Текст книги "Левый берег Стикса"

Был, правда, один момент, который настораживал чрезвычайно, и Григорий Иванович, не будучи набожным, был готов помолиться, чтобы в широко раскинутую сеть пока не угодил Андрей Тоцкий. Больно уж он был осведомлен и языкат. И, что вполне возможно, мог не постесняться вывалить на стол такое, что мало не покажется. Чуть позже, когда уже будут получены показания его сотрудников и подчиненных, которые можно оперативно закрепить, когда материала на него будет более чем достаточно, чтобы убедить его держать язык за зубами.

Кондратюк не хотел признаваться даже себе: Тоцкого он побаивался. Не как человека – чего там бояться? Плюнуть и растереть. Не как одну из фигур в крупной, системной структуре: раз есть приказ порвать, как Тузик грелку, значит, не такие уж крупные и могучие. Или – все уже в прошлом. Но вот знал Тоцкий много. Именно Григорий Иванович и начальник «банковского» отдела Анатолий Зуйко обеспечивали «крышу» конторам господина Тоцкого. У него в кабинете и иногда в кабинете одной из его «имиджевых» контор получались толстые конверты с «кэшем». Благообразно получались. Не в торжественной обстановке, но кто его маму знает, не писалось ли что-то, не снималось ли? Клялся, жиденок, божился, а что там в действительности – теперь и не угадаешь.

В общем, лишним был пока Андрей Викторович на этом празднике милицейской жизни, совсем лишним. И его отсутствие в списках задержанных, конечно, огорчало Григория Ивановича как должностное лицо, но по-человечески, если сказать прямо, радовало.

Пока все шло как по маслу. Даже с перевыполнением. Для дальнейшей работы подобралось человек пятнадцать – кто еще не запел с упоением, к вечеру запоет. Еще у четверых во время обыска нашли любопытные документы, так что переночевать им придется не в теплых постелях, а здесь, на жестких стульчиках. Остальных – постепенно, с запугиваниями и оговорками – по домам. А завтра – опять в оборот. Неделька будет тяжелой.

Кондратюк тяжело вздохнул, предвидя бессонные ночи для своих следователей. И бумаги, бумаги… Кучи, горы бумаг. Да, задание было трудным, но и куш привлекательным. Денег на таком уровне не предлагают. А тут – предложили, нежданно-негаданно. И место начальника управления. И возможности роста. За это стоит и побороться.

Григорий Иванович встал и направился в кабинет Толика Зуйко, своего верного соратника. Зуй допрашивал перспективного задержанного. Его стоило послушать. Хотя что, собственно, меняли его показания? Ведь все уже было заранее решено.

* * *

Синюю «Таврию» Виктора Лымаря Тоцкий заметил у въезда в Каменку, перед воротами комплекса. Сам Лымарь курил, усевшись на капот, крутя во все стороны круглой головой на тонкой шее, смешно торчащей из воротника полурасстегнутой ветровки.

Витю Лымаря Андрей знал со студенческой скамьи – он был, как и Тоцкий, кавээновец, выпивоха и бабник, но, судя по его успехам в медицинском, это не помешало ему стать классным специалистом в своей области. На кафедре, несмотря на приглашения, он не остался, а выбрал работу в больнице «Скорой помощи» – нервную, безденежную и бессонную, но любимую еще с интернатуры.

Для того чтобы прокормить семью, а если точнее, себя, жену-биолога Люсю и маму-пенсионерку (детей у них с Люсей пока не было), Лымарь работал на трех работах одновременно. Можно сказать, не работал, а, по его собственному выражению, «ишачил до кровавых соплей». Но даже горячо любимая «Таврия» была подарком на свадьбу от тестя-пожарника. И была она восемьдесят «лохматого» года выпуска.

Виделись они с Тоцким нечасто, графики пересекаться не позволяли, но перезванивались регулярно – на праздники и дни рождения. Есть такая разновидность дружбы – когда отношения остаются прочными, несмотря на недостаток общения. А может быть, благодаря этому – нет возможности споткнуться на разнице интересов, уровне обеспеченности или важности решаемых проблем. Остаются только общие воспоминания и легкая тоска по прошедшим временам. Витя Лымарь оставался для Андрея двадцатилетним, вечно окруженным разнокалиберными поклонницами, любителем бардов и дешевого портвейна «Приморский». И он искренне надеялся, что и Лымарь смотрит на него из того времени – времени подконтрольной властям вольницы и «кухонного» диссидентства.

