришел не из-за нее – может быть, даже и не помнил ту бессвязную историю, которую она ему рассказывала. Однако Лаура подумывала о том, чтобы незаметно ускользнуть, чтобы избежать разговора с ним. В конце концов, ее смена почти закончилась… Но как же ей это сделать? Тем более что сейчас у нее шло интервью.

Она нервно следила за инспектором, пока сидящая перед ней женщина продолжала рассказывать о непрерывной череде несчастий, из которых, казалось, состояла вся ее жизнь. В итоге опасения Лауры оказались обоснованными: как только женщина отошла, полицейский решительно поднялся.

– Добрый вечер, синьорина Кордеро. У вас есть для меня свободная минутка?

– Вообще-то я уже немного тороплюсь, – ответила Лаура, не отрывая взгляда от сумки, в которую складывала свои вещи. – Я уже закончила работу и как раз собиралась уходить; я уже опаздываю на ужин.

– Я вас надолго не задержу. Я заходил поговорить с вашим администратором и решил воспользоваться этой возможностью, чтобы сообщить вам о результатах проверки запроса, с которым вы приходили. Похоже, это было для вас очень важно.

– Да, ну… Вообще-то я не… – только и смогла пролепетать охваченная паникой Лаура.

– Как и обещал, я провел дополнительное расследование в отношении этих двух детей, но, к сожалению, ничего не выяснилось. Вы случайно не видели их снова?

– Я… нет, нет, больше я их не видела. Большое спасибо, инспектор; вы же видите, что ничего страшного не произошло. Все же к лучшему, не так ли? – поспешно ответила Лаура, изобразив притворную улыбку.

Он был немного ошеломлен.

– Конечно, конечно… Но я все равно буду держать руку на пульсе, и если что-то появится, дам вам знать.

– Что вы, что вы, – неловко возразила она, – мне не хотелось бы, чтобы вы тратили свое время, – уверена, у вас и так много работы. Конечно, я ошиблась; просто увидела, как эти дети гуляли одни, и кто знает, что я там себе навоображала, как дура…

– Не говорите так, это может случиться с кем угодно. Кроме того, в таких случаях никогда не знаешь, что может случиться.

– Забудьте, я сказала, – прервала его Лаура более резким тоном, чем собиралась. – Если вы ничего не нашли, значит, и искать было нечего. Я даже не знаю, почему мы всё еще говорим об этом. А теперь, если позволите… – И она снова повернулась к своей сумке, вытаскивая из нее наугад разные вещи и тут же бросая их обратно.

Озадаченный, инспектор постоял рядом несколько секунд, затем холодно попрощался с ней и ушел. Лаура почувствовала его разочарование и огорчение. Она также почувствовала кое-что еще, что заставило ее пожалеть о том, что их разговор не мог принять другой оборот. Она ему нравилась.

– Неплохой у тебя дружок, дорогуша. Под этой униформой у него наверняка такая хорошая, упругая задница…

Лаура подняла глаза. Рядом с ней стояла Вилма, мечтательно глядя в сторону удаляющегося Меццанотте. В свои шестьдесят с лишним лет, пышнотелая, с волосами, завитыми и выкрашенными в цвет платиновый блонд, она была ветераном Центра помощи, с самого начала работавшим под началом Раймонди. Бывшая проститутка, Вилма прекрасно знала, что такое по-настоящему нелегкая жизнь. Оказавшись в одиночестве и без гроша в двадцать три года, с ребенком на руках, она была вынуждена начать торговать своим телом. Остановилась только после того, как ее сын окончил школу, и заработала некоторое состояние, гарантировавшее ей спокойную старость. У нее было золотое сердце, и Лаура ее очень любила, хотя своими простыми манерами и нецензурной бранью ей часто удавалось поставить девушку в неловкое положение.

– Ну так что, подруженька, признавайся: катал тебя этот ковбой на своем жеребце?

– А?.. Господи, да о чем ты только думаешь! – воскликнула Лаура, чувствуя, что краснеет. – Я видела его всего два раза в жизни по пять минут…

– А сколько же времени тебе нужно на то, чтобы понять, что кое-кто в тебя влюбился? Ты что же, хочешь сказать мне, тебе для этого нужно больше?

Лаура ничего ей не ответила, но то, как она отвела взгляд, как запылали ее щеки, было равносильно полному признанию.

