Текст книги "Миланский вокзал"

На самом деле в начале своей вечерней смены, видя, как в полутьме идет ливень, Меццанотте пытался дозвониться до начальника и попросить его отложить операцию – не столько для того, чтобы избавить своих сотрудников от ливня, сколько потому, что выгонять бедных людей на улицу в такую сырую погоду казалось ему постыдным. Однако Далмассо был непреклонен. Несмотря на то что из-за политических и бюрократических неурядиц начало ремонтных работ было отложено, операция «Полфера» по «капитальной уборке» должна была идти полным ходом, и нарушение установленного графика не допускалось. В следующий раз, когда его спросят о состоянии безопасности на станции, он не будет снова застигнут врасплох.

Меццанотте повернулся, чтобы посмотреть на своего друга, который расстроенно тащился рядом с ним, дрожа от холода. Колелла с трудом поспевал за Рикардо, а макинтош, в который он был закутан, делал его еще более неуклюжим и нелепым, чем обычно.

– Я все время думаю и гадаю, что ты делаешь здесь, на железной дороге, – сказал Рикардо, почти крича, чтобы его услышали сквозь шум ливня. – Ты должен сидеть за клавиатурой компьютера и делать то, что у тебя действительно хорошо получается.

– Я уже трижды пытался подать заявление о переводе, – ответил Колелла. – Один из них – в криминалистический отдел, два – в почтовый, но они меня так и не взяли. Просто у меня нет ученой степени, лишь диплом бухгалтера. Возиться с компьютерами я научился сам.

– Все равно это несправедливо, – сказал Меццанотте, покачав головой. – Тебе здесь не место – еще больше, чем мне.

Тем временем они добрались до ближайшей из кабин управления, силуэт которой едва можно было различить сквозь плотную завесу дождя, в темноте, нарушаемой лишь светом прожекторов, разбросанных вдоль путей, редкими огнями, все еще горящими в окнах зданий, выходящих на набережную, да время от времени фарами немногочисленных поездов, курсирующих в этот час.

Две надземные будки, обозначенные буквами «A» и «C», были частью системы из семи пунктов контроля, регулировавших железнодорожное движение на Центральном вокзале до начала 1980-х годов. Построенные, как и сам вокзал, из бетона и металла, они состояли из двух застекленных помещений, закрепленных над путями при помощи массивных колонн. Выведенные из эксплуатации после введения более современной централизованной системы управления, эти две жемчужины промышленной архитектуры начала 20-го века с тех пор находились в состоянии полного запустения.

Ярость грозы не собиралась стихать, видимость была очень плохой, поэтому поначалу Рикардо не был уверен, действительно ли он что-то заметил. Ему показалось, что за окнами кабины «А» на мгновение появилось красноватое свечение. Он замер, одной рукой стер воду с глаз и сощурился, чтобы лучше сфокусироваться. Темная масса здания сливалась с темнотой под проливным дождем. Рикардо уже собирался продолжить движение, убежденный, что обманулся, когда на высоте, предположительно соответствующей первому этажу кабины управления, на несколько секунд вновь появился маленький мерцающий огонек. На этот раз сомнений быть не могло: там кто-то есть, и Меццанотте показалось маловероятным, что это персонал железной дороги. Помещения совершенно не использовались, и вряд ли кому-то пришло бы в голову проводить осмотр в такой час и в такую погоду.

– Идите вперед и приступайте к работе! – крикнул он офицерам, которые остановились, чтобы подождать его. – Я проверю кое-что, а потом догоню вас. И постарайтесь не использовать грубую силу без крайней необходимости.

Не считая нескольких человек, таких как Карбоне и его головорезы, которым нравилось избивать людей и злоупотреблять своей властью, если некоторые полицейские из отдела иногда и перегибали палку, то в основном от разочарования в тщетности своих усилий остановить полчища отчаявшихся людей, рвущихся на территорию вокзала. Меццанотте в какой-то степени мог их понять, но он не одобрял такое поведение и делал все возможное, чтобы положить этому конец.