Завидев джип и «Вольво», Лымарь встал, бросил недокуренную сигарету и вперил в подъезжающие машины взгляд своих круглых, обнесенных белесым частоколом ресниц, карих глаз, явно пытаясь угадать, из какой машины выйдет Тоцкий. Стекла автомобилей были затемнены – сидящих внутри не рассмотреть, и выражение лица у Виктора было растерянное до того момента, пока Андрей не выскочил ему навстречу из «Лендкрузера».

Они обнялись.

– Ты пока в какую-нибудь жопу не угодишь, – сказал Лымарь, чуть заикаясь, – так и не видимся.

– Извини, что дернул, – сказал Тоцкий. – Выхода другого не было, дружище. Обожди.

Он повернулся к Виталию, вышедшему из машины.

– Открывайте ворота. И поищи, пожалуйста, кого-то из «летунов».

Виталий кивнул, и в ответ на его жест Роман рысцой бросился к зданию слева от ворот.

– Что стряслось? – спросил Виктор нетерпеливо. – Звонишь, как чумной. Бери инструменты и лекарства, дуй немедленно. Кого смотреть?

– Костю Краснова помнишь?

– Помню, конечно.

– В машине – его жена Диана. Пулевое ранение. Лымарь присвистнул.

– Во, блин! Вы не в Чикаго, юноша! Только не заливай мне, что она ружье чистила!

– И не собираюсь.

Ворота начали распахиваться.

– Садись в своего Росинанта и дуй за нами.

– Ага, – сказал Лымарь. – Дую. Интересная у тебя, Андрюха, жизнь, как я погляжу. Группа риска.

– Потом расскажешь про мою жизнь. Поехали! Машины въехали на территорию аэроклуба одна за другой.

Когда они внесли Диану в здание, Роман заканчивал воспитательную работу с охранниками – двумя мужиками почтенного возраста и рыхлого телосложения. Судя по их растерянным физиономиям, понять они ничего не могли, но группа людей в, видимо, дорогих, но изодранных и грязных костюмах, на машинах стоимостью больше охраняемого самолета, вносящая на руках раненую женщину в сопровождении двоих детей, впечатление произвела. Испортить его не мог даже совершенно не мафиозный вид Виктора, тащившего старый докторский саквояж.

– И никуда не звонить! Надо будет – скажем, – закончил Роман речь. – Стол нужен, мужики. Тащите.

Диана полностью отдавала себе отчет в том, что происходит. Шок от ранения прошел, только вот слабость осталась. Она относила это и к кровопотере, которая, судя по набухшей кровью импровизированной повязке, была немалой. И к колоссальному напряжению последних суток, и к болевому и психологическому шоку.

«Способность к анализу, – подумала она с горькой иронией, – сохранилась, только от этого не легче».

Только присутствие рядом Марка и Дашки не давало ей расклеиться по-настоящему. Так – роскошно, по-бабьи, с истериками, закатываниями глаз и кратковременными потерями сознания. Наверное, ей бы полегчало. Но позволить себе такое она не могла и не хотела. Правда, сил разыгрывать из себя настоящую героиню не было тоже – от слабости не получалось не то что подняться, а и сесть без посторонней помощи.

Перепуганная охрана стол не внесла – они влетели в комнату, топая ногами и потея от усердия. Через минуту Диана уже лежала на столешнице, а Виталий с Тоцким оттеснили от нее детей и уговорами перевели их в холл.

Увидев рану, Лымарь зацокал языком от неудовольствия, заглянул Диане под веки и полез в саквояж, что-то бормоча под нос.

– Ну что? – спросил с волнением вернувшийся в комнату Тоцкий.

– Не спеши, – сказал Лымарь. – Меня зовут Виктор Лымарь. Я старый приятель этого мафиози. А вас, Диана, как вас по отчеству?

– Просто Диана… – попыталась сказать она, но это был даже не шепот. Что-то неразличимое, на границе слышимости.

– Ладно, – сказал Лымарь. – Пусть будет просто. Пить не дам. Пока рану не посмотрю. Я надеюсь, что воду не давали? – спросил он, обращаясь к Тоцкому.

Андрей покачал головой.

