Текст книги "«Свет и Тени» французских маршалов и… адмиралов (!) эпохи «корсиканского выскочки» Наполеоне ди Буонапарте (Тулон, 1793 – Ватерлоо, 1815): от Массена до Удино"

«Храбрейшим из королей и королем храбрецов» называл его сам Бонапарт!

Естественно, что в салонах у дам этот красавец-бретёр пользовался бешеным успехом! Хвастливый Мюрат даже выгравировал у себя на сабле надпись: «Честь и дамы».

Правда, в одной из столь обожаемых им неистовых… любовных «схватках» с «многоствольной и скорострельной легкой кулевриной» он получил неприятный презент – галантную болезнь – от миланской красавицы мадам Рига, известной «коллекционерши» кавалерийских офицеров-«секс-мустангов».

Больше всего он любил в присутствии женщин рассказывать о своих кавалерийских подвигах, в особенности как он во главе своей кавалерии первым вступал в покоренные города. Любимой темой было взятие прусского Любека. Порой, он так увлекался описанием кровавых подробностей, что кое-кто из жеманно-кокетливых красоток по-настоящему падал в обморок от услышанного. Галантный «король храбрецов», большой знаток эрогенных зон на женском теле, тут же принимался собственноручно приводить дамочку… в чувство и нередко так завязывался быстротечный «огневой контакт», столь любимый дамами той поры – «Времени незабвенного, времени славы и восторга!», когда «эти душки-военные» («секс-мустанги»! ) – сегодня были подле них, а завтра – долг службы уносил их «за тридевять земель», порой – навсегда… И надо было успеть вкусить с ними «Бокал Любви», причем, «по полной программе»! Спору нет: хорош был Йоахим, как на коне в яростной сабельной рубке, так, судя по тому как млели при его виде дамочки, и в «галантной будуарной схватке».

В знаменитой Итальянской кампании 1796—97 гг. генерала «Вандемьера» -Бонапарта, начавший ее адъютантом последнего, Мюрат лихо рубивший врага при Дего и Монтенотте, Миллезимо и Мондови, становится бригадным генералом и командует кавбригадой у генерала Кильманна. Но нам ничего неизвестно об участии Мюрата, как кавалерийского начальника в знаменитых сражениях при Арколе и Риволи – в той битве он вообще оказался в… пехоте!.

…Между прочим, тогда и потом поговаривали, что причиной такого «реприманда неожиданного» для лихого кавалериста Мюрата могли быть его неосторожно оброненные слова о «слабой на передок» Жозефине, за которой он, якобы не безуспешно приударил в столице, куда был направлен ее мужем со спецдонесением к ней!? Очень ревнивый как все корсиканцы, обожавший свою Большую Мастерицу сексуальных утех ветреную креолку Жозефину генерал Бонапарт, умел «опускать ниже плинтуса» «членов ее кружка». Впрочем, удалой Мюрат тогда был ему очень нужен на поле боя, а дела гениальный корсиканец всегда ставил превыше всего и «постели», тем более…

Потом Иоахим оказывается под началом Жубера, затем – Дюгуа и, наконец, в самом конце кампании – у Бернадотта, доблестно сражаясь при Тальяменто.

В Египетском походе Мюрат с его гусарами и драгунами особо отличается в сухопутной битве при Абукире. Прорубившись к турецкому вожаку Мустафе-паше, Йоахим получил от него пистолетную пулю в нижнюю челюсть. Захлебываясь собственной кровью, Мюрат рубанул басурмана по руке, отсек пару пальцев и… Мустафа-паша опустил оружие. После того боя первую саблю французской армии больше всего волновало, не обезобразит ли его лицо пулевая рана? Оказалось, что шрам придал ему еще больше мужественности, которая так ценилась у этих «душек военных» прелестницами той романтической эпохи.

