Текст книги "Хождение в Кадис"

Омрачал настроение лишь Пепе. С какого-то момента ему стало невмоготу сносить насмешки Иносенсио. Больше всего Пепе возмущала несправедливость упреков:

– Почему он продолжает дразнить меня пухляшкой? – возмущался он, то и дело прикасаясь к своим давно уже впалым щекам. – Верно, из родительского дома я приехал немного полным, да сколько воды с тех пор утекло! И фехтовать я умею не хуже него, только рук таких длинных у меня нет.

Насчет своих способностей фехтовальщика Пепе явно ошибался, но ведь ни один человек не видит себя в истинном свете. Впрочем, к концу второго года учебы он орудовал мечом достаточно уверенно и агрессивно, однако до пронизывающих достоинств Иносенсио ему было далеко.

– Если бы я мог брать частные уроки! – сокрушенно бормотал Пепе.

– Ну и когда бы ты на них ходил? – иронически вопрошал Педро, натягивая шкот. – Зачем грустить о невозможном? Иносенсио сильнее тебя и куда ловчее. Про руки я уже не говорю, в честном бою тебе против него не устоять.

Обычно Пепе пропускал эти намеки мимо ушей, но однажды не выдержал.

– На что ты, собственно, намекаешь? – вспыхнул он. – Спрятать в голенище нож и по-мужицки воткнуть его в спину Иносенсио?

– Я?! – лицо Педро исказилось от притворного возмущения, и Сантьяго с трудом подавил улыбку, предчувствуя забаву. Погода стояла тихая, ботик спокойно держал курс, слегка покачиваясь на волне. Можно было расслабиться.

– Я имел в виду вмешательство куда более высоких и святых сил, – молитвенно сложив ладони, Педро устремил взгляд горе.

– Уж не колдовство ли ты подразумеваешь? – презрительно фыркнул несостоявшийся священник.

– Упаси Боже, – смиренным тоном произнес Педро, осеняя себя крестным знамением. – Я говорил о святой молитве, о просьбе о помощи.

– Ты думаешь, я не просил? – буркнул Пепе. – Еще как и еще сколько, да толку, как ты видишь, мало.

– Может, ты не тех просил? – вкрадчиво произнес Педро.

– Пресвятая Богородица, по-твоему, не подходит?

– Богородица далеко, и подопечных у нее много. А к Живому аббату обращался?

– К Живому аббату? – озадаченно перепросил Пепе. – Ой, про него-то я совсем забыл!

– Вот и обратись, обратись, – наставительно произнес Педро, складывая руки для благословения, совсем как падре Бартоломео. – Спустись в подвал, зажги свечку, попроси хорошенько. Все-таки ближе, чем к небесам.

– Подвал, свечку, – забормотал Пепе, и его глаза заблестели. – Хорошая мысль, благодарю, Педро.

– Чего уж там! У меня таких мыслей много, обращайся в любое время, – со смехом ответил Педро. Если бы он знал, во что выльется подсказанное им предприятие, он бы удержался от смеха и вообще замолк бы на полуслове.

Несколько дней прошли без всяких изменений. Пепе словно забыл о подброшенной идее, а Сантьяго и Педро и вовсе упустили ее из виду. Жизнь в училище напоминала непрерывный бег с препятствиями, и последние ночи пришлись на астролябию. Впрочем, ее изучением занимались буквально с первых дней пребывания под крышей монастыря Живого аббата.

Навигацию вел падре Игнасио, военный капеллан, иссушенный зноем и ветром старик, проведший большую часть жизни в открытом океане и поэтому расхаживающий по мраморным плитам училища вперевалку, словно до сих пор находясь на палубе каракки. Он принес на первый же урок астролябию из красного дерева, инкрустированную золотом и слоновой костью. Разумеется, все сгрудились вокруг падре, едва не наступая на полы его длинной сутаны.

– Смотрите, мальчики, – чуть покашливая, произнес святой отец, – без этого инструмента моряк в океане заблудится, точно слепой в лесу. Придумали его мудрые греки, а неверные мавры усовершенствовали и разукрасили. Офицер королевского флота должен знать небесные тропинки так же хорошо, как знает дорожки в саду своей усадьбы. И я постараюсь вложить в ваши головы эту премудрость.