– Филиппо, ты идешь со мной, – обратился Рикардо к своему другу. Затем решительно направился к кабине управления.

Доступ к строению осуществлялся по крутой и узкой внешней железной лестнице. Меццанотте рывком взобрался по ней, не дожидаясь, пока Колелла присоединится к нему. Из-за дождя ржавый металл стал скользким, а некоторые ступени были плохо закреплены, если не отсутствовали полностью. Рикардо держался за поручни, осторожно ступая, стараясь не обращать внимания на скрип и неприятные колебания ступенек. Забравшись на самый верх, капая водой и промокнув до костей, он обнаружил, что дверь широко распахнута. Снял с пояса пистолет и фонарь, обернулся и посмотрел на Колеллу, который не преодолел и половины пути по лестнице, – и вошел внутрь. В одной руке он держал пистолет, направленный перед собой, а в другой – зажженный фонарик, на отдалении от тела, чтобы никто не смог попасть в него, целясь в темноте. Вскоре, правда, понял, что фонарь не так уж нужен, поэтому выключил его и положил обратно в карман. Комнату освещало слабое мерцание. Рикардо не знал, что было его источником, поскольку обзор ему загораживал какой-то большой металлический предмет, поставленный боком в большой комнате, но, судя по теплым тонам и мерцающим теням, отбрасываемым на стены и потолок, это мог быть и небольшой костер. Прежде чем переступить порог, Меццанотте огляделся. Пространство в основном занимали пульты управления – идентичные тому, что стоял в центре комнаты, – ощетинившиеся рычажками и покрытые толстым слоем грязи. На одной стене висела кривая и потрескавшаяся панель с замысловатым рисунком железнодорожных линий. Пол был усыпан обломками, остовами стульев и другими остатками мебели, которые уже невозможно было идентифицировать. Большие окна, выходящие на железнодорожные пути, были грязными и в нескольких местах разбиты.

Казалось, здесь не было ни души, но Меццанотте не терял бдительности. Он медленно продвигался вперед, целясь из «Беретты», которую теперь держал обеими руками, в каждый угол, из которого кто-то мог выскочить. Миновал командный пункт, скрывавший от его глаз источник бликов, – и, расширив глаза, разразился руганью.

«Где они, черт возьми, ее нашли?» – подумал он в изумлении.

В этот момент снаружи поднялась суматоха, возвестившая о прибытии Колеллы, который вскоре после этого ворвался в кабину управления. Бледный и задыхающийся, он прислонился к стене, чтобы перевести дух.

– На этой проклятой лестнице я прямо смерти в лицо смотрел… Это же надо, чуть не захлебнулся!

Не обращая внимания на его хныканье, Меццанотте жестом пригласил его присоединиться к нему.

Когда Колелла оказался рядом с ним и увидел, что лежит на полу, он тоже разинул рот от удивления.

– Но это… это…

– Свинья, да.

Двое полицейских в течение некоторого времени стояли, молча созерцая сцену у своих ног. Окруженное четырьмя зажженными свечами, большое тело животного безжизненно лежало на боку. Его розовая щетинистая кожа была измазана желтоватым веществом. Что касается ран, то они были уже хорошо знакомы Меццанотте: свинью выпотрошили и отрубили ей ноги.

– Но как они затащили ее сюда? – спросил Колелла. – Она ж весит целый центнер, не меньше!

– Наверное, подняли на шкиве или как-то еще, – предположил Рикардо, который тем временем, сожалея, что у него нет с собой фотоаппарата, сделал несколько снимков на свой мобильник. Он был бы не против, чтобы и этот труп подвергли той же экспертизе, что и собаку, но не мог просить Кардини о еще одной услуге. А к тому, что появляться в отделе с четвертованной свиньей не лучшая идея, Рикардо пришел сам, без подсказки тоненького голоска в его голове.

Только тогда он заметил, что свечи прогорели совсем немного. Свинья пробыла там недолго. Должно быть, они не заметили того, кто ее туда положил.

