Текст книги "Хождение в Кадис"

Пирушка после церемонии вышла довольно скучной. Накануне Иносенсио предлагал плюнуть на традицию и после вручения отправиться всей компанией в хорошую таверну. Он даже произнес несколько названий, с видом знатока поясняя, где лучше готовят, где подают самое крепкое вино и где наиболее покладистые служанки.

– Клянусь, – громогласно восклицал он, – «Белым львом» все останутся довольны! Если вы хотите сидеть за столом, не липким от пролитого вина и разлитого соуса, – отправляйтесь прямиком туда.

Но его, увы, не послушали.

– По традиции училища, – возразил Педро, – награждение завершается торжественным обедом в большой зале. Наставники, падре Бартоломео, речи, пожелания. И ты хочешь оставить их всех у пустого стола, а самому отправиться отмечать выпуск вместе с портовыми девками?

– Лучше скажи прямо, – возразил вновь приобретший утраченную спесь Иносенсио, – что мамочка не отсчитала достаточно карманных денег и тебе нечем расплатиться за пирушку в таверне.

– Денег в кармане, – спокойно возразил Педро, – у меня больше, чем мозгов в твоей башке. А тебя никто не держит, иди в любой притон и пей что хочешь и с кем хочешь. Я же останусь с учителями.

– Неужели тебе не опостылели эти зануды? – ответил Иносенсио, резко меняя тон. – Сколько лет они нас мурыжили беспощадной зубрежкой, хватит уже!

Затевать драку перед выпуском ему не хотелось, да и Педро вовсе не был легкой добычей вроде Пепе. Мыслями Иносенсио был уже в порту Барселоны, где родители купили ему чин старшего лейтенанта на военной каракке. Вообще-то юношам после училища было принято присваивать только первый офицерский чин, но деньги в сочетании со связями легко переворачивают любую традицию. Стычка с Педро могла иметь далеко идущие последствия. Ведь его друг, высокомерный гранд де Мена, явно вступился бы за товарища, и тогда бы началась изрядная потасовка.

Драки Иносенсио не боялся, скорее наоборот, он любил горячий ток крови, гонимой участившим свой бег сердцем, звон опасности, белые от злости глаза противника. По свой натуре отпрыск семейства де Рей был прирожденным бойцом, его влекли драки, сражения – свист пуль и пушечная канонада были для него самой приятной музыкой. Но через две недели его военная каракка «Сан-Луис» выходила на патрулирование Средиземного моря, и травма, полученная в случайной драке, могла ненужно и бессмысленно задержать Иносенсио.

Обежав глазами лица кадетов и прочитав на большинстве из них явную поддержку предложения Педро, он с легкостью сдал позиции.

– Ну, я ведь всего лишь предложил. Хотел как веселее. Желаете слушать проповеди падре Бартоломео – будем слушать.

Иносенсио оказался прав – завершающая церемонию трапеза оказалась напыщенной и скучной. Про еду и говорить не приходится, ели почти то же, что каждый день – обрыдшие, опостылевшие блюда. Кашеварил в училище бывший кок, стряпня которого соответствовала простецким нравам матросского кубрика, но не нравилась юношам из дворянских семей, привыкшим к куда более изысканному столу.

Разумеется, руководству училища кулинарные способности бывшего кока были прекрасно известны, однако качество еды также входило в курс подготовки будущих морских офицеров. Им следовало научиться довольствоваться малым и быть готовыми к худшему.

Своей цели в Навигацком училище достигли вполне: выпускники привыкли месяцами питаться сухарями с солониной, считая это частью морской службы. К великой радости и удивлению, им еще предстояло выяснить, что на кораблях испанского флота офицеров кормят куда лучше, чем в Кадисском училище.

Перед тем как приступить к торжественной трапезе, падре Бартоломео намеревался прочитать короткую застольную молитву. Но его понесло: слова – долг, служение, святая вера, верность престолу – сыпались из него, точно овес из дырявого мешка. Проголодавшиеся выпускники, послушно склонив головы, дружно молились о том, чтобы поток красноречия уважаемого падре наконец-то иссяк.