– Молодцы, – отметил Виктор. – Просто поголовная грамотность. Еще б под пули не лезли – и вообще молодцом.

Он с хрустом сломал какую-то ампулу и опять обратился к Диане.

– Я сейчас вам сделаю обезболивающий укол. Мне нужно прозондировать рану. Штука малоприятная, но лучше, чем роды. Вы у нас рожали?

Диана кивнула.

– Тогда бояться нечего. Вот так. Укола Диана не почувствовала.

– Вы на мои шутки внимания не обращайте. Это у меня реакция такая. Иначе бы свихнулся. При моей работе.

Он густо оросил большой ватный тампон спиртом и, зажав его «кохером», принялся очищать от присохшей крови поле вокруг раны.

Тоцкий стоял рядом с Дианой, держа ее за руку.

– Это он от природы такой. Шутник.

– Ага, – подтвердил Лымарь. – Именно. Особенно после суток дежурства. На вторые. Давай к нам, Андрюха, – обхохочешься.

Он появился в поле зрения Дианы и начал надевать ей на руку манжет тонометра.

– Врать не буду, больно будет. Я почищу рану перекисью и пройду канал зондом. Мне хочется верить, что там ничего не зацепило, потому что штопать кишечник или что похуже в этих походно-полевых условиях – просто безумие. Но на то, что ничего не зацепило надежд мало. Судя по траектории – ничего не зацепить не могло. Но то, что вы до сих пор живы, все-таки дает шанс думать о хорошем. Я не сильно вас напугал?

Зашипел стравливаемый через клапан прибора воздух.

– Если несильно, то это тоже хорошо. Восемьдесят пять на пятьдесят. Крови вы потеряли немало. Группа у вас какая?

– Первая, – прошептала Диана.

– Уже легче. Положительный? – Да.

– Скажу сразу: если что-то серьезное – мы едем в больницу. Это, – он посмотрел на Тоцкого, – обсуждению не подлежит.

– Нельзя в больницу, – сказал Тоцкий. – Я понимаю, ты прав, но в больницу нам нельзя. Как раз это обсуждению и не подлежит.

– Почему? Я прикрою. Тоцкий покачал головой.

– Ты мне на слово поверь, Витя, не прикроешь. Найдут. Это не пацаны шпалером баловались. Это серьезные дядьки. С большими погонами. Ни фига ты не прикроешь.

– Ее оперировать надо, – сказал Лымарь с жаром. – Я не могу ее резать здесь. Кишечник надо перебирать. А если брыжейка прострелена? Я на колене это не сделаю. Это в кино все просто.

Тоцкий и Диана молчали.

– Ну, хорошо, – продолжил Лымарь с обреченностью в голосе, – я подштопаю дырки, всажу вам в ягодицу столько единиц антибиотика, что вымрет и флора, и фауна, и езжайте, куда хотите, – дело ваше. Понятно? Но ровно через сутки, слышите, сутки, не более, вы должны быть в нормальной клинике на операционном столе. Двадцать четыре часа. Перитонит – штука неприятная. Не пить. Не есть. Можете сосать лед. Ясно?

Диана едва заметно кивнула.

– Тебя и не спрашиваю, – сказал Лымарь Андрею и заглянул в лицо Диане. – Может быть, все-таки в больницу?

– Нет, – ответила она одними губами.

– Что-нибудь чувствуете?

– Нет.

– Тогда – с Богом.

Когда перекись зашипела на ранах, вскипая коричневой пеной, Диана поняла, что Виктор не шутил, когда говорил про боль. Даже через стену местной анестезии ее достало по полной программе. Но жгучая жидкость выносила из раны возможную инфекцию, да и кричать не было сил и голоса. Диана изо всех сил сжала руку Андрея и стиснула зубы. Из-под закрытых век градом покатились слезы.

Боль накатывала несколько раз, становясь менее интенсивной.

– Отличненько, – пробурчал Лымарь. – Просто здорово. Но нужно еще потерпеть. Чуток.

В ту же секунду Диана поняла, что предыдущие волны боли были прелюдией к зазвучавшей симфонии, но потеря сознания была избавлением и от боли, и от мыслей о ней.

На этот раз сознание к ней вернулось быстрее, чем после ранения. Раненый бок онемел, но ощущения все равно были болезненными. Так чувствуешь рану во рту, после того как тебе вырвут зуб – ноющая боль, против которой бессильны обезболивающие.