Не успел Меццанотте додумать эту мысль, как шум, почти незаметный на фоне стука дождя, продолжавшего хлестать по зданию, заставил его резко поднять голову – как раз вовремя, чтобы увидеть тень, исчезающую за все еще открытой дверью кабины управления. Он бросился к выходу, крича:

– Он сбежал, черт возьми! Он все еще здесь!

Снова оказавшись среди потоков дождя, Рикардо увидел в темноте, как кто-то с бешеной скоростью спускается по лестнице. Он тоже бросился вниз по шатким ступенькам, несколько раз рискуя споткнуться и упасть в пустоту.

Когда Меццанотте достиг земли, чудом оставшись невредимым, он на мгновение испугался, что потерял беглеца. Затем заметил его в десяти метрах от себя, бегущего по рельсам в сторону освещенных сводов навесов, зияющих в ночи словно пасти колоссальных доисторических чудовищ. Он побежал за ним; дождь хлестал его по лицу. Правда, Рикардо уже несколько месяцев не тренировался регулярно и был далек от своей лучшей формы, но техника – это не то, что можно забыть, и как только ему удалось согласовать ритм своего шага с ритмом дыхания, он быстро набрал скорость.

За несколько минут инспектор вдвое сократил разрыв между ними, и тот, кто находился впереди, уже не был просто неясной тенью. Высокий и худой мужчина был длинноруким и носил что-то вроде потрепанного темного плаща с остроконечным капюшоном, покрывавшим его голову. Он бежал странно, весь сгорбившись и подавшись вперед. В его движениях было что-то обезьянье.

Скрипя зубами от напряжения, Меццанотте снова увеличил темп, приблизившись еще на пару метров. Теперь беглец чувствовал его дыхание на своей шее. Еще немного времени, и Рикардо схватил бы его. Он начинал чувствовать головокружение, у него болела селезенка, но он не мог сдаться сейчас.

Грохот справа позади возвестил о прибытии поезда, въезжающего на территорию вокзала. Человек в капюшоне, должно быть, тоже услышал это и обернулся – как раз когда они пересекали луч одного из прожекторов. Впервые Меццанотте удалось разглядеть его лицо. Он был костлявым и бледным, как мертвец, с горящими глазами, неестественно большими и выпученными, а на его голове торчали пучки белых волос, словно он сунул пальцы в электрическую розетку.

Вдруг мужчина резко рванул вправо и побежал по диагонали к центру насыпи. Этим неожиданным движением ему удалось вернуть себе некоторое преимущество, но если он продолжит в том же духе, то окажется на линии движения приближающегося сзади поезда. Какого хрена он затеял?

Включив невесть откуда взявшуюся энергию, человек в капюшоне ускорился, продолжая двигаться в сторону пути, по которому шел поезд, тем временем уже поравнявшийся с Меццанотте.

Инспектор понял намерения беглеца: тот хотел перескочить через рельсы так, чтобы поезд отделил его от преследователя. Но явно не успевал это сделать, и ему следовало остановиться, чтобы не быть раздавленным. Однако мужчина не собирался делать это. Он выбежал к путям как раз в тот момент, когда поезд проезжал мимо, – и с удивительным проворством сделал большой прыжок вперед.

Меццанотте ожидал услышать стук его тела, ударившегося о нос локомотива, а затем растерзанного колесами. Но ничего не услышал. Сумасшедший ублюдок исчез. Задыхаясь от усталости, с бешено бьющимся пульсом, Рикардо пропустил мимо себя длинный состав, держась одной рукой за левое бедро. Когда проехал последний вагон, он не увидел перед собой ничего, кроме темноты и дождя. От подозрительного и странного человека в капюшоне не осталось и следа.

Именно тогда его осенила мысль: этот парень полностью соответствовал описанию Амелии… как она его назвала? Ах да. Призрак.