Но чуда не произошло, падре говорил долго и страстно, и с не меньшей страстностью молодые организмы выделяли голодную слюну, от которой беспощадно подводило желудок и сосало под ложечкой.

После обеда разошлись по комнатам собирать вещи и готовиться к отъезду. Кадетам казалось, будто их отношения останутся прежними – они так привыкли друг к другу за годы совместной муштры, что сама мысль о расставании навсегда казалась невозможной. Им представлялось, будто ход жизни, размеренный расписанием занятий, степенно преодолевающий день за днем, продолжится с той же скоростью и в той же обстановке. Они еще не понимали, что невкусный обед и нудная церемония точно ногтем по пергаменту отчеркнули их детство и юность, и теперь, выходя из ворот училища, они предстают перед миром в новом, еще не обжитом ими качестве молодых офицеров.

Иносенсио опять попытался собрать компанию для похода в «Белый лев», но угрозы и увещевания падре Бартоломео не проскользнули незамеченными мимо ушей и сердец кадетов. Пройдет совсем немного времени, и, оказавшись во флоте, они полностью позабудут наставления святого отца и сольются с существующими там порядками. Пирушка в портовой таверне станет казаться им обыденным делом, ласки продажных девок – заурядной составляющей образа жизни, а проповеди корабельного падре – скучной церемонией, во время которой нужно заботиться лишь о том, чтобы вовремя прикрывать рот ладонью.

Кто-то уезжал завтра, кто-то через два дня, Сантьяго и Педро взвалили сундучки на плечи и пешком отправились по домам. Уже стемнело, но полная луна освещала город, словно гигантская лампа. Булыжник мостовых холодно блестел в лунном свете, окна домов светились розовым и желтым, сонно перебрехивались собаки. Свежий ночной ветер наполнял улицы Кадиса глубоким дыханием океана, жизнь представлялась ясной и правильной, наполненной добрыми предзнаменованиями.

На следующее утро Педро прибежал в особняк грандов де Мена переполненный радостным возбуждением.

– Санти, – он с силой сжал руку товарища, – отец вчера подарил мне патент лейтенанта. Через три дня военная каракка «Хирона» приходит в Кадис и я сразу приступаю к службе. Представляешь!

Он обхватил друга вокруг пояса, приподнял и закружил по комнате.

– Прямо от тебя иду к портному шить мундир! В доме переполох, моя сестрица Пепита уже плачет навзрыд, мать тоже украдкой слезы отирает, только отец доволен.

– А ты? – не удержался от вопроса Сантьяго.

– Я, – широко улыбнулся Педро, – я счастлив. И хоть «Хирона», прямо скажем, не «Сан-Луис», а дряхлая посудина, которая всего лишь сопровождает торговые суда из Венеции в Кадис и Барселону, но все равно это настоящая военная каракка и настоящая служба. Начну с малого, а там, глядишь, удастся перевестись на патрульное судно.

– Да, патент на «Сан-Луисе» – недешевое удовольствие, – согласился Сантьяго. – Патрульная служба – весьма прибыльное дело. Помнишь, как Иносенсио хвастал, будто за год вернет родителям стоимость патента?

– Охота тебе слушать этого хвастуна! – воскликнул Педро. – Иносенсио специально травил баланду, чтобы показать, какие премии отхватывают за трофеи на патрульных кораблях. Деньги за патент интересуют его родителей, как прошлогодние медузы. Они могут своему сыночку каждый месяц покупать по два таких патента. Вот мои старики с трудом наскребли нужную сумму: свадьба и приданое Марии-Хуаны съели все их сбережения.

– Ну, на твой патент все-таки осталось, – хлопнул друга по плечу Сантьяго. – Как ни крути, теперь ты офицер на военной каракке!

– Есть! – Педро подпрыгнул и вскричал грозным голосом: – Орудия правого борта к бою!

– Есть к бою, – отозвался Сантьяго.

– Пли!

Сантьяго схватил медный таз для умывания и бросил его на пол. Раздался оглушительный звон – друзья расхохотались.