Лымаря и Андрея она не видела, но голоса их звучали громко – они стояли у изголовья.

– Повязка давящая, – говорил врач. – Желательно лед. Бутылки с холодной водой. Все, что угодно. Я не врал – сутки у вас, возможно, есть. А возможно – нет. Везение не может длиться вечно. То, что не задета почка, – чудо. Все остальное – тоже из ранга волшебства. Но проделать дырку в животе так, чтобы ничего не задеть, невозможно в принципе. Ей нужна операция.

– Я понимаю, Витя.

– А я ни хрена не понимаю, Андрей. Я ни хрена не могу взять в голову, что происходит. Это как-то связано с тем, что у твоего банка неприятности?

– Какие неприятности? – спросил Тоцкий взволнованно. – Ты-то откуда знаешь про неприятности?

– Ты чего, с дуба упал? В утренних новостях было. Весь город гудит. В больнице – и то говорят.

– Так. А теперь – подробненько. Что передавали? Что говорят?

– Ну ты даешь! Говорят, что у вас там какие-то левые финансовые операции, чуть ли не воровской «общак» обслуживаете. Что банк работает с криминальными деньгами. Что-то вы там похитили…

– Ты сам слышал?

– Кое-что и сам. Говорили, что СБУ и УБОБ вами занимаются. По радио. В утреннем блоке. Сообщение пресс-центра. Ты что, Андрюха, действительно не знал?

– Что, похоже, что я прикидываюсь?

– Во, блин! Слушай, у моей тещи деньги в «СВ» лежат, так что? Это кранты?

За спиной Дианы зазвучал тональный набор. Тоцкий лихорадочно набирал номер.

– Не отвечает, – сказал он с отчаянием через некоторое время. – Калинин со вчерашнего вечера не отвечает. Костя вне зоны.

Опять запищал номеронабиратель. На этот раз на звонок ответили.

– Это я, Михал Михалыч. Да. Спасибо. Мне сказали. Он молчал где-то с минуту, вероятно, слушая собеседника.

– Не может быть. Да, дядя Миша. Да. Я понял. Кто еще в розыске? Так. Костя жив. Не слушайте, что передают. Я с ним говорил после того. Одного не пойму, почему я живой? Да? Меня? Нет, я догадываюсь, что кто-то должен дать показания, дядя Миша, но почему я? Да. Да. Все замыкается. Да, только я. Михал Михалыч, если я только открою рот, то сядут все. Они что – идиоты?

Он опять замолчал.

– Михал Михалыч, да я все понимаю. И про методы, и про все остальное. Не ребенок. Нет. Не собираюсь. Вам Виталий звонил? Перевязали, но в течение суток нужна операция. Нет. Мой старый товарищ. Очень старый. Уверен. Мотнусь к сейфу и обратно. Понял. Если не получится – машинами. Да. Не буду я геройствовать. Спасибо. Да, дядя Миша. И вам – удачи. Я в долгу. Все! Все! Понял! Просто – удачи.

Он повесил трубку. Щелкнула зажигалка.

– И мне, – попросил Лымарь.

– Жопа, – сказал Тоцкий. – Вот какая ЖОПА! Знаешь ли ты, друг мой, Витя, что жопа – это не орган. Жопа – это состояние души.

– Что, совсем плохо?

– Ты даже не представляешь, насколько. Это не плохо. Это просто пиздец.

– Что ты собираешься делать дальше?

– Отправить тебя домой. С благодарностью. Ты хоть от денег не откажешься?

– Ты, Тоцкий, совсем охерел? В морду хочешь?

– Не возьмешь, значит?

– Ты бы с меня взял?

– Честно? – спросил Андрей. – Смотря за что.

– Ты у нас капиталист, – сказал Лымарь. – Тебе можно. А я врач – мне тоже вроде бы можно, но я у тебя не возьму.

– Ты ни у кого не берешь, – констатировал Тоцкий, – ни у меня, ни у других. Не на то заточен. Ладно. Оттанцую при случае.

– Ага, – согласился Лымарь с насмешкой в голосе. – Обязательно. Если ноги не оторвут.

– Пришьешь. Ты ж у нас Айболит.

– Знаешь, Тоцкий, пришивает Айболит заиньке ножки. Ну, тому, которому их трамваем отрезало. А зайка плачет, заливается: «Доктор, не надо! Не надо больше! Ну на фига мне сорок ножек!»