8

В суматохе Центрального вокзала маленькая привокзальная часовня была оазисом мира и спокойствия. За ее порогом бешеный гул людских толп, скрежет прибывающих поездов, литании объявлений из громкоговорителей превращались в приглушенное эхо. Часовня была обставлена довольно скудно – в первом ряду стояли деревянные скамьи с подставкой для коленей, а также дюжина соломенных стульев. За скромным алтарем витиеватый витраж пропускал мягкий, спокойный свет.

Войдя в помещение, Меццанотте знал, что застанет там Амелию – снаружи была припаркована ее тележка, которую охранял один из членов ее разношерстной лохматой свиты.

Рикардо чувствовал себя напряженным и усталым. В ту ночь ему не удалось заснуть из-за изнурительных и безрезультатных размышлений. Чем больше он узнавал, тем меньше, казалось, понимал; картина становилась все сложнее, а не яснее. Инспектор мог считать само собой разумеющимся, что животных убивали во время церемоний в честь древнего кровожадного божества воду. И, по словам Дель Фарры, за этим стояли не подражатели, а подлинные последователи африканской религии. Кто это мог быть? Единственное, о чем он мог подумать, – это нигерийская преступность, которая в течение многих лет процветала в Италии за счет контроля над проституцией. Но, насколько он знал, в этом районе никогда не было никаких признаков присутствия нигерийцев. Единственными нигерийскими «ночными бабочками» были те, кто каждый вечер садился на поезд, разлетаясь по всему региону вплоть до Турина, чтобы вернуться на рассвете следующего дня. Даже на площади Четвертого Ноября, на западной стороне вокзала, нигерийцы вряд ли были самой представительной общиной. А тот неизвестный, которого Рикардо преследовал, прыгая по рельсам, – как он увязывался со всем этим? Лишь в одном можно было быть уверенным: он не был африканцем. И все же сомнений не было: именно он оставил свинью в кабине управления. Рикардо был почти уверен в том, что та долговязая тень, «пойманная» камерами на вокзале, принадлежала именно этому странному парню. И все это было, как казалось Рикардо, лишь верхушкой айсберга, определить истинные размеры которого ему было не под силу. Так что он надеялся, что, навестив своего любимого осведомителя и расспросив его как следует, сможет оценить ситуацию лучше.

В часовне стоял запах воска и ладана. Кроме Амелии, здесь было еще несколько человек, погруженных в безмолвные воспоминания. Соблюдая меры предосторожности, к которым его обязывала пожилая бродяжка, Меццанотте занял место на стуле позади нее.

– Что у тебя на этот раз, коп? – прошипела она сквозь гнилые зубы, не оборачиваясь. – Чего я тебе понадобилась так срочно?

Рикардо наклонился вперед и, не обращая внимания на исходивший от нее не очень приятный запах, прошептал ей на ухо:

– Расскажи-ка мне все, что знаешь об этом твоем Призраке.

– Гляди-ка, – заметила она с саркастической усмешкой, – теперь тебя заинтересовали бредни наркоманов и пьяниц!

– Я видел его, Амелия. Я почти поймал его, но ему удалось ускользнуть от меня. Я должен выяснить, кто он такой и где прячется.

– Это обойдется тебе в двойной паек.

Меццанотте не мог сдержаться.

– Нехорошо торговаться в доме Господнем, – бросил он шутливым тоном.

– Ну и отвали тогда, коп.

Он закатил глаза.

– Дай мне что-нибудь полезное, и получишь свои шоколадки.

– Полезное? Например?

– Ты сказала мне, что никто не знает, кто он такой. Но знаешь ли ты кого-нибудь, кто говорил с ним?

Амелия покачала головой.

– Мне говорили, что взгляд у него жуть какой. Безумный взгляд. Совсем, знаешь ли, не располагает к знакомству.

– И он всегда был один? Разве его никогда не замечали вместе с другими? Может быть, с черными людьми?

– Черные люди? Нет. Насколько я слышала, он всегда был один.

Меццанотте в досаде ударил себя кулаком по бедру.