– Послушай, гранд, – успокоившись, спросил Педро, – а на какой военной каракке будешь ходить ты? Небось на «Леванте», если не на самой «Кастилии»?

– Ты не поверишь, но мне отец еще ничего не сказал. Я-то думал, будто увидев диплом об окончании училища, он тут же вытащит из стола лейтенантский патент, но получилось вовсе не так.

– А как?

– И не спрашивай, – тяжело вздохнул Сантьяго. – Поздравил и отвернулся. Будто я принес расписку от арендатора об уплате долга.

– И что ты собираешься делать?

– Подожду денек-другой, поговорю с матерью, а потом пойду в лобовую атаку.

– С сеньорой Терезой лучше не обсуждать этот вопрос, – посоветовал Педро. – Я по своей матери сужу: начнется слезами, а закончится рыданиями. Моей дражайшей матушке блазнится, будто меня ранят в первом же бою. Я ей сто раз повторял, что на «Хироне» можно до старости не увидеть турецкие паруса и что служить на королевской военной каракке куда безопаснее, чем ходить ночью по улицам ее обожаемого Кадиса, но разве она меня слушает?

И еще совет, не жди штиля, поднимай все паруса и дуй полный фордевинд! У тебя есть на это все права и все основания!

– Ладно, – согласился Сантьяго. – После обеда, когда отец в хорошем настроении вернется из голубятни, попробую завести разговор о патенте.

Голуби были слабостью гранда де Мена. После долгих часов непрерывного сидения в душном кабинете он поднимался на плоскую крышу правого флигеля, где по его распоряжению была сооружена голубятня, и долго возился со своими любимцами. По крыше гулял свежий океанский ветер, лазоревая бухта Кадисской гавани лежала на расстоянии вытянутой руки. Казалось, стоит перегнуться через парапет ограждения, опоясывающего крышу, и можно пощупать пальцами рангоут кораблей, важно качающихся на рейде.

Гранд никому не позволял ухаживать за голубями: чистку, засыпку корма и добавление воды он выполнял собственными руками.

– Так я отдыхаю от сидения над бумагами, – как-то объяснил он Сантьяго.

– Пристало ли гранду мараться птичьим пометом? – удивился тот.

– Рубить человеческие головы и вспарывать животы, по-твоему, более чистое занятие? – вместо ответа спросил отец. – Травить собаками оленей или протыкать копьем вепря считается благородным развлечением, но сколько при этом проливается крови и сколько страданий доставляется ни в чем не повинным животным, ты не задумывался? Моя возня с голубями – совершенно невинное занятие, а если при этом приходится немного испачкать руки – достаточно кувшина с водой и чистого полотенца. Кровь не смывается так легко, сын мой, а терзания невинных продолжают взывать к Богу и после их мученической смерти.

– Оленей и кабанов ты называешь мучениками? – удивился Сантьяго. – Это же бездушные твари, уготовленные нам в пищу.

– Ты видел когда-нибудь, как олениха защищает своего детеныша от собак? А в глаза к ней заглядывал, когда псы рвут ее живой на куски? Эти благородные забавы пробуждают в охотниках звериную жестокость, а возня с голубями приносит в мое сердце только покой и удовлетворение.

После разговора с Педро Сантьяго решил действовать и подкараулил отца у входа в комнату последнего этажа, откуда вела лестница на крышу. Пока тот запирал висячий замок, Сантьяго быстро спросил:

– Отец, все мои товарищи разъезжаются по военным караккам. Педро через два дня уходит на «Хироне», а я еще не знаю, что со мной?

– А что с тобой, сынок? – ласково спросил гранд де Мена, поворачиваясь к сыну. – Неужели тебе хочется оставить нас с мамой дома и общаться с матросней? Обедать солониной с сухарями, не спать в ночную вахту, страдать зимой от холода, летом от жары и рисковать жизнью в боях с турками?

– Но отец, – воскликнул ничего не понимающий Сантьяго, – ради чего я заканчивал Навигацкое училище?!

– Ты усвоил полезные знания, – рассудительным тоном продолжил отец, пряча ключ во внутренний карман, – приобрел бесценный опыт и теперь можешь стать моим помощником. Почему бы тебе не разделить бремя забот, лежащее на плечах твоего отца?