– Юмор у тебя черный, Витюша.

– Это, Андрей, лучше водки помогает. Ладно, посмотрю на нашу Анку-пулеметчицу еще разок.

Он опять возник перед ней, присел на корточки, чтобы лицо находилось на уровне ее лица, и замер, склонив голову набок, как птица.

– Уже легче?

Диана прикрыла веки в знак согласия.

– Врете. Доктору врать нельзя. Я знаю, что плохо. Но могло быть хуже. Повезло.

Она опять закрыла и открыла глаза.

– Я сделал все, что было можно. Оставлю Андрею некоторые лекарства. В том числе обезболивающие. Я бы сказал – до свадьбы заживет, – он улыбнулся, – знаю, что вы замужем. Но все равно заживет. Обещаю.

Он легонько тронул ее щеку.

В комнату заглянул Роман, огляделся и поманил Тоцкого пальцем.

– Что там?

– Виталя «летуна» нашел. Только он того…

– Что того?

– Пошли, посмотришь.

– Витя?

Мимо Тоцкого и Романа в дверь протиснулся Марк, за ним и Дашка.

– Иди. Я давление еще раз проверю. Тоцкий пробкой выскочил за дверь.

«Летун», а о том, что это был летчик, можно было только догадаться по летной тужурке и синей фуражке с «крылышками», был действительно – того. Пахло от него так, что впору было закусывать, нос переливался всеми оттенками лилового цвета и был украшен вполне объяснимыми фиолетовыми прожилками. Маленькие, блестящие, словно мытые вишни, пьяненькие глаза то и дело исчезали за занавеской набрякших век. Портрет довершала легкая, почти недельная небритость на бульдожьих щеках и огромные, поросшие волосами уши, топорщащиеся по обе стороны фуражки. Было этому чуду на глаз что-то между сорока и пятьюдесятью. И оно перепугано косило глазами на окружающих, явно ожидая неприятностей от непонятных мужиков недружелюбного вида. Щупловатый Тоцкий, по-видимому, опасений особо не вызывал, и поэтому был определен как человек, с которым можно беседовать, не схлопотав по физиономии для начала.

Посмотрев на «летуна» внимательно, Тоцкий подумал, что разговор бесполезен, но, уловив, что взгляд у мастера пилотажа не совсем омертвевший, решил беседу все-таки начать.

– Вы летчик? – осторожно спросил Андрей.

– А что – не видно? – дерзко ответило чудо, посверкивая глазами.

– Если честно, то нет.

– Полетов до субботы не будет.

– Это вы о чем?

– Это я о том, что вы не видите. Мы с ребятами вчера малость посидели.

– С коллегами?

– Нет. У нас тут кабель прокладывали.

– Зовут вас как?

– Сергей Иванович.

– Сергей Иванович, что у вас здесь за техника?

– А вам зачем?

– Надо, – грозно сказал Виталий. – Ты отвечай, когда спрашивают.

– Я, в смысле, для чего, спрашиваю. У нас и трактор есть. Но вам же трактор без надобности?

– Трактор нам действительно без надобности, – Тоцкий невольно улыбнулся. Возможный способ решения проблемы уже вырисовывался. Уж больно ушлым был дядька в кожанке. – Так и вы, Сергей Иванович, не тракторист, если я не ошибаюсь?

Он постарался незаметно дать знак Виталию, чтобы тот не вмешивался.

– Вертолет есть, – продолжил летчик. – Пара «кукурузников» – мы на них парашютистов возим. «Як» учебный.

Он шмыгнул носом и потер щеку ладонью. Было слышно, как заскрипела щетина.

– Только на них до границы не долетишь…

– А с чего вы взяли, что нам до границы лететь? Нам до границы не надо. Зачем нам до границы?

– Да? – удивился Сергей Иванович. – Не надо? А я думал… Ну если не до границы… А куда надо?

– Вы лучше, Сергей Иванович, скажите, вы на чем летаете?

– На всем, что летает.

Эта фраза в сочетании с могучим перегаром и «усталым» донельзя видом была настолько комичной, что и Виталий не выдержал, улыбнувшись уголками рта.

– Нам надо перевезти двоих взрослых и двоих детей. Потом вернетесь обратно.