– Ну как, как это может быть? – прорычал он. Два человека в часовне на мгновение подняли головы, бросив на него неодобрительные взгляды. – Этот тип, он же не какой-то там залетный, он же знает вокзал как свои пять пальцев! Он знает тут все, знает, как и где передвигаться, и мертвые животные, которых он оставляет, являются предупреждением для кого-то еще, кто находится на вокзале. Он был одет в лохмотья, выглядел как один из вас… Амелия, я не могу поверить, что никто не знает, кто он и откуда. Это ведь не настоящий призрак.

Впервые за время разговора Амелия повернулась, чтобы посмотреть на него; в ее глазах горел странный огонек. Губы скривились в улыбке.

– Ты что, на самом деле ничего не знаешь, да, коп?

– В смысле?

– Есть место, где, возможно, ты сможешь найти ответы, которые ищешь, – сказала бродяжка, вытянув морщинистую шею в его сторону, в то время как ее голос понизился до шепота. – Поезжай в «Отель Инферно».

* * *

На этот раз Лауре просто повезло. Невероятно повезло. Эстер Лиментани была еще жива и, судя по всему, не переехала и не вышла замуж. Чтобы найти ее, достаточно было полистать телефонный справочник Милана.

Теперь, сидя на кровати в своей комнате, скрестив ноги и держа в одной руке мобильный телефон, а в другой – листок бумаги, на котором она записала ее номер и адрес, Лаура просто должна была решиться позвонить ей. Она долго думала, как ей лучше представиться, и в итоге остановилась на пересмотренной версии истории, которую рассказала людям из ИСЕИ.

Девушка набрала номер и поднесла трубку к уху. Линия была свободна. Лаура звонила больше минуты, но никто не отвечал. Она уже собиралась дать отбой, когда трубку наконец подняли.

– Здравствуйте, кто это говорит? – произнес тонкий, как папиросная бумага, голос.

– Доброе утро, меня зовут Лаура Кордеро. Синьора Эстер Лиментани, верно?

– Да, это я, – ответила пожилая женщина после недолгого колебания. – Что вы хотите?

Как и собиралась, Лаура рассказала ей, что она студентка исторического факультета, работающая над курсовой в университете. Тема – роль Центрального вокзала Милана в депортации евреев во время Второй мировой войны. Она нашла ее имя, обратившись в архив Института современных еврейских исследований, и хотела бы взять у нее интервью по этому поводу. Рассказ из первых рук о тех трагических событиях был бы поистине бесценен.

Закончив небольшую речь, которую Лаура мысленно прорепетировала и повторила, она почувствовала удовлетворение от того, как складно это прозвучало. Но на другом конце линии единственным ответом ей было молчание.

– Синьора Лиментани, – сказала Лаура через некоторое время, – вы всё еще там?

– Я… да, я здесь.

– Всего несколько вопросов, я не отниму у вас много времени.

Снова тишина, потом:

– Извините, но это невозможно.

– Пожалуйста, это было бы очень важно для меня…

– Нет, простите, девушка, я не в настроении, – ответила женщина; ее тонкий голос звучал так, будто вот-вот сломается. – Воспоминания болезненны для меня. Слишком болезненны. Надеюсь, что вы сможете меня понять. А теперь я должна попрощаться с вами. До свидания.

Нажав красную кнопку на своем мобильнике, отменяя прерванный звонок, Лаура уже перестала считать себя счастливицей.

* * *

– Я здесь уже больше двух месяцев и до сегодняшнего дня никогда не слышал об этом. Как, черт возьми, такое возможно?