– Но я не хочу корпеть над пергаментами! – голосом, полным отчаяния, вскричал Сантьяго.

– Жаль, жаль. А мне казалось, будто три года казармы повернули что-то в твоей голове, Санти.

– Отец! Если вы вздумали шутить надо мной, я не понимаю этих шуток. Если же вы говорите серьезно, я…

– Прежде всего, успокойся, – жестко перебил сына гранд де Мена. – Ты уже не в училище и разговариваешь не с однокашником. Если тебе так хочется скитаться по волнам на борту вонючей посудины, я могу устроить тебе опытное плавание.

Через несколько дней из Кадиса уходит в Геную каравелла «Гвипуско». Комендант нашего порта посадил на все торговые суда, приписанные к Кадису, команду солдат для охраны. Командир охраны «Гвипуско» заболел и списан по болезни на берег. Если хочешь занять, временно, разумеется, его место, я возражать не стану.

– Отец, но ведь у меня нет офицерского патента!

– Не будь формалистом, Санти. Этот кусочек пергамента – последнее, о чем тебе следует беспокоиться. Капитан каравеллы будет счастлив, если выпускник Навигацкого училища согласится ходить на его корабле.

– Но я думал… я рассчитывал попасть на военную каракку. Как все мои товарищи, мои друзья!

– Во-первых, Сантьяго, ты не такой, как все. Нечего равнять себя с мелкопородистой швалью, которая окружала тебя три года. У гранда де Мена свой путь и свое предназначение. Я все еще не теряю надежду, что ты образумишься и оставишь мысль о военной карьере. Учти, получив патент лейтенанта и поступив на каракку, ты надолго закроешь себе дорогу назад.

– Но я не собираюсь возвращаться, отец! Я еще даже не вышел на дорогу!

– Поплавай с годик на «Гвипуско». Если не передумаешь, куплю тебе патент старшего лейтенанта.

– На «Кастилии»!

– Ишь, чего захотел, – крутанул головой гранд де Мена. – Старший лейтенант флагманского корабля испанского флота должен уметь и знать куда больше, чем ты сейчас умеешь и знаешь. Купить можно что угодно, но справишься ли ты с младшими офицерами и матросами на таком представительном корабле? Как бы позору не набраться!

– За год на «Гвипуско» научусь! – воскликнул Сантьяго, уже смирившийся со своей участью.

– Ладно, если ты так хочешь, пусть будет на «Кастилии».

– Спасибо! – просиявший Сантьяго наклонился и с благодарностью поцеловал руку отца. Стоит покорпеть год на «Гвипуско» за возможность стать старшим лейтенантом «Кастилии». Вот где служба, так служба!

«Гвипуско» оказалась средних размеров каравеллой, чуть больше «Беррио», на которой Сантьяго провел немало часов во время учебы в Навигацком училище. Только парусное вооружение у нее было прямое, более современное, чем у «Беррио», и всего четыре двадцатифунтовых пушки, стрелявшие каменными ядрами. Две располагались на высокой кормовой надстройке и две в носовой части. Пушки позеленели от сырости и в деле, судя по внешнему виду, были очень давно.

– Вот вы и приведете их в порядок, – благодушно заметил капитан, толстячок лет пятидесяти, с лицом в красных прожилках, свидетельствующих о пристрастии к рому. – Ваш предшественник предпочитал мушкеты и замучил всю команду постоянными стрельбами.

– А разве матросы тоже обучены обращению с оружием? – удивился Сантьяго.

– Разумеется! Неужели вы полагаете, будто два десятка солдат, пусть даже храбрых и ловких, достаточны для безопасного плавания? У меня на борту каждый матрос дерется как лев!

– И часто приходится вступать в бой? – спросил Сантьяго.

– Слава Пречистой Деве, нечасто. Мы ведь каботажники, никогда не отдаляемся от берега. И если заметим подозрительные паруса, сразу пускаемся наутек к ближайшему форту. «Гвипуско» – резвая лошадка, догнать нас непросто. Да и кто осмелится напасть на судно, идущее под флагом объединенной Испании?!