Несмотря на боевое прошлое, падре Игнасио оказался самым терпеливым и самым мудрым из всех учителей. Сердечностью его превосходил только падре Бартоломео, который всегда носил в карманах пастилу и раздавал ученикам. Падре Игнасио ничего не раздавал, он был далек от самого понятия еды. Его никогда не видели склонившимся над тарелкой или с куском хлеба в руках. Лишь отдельным везунчикам посчастливилось увидеть падре, сосредоточенно пьющего из глиняной кружки. Тот смаковал каждый глоток с таким видом, словно в кружке плескалась не обыкновенная колодезная вода, а дорогое вино.

Самым неприятным временем после пробуждения была утренняя молитва. Сквозь распахнутые настежь двери и окна в часовню беспрепятственно проникал сырой воздух, и кадеты, только что покинувшие теплые постели, буквально дрожали от холода. Падре Бартоломео не позволял закрыть окна, чтобы хоть как-то защититься от порывов студеного ветерка.

– Вы должны привыкать, на кораблях нет печек, – неизменно отвечал он.

В те дни, когда молитву вел падре Игнасио, окна всегда оказывались закрытыми. Падре приходил в часовню раньше всех и, жалея кадетов, своими руками прикрывал створки.

На уроках он не укорял, не требовал и не угрожал, а взывал, причем не к чувству долга, а к разуму.

– Почему наше училище называется навигацким? – любил повторять падре Игнасио. – Не фехтовальным, не корабельным, а навигацким. Что толку от ловкого фехтовальщика, умело управляющегося с парусами, если он не сумеет вернуться в порт, откуда вышло его судно?

Он похлопывал по толстому трактату, который всегда приносил с собой на уроки.

– Это сочинение Никифора Григоры, мудрого византийца. Он свел воедино и подытожил правила работы с астролябией. И сделал это языком простым и доступным, так что любой из вас сумеет понять, как обращаться с инструментом. И вы, мальчики, к последнему году в училище будет знать его наизусть.

Один раз в неделю падре выводил кадетов на пристань и почти до рассвета мучил запоминанием звезд. Распознав звезду, требовалось определить ее высоту, для чего было необходимо повернуть паук астролябии так, чтобы изображение звезды попало на изображение альмукантарата, соответствующего этой высоте, и тогда определить азимут. Упражнялись при свете фонаря, падре Игнасио придирчиво следил за расчетами и поправлял ошибки.

После такой ночи весь день слипались глаза, но спуску никому не давали, и учеба шла по полной программе. Урок фехтования в то утро был четвертым по счету, солнце поднялось высоко над стенами, и во дворе не осталось даже полоски тени. Невыспавшиеся и помятые юноши разобрали деревянные мечи и нехотя стали разбиваться по парам. Сантьяго, естественно, оказался вместе с Педро, а к Пепе резво подбежал голый до пояса Иносенсио. Этой ночью он стоял на часах у ворот училища и поэтому хорошо выспался. Ворота прочно запирались на огромный засов, а ключ от калитки, обитой полосами меди, позеленевшей от влажного океанского воздуха, хранился у дежурного преподавателя, спавшего в караульном помещении.

Самой лучшей вахтой считалась ночная: часовой устраивался поудобнее в будке возле ворот и спокойно дремал до утра. Его единственная обязанность состояла в том, чтобы разбудить преподавателя, если, паче чаяния, в училище посреди ночи прибудет гонец со срочной вестью и примется барабанить в ворота. Однако такого практически никогда не случалось, а ночным гулякам и в голову не могло прийти ломиться в мрачные ворота монастыря. Иносенсио славно отдохнул и жаждал позабавиться.

– Сразимся, пухлячок, – предложил он, хлопая мечом по предплечью Пепе. Он с возмущением отбил в сторону меч, но тот, описав дугу, уперся ему в живот.

– Сейчас я насажу тебя как поросенка на вертел и потащу в кухню, – захохотал Иносенсио. – И будет у нас на обед славное кастильское жаркое!