Повеселившись над тем, что он ничего об этом не знал, Амелия объяснила Меццанотте, что среди жителей вокзала некоторые заброшенные помещения в подвале вокзала известны как «Отель Инферно». Это были темные, сырые и опасные места, куда она старалась не соваться, но находились люди достаточно сумасшедшие или отчаянные, чтобы искать там убежище. Вернувшись в отдел, озадаченный и разъяренный, первым, к кому Меццанотте попытался обратиться за разъяснениями, был помощник шефа Пьетро Фумагалли, устроившийся, как обычно, в своей ботанически пышной клетушке. В управлении было не так много людей, которым Рикардо мог доверять, и если среди них и был кто-то, для кого на вокзале не было секретов, то это как раз Фумагалли. Едва услышав о подземельях, дежурный встревожился не на шутку. Понизив голос и оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает, он договорился встретиться с Рикардо на улице в конце своей смены.

Как и следовало ожидать, старый Фумагалли оказался настоящим кладезем информации. То, что он рассказал полчаса спустя, потягивая «Кампари» за столиком в «Гран-баре», только усилило недоумение и гнев инспектора. На вокзале не только действительно были подвалы, но, как и все остальное на вокзале, они были огромными. В их число входили дневной отель и кинотеатр третьего разряда, закрытые в течение десятилетий, тепловая подстанция, где были сосредоточены все оборудование и средства управления, необходимые для работы систем отопления, помещения для электрических трансформаторов и других технологических аппаратов, и даже дополнительная станция, также долгое время не работающая, с двадцатью путями, которые в прошлом использовались для погрузки и разгрузки товаров и сортировки почты. В подвалах также располагалось неопределенное количество складов и кладовых и лабиринт лестниц, туннелей и каналов, соединяющих различные помещения друг с другом и с поверхностью. Говорили также о бомбоубежище времен Второй мировой войны, но по этому вопросу дежурный ничего определенного сказать не мог. Когда-то здесь кипела деятельность рабочих, носильщиков и грузоотправителей, но постепенно эти пространства почти полностью перестали использоваться, превратившись в безлюдную пустыню. Доступ посторонним, конечно, был запрещен, но это не помешало толпам несчастных колонизировать их. Туда приходили наркоманы, чтобы уколоться, бездомные, устраивавшие там импровизированные ночлежки, нелегальные иммигранты и беглецы, прятавшиеся под землей, и одному богу известно, кто еще мог скрываться в темноте этих сырых и полуразрушенных сооружений. Насколько было известно Фумагалли, там, внизу, в таких условиях деградации, которые трудно себе представить, на самом деле жили люди. В общем, недаром эти подвалы получили название «Отель Инферно».

– Вовсе не странно, что вы никогда не слышали о них, инспектор, – заявил дежурный. – Подземелья – это страшный сон комиссара Далмассо. Обычно он ведет себя так, будто их не существует, и достаточно одного упоминания о них, чтобы он пришел в ярость.

«Именно этим объясняется нежелание Фумагалли обсуждать эту тему в офисе», – подумал Меццанотте.

– Но разве мы никогда туда не ходим? – спросил он. – Они же по-прежнему являются частью вокзала и подпадают под нашу юрисдикцию.

– В принципе, вы совершенно правы, – ответил Фумагалли с некоторым смущением. – Но мы говорим о территории общей площадью около ста тысяч квадратных метров, и мне, конечно, не нужно объяснять вам, что у отдела едва хватает сотрудников, чтобы охранять территорию вокзала. Кроме того, там, внизу, небезопасно, вы будете рисковать своей шкурой. Даже в прошлом люди редко спускались туда, причем только по принуждению, и случались… несчастные случаи. В какой-то момент, несколько лет назад, доктор Далмассо понял, что ситуация в подвалах неуправляема. С тех пор они были для нас недоступны, на что никто никогда не жаловался. Туда ходят только тогда, когда действительно не могут этого избежать. Насколько я помню, за последние пару лет не более трех-четырех раз: пожар, возникший из-за костра, разожженного бродягами, изнасилование наркомана и обнаружение пары трупов. Но у комиссара для этого есть небольшая специальная команда, состоящая из суперинтенданта Карбоне и нескольких офицеров. Только они имеют право спускаться туда.

«Вот он, типичный Далмассо, – размышлял Меццанотте. – Игнорирует любую проблему, для которой у него нет под рукой решения. Но есть предел тому, сколько пыли можно замести под ковер».