…Между прочим, в восточном походе Бонапарта Мюрат прославился еще и умением красиво… жить. Он окружил себя всевозможной восточной роскошью. Его походная палатка изысканно убрана ценными коврами. И в этом интерьере новоявленный паладин-«простолюдин» покуривал особо благовонный табак, попивал редкие вина, дегустировал «всевозможные восточные сладости», в том числе, «восточных одалиск» на любой вкус. При этом он предпочитал почивать раздетым, что было весьма рискованно в условиях постоянно рыскающих мамелюкских разъездов. Как его не увещевали соратники, вальяжный Йоахим небрежно бросал, что для него не проблема вскочить на коня в исподнем либо без… оного, и тогда его воины точно не потеряют его в кромешной тьме восточной ночи. Но это лишь штрихи к многогранному портрету…

Безусловно, вес`ом вклад Мюрата в события 18 брюмера 1799 г., когда он, Лефевр и Леклерк повели своих гренадер в штыки на депутатов, и Наполеон стал-таки Первым консулом Франции! А ведь был момент – миг колебаний – когда Бонапарта, главу военного переворота депутаты чуть было официально не объявили вне закона со всеми вытекающими из этого последствиями!

Эта стремительная «штыковая атака» Мюрата (именно он по военному коротко рявкнул: «Примкнуть штыки!!!) сделала его командующим консульской гвардией и… мужем бойкой, жизнерадостной и соблазнительной сестры Бонапарта взбалмошной и циничной Каролины (1782—1839), ранее звавшейся Марией-Аннунциттой. (Впервые Мюрат обратил на себя внимание Каролины еще в 1797 г.) А ведь среди претендентов на руку любвеобильной сестрички Наполеона, между прочим, значились такие колоритные женихи как Ланн, Дюрок и якобы (!?) Моро с Ожеро!? Да и сам Наполеон поначалу не очень-то стремился породниться с лихим кавалеристом – для зятя главы государства одного этого было мало: «Я просто не могу позволить, чтобы моя семья породнилась с такой посредственностью!… Тем более, что он всего лишь сын трактирщика» Но кокетливая, обожавшая красивых «жеребцов», Жозефина (молва гласила, что она особо благоволила к неотразимому красавцу-кавалеристу, особенно после его кратковременного пребывания в Париже с посланием от Наполеона в ходе Итальянской кампании 1796—1797 гг.) смогла оказать такое влияние на мужа (в ту пору еще ее обожавшего), что именно Мюрат стал ее родственником и отцом четырех племянников и племянниц Бонапарта – Ахилла (1801—1847), Летиции (1802—1859), Люсьена (1803—1878) и Луизы (1805—1889).

После свадьбы Мюрат тотчас же использует свое высокое положение, тратя деньги налево и направо: он съезжает со своей квартиры на улице Граждан и поселяется в Тюильри; вслед за этим он станет приобретать особняки и поместья: первое приобретение будущего неаполитанского короля – поместье Вилье, недалеко от Нейли-сюр-Сена; год спустя свою копилку недвижимости он пополняет имением Мот-Сен-Эре в Де-Севр, заплатив за него 470 тысяч франков; кроме этого он обзаводится роскошным особняком – «отель Телюссон», построенный до революции одним банкиром. Это был один из великолепнейших домов в Париже. Нет никакого сомнения, что для всех этих приобретений Мюрату приходилось залезать не только в собственный кошелек…

По началу Мюрат был до безумия влюблен в свою «драгоценную малышку Каролину». А потом чувства поутихли, и взаимная любовь превратилась в… сговор.

Зависть Каролины не имела границ, причем она завидовала всем, даже своим родным сестрам. Когда она узнала о том, что сестры получили титулы принцесс, поскольку были женами Жозефа и Луи Бонапартов, Каролина устроит скандал своему брату во время праздничного ужина в честь объявления Франции Империей, а Наполеона – императором. Возмущенный и удивленный выходкой сестры, Наполеон произнес: «Можно подумать, что я похитил у вас наследство нашего отца короля».

Еще через год, узнав, что сестра Элиза стала принцессой Лукки и Пьомбио, она возненавидит и ее. Даже женитьба Эжена де Богарне на дочери баварского короля вызовет зависть Каролины.