Молниеносным движением он переместил меч вверх и упер его в горло Пепе.

– Но сначала кабанчика нужно зарезать и напиться горячей крови. Это очень полезно для таких заморышей, как я!

Со слезами на глазах Пепе отпрыгнул в сторону, схватил меч и бросился на обидчика. Атаковал он отчаянно и безрассудно, в точности в стиле однорукого Огрызка, но Иносенсио усвоил те же уроки и был куда крепче и ловчее. Бой закончился полным разгромом Пепе; если бы в руках у его соперника было настоящее оружие, то на следующий день повозка повлекла бы гроб с телом молодого идальго Асеро в замок Старой Кастилии.

– Мозгляк! – Иносенсио завершил побоище обидным жестом. – Кто тебя принял в офицерское училище? Не иначе, папочка заложил последнюю ропилью, дабы подмазать, где плохо катилось!

Он победно огляделся по сторонам, рассчитывая на одобрительную реакцию зрителей, но, к вящему удивлению, обнаружил, что вокруг никого нет. Увлеченный избиением, Иносенсио предполагал, будто находится в центре всеобщего внимания, но выяснилось, что до его поединка с Пепе никому нет дела. Разбившись на пары, юноши довольно вяло обменивались ударами, каждый думал лишь о себе.

Пепе, изрядно побитый и уязвленный до глубины души, облизнул разбитые в кровь губы и пригрозил:

– Все, подонок. Больше я не буду с тобой церемониться.

– Ха-ха-ха, – презрительно рассмеялся Иносенсио, отбрасывая в сторону меч. – Я весь дрожу от страха. А может, ты хочешь сойтись со мной в рукопашном бою? Давай, вытаскивай мужицкий нож, который ты трусливо прячешь в голенище!

Пепе сжал зубы, повернулся и пошел к фонтану – умыть окровавленное лицо.

Когда на перерыве он вплотную приблизился к Педро и негромко задал вопрос, тот поначалу не сообразил, чего от него хотят.

– Ты же местный, кадисский, – едва шевеля губами, произнес Пепе. – Подскажи, где в городе можно купить черную свечу?

– Черную свечу? Зачем тебе черная свеча?

Пепе огляделся по сторонам и понизил голос почти до шепота:

– Ну, ты же сам мне предложил задействовать другие силы. Значит, нужно провести черную мессу.

– Фы-ы-ы, – Педро оттопырил губы и с шумом выдохнул воздух, не зная, что ответить. От своих болтушек сестричек он слыхивал про такую мессу, но служили ее колдуны или оборотни. Вообще Педро относился к рассказам сестриц с большой долей скепсиса, а уж болтовню про черную мессу вообще в грош не ставил, подозревая, что Пепита и Мария-Хуана попросту чешут языки от безделья.

– А откуда тебе известно, как ее правят? – спросил он. – Ты не очень похож на ведьмака-чернокнижника.

– Ну, – смутился Пепе, – слышал от служанок у нас в замке. Вместо креста берут черную репу, вместо святой воды – мочу. Зажигают черные свечи и просят, – тут он закашлялся, не решаясь выговорить, – просят этого, с рогами.

Педро обвел взглядом смущенного приятеля, и ему стало смешно. Тот явно ничего не понимал ни в черной мессе, ни в колдовстве, в нем билась и кричала только обида.

– Так ты готов обратиться за помощью даже к нему, сын мой? – назидательным тоном падре Бартоломео произнес Педро.

– Готов! – с неожиданным жаром воскликнул Пепе и тут же испуганно прикрыл рот ладонью. – Нет моих сил терпеть, – прошептал он, чуть отведя руку от губ. – На все готов, лишь бы отомстить обидчику!

– Это он тебя отделал? – спросил Педро, указывая на красную припухлость под правым глазом и кровоточащие губы.

– Он, подлюга! Но знаешь, Педро, его слова жгут больнее ударов!

– Да, наш друг Иносенсио в последнее время закусил удила. Видимо, уверился в собственном превосходстве надо всеми. Необходимо его проучить, тут ты прав.

– Так свечи, где их купить?