– Глядя на пушки, можно предположить, что стреляли из них несколько лет назад.

– Вы правы, гранд. До сих пор нас атаковали только одномачтовые арабские лодки дхоу. Береговые разбойники подкрадывались в темноте, в надежде захватить врасплох. Обычно на стоянке половина команды напивается допьяна, но у меня на корабле дисциплина почти как на военной каракке, поэтому мы всегда наготове и встречаем негодяев дружным мушкетным залпом. Пойдемте, я покажу вам судно.

«Гвипуско» принимала на борт свежую воду и провиант, матросы таскали по трапу мешки и бочки. Капитан Луис и Сантьяго, в новом камзоле, очень напоминающем военный мундир, не спеша прогуливались по палубе.

– Длина каравеллы около двенадцати брасов, ширина два с половиной, – рассказывал капитан. – Экипаж тридцать матросов и двадцать солдат. Перевозим любые грузы, какой заказ попадется хозяину, тот и принимаем. Бывает зерно, бывают ткани, утварь всяческая, иногда скот. Скот перевозить я не люблю, после него корабль месяц воняет, точно хлев, да что делать! – Капитан горестно воздел руки к вершине грот-мачты. – Заботы о пропитании, никуда не денешься.

Второй этаж кормовой надстройки занимает моя каюта, милости прошу вечером на огонек. Ваша на первом, рядом с каютой моего помощника. Прежний начальник охраны занимал угол в форкастеле – носовой надстройке – вместе с солдатами, но для гранда де Мена мы сделали исключение.

– А кто раньше проживал в этой каюте? – спросил Сантьяго.

– Штурман, – коротко ответил капитан. – Но я попросил его обменяться с вами местом.

– Боюсь, ему это не понравилось.

– Не бойтесь, не понравилось, и еще как. Но я не могу поселить гранда вместе с солдатами, это нарушит субординацию и в конечном итоге подорвет дисциплину. Потом, при удобном случае, сыграйте с Алонзо в кости, он заядлый игрок и обязательно вам предложит. Спустите ему пару золотых, и все будет в порядке.

– Непременно воспользуюсь вашей рекомендацией, – слегка поклонился Сантьяго.

Выполнить совет капитана казалось проще простого – Сантьяго ни разу не держал в руках игральный стаканчик и был уверен в проигрыше. Но вышло наоборот: когда спустя неделю плавания он все-таки уселся с Алонзо метнуть кости, штурману в конце концов пришлось раскошелиться и доставать из пояса глубоко упрятанные монеты. Новичку везло, и хоть Сантьяго не хотел брать деньги, Алонзо настоял.

– Проигрыш заплатить – святое дело, – объяснил он. Скорее всего, штурман рассчитывал по-крупному отыграться, а для этого следовало обучить новичка главному правилу – проигрыш нужно всегда отдавать. Однако облапошить юного богача у Алонзо так и не получилось.

Через два дня после того, как Сантьяго представился капитану и начал потихоньку входить в курс дел, каравелла, загрузив трюм бочками с вином и кругами сухого овечьего сыра, взяла курс на Геную. Сантьяго вместе с капитаном, помощником и штурманом стоял на крыше кормовой надстройки, наблюдая за выходом «Гвипуско» из порта. Величественное, оживляющее душу зрелище! Особенно на глазах всей семьи, пришедшей проводить наследника титула в первое плаванье.

Когда столь представительная делегация, важно шествуя по причалу, приблизилась к борту каравеллы, капитан Луис сбежал по сходням и лично заверил гранда де Мена в своем совершеннейшем почтении, пообещав опекать Сантьяго, точно собственного сына.

– Не стоит расстраиваться, уважаемая сеньора, – попытался утешить капитан заплаканную госпожу Терезу. – Море нынче спокойно, а наши доблестные военные каракки отгоняют турецкие корабли далеко от берега. Плаванье совершенно безопасно, через месяц вы снова обнимите сына – даю слово капитана.

Он ошибался, добряк Луис. Сердце матери чувствительнее компаса, сеньора чуяла беду и оказалась права.