По воспоминаниям хорошо знавших сестру Бонапарта людей, она всю жизнь ненавидела Жозефину Богарнэ и «все силы души, страсть и проницательность» употребила на развод своего брата с этой «старухой». Именно она поставляла ему молоденьких и доступных девушек, чтобы брат смог удостовериться в способности быть отцом. Одна из них – Элеонора Дэнюэль де ла Плен – родила мальчика по имени Леон. Но сам Бонапарт был в курсе, что его зять Мюрат тоже «посещал» лоно де ла Плен, причем, примерно в тоже время, что и он!

В конце концов, «вдову Богарнэ» все же устранили, и Каролина, к тому времени уже королева Неаполитанская, сумела-таки влезть в доверие к новой императрице австриячке Марии-Луизе и стать крестной матерью сына Наполеона. Долгие годы, напрочь лишенная совести и жадная до почестей и денег, вечно пребывающая в восторге от собственной персоны, тонкая и умелая интриганка Каролина, ловко пользовавшаяся родством со своим венценосным братом, руководила Иоахимом Мюратом. Это, впрочем, отнюдь не помешало ему уже в очередном походе в Италию в 1800 г., оказавшись в Милане, «всласть пошалить со своими старыми подружками».

И так будет всю оставшуюся жизнь: как только труба позовет лихого кавалериста Мюрата в поход, он не будет упускать шансов «облагодетельствовать» заморских красавиц, а жена наставить ему рога. Ассортимент ее любовников будет крайне широк: от министров и генералов (в том числе, Жюно) до адъютантов. Именно она будет самой активной сторонницей перехода Мюрата на сторону врагов Франции. К несчастью для Иоахима, у него не хватит духа «осадить» свою строптивую и слишком амбициозную супругу.

Она сможет устроиться и после смерти мужа, но никогда не будет прощена своим семейством, в том числе, матушкой Летицией за предательство венценосного брата, которому всем была обязана.

В судьбоносной для Наполеона битве при Маренго Мюрат снова в гуще схватки: его мундир весь иссечен пулями. Впрочем, Мюрат, как очень редко бывало в будущем, не стал приписывать все заслуги себе. Он по праву отдал должное молодому генералу Келлерману-младшему, который, по справедливости, был главным героем французских кавалеристов в тот достопамятной день.

После наступления мира Иоахим принимает деятельное участие в совершенствовании французской армии. Этот бесшабашный рубака показывает тонкое знание психологии боя, в частности, именно ему принадлежит идея водрузить на голову консульских (а потом и императорских) гвардейцев высокие медвежьи шапки. «Найдется ли противник!? – вопрошает Мюрат – чей моральный дух позволит ему выдержать приближение большого числа гренадер, которым такая шапка придает б`ольший рост и самый воинственный вид?»

До сих пор неясно участие Мюрата в истории захвата, осуждения и расстрела несчастного герцога Энгиенского. По словам жандармского генерала Савари, которому принадлежало общее руководство операцией: «Коленкур устроил похищение герцога Энгиенского, но никто иной, как Мюрат, его судил, а я – велел его расстрелять».

В войне с Австрией и Россией в 1805 г. этот прирожденный рубака хорош только там, где не надо думать, а можно лишь лихо пробиваться сквозь оборону противника! Мюрат был не способен рассчитать и предвидеть последствия своих действий и нередко ставил остальные войска в сложное положение.

Вспомним, хотя бы дело под Михельсбергскими высотами.

Тогда в какой-то момент показалось, что австрийцам улыбнулось удача: Мюрат с Неем не согласовали свои действия и дивизия генерала Дюпона из корпуса Нея чуть не оказалась раздавленной внезапно свалившимися с Михельсбергских высот, сильно превосходящими силами австрийцев – 8 тыс. французов против 25 тыс. австрийцев, из которых не менее 10 тыс. были кавалеристами. Дюпон каким-то непостижимым образом сумел выкрутиться из передряги в которой он оказался из-за полководческих амбиций Мюрата.