– У евреев, разумеется, где же еще?! Зайди в их лавки возле Пуэрто де Тьерра, Земляных ворот. Там, небось, навалом и свечей, и книг, и прочей дребедени.

– Спасибо, Педро. Только поклянись – никому ни слова! Мало ли, дойдет до святых отцов, потом не отбелишься.

– Обещаю! – воскликнул Педро. Приученный сестрами не относиться серьезно к разговорам о колдовстве и колдунах, он был уверен, что дальше угроз дело не двинется. Разумеется, он обо всем рассказал Сантьяго еще до конца перерыва.

Спустя два дня Пепе отвел Педро в сторону и, боязливо оглянувшись, придвинул губы почти к самому уху товарища. Тот сразу понял – разговор пойдет о мести.

– У евреев ничего нет, – сообщил Пепе ломающимся от волнения голосом. – Меня чуть к альгвазилу не потащили, решили, будто настоящий колдун. Насилу отбился! Не возьми я собой меч, ув-ва, что бы случилось!

– Поранил кого? – спросил Педро.

– Двух или трех, неглубоко. Как они верещали! Но сами виноваты. Я же Святой Девой заклинал отпустить мой рукав!

– Не захотели, значит, продать, – констатировал Педро, пребывая в полнейшем замешательстве. Он не думал, что Пепе решится на прогулку в еврейские лавки, да и про них он болтанул наобум, из общих соображений. А ведь опасность оказалась более чем реальной: если бы евреям удалось передать Пепе в руки блюстителей закона и сообщить, с какой просьбой к ним обратился юный идальго, тому могло бы не поздоровиться.

– Просто, как фордевинд, – сделав глубокомысленное лицо, объяснил он развесившему уши Пепе. – Евреи приняли тебя за агента инквизиции, который пришел их проверять.

– Тогда почему они хотели сдать меня альгвазилу? – не понял тот.

– В этом-то и состояла проверка. Продают ли они католикам колдовские предметы или стоят на страже порядка и законности. Будь ты не столь праведным, может, они бы и извлекли из потайного сундука парочку черных…

– Тсс, – Пепе предостерегающе поднес палец к губам.

– Ну, в общем, сделка бы состоялась, – завершил Педро.

– Разве я похож на агента святых отцов?

– Ого, еще как! – рассмеялся Педро. – Помнишь, что говорит падре Бартоломео – «прежде всего вы католики». Наверное, ты слишком близко к сердцу воспринял его слова, вот у тебя на лице и прорезалось благочестие.

– Да ну тебя! – в сердцах воскликнул Пепе. – Все превращаешь в насмешку. К черту этих сатанинских выродков, если у них нет чер… э-э-э… того, что я ищу! Но где, где же его взять?!

– Где? – переспросил Педро. – А если самому сделать? Вылепи формочку из глины, высуши на солнце, свей фитилек, набери в подвале огарков, ими там весь пол усеян, растопи воск, добавь сажи со стен – вот тебе и свеча.

– Святая Мария! – вскричал Пепе. – Как мне это самому в голову не пришло!

– Только постарайся, чтобы тебя никто не заметил. Разговоры это одно, а вот дело – совсем иное. Сам понимаешь, чем может закончиться донесение о черной мессе в стенах Навигацкого училища!

– Тише, тише! – Пепе скорчил ужасающую рожу. – Не называй по имени, говори просто – это. Мы же знаем, о чем идет речь, к чему всякий раз повторять?

– Ладно, уговорил, – внезапно нахмурился Педро. Он вдруг осознал, куда вляпался. История с черной мессой из забавной шутки начала превращаться в серьезное событие. Если дурачка Пепе возьмут в оборот отцы-инквизиторы, он признается во всем и выдаст сообщника. На костер его, разумеется, не потащат, какой из Пепе колдун, но плетей могут всыпать, чтоб неповадно было, а из училища выгнать. И сообщника вместе с ним.