«Гвипуско», подняв малый парус на бизани, осторожно выбралась из гавани, отошла примерно на тысячу брасов в открытый океан и двинулась галсами вдоль берега. Команда действовала лениво, но слаженно, и плаванье больше напоминало морскую прогулку. На «Беррио» у Сантьяго не было ни одной свободной минуты. Сейчас же он стоял, опершись о перила, наблюдая за медленно проплывавшим берегом родной Испании. Он и не подозревал, насколько красива его родина, когда смотришь на нее со стороны моря.

«Пришло время познакомиться с солдатами», – решил Сантьяго. Он пытался сделать это в первый свой день на борту каравеллы, но большинство его подчиненных разбрелись по тавернам и портовым притонам, считая законным и правильным использовать короткое время стоянки для так называемого отдыха. Сегодня команда была в сборе, и капрал, по приказу Сантьяго, выстроил всех на палубе возле грот-мачты.

Вид у его солдат был неважный. Помятые, с заплывшими от пьянства лицами, небрежно одетые и плохо вооруженные, они больше походили на шайку разбойников, чем на солдат королевской Испании. На их фоне Сантьяго выглядел франтом, праздным зазнайкой, волею денег и происхождения ставшим начальником.

Солдаты нехотя выполнили приказ капрала и со скучающим видом принялись ожидать развития событий. Сантьяго начал с главного – проверки состояния мушкетов – и пришел в ужас. Если про пушки он получил хоть какое-то объяснение, то понять, почему главное оружие находится в таком состоянии, не мог.

– Принести масло и ветошь и начать чистку! – приказал он капралу.

– Эй, командир, – обратился к нему здоровенный детина с багрово заплывшим левым глазом. – Ты еще наши мечи не проверял. Может, глянешь?

– Извлечь мечи! – крикнул Сантьяго, и солдаты разом обнажили проржавевшие клинки.

– О Пресвятая Дева! – вскричал Сантьяго, хватаясь за голову. – Как вы сумели довести их до такого состояния?

– А ты не смотри на ржавчину, командир, – фыркнул детина. – Это кровь засохшая. В бою она мигом отлетит. Тебе доводилось бывать в бою, командир?

– Только в учебном, – честно признался Сантьяго. – Но отличить ржавчину от крови я умею.

– А ты хоть пользоваться этой штукой умеешь? – осклабился детина, указывая на меч, висящий у пояса Сантьяго. – Сперва помаши им в бою, покажи, чего стоишь, а потом командуй.

Солдаты расхохотались. Вызов был брошен, и Сантьяго понял: если он не поставит зарвавшегося нахала на место, служба на «Гвипуско» у него не заладится.

– Могу тебя поучить фехтованию, – резко ответил он.

– Меня? – еще больше осклабился детина. – Яйца курицу не учат, командир.

– Ну что ж, – стараясь говорить спокойным тоном, произнес Сантьяго. – Давай пофехтуем. И кто проиграет поединок, начистит оба клинка и мушкеты до зеркального блеска.

Он выхватил сияющий клинок из ножен и призывно помахал перед носом у детины.

– Кирасы не жалко? – спросил тот, поднимая свой меч, покрытый бурыми полосами ржавчины. – Новая, вся сияет, а вдруг поцарапаю, мама ругать будет.

– Попробуй поцарапай, – бросил Сантьяго и сделал выпад. Детина тяжело отпрыгнул в сторону, но все-таки сумел увернуться от меча. Подняв клинок на уровень груди, он бросился в атаку. На его тупой физиономии застыла гримаса презрения и гнева.

Капитан и помощник внимательно наблюдали за поединком из раскрытого окна каюты.

– Посмотрим, как справится юный гранд с корабельной вольницей, – пробурчал помощник.

– Или справится, – хладнокровно ответил капитан, – или по возвращении в Кадис я сдам его родителям. Но судя по тому, что я слышал о выпускниках Навигацкого училища, нашей вольнице придется туго.

– Посмотрим, посмотрим, – недоверчиво хмыкнул помощник.