Именно его авантюрный приказ привел затем к публичной ссоре между ним и непосредственным начальником Дюпона маршалом Неем. Гасконский петух Мюрат решил показать эльзасскому гусару Нею, кто круче и получил достойный ответ. До драки дело не дошло, но именно с той поры между «королем храбрецов» и «храбрейшим из храбрых №2» (первым – №1 – до своей смерти считался маршал Ланн) началась лютая вражда.

Разобравшись, Наполеон возложил всю вину на Мюрата, превысившего свои полномочия. Заносчивый Мюрат затаил обиду на публичную выволочку, устроенную ему патроном. Пройдут годы и он припомнит своему благодетелю его все обиды, нанесенные «по делу и не по делу».

Не лучше обстояло дело и под Кремсом и переговоры-перемирие с Кутузовым под Голлабрунном. И тут и там Мюрат являет более смелости, нежели ума.

Однако это не мешает ему добиться огромной популярности в армии, где героические атаки чрезвычайно повышают его престиж. Вот и под Аустерлицем – он в родной стихии! Его неподражаемое искусство поставить все на карту и… выиграть стало фирменным Стилем Жизни!

Именно он устроил невероятную «гасконаду» на Таборском мосту через Дунай, охранявшемся арьергардом австрийской армии под командованием старого князя Ф. Ауэрсперга (Ауэсберга). Сильная артиллерийская батарея простреливала все подступы к нему. Австрийский генерал-майор имел категорический приказ взорвать мост при отступлении. Французов ожидал нелегкий бой. Но три военачальника – три наглых гасконца – Ланн, Мюрат и Бертран (или де Бельяр) – отважились на дерзкую авантюру.

Одна из версий (возможно наиболее «гладкая») гласит: в полной парадной форме троица лихих смельчаков отправилась без охраны к князю Ауэрспергу, размахивая белым флагом и крича «Перемирие! Перемирие!». Смельчаки уверенно растолкали опешивших австрийских гусар и непринужденно представились как парламентеры. Заверив австрийского командующего, будто подписано перемирие, расточая комплименты и любезности, эти парижские бонвиваны настолько увлекли его живой, остроумной беседой о красоте венских и парижских дам (уж им-то, признанным ловеласам, было, что вспомнить), что старый дамский угодник князь Ауэрсперг (вспомнив свою бонвиванскую молодость), забыл о своем прямом воинском долге. Пока продолжалась поглощавшая все его внимание беседа, спрятанные в прибрежных кустах гренадеры Удино бесшумно взошли на мост. Стоявший вблизи австрийский артиллерийский капрал закричал Ауэрспергу, что их предают и надо взорвать мост. Он даже попытался это сделать. Маршалы выразили изумление недисциплинированностью капрала, который осмелился указывать своему начальнику. Раздосадованный князь приказал немедленно наказать его. Эта комедия длилась всего несколько минут. Когда Ауэрсперг понял, что его обманули, было уже поздно: гренадеры без единого выстрела захватили мост. Вскоре драгуны подчиненного Мюрата генерала Себастьяни без помех вошли в Вену, где их трофеями стали 500 пушек, 100 тыс. мушкетов, огромное количество боеприпасов и в придачу «тонны» венских… кружев и… кружевного дамского интимного белья! (Вена не без оснований соперничала с Парижем за право считаться европейской столицей женской моды той поры)

…Впрочем, в иных, более «заковыристых», изложениях детали авантюры не совпадают с приведенными, но суть везде одинакова: три французских простолюдина объегорили одного австрийского аристократа! Это было замечательным достижением, и французский император, узнав о том, как все прошло, не только долго и от души хохотал, но и простил подвергшегося было опале за промахи под Ламбахом и Амштеттеном «короля храбрецов» Мюрата…

А вот под судьбоносным Аустерлицем главными героями битвы стали Сульт, наносивший удар по центру союзной армии – Праценским высотам, и маршал Даву, который сумел с горсткой солдат сковать всю могучую левофланговую группировку русско-австрийских войск.