– Вообще лучше тебе выкинуть из головы эту глупость, – твердым тоном произнес Педро. – Иносенсио в честном бою не победить ни мне, ни тебе, ни Сантьяго – он действительно лучший боец училища. А обращаться за помощью к другой стороне недостойно католика и, скорее всего, бессмысленно. Ты же толком не знаешь, как это нужно делать. Слышал разговоры глупых деревенских служанок, а у них язык что помойное помело, болтают невесть что, непонятно о чем. И самое главное, вдруг кто прознает про это? Случайно, не случайно, мало ли как бывает… Прознает, проболтается, и слух дойдет до святых отцов. Скажи, ты готов угодить на костер ради того, чтобы отомстить Иносенсио?

– Хорошо, – с неожиданной легкостью согласился Пепе. – Оставим эту затею. Только молчок, никому и никогда, договорились?

– Конечно! – воскликнул Педро, донельзя обрадованный тем, что неприятная история так легко и быстро подошла к концу.

– Соскочил наш дружок, – сообщил он Сантьяго во время обеда. – Начисто и бесповоротно.

– Ой ли, – недоверчиво покачал головой Сантьяго. – Плохо ты знаешь этих тихонь. У них под хубоном всегда кираса запрятана.

Прошла неделя. Ясным солнечным утром, когда океан лежал плоско и недвижимо, словно притомившееся животное, ботики вышли из гавани. Отрабатывали бейдевинды, повороты, переброску паруса – приевшиеся, привычные упражнения. Члены экипажей понимали друг друга с полуслова, и учителю оставалось лишь молча наблюдать за слаженной работой.

Ветер дул с берега, и ботики потихоньку забирались все дальше и дальше в океан. Длинная желтая полоса Кадисского мыса с чистым песком и тихим мелодичным плеском прибоя отодвинулась почти к горизонту. Воздух, наполненный запахами йода и солнца, дурманил головы, поверхность океана блестела и переливалась, только иногда ее вспарывали серповидные спинные плавники проносящихся мимо голубых большеглазых тунцов.

Порыв ветра налетел внезапно. На трех ботиках успели заметить быстро приближающуюся полосу ряби и поставили суденышки носом к приближающемуся шквалу. Экипаж, в котором ходил Иносенсио, замешкался и не перекинул парус. Ботик резко накренился, парус ударил по голове Иносенсио и выкинул его за борт.

– Есть! – вскрикнул Пепе, потрясая руками над головой. – Работает! Есть!

На его слова никто не обратил внимания: все были поглощены тем, что происходило с утопающим. Ботики находились на расстоянии нескольких десятков брасов друг от друга, лицо океана снова разгладилось, и все было видно как на ладони.

От удара, но больше от неожиданности, Иносенсио потерял сознание и начал погружаться. Один из ребят бросился в воду, нырнул, схватил утопающего за волосы и вытащил на поверхность. На ботиках немедленно спустили весла и налегли на них что было сил, но третий парень с помощью учителя ловко извлек Иносенсио из воды.

Он быстро пришел в себя, долго рвал, перегнувшись через борт, издавая звуки, походившие на мычание недоеной коровы. Солнце уже перевалило через зенит, ветер переменился, и ботики пошли быстрым ходом в сторону Кадиса.

– Чему ты радовался? – спросил Педро, усевшись возле Пепе таким образом, что учитель оказался с наветренной стороны и не мог слышать их разговора.

– Это работает, – негромко ответил Пепе. – Очень надеюсь на продолжение.

– Значит, ты все-таки…

– Да, как умел, так и провел. И видишь – результаты налицо.

– Ну, парень отделался легким испугом.

– Я очень рассчитываю на продолжение, но смерти его не желаю. Спесь сбить – и хватит.

За обедом Иносенсио ничего не ел. Мутило и пошатывало, но он все-таки сел вместе со всеми за стол, произнес молитву и принялся вяло помешивать кашу.

Первым занятием после обеда было фехтование. Иносенсио взял меч, однако пару искать не стал, а отошел в тень и прислонился к стене. Больше всего ему хотелось, чтобы день поскорее закончился. Он опустил веки и с испугом вспомнил видение, представшее перед его глазами, когда он ушел с головой под воду.