– И чего ж мы тогда ждем, красотуля? Тебе не будет двадцать всю жизнь, уж поверь. Скоро локти будешь кусать, помяни мое слово… Не упускай его. Будь я посвежее да помоложе, да не такая трухлявая, сама охмурила бы такого мужика, да и в койку к нему прыгнула не раздумывая. Кстати, раз уж мы об этом, – кое-кому не повредил бы славный трах, – по-матерински ласково заметила Вилма, поглаживая Лауру по волосам. – А то такая суровая да печальная, будто весь мир на плечах тащишь…

Лаура не смогла сдержать улыбки. Ей и самой хотелось бы последовать совету Вилмы, вот так, без лишних раздумий и сложностей. Возможно, ей действительно стоит попытаться перевернуть свою жизнь и в этом отношении. Но уж точно не с инспектором Меццанотте. После того, как она только что с ним обошлась, он, вероятно, даже не захочет с ней больше разговаривать.

* * *

Ожидая перед дверью с табличкой «Профессор Альвизе Дель Фарра» в роскошном коридоре факультета гуманитарных наук ультрасовременного университета Бикокка в окружении небольшой группы студенток, Рикардо Меццанотте пребывал почти что в хорошем настроении. Это само по себе было довольно удивительно, особенно учитывая, что его карьера шла под откос, невеста почти не разговаривала с ним, а коллеги по отделу, многие из которых по-прежнему считали его предателем, теперь разделились на тех, кто думал, что он преследует убийцу животных, потому что окончательно двинулся, и тех, кто полагал, что он поступает так из-за «звездной болезни».

Дело в том, что хотя вскрытие трупа собаки и не принесло желаемых результатов, оно тем не менее дало Рикардо еще пару подтверждений его версии и, конечно же, зацепку. Итак, подтверждения: субстанция на шерсти животного и вещества, найденные в желудке, которые, должно быть, были частью какого-то зелья, подтвердили его подозрения в том, что это было ритуальное убийство; и кто бы ни стоял за этим, он знал, что делает. В его действиях не было ничего дилетантского или случайного – ведь золото и экзотические яды не найдешь на каждом углу, а вырвать еще бьющееся сердце из груди бедного зверя голыми руками не каждому под силу. Что касается маршрута, то это была Африка – континент, откуда родом это редкое растение – калабарская фасоль.

Меццанотте срочно нужно было узнать больше о том, что за церемония может включать в себя такие жертвоприношения, и, проведя некоторые исследования, он наткнулся на имя профессора Дель Фарра, преподавателя антропологии, специализирующегося на африканских религиях и культах. Накануне, во время телефонного разговора, его просьба о неофициальной консультации по делу, которое он ведет, была встречена без особого энтузиазма. Профессор был очень занят и собирался на конференцию в Париж, отложив все дела на потом; возможно, он вернется к этому позже, но, мол, рассчитывать на это не стоит. Однако как только Меццанотте упомянул, о чем именно идет речь, его заинтересованность возросла. На следующее утро у профессора был прием дипломных работ, но он назначил инспектору встречу в перерыве между выпускными экзаменами.

«С таким же успехом Дель Фарра мог бы прямо сказать “выпускницами”», – подумал Рикардо, который видел вокруг только девушек. Кстати, большинство из них были довольно симпатичными и – он не мог не отметить это – одетыми по случаю весьма вызывающе: в изобилии были декольте, короткие юбки и блузки без бюстгальтера.

Ему сразу же вспомнилась Лаура Кордеро. Она тоже училась в университете – на медицинском факультете, если он правильно помнил. Однако Лаура была на несколько лет моложе и сильно отличалась от окружавших сейчас Рикардо девушек. В ней не было ничего броского, ничего даже отдаленно показного. Она ничего не делала напоказ – немного косметики, очень простая одежда, – и все же не могла не впечатлять.

Однако, конечно, с ней не все было в порядке. Сначала она пришла поговорить с ним о тех детях, источая беспокойство каждой по́рой своей кожи, а потом отмахнулась от всего этого, словно ей все равно. Во время их короткого разговора в Центре казалось, что это он одержим этой историей, а не она. Меццанотте вынужден был признать, что ему стало больно. Он не знал, чего ожидать от этой встречи, но Лаура Кордеро очаровала и заинтриговала его, и он был не против узнать ее получше. Скорее всего, его первое впечатление было верным: в конце концов, она была не более чем избалованной, взбалмошной богачкой, привыкшей чувствовать себя центром вселенной. Лучше оставить все как есть и больше не думать об этом.

Рикардо ждал уже двадцать минут и уже начал понемногу терять терпение, когда наконец дверь в кабинет Дель Фарры открылась. Из него вышла заплаканная девушка, которая поспешно отошла, спрятав лицо в ладонях. Остальные экзаменуемые мгновенно замолчали. Даже не подумав утешить подругу, они просто смотрели, как она убегает, с холодностью, которая иногда была приправлена оттенком самодовольства.