Позволить такой ситуации дорасти до катастрофы, не пошевелив и пальцем, было все равно что сидеть на бомбе, которая рано или поздно взорвется. Более того, с учетом приближающегося начала капитального ремонта это была неприятность, которую, хотел бы того или нет, комиссар не мог избегать бесконечно.

Прямо под ногами простирался мир, о существовании которого до этого Меццанотте даже не подозревал, несмотря на то что Амелия в довольно странной манере прорицательницы подсказала ему, что именно там он может узнать что-то о таинственном Призраке, который разбрасывает мертвых животных по территории вокзала. И хотя Рикардо все еще не мог до конца понять, что это такое, он был уверен в одном: это нужно остановить как можно скорее. Если у него и были какие-то сомнения по поводу продолжения расследования против всех и вся, то они прошли. На вокзале что-то творилось. И хотя Меццанотте все еще не мог до конца понять, в чем дело, теперь он был уверен в одном: Призрака нужно остановить как можно скорее.

– Мне нужна твоя помощь, Пьетро. Нужно взглянуть на эти подземелья. Как я могу это сделать?

Фумагалли одним большим глотком выпил остатки аперитива и поставил пустой бокал на журнальный столик.

– Я очень надеялся, что вы не спросите об этом, инспектор…

* * *

Реакция Сони была не такой, какую представляла себе Амелия. Она только что сообщила, что всё в порядке и что через месяц Соня сможет вступить в общество, оставив позади наркотики, Артана, проституцию. Это было бы началом новой жизни. Но траурное выражение лица, с которым розововолосая девушка вошла в бар – тот самый китайский дайв-бар, где они уже встречались, – не изменилось ни на йоту. Пока Лаура говорила, Соня все время смотрела вниз, продолжая отщипывать и крошить в пальцах кусочки нетронутого тоста, который Лаура заставила ее заказать, видя, что Соня становится все тоньше и тоньше. В итоге она, вздыхая, просто повторяла про себя: «Месяц…»

Лаура, конечно же, не ожидала, что девушка будет прыгать от радости. Она понимала: то, что ждет Соню впереди, в любом случае не будет легким. Процесс реабилитации – это всегда тяжело. Но хотя бы толику оптимизма, по ее мнению, эта новость должна была в нее вселить.

В предыдущие дни Лаура приложила массу усилий, чтобы все организовать, что далеко выходило за рамки ее волонтерской деятельности. В то же время она была занята подготовкой к предстоящей экзаменационной сессии, склоняясь над книгами в предрассветные часы. Все, чтобы занять себя. Лаура боялась, что если остановится, то упадет. Неуверенность в правдивости своих видений разрушала ее, но сколько бы она ни ломала голову, не нашла другого выхода. Только Эстер Лиментани могла подтвердить, что маленькие брат и сестра действительно существовали.

Что же касается Сони, то Лаура нашла в Тоскане реабилитационную общину, которая принимала и подростков. Убедить их принять ее было нелегко – очередь в учреждение была занята до конца года, – но ей удалось устроить так, чтобы Соне выделили место в течение месяца. Она оформила все документы, путаясь в дебрях медицинской бюрократии. Затем связалась с матерью девочки. Это была трудная и мучительная встреча. Женщина, с которой разговаривала Лаура, преждевременно постарела, ее мучило постоянное чувство вины. Она слишком поздно догадалась о том, что происходит в стенах ее дома, и у нее не хватило сил вмешаться, пока не случилось непоправимое. Когда Лаура рассказала ей о злоключениях дочери, о которой мать ничего не слышала с того дня, как та сбежала, ее глаза наполнились слезами. Стеклянный колокол скрипнул под напором волн горечи и раскаяния, которые женщина изливала вокруг себя. Она взяла бланки, которые дала ей девушка, и на следующий день принесла их обратно, подписанные ею и ее мужем. Лаура не спросила ее, как ей удалось убедить его.