Странное дело, от удара по голове он полностью потерял возможность управлять своим телом, но сознание осталось ясным. Иносенсио чувствовал, как в раскрывшийся рот затекает вода, понимал, что тонет, пытался сжать губы и мощным гребком вырваться обратно на поверхность, но ни один из до сих пор полностью послушных органов уже не повиновался.

Тело повернулось лицом вниз и начало опускаться в голубую бездну. Иносенсио со страхом понял, что это конец, но ничего не мог поделать. Ему никогда в жизни не было так страшно, но этот страх показался ничем, песчинкой, ничтожной ресничкой по сравнению с леденящим душу ужасом, охватившим его в следующее мгновение, когда он различил то, что поднималось навстречу из бездны.

Он не мог его описать, в человеческом языке не существовало таких слов. Иносенсио понял, что через секунду его сердце разорвется на клочки, но тут чьи-то пальцы вцепились ему в волосы и потащили обратно в жизнь.

– Сразимся, утопленник? – бодрый голос Пепе вывел его из полузабытья.

– Отвали, – вяло пробормотал Иносенсио, однако пухлячок, уверовавший в удачу, вел себя с обескураживающей наглостью. Приставив острие деревянного меча к торсу противника, он потребовал:

– Поднимай меч, тухлая наживка для тунцов.

Иносенсио поднял меч, но рука плохо слушалась, паралич, овладевший им после удара по голове, еще не полностью его покинул. Наглость пухлячка бесила, поэтому Иносенсио оторвался от стенки и занял боевую позицию. В то же мгновение он почувствовал, как меч Пепе шлепнул его по щеке, сначала по одной, затем по другой. Он повел руку и отбил меч противника в сторону и тут же ощутил весьма увесистый удар плашмя по ребрам.

Замечательно обученное тело Иносенсио, которое прежде само отбивало такие удары, словно заснуло. Он стоял перед Пепе, нелепо помахивая мечом, безуспешно пытаясь защищаться, а тот, почуяв беззащитность врага, принялся за методичное избиение. Он колотил Иносенсио по голеням и ляжкам, разбил в кровь губы и нос, несколько раз ткнул что было сил в живот, от чего у того перехватило дыхание. Без малейшей жалости Пепе осыпал ударами бока, предплечья, шею и голову.

– Хватит, хватит! – Сантьяго вырвал меч из рук Пепе и оттолкнул его в сторону. – Разве ты не видишь, что он не в себе? Завтра Иносенсио очнется и сведет с тобой счеты.

– Плевать! – с разъедающей голос злостью заорал Пепе. – Верни меч, гад! Где ты был, когда он меня избивал?

Подскочивший сзади Педро обхватил Пепе и крепко прижал к себе.

– Молчи, дурак, – жарко зашептал он ему в самое ухо. – Иносенсио победил тебя в честном бою, а ты продал душу черту. Немедленно прекрати, иначе святые отцы начнут выяснять, что за ерунда тут происходит, и дознаются про черную мессу!

Последние два слова он намеренно произнес чуть громче обычного, Пепе сразу обмяк и перестал вырываться.

Несколько дней в училище только и говорили что про эту схватку. Никому даже в голову не пришло, что Иносенсио был в дурмане, ведь внешне он выглядел как обычно, а случай на океане никто всерьез не воспринимал, ведь такое происходило довольно часто. Тем же вечером Иносенсио попросил отпуск и уехал в имение своего отца, приходить в себя после произошедшего. Когда он вернулся спустя неделю, Пепе уже выбыл из училища.

Целых два дня после отъезда Иносенсио Пепе наслаждался лаврами победителя. К нему стали обращаться уважительным тоном, а презрительные ухмылки с лиц как ветром океанским сдуло. Так уделать лучшего фехтовальщика училища было совсем не просто, поэтому теперь в пару к Пепе на уроках фехтования никто не хотел становиться, и Педро пришлось взять на себя эту роль. Он подыгрывал противнику, пропуская удары, и весьма натурально орал от боли, перемежая крики громогласными проклятиями.