В 1806 г. в войне с Пруссией Мюрат снова еще раз подтверждает, что в преследовании разгромленного врага ему нет равных: он сходу, всего лишь с маршальским жезлом в руках, на плечах у бегущего врага, берет город за городом, крепость за крепостью! После скоротечной капитуляции хорошо укрепленного Штеттина Бонапарт хвалит удалого молодца: «Любезный брат, я поздравляю вас со взятием Штеттина. Если наша легкая кавалерия так берет укрепленные города, мне придется распустить инженерные войска и отослать на переплавку наши осадные орудия».

…Между прочим, несмотря на то, что капитуляцию пруссаков Гогенлоэ принимал вместе с Мюратом маршал Ланн, Мюрат ни единым словом не обмолвился в своем рапорте о Ланне и его солдатах, как будто их вообще не существовало. В этом рапорте Мюрат присвоил все лавры победы себе, и даже дал понять Наполеону, что пехотинцы Ланна настолько медленно двигались за ним, что ему приходилось рассчитывать только на свои силы. Такое поведение Мюрата очень обидело и задело Ланна, который с горечью писал Наполеону, что его солдаты были обескуражены таким эгоизмом Мюрата. Впрочем, отношения между этими двумя храбрецами всегда были натянутыми: оба предпочитали тянуть «одеяло» славы исключительно «на себя любимого». Ситуация повторилась, когда у Любека корпуса Сульта, Бернадота и кавалерия Мюрата настигли последние боеспособные силы самого неустрашимого и энергичного прусского генерала Блюхера. Сражение за Любек переросло в «жуткую резню», но 7 ноября 1806 г. Блюхер вынужден был капитулировать. Так вот, несмотря на то, что главная роль в разгроме пруссаков, несомненно, принадлежала солдатам Бернадота, Мюрат не упустил случая, показать себя в самом лучшем свете. В полном ликования рапорте, направленном Наполеону, он пишет слова, ставшие знаменитыми: «Боевые действия закончились ввиду отсутствия неприятеля!»…

Мюрат в авангарде наполеоновской армии вступил в конце 1806 г. в многострадальную Польшу.

Его лихая кавалерия снова летит вперед: сорвиголовы Бомон и д’Эспань, Клейн и Лассаль, Монбренн и Эксельманс рвутся к Варшаве.

28 ноября 1806 г. Мюрат во всем блеске своего театрально-воинственного костюма первым появился в Варшаве. По этому случаю он облачился в польскую военную форму: зеленый бархатный кунтуш, украшенный мехом и золотыми бранденбургами (застежками), расшитые сапоги и конфедератка с драгоценными камнями, увенчанная покачивающимся на скоку белым пером.

На кону судьба разодранной Пруссией, Австрией и Россией Польши. Мюрата поляки встречают как освободителя. Иоахим пьянеет от успеха, он тронут оказанным ему приемом, намеками, приятно щекотавшими его гасконское самолюбие (Мюрат всегда мечтал о короне), о том, что он наидостойнейшая кандидатура на роль главы возрожденного польского государства. Сладкоречивые польские паны только подливают масла в огонь: был же несколько веков назад королем Польши французский принц, будущий король Генрих III Валуа, тот самый которого потом на французском троне сменил знаменитый Генрих IV Бурбон! Но у Бонапарта иное мнение, иные взгляды на польский вопрос, и Мюрату не светит польская корона.

В той войне Иоахим со своими кавалеристами все время на острие копья: Новее-Място, Лапачин, Голымин, Бергфрид, Деппенен, Либштадт, Вольфсдорф, Хоф – вот не полный список конных сшибок Клейна и Лассаля под началом самого Мюрата.

А затем последовала, тут же ставшая легендарной атака всей резервной кавалерии Мюрата в критический для Наполеона момент сражения при Прейсиш-Эйлау! Очевидцы и участники этой героической атаки, потом единодушно – как французы, так и русские – вспоминали и писали, что ничего подобного никогда не видели! Это было нечто эпическое – из времен Гомеровских войн!

«… К 10.30 утра ситуация на заснеженном морозном поле Прейсиш-Эйлау для Наполеона сильно осложнилась. Наступавший в центре корпус маршала Ожеро уже был истреблен почти полностью, и обозначилась угрожающая брешь. На флангах тоже ничего не получилось. Нетронутыми оставались лишь ревниво оберегаемая Старая Гвардия и кавалерийский резерв Мюрата.