Но даже рассказ о матери не тронул Соню, не оживил ее пустой взгляд.

– Что такое? – спросила Лаура, положив свою руку на ее. – Ты передумала? Ты больше не хочешь этого?

– Нет, я хочу, конечно, – пробормотала Соня, не поднимая головы. – Но через месяц будет уже слишком поздно. Слишком долго, слишком поздно…

– Это не так уж и долго, – возразила Лаура. – Нужно просто набраться терпения.

Соня подняла на нее свои нежные оленьи глаза, в этот момент более испуганные, чем когда-либо.

– Ты не понимаешь… Артан устроил еще одну встречу. Он рассказал мне об этом утром.

– Встреча?.. – начала Лаура; потом поняла, о чем идет речь, и кровь застыла в ее жилах. – Когда?

– В эту субботу. Но я же говорила тебе, я больше не соглашаюсь делать определенные вещи. К этим людям я не вернусь. Однако…

– Ты должна уйти, Соня, спрятаться где-нибудь, пока не придет время уходить.

Девушка покачала головой.

– И как? Кроме того, что у меня нет денег и места для проживания, я все равно не продержусь два дня. Артан уже некоторое время не давал мне ничего, началась ломка, и я приползла к нему, умоляя о дозе. Я не могу остановиться, вот что… Я пыталась, правда!

Лаура не знала, что сказать, чувствуя себя совершенно беспомощной. Взяв на себя ответственность за это дело, она не ожидала, что это станет вопросом жизни и смерти. Она не была готова нести бремя такой ответственности.

– Жаль, – повторила Соня. Голос у нее был такой грустный и смирившийся, что у Лауры дрогнуло сердце. – Было бы здорово стряхнуть с себя все это дерьмо и начать все сначала. Я правда в это верила, все это время…

Лаура тем временем лихорадочно соображала, что можно сделать, но зависимость Сони, державшая ее прикованной к албанскому наркодилеру, показалась ей непреодолимой преградой. Единственным реальным решением было немедленно отправить ее на реабилитацию, но трудно было убедить их принять ее уже в следующем месяце…

Лаура взяла ее лицо в свои руки, заставляя смотреть прямо в глаза.

– Послушай меня, Соня, ты не должна сдаваться, – сказала она, делая вид, что уверенности у нее хоть отбавляй, хотя на самом деле все было наоборот. – Я перезвоню тем людям из реабилитационного центра и уговорю их взять тебя немедленно. А пока веди себя нормально, чтобы Артан ничего не подозревал, и будь готова уйти в любой момент. Поклянись, что не будешь делать глупостей. Вот увидишь, я все устрою, обещаю.

Был понедельник. У нее осталось четыре дня, чтобы понять, как это сделать.

* * *

– Доброе утро, инспектор Меццанотте. Итак, вы готовы к экскурсии? – спросил человек, ожидавший его в центре какой-то длинной прямоугольной платформы, окруженной с трех сторон проволочной сеткой. Расположенная между платформами 18 и 19, прямо перед навесами, она находилась в начале дополнительной платформы, которую позже соединили с другими на выходе со станции.

Мужчина с веселым лицом и точеным носом над черными усами был одет в синий пиджак с серебряными пуговицами, красный галстук и фуражку с железнодорожным гербом. В одной руке он держал большой фонарь. Его звали Беппе Бельмонте, и он был одним из начальников электростанции, с которым Фумагалли, тщетно пытаясь отговорить Рикардо, неохотно связал его.

– Давай, иди сюда!

Дойдя до платформы, Меццанотте заметил, что по всей ее длине идут два рельса. Он собирался спросить Бельмонте, почему тот назначил ему встречу на этом мертвом пути, если, по идее, должен был взять его на прогулку по подземельям, когда Беппе сделал знак своему коллеге внутри желто-черной полосатой бетонной клетки. Платформа оживилась с толчком, от которого Рикардо чуть не потерял равновесие, и начала шумно опускаться.