На третий день училище вышло в каботажный рейд на каравелле береговой охраны «Беррио». Это было сравнительно небольшое судно, десяти брасов в длину, но очень хорошо вооруженное. Помимо двух казеннозаряжаемых бомбард, на ее планшире располагались десять вертлюжных пушек, установленных в поворотных шарнирных креплениях. «Беррио» охотилась за контрабандистами и мелкими пиратскими суденышками, для которых огонь ее вертких орудий был смертельным. Однако при виде большого турецкого судна обе мачты каравеллы опушивались полным парусным вооружением, и «Беррио» пускалась наутек под защиту орудий Кадисской крепости.

Это было очень изящное судно, с легким ходом, плавными обводами и высоко поднятой кормовой надстройкой. Cara bella, моя красотка, любовно именовал ее поитальянски падре Игнасио, всегда сопровождавший юношей. Главной целью поездки было умение обращаться с парусами, и кадеты лазили по вантам вместе с матросами. Капитан каравеллы постоянно менял курс, поэтому шкоты скрипели почти без остановки.

В часы так называемого отдыха падре Игнасио мучил юношей астролябией. Свое обещание он сдержал: к середине последнего года обучения кадеты уверенно обращались с инструментом и неплохо ориентировались по звездам в открытом море.

Плавание началось привычно; каравелла отдала швартовы и медленно, на малом парусе потянулась из гавани. Обогнув мыс, капитан велел ставить косой латинский парус на главной мачте. Матросы взялись за шкоты, но парус не шел – одна из веревок застряла в блоке. Пепе ловко вскарабкался по стеньге, перебрался на рею и освободил блок. Парус стремительно взмыл вверх, наполнился ветром, и «Беррио», накренившись, рванулась вперед.

Почему Пепе не удержался на рее, никто не сумел понять. Он был достаточно опытным матросом, не раз и не два ходившим на этой каравелле, и весьма уверенно карабкался по рангоуту. Его никто не просил освобождать блок, он вызвался сам, полностью уверенный в своей безопасности и убежденный в том, что сумеет выполнить эту работу наилучшим образом.

Поперечная рея главной мачты «Беррио» располагалась на высоте пяти брасов и если бы удар пришелся на голову, то Пепе, несомненно, погиб бы на месте. Но он сумел как-то собраться во время падения и упал на бок.

Боль была нестерпимой. Когда падре Игнасио разрезал одежду и стал перевязывать беднягу, он обнаружил, что обломок кости прорвал кожу и торчит из бедра наружу.

– Сломана тазобедренная кость! – горестно вскричал отец Игнасио. – Бедный, бедный Пепе, ему уже не быть офицером.

Пепе напоили ромом до бесчувствия, капитан повернул каравеллу и вернулся в Кадис. Раненого переправили в военный госпиталь, и прерванная поездка возобновилась.

– Рогатый забрал долг, – негромко подвел итог Сантьяго. – Ничем другим падение Пепе невозможно объяснить.

– Угу, – кивнул Педро. – Падре Бартоломео прав: прежде всего нужно стать хорошим католиком. А мои сестрички – просто взбалмошные дурочки, не понимающие, о чем болтают.

Пепе выжил и, несмотря на воспаление раны и тяжелую лихорадку, через полгода уже ковылял по улицам Кадиса. Хромая и подволакивая ногу, но без костыля и без палочки. Разумеется, карьера офицера закрылась для него навсегда, однако если одни дороги закрываются перед человеком, это значит, что открываются другие.

Комендант Кадисского порта, прослышав о курсанте Навигацкого училища, сорвавшемся с реи на последнем году обучения, пригласил его себе в помощники. Комендант искал умного и, главное, энергичного молодого человека, который избавил бы его от многотрудных и прозаических обязанностей, связанных с таможней, фрахтом, отчетностью и прочими денежными расчетами. Коменданта интересовала только одна сумма – та, которую помощник в конце каждого месяца должен приносить ему в кабинет. Ему лично, для его личных нужд. А еще его интересовало, чтобы помощник умел держать язык за зубами.

Пепе пришелся коменданту ко двору. Нищий сын захудалых идальго Старой Кастилии быстро расцвел на жирной почве Кадисского порта. Уже на третьем году службы он прикупил плодородных земель для имения родителей и вывел их из беспросветной бедности. Затем, посчитав свой сыновний долг исполненным, молодой Асеро сосредоточился на своем личном благополучии.