Сантьяго не входил в пятерку лучших фехтовальщиков училища. Его оценивали как умелого, но заурядного фехтовальщика, Педро рубился куда ловчее, не говоря уже об Иносенсио. В первый раз оказавшись с настоящим мечом против противника, Сантьяго попросту воспроизвел то, чему его так долго и упорно учили. К его величайшему удивлению, сразу выяснилось, что детина не имеет понятия о фехтовании и представляет бой не как умелое выполнение заученных приемов, а как обыкновенную драку, в которой крик и выкаченные глаза должны запугать противника, а резкие выпады и беспорядочное, но частое размахивание мечом заменяют подлинное умение.

Справиться с ним оказалось совсем простым делом, Сантьяго провел простейший прием и легко выбил меч из рук нахала. Тот недоуменно посмотрел на обезоружившего его мальчишку, со звериным рычанием подхватил с палубы меч и снова бросился в драку.

Тело Сантьяго, больно битое деревянными мечами, надежно и ловко делало свою работу. Прошло всего несколько мгновений, и меч снова оказался на палубе.

Солдаты одобрительно зашумели:

– Вот это боец, это командир! Кончай базар, Мигель, бери ветошь и принимайся за работу.

Мигель поднял меч, недобро глянул на противника, но все-таки протянул руку.

– Давай оружие, командир, уговор есть уговор.

– Спасибо, Мигель, я чистил его сегодня утром. Займись своим мушкетом и клинком.

– Он мне нравится, – одобрительно произнес капитан, закрывая окно каюты. – Сразу виден потомственный гранд: решителен, тверд, ловок в бою, снисходителен к побежденному. Что бы там ни говорили – кровь не водица!

– На его месте так бы себя повел любой выпускник Навигацкого училища, – возразил помощник. – За три года муштры из кого угодно сделают офицера.

– Вы забываете, мой дорогой, что в Навигацкое принимают только отпрысков благородных фамилий. Окажись там простолюдин, никакая муштра не изменила бы его рабскую сущность. Повелевать умеет лишь тот, кто рожден повелевать, кому Богом предназначено отдавать приказы и вести за собой людей.

– Я желаю молодому гранду всяческих успехов на борту нашего корабля, – отозвался помощник, сам того не замечая, назвав гранда не юным, а молодым, что означало в его глазах подъем на более высокую ступень уважения. – Однако боюсь, что его противостояние с Мигелем далеко не завершено.

– Разумеется, – согласился капитан. – Оно никогда не завершится. Но наша вольная братия, именуемая охранной командой, признала его командиром, поэтому Мигелю остается лишь ворчать и подстраивать гранду мелкие пакости. Но не более того.

Солдаты занимались чисткой до самого вечера, и когда багровый шар усталого солнца приблизился к зеленой глади океана, Сантьяго устроил проверку. Разумеется, отдраить разом запущенное до ржавчины оружие было немыслимым делом, но состояние мечей уже можно было назвать сносным, а мушкетов – удовлетворительным.

– Завтра устроим стрельбы, – пообещал Сантьяго, – а потом я покажу вам пару основных фехтовальных приемов.

– А может, не стоит, командир? – раздраженно, однако без злобы спросил Мигель. – Твой предшественник заездил нас этими стрельбами. Не волнуйся, мушкеты держать в руках мы умеем.

– Вот завтра мы это и проверим, – отозвался Сантьяго.

– А ты стреляешь так же хорошо, как дерешься на мечах? – спросил один из солдат.

– Стреляю лучше, чем фехтую, – с гордостью ответил Сантьяго. – Правда, из пристрелянного мушкета. А в каком состоянии ваши?

– Вот завтра ты это и проверишь, – ответил Мигель.

– А что будет послезавтра, командир? – спросил Хуан, высокий жилистый солдат, уже успевший сообщить Сантьяго, что он происходит из рыбацкой деревушки и пошел в корабельные солдаты из-за крайней нужды.

– Послезавтра, – твердо ответил Сантьяго, – мы займемся пушками.