К численному преимуществу Беннигсена добавилась потеря Наполеоном инициативы. Положение ухудшалось с каждой минутой.

Вскоре небо полностью заволокли тяжелые тучи; пошел сильный снег, и стало темно, как ночью. В двух шагах ничего не было видно! Воспользовавшись замешательством противника и невиданно густым снегопадом, русские сами перешли в контрнаступление. Когда во время бушующей метели полки русских гренадер Дохтурова, разгоряченные двойной порцией водки, сплошной лавиной двинулись вперед, опрокидывая штыками французские части и приближаясь к кладбищу, где, используя церковную колокольню как наблюдательный пункт, скрывался от морозного ветра Наполеон, он не удержался от возгласов восхищения: «Какая отвага! Какая отвага! Браво! Брависсимо!»

Схватка была невиданная! В снежной пелене огромные массы людей с обеих сторон вонзали трехгранные штыки друг в друга. Люди падали сотнями. Груды мертвых тел загромождали центральную часть поля. А снег все не стихал…

Вскоре сам Бонапарт оказался в непосредственной опасности! Доблестные русские гренадеры почти прорвались к его ставке. Еще чуть-чуть, и его убьют или захватят в плен…

Один подогретый водкой русский гренадер-гигант был зарублен мамелюками-телохранителями у самых ног императора. Испуганные возможным пленением императора Бертье и Бессьер потянули его лошадь за уздцы. Но Наполеон наотрез отказался покидать свое место…

В 11.30 он бросил на грозно катящуюся к нему могучую лаву 4—6 тыс. русских гренадер всю свою резервную кавалерию: 7000 драгун и 1600 кирасир Мюрата..

Эта, одна из величайших кавалерийских атак в истории, виртуозно запечатлена на знаменитой акварели Симеона Фора.

Согласно ее французской версии сам блистательный Мюрат в невероятно живописном костюме и его многочисленная расфуфыренная под стать ему свита, во весь опор летели в снежной вьюге впереди своих 80 великолепно снаряженных эскадронов. Напористый и отважный, зачастую до безрассудства Мюрат – недаром кое-кто из симпатизирующих ему авторов пишет о его манере нестись в атаку лишь с маршальским жезлом либо бычьим хлыстом – оказался в своей стихии…

Замерзшая земля звенела под десятками тысяч подков…

Волны, набравших полный ход кирасир и драгун д’Ополя, Груши, Клейна и Мильо на огромных трофейных прусских лошадях готовились врезаться в центр Остен-Сакена!

Ни пушечный, ни ружейный огонь, ни сомкнутые ряды штыков – ничто не смогло преградить путь огромной массе лучшей в ту пору в мире тяжелой кавалерии. Разрезав на двое, прорвавшиеся к наполеоновской ставке передовые отряды русских, она тут же разделилась на два крыла: одно понеслось вправо, другое – влево. Не замедляясь ни на миг, французские всадники буквально вырубали сабельно-палашной атакой себе дорогу, теряя в этой невиданной резне, поднятых на русские штыки, товарищей!

В бурном порыве они все смяли, все затоптали!

Не успевшая свернуться в каре русская пехота, замешкавшиеся русские драгуны и русские пушкари с центральной батареи Левенштерна, которым не удалось укрыться под лафетами их орудий, устлали своими порубленными и пронзенными телами все вокруг этой невиданной кавалерийской атаки.

Удивительно было другое: в тылу у выдохшихся после отчаянного броска всадников Мюрата горстки уцелевших стойких русских быстро перегруппировывались, вливаясь в ряды устремлявшихся со всех сторон к месту прорыва своих свежих сил. Выходило, что собиравшиеся проломить еще и русский резерв, т.е. разрубить армию Беннигсена надвое и загнать ее в черневшие в русском тылу густые Ауклаппенские леса героические французские кавалеристы сами вот-вот окажутся как бы в западне среди стойких масс русских войск!?