За последующие десять лет службы Пепе изрядно разжирел и расширился, купил дом, завел слуг, пошил роскошный гардероб и приобрел вид важного вельможи. Сумма в конце месяца, которую он с поклоном вручал коменданту, регулярно увеличивалась. Истовое выполнение этого главного условия службы позволяло ему уверенно смотреть в будущее.

Характер Пепе изменился до неузнаваемости. Семена безжалостного тирана, сластолюбца и алчного стяжателя, скрывавшиеся под тонким слоем юношеской нерешительности и застенчивого обаяния неопытности, бурно проросли, орошаемые золотым дождем. В порту его за глаза называли «наше дерьмо», но Пепе было глубоко наплевать на все мнения, кроме мнения коменданта.

К тридцати годам он женился, взяв некрасивую, но весьма состоятельную невесту. Внешность невесты его не волновала; перепробовав почти всех портовых проституток, отдававшихся ему бесплатно, в страхе и трепете, Пепе намеревался и дальше подобным образом избавляться от тяжестей страсти. Жена была необходима только для дальнейшего продвижения по служебной лестнице.

По лестнице можно было перемещаться медленно, зарабатывая подъем годами нудной службы, а можно было перескакивать через две ступеньки, как это делали отпрыски аристократических родов. Поскольку идальго Асеро к знати не относился, оставался лишь один верный способ – деньги. И деньги он получил, женившись на незнатной дурнушке.

Вскоре порт посетила ревизия из Мадрида. Инспекторы наезжали в Кадис почти каждый год, и комендант порта хорошо знал, как с ними управляться. Знание заключалось в правильном понимании суммы, которую надлежало заранее вручить каждому проверяющему.

Но в этот раз вышло иначе. Прикормленные и покладистые ревизоры вдруг отказались от подношения и устроили самую придирчивую инспекцию. По ее завершении комендант был закован в кандалы и заключен в темницу, а вскоре решением суда разжалован с полной конфискацией имущества. Его место, по специальному приказу губернатора Кадиса, занял Пепе, более чем щедро заплативший сначала ревизорам, а потом помощнику губернатора.

Дом, в котором поселилась молодая пара, скорее напоминал дворец, чем жилище чиновника, но Пепе не стеснялся, толсто намекая на приданое жены. Жизнь, подняв все паруса, точно каравелла при попутном ветре, устремилась к берегу подлинного богатства и счастливого процветания. Но…

Спустя полгода после назначения новый комендант порта слег, вскоре заболела и его жена, а через год их похоронили рядом на материковом кладбище Кадиса. Дом и все нажитое имущество достались старым девам Асеро, и те пожертвовали его разным монастырям, дабы отмолить душу брата. Ведь Пепе, как ни крути, умер от дурной болезни, подхваченной от портовой проститутки. И жену свою, честнейшую набожную даму, ни разу не поднявшую глаз на другого мужчину, точно последнюю подзаборную девку, заразил сифилисом, сведшим ее в могилу.

К выпускным экзаменам в Навигацком училище готовились почти год. Проходили заново основы всех изучаемых предметов: картографию, астролябию, навигацию, Закон Божий. Без устали палили из мушкетов, фехтовали деревянными мечами, ходили на ботиках. Верховую езду отставили в самый дальний угол расписания – главным было море и связанные с ним дисциплины.

Сами экзамены показались кадетам обыкновенным упражнением. Они столько раз проделывали их за последние месяцы, что вопросы по определению азимута или названию парусов каракки могли вызвать у затравленных учебой юношей только усталую улыбку.

В последний день их торжественно построили шеренгой во дворе и под звон колоколов вручили каждому пергамент, украшенный красной восковой печатью, – удостоверение об окончании Навигацкого училища Кадиса. Это был не офицерский патент, его предстояло купить отдельно, но удостоверение вместе с патентом открывало вход на сияющую лестницу славы, по ступенькам которой кадеты стремились вскарабкаться как можно выше.