Каравелла осторожно приблизилась к белой полоске пены, выделяющей прибрежные рифы, и отдала якоря. Высокий глинистый берег уже накрыла ночная тень, солнце скрылось за горизонтом, и только красно-розовые облака, низко висящие над поверхностью океана, напоминали, что еще совсем недавно был день. Из камбуза доносились запахи вечерней еды, вся команда собралась на палубе, держа в руках котелки.

Капитан пригласил нового командира охраны отужинать вместе с ним. Стол, накрытый в капитанской каюте, поражал изобилием. Несколько сортов холодного мяса, паштеты, свежеподжаренная рыба, маринованный лук, теплый хлеб, батарея бутылок с вином. Увидев широко раскрывшиеся от изумления глаза Сантьяго, капитан усмехнулся.

– Вас в училище готовили к суровому быту на кораблях, не так ли?

– Так, – кивнул Сантьяго.

– Видите ли, дорогой друг, – произнес капитан, заправляя салфетку за воротник. – Большая часть моей жизни проходит в море, вот в этой самой каюте. У меня нет ни приятного общества, ни разумных развлечений. Жену я вижу три-четыре раза в году, если не реже. Еда – это единственное доступное удовольствие, хоть немного скрашивающее суровость существования на волнах.

За хорошим поваром капитаны судов гоняются, точно повеса за красивой девушкой. Мне повезло – на моего кока зарятся все офицеры Кадисской флотилии. Так что не удивляйтесь ни разнообразию, ни изысканности блюд, а берите ложку и – с Богом!

– А молитва? – спросил Сантьяго. – Когда на корабле вечерняя молитва?

– Вечерняя молитва, – расхохотался капитан. – О чем вы, мой юный друг? Вы находитесь на борту каботажного судна, а не в стенах благочестивого училища!

– Нам объяснили, – не отступал Сантьяго, – что прежде всего нужно быть хорошим католиком, а уже во вторую очередь дворянином и офицером.

– Конечно, конечно, – спохватился капитан. От слов гранда повеяло зловещим холодком святой инквизиции. Кто знает, как может повести себя этот свежий выпускник католического училища? Святые отцы знают свое дело и, вполне вероятно, воспитали фанатика и доносчика. На подлеца молодой де Мена не похож, но все-таки стоит поостеречься.

– Разумеется, вся команда «Гвипуско» истовые католики, преданные душой и телом святой церкви и королевской чете. Общего молебна у нас, увы, нет: океан, служба, штормы – короче говоря, плохие условия для совместной молитвы, поэтому каждый обращается к Создателю сам, по мере своей истовости и разумения.

– Тогда, если вы не возражаете, – попросил Сантьяго, – перед ужином я прочту вечернюю молитву.

– Разумеется! – вскричал капитан. – И меня, старого грешника, не забудьте помянуть!

Сантьяго вышел из-за стола, опустился на колени в углу каюты и жарко зашептал:

– Господи, вот уже заканчивается этот день, и перед ночным покоем я хочу душой вознестись к Тебе…

В училище Сантьяго не отличался богобоязненностью и религиозным рвением. Но тут, на «Гвипуско», в окружении простых и грубых людей, ему вдруг показалось важным держаться обеими руками за веру, возводившую невидимый, но хорошо ощущаемый препон между ним, грандом де Мена, и просторечивым хамством солдат и матросов.

– Аминь, аминь! – громогласно провозгласил капитан, когда Сантьяго, поднявшись с колен, вернулся за стол. – Приятно наблюдать столь трепетное отношение к нашей святой вере. Мы тут на кораблях закоснели в заботах о пропитании, погрязли в мелочах и частенько забываем о главном. Вот вы, мой дорогой друг, и будете напоминать нам о цели каждого христианина. А теперь позвольте угостить вас.

Обильный ужин завершила бутылка хорошо выдержанной мальвазии.

– Завтра предстоит трудный день, – произнес капитан, сделав маленький глоток и причмокнув от удовольствия. – Наверное, за столом вашего отца, уважаемого гранда де Мена, вы привыкли к таким винам, но мы, простые моряки, нечасто позволяем себе любоваться янтарным цветом сухой мадеры. Это настоящая мальвазия, видите плотный осадок в виде корки на стенках бутылки?