Кроме того, русские фланговые артиллерийские батареи умело сменили сектора обстрелов и принялись методично осыпать картечью плотно сгрудившиеся потрепанные эскадроны Мюрата. И вот уже смертельно ранен в бедро ядром кирасирский начальник д`Опуль! Более того, вымотанная скачкой по снегу (кое-где по колено) тяжелая кавалерия французов оказалась под прямым ударом накапливавшихся вокруг легкоконных полков русских гусар и казаков! Последние, в иной ситуации, конечно, не бросились бы на столь опасных для них свежих кирасир и драгун, а теперь получили шанс благодаря своей маневренности и скорости с помощью длинных казацких пик сполна поквитаться с усталым врагом на заезженных конях за своих затоптанных и порубленных пеших и конных «братьев по оружию».

Вряд ли какая-то другая армия выдержала бы такой удар и столь быстро образовала бы вокруг крутившейся на месте огромной массы кавалеристов Мюрата грозное кольцо окружения! Но лихой Мюрат крепко знал свое кровавое ремесло и во время понял, что его отчаянная атака силами одной лишь кавалерии без поддержки пехоты и артиллерии уже достигла максимума возможного! А значит, пора «уносить ноги» пока еще не поздно и эффектно-эффективный бросок на прорвавшегося враг с проломом его фронта следует закончить стремительно-благополучным рейдом назад – к своим позициям!

И вот, прорезав две кровавые просеки сквозь сомкнутые ряды центра Сакена, уже в русском тылу поредевшие эскадроны удальцов Мюрата снова перестроились в одну колонну и с тыла погнали своих окровавленных и взмыленных скакунов в атаку, но на этот раз обратно через только что порубленную и переколотую ими же батарею Левенштерна, так лихо разметавшую в кровавые ошметки корпус Ожеро!

Но напор их уже ослабевал и для успешного прорыва через стекавшуюся со всех сторон русскую пехоту пришлось выслать им в помощь так долго придерживаемых в резерве как раз для такого случая победителей русских кавалергардов при Аустерлице – три тысячи гвардейских конных егерей с гренадерами и шесть сотен мамлюков Бесьера!

Все это время гвардейцы, дрожа в седлах от холода на своих великолепных вороных конях, «ждали своего часа». А враг все палил и палил в их накопившуюся огромную черно-конную массу! Стоявшим в голове гвардейским гренадерам, чьи высокие медвежьи шапки весомо добавляли роста, этим и без того крупным ребятам на больших конях, доставалась особо щедрая порция вражеских пуль и ядер. Видя упавшего рядом с коня «брата по оружию», всадники инстинктивно пригибались, как бы кланяясь проносившемуся над их головами металлическому вихрю, порой, уносившему в небытие их боевого товарища, так и не успевшего в очередной раз лихо поработать палашом или саблей во славу французского оружия.

Гвардейского полковника Луи Лепика (1765—1827) – ветерана «кавалерийских каруселей» – бесило такое поведение его подчиненных, кавалеристов отборного гвардейского полка. Он материл их, как мог, обещая проделать с ними все тоже, что когда-то позволяли себе их отцы в отношении их матерей, но в самой глубине души ждал избавления от бесцельного стояния под смертоносным «дождем» этих русских каналий!

И вот, наконец, прозвучал долгожданный сигнал трубы к наступлению в помощь их «зарвавшимся» в пылу сокрушительной атаки «мюратовцам»!

Вот он блестящий шанс еще раз после кровавой аустерлицкой «карусели» с русскими кавалергардами подтвердить свое завоеванное тогда кровью реноме элиты французского оружия!

Эшелонированные линии гвардейских эскадронов погнали своих коней вперед, методично переходя с медленной рыси на галоп. Темп атаки диктовался не только состоянием окровавлено-заснеженного поля уже взрыхленного тысячами копыт всадников Мюрата, но и тем, что зачастую всадникам и лошадям приходилось преодолевать настоящие завалы из трупов заколотых и порубленных русских и французов. Порой, подкованные конские копыта, все же, попадали в тела раненных, но их стоны и хрипы заглушал звон конской упряжи и амуниции тысяч разгоряченных скачкой коней и людей.

Недостаток скорости не помешал им усилить беспорядок в рассыпавшемся и еще не успевшем перегруппироваться русском центре, тем самым, позволив торжествующим, но утомленным и потрепанным эскадронам Мюрата с честью вернуться назад через наспех выстроенные пехотные каре Беннигсена.

Звездный час французской тяжелой кавалерии закончился…

Свыше полутора тысяч (правда, отдельные авторы склонны увеличивать эту и без того внушительную цифру еще больше?) лихих французских кавалеристов, в том числе, легендарные ветераны д`Ополь с Дальманем, не вернулись из этой самой крупной конной атаки эпохи наполеоновских войн…

Сеча стихла… Стих, как по команде, и снегопад…»

…Между прочим, об этой грандиозной атаке, сметавшей все на своем пути, детально пишут не только все иностранные авторы! Никак не могли обойти ее своим пытливым взором и отечественные историки! Они полагают, что тогда впервые в жизни Мюрат увидел, что против урагана его неистовых вострых сабель и тяжелых палашей можно устоять: нужно лишь умеючи выставить длинные жала трехгранных штыков, которые вспарывают животы лошадям и вышибают всадников из седел! «Нюансы» в описаниях подобных подвигов всегда были, есть и будут: каждая из враждующих сторон, естественно, всегда будет смотреть на случившееся событие со своей «колокольни», а порой, лишь «жердочки». О вкусах, как известно, не спорят. Впрочем, это всего лишь «заметки на полях», «сугубо авторское оценочное суждение», оставляющие за любознательным читателем право на свои собственные выводы. Так или иначе, но эта конная атака увековечила себя в военной истории как одна из самых великолепных, предотвратившая назревавшее поражение и нанесшая столь мощный удар противнику, что при других обстоятельствах, вполне возможно, он стал бы решающим…

Так кавалерия показала Наполеону, что она может быть крайне эффективна не только в разведке, прикрытии, преследовании либо фланговом маневре, но в лобовой атаке на центр противника, особенно, если ее ведет такой непревзойденный кавалерист как Мюрат. Тем более, что блестящая кавалерийская атака 7000 драгун и 1600 кирасир Мюрата и поддержавших их на обратном пути 3000 конногвардейских гренадер и егерей с шестью сотнями мамлюков Бессьера не только нанесла русским большой урон (ее потери также были достаточно велики), но и стабилизировала положение в центре сражения и этого никто не отрицает. Более того, она значительно облегчила положение корпуса «железного» Даву, образцовые дивизии которого постепенно прибывали на поле боя – на правый фланг французов.

Именно этот могучий конный контрудар, если и не решил исхода сражения, то, по крайней мере, спас Бонапарта от очень больших неприятностей – возможно, от первого поражения в его военной карьере! Беннигсен так и не разглядел слабость французского центра и упустил наилучший шанс в этом кровавом бою победить по началу уступавшего ему численно Наполеона. Но и тот не рискнул развить успех конного рейда Мюрата, бросив на затоптанный центр врага свой последний резерв – элитную, гвардейскую пехоту.

Мюрата не оказалось под триумфальном Фридляндом, но при Гейльсберге он так увлекся боем на саблях с вражескими драгунами, что попал в окружение и, если бы не лихой Лассаль, то эта кавалерийская рубка могла стать для него последней!

В Испанской кампании Мюрат вырубает восставших мадридцев и заслуживает похвалу Бонапарта: «Я вполне доволен решительностью, проявленной вами!» Вместе с тем Мюрату, отчасти, повезло: в Испании, где многие из его «коллег по ремеслу» сильно подпортили свои репутации, он надолго не задержался. Наполеон отправил его на другой «фронт». А ведь размечтавшийся Иоахим уже примерял корону испанских Бурбонов, но ему пришлось довольствоваться троном неаполитанского короля, освобожденным Жозефом Бонапарта по приказу брата-императора ради испанского престола.