– Не бесплатно, – добавил Тоцкий. – На возмездной основе.

– А куда лететь? – спросил Сергей Иванович с растущим энтузиазмом. Перспектива заработка действовала на похмельный синдром лучше, чем очищенный аспирин. Мешки под глазами, казалось, начали уменьшаться на глазах.

– Есть такой город, Коростень…

Летчик задрал голову вверх, как будто бы на потолке была изображена карта, потом на Тоцкого, потом перевел взгляд на Виталия.

– Есть, – подтвердил он. И замолчал.

– Ну и? – сказал Виталий.

– Далеко, – сказал Сергей Иванович доверительно и добавил: – Очень далеко.

– Пятьсот, – сказал Тоцкий.

– Пятьсот чего? – спросил Сергей Иванович и почесал кончик носа. Рука подрагивала то ли от тремора, то ли от жадности.

– Долларов, – уточнил Тоцкий.

– Так полетное задание… – начал пилот несмело.

– Без полетных заданий, – отрезал Виталий.

– Ага, – сказал Сергей Иванович и ненадолго задумался. – А садиться как?

– А на чем лететь? – задал встречный вопрос Андрей.

Летчик опять задумался.

– Можно на вертолете. Но жрет много.

– А самолет?

– Тоже много. Но все-таки бензин.

– Полетите, Сергей Иванович?

Летчик ухватил себя пятерней за лицо, щетина опять заскрипела.

– Чего ж не полететь? Полечу. Но бензин – отдельно.

– Сколько бензина? – спросил Виталий.

– Считать надо.

– А если на глаз?

– Ну если на глаз – туда тонна с четвертью. И обратно – столько же.

– Сколько? – переспросил ошарашенный Тоцкий.

– «Кукурузник», – сказал Сергей Иванович назидательно и с гордостью, словно выступая перед пионерами на сборе дружины, – это вам не просто так. Такой мотор еще на «И-16» у Чкалова стоял. Триста литров на час – не меньше. Девяносто пятого.

– Хорошо, – согласился Андрей. – Бензин выдаю деньгами. Идет?

– Договорились. И на «поправиться».

– Я тебе поправлюсь, – сказал Виталий угрожающе. – Я тебе так поправлюсь, забудешь, как поправляться.

– Можем не долететь, – сказал Сергей Иванович с убеждением. – Устал я.

– Будешь лететь обратно – хоть залейся, – отрезал Виталий. – А тут – и думать забудь. Денег хочешь?

Летчик быстро кивнул и тут же болезненно сморщился – трясти головой в его состоянии было небезопасно.

– Тогда готовь машину. Ты хоть понял, что никуда не звонить, никому не говорить, или объяснить дополнительно?

Сергей Иванович глянул обиженно.

– Не идиот. Соображаю. Мне, в общем-то, мужики, наплевать, кто вы, откуда и зачем. Я, в случае чего, косить буду, что заставили. Ну типа, с ножом у горла, с пистолетом у виска.

– Коси на здоровье, – сказал Андрей, протягивая деньги. – Только ничего конкретного.

– Ага. Все в масках. Машины без номеров. Вы чего, мужики? Я ж не новенький. И морды у вас серьезные. И тачки. Считайте, что у меня амнезия. Что везти будем? Оружие? Наркотики? Контрабанду?

– Раненую женщину с детьми. И одного из нас, – сказал Тоцкий.

– Я в смысле того, мужики, что можете грузить, что хотите. Мне по барабану. Я, как Адам Козлевич, – эх, прокачу! На когда быть готовым?

– На сейчас. Давай, готовься. И не пить, смотри у меня. Бегом!

Сергей Иванович с неожиданной резвостью взял с места. Виталий повернулся к Тоцкому.

– Что значит – полетит один из нас? Поясни, пожалуйста.

– У меня паспорт в сейфе. Мне в город надо смотаться.

– Ну так смотайся. И дуй обратно.

– Шеф тебе не говорил, что я в розыске?

– Да они собственную жопу найти не могут, пока носом не ткнешь. Не бзди, прорвемся.

– Прорвемся, конечно. Я на всякий случай. А случай, как известно, бывает разный. Виталий, я же не ребенок все-таки. Но место на карте давай я тебе покажу. Тоже – на всякий пожарный.

Виталий сокрушенно покачал головой.

– Тебе понятно, что ни домой, ни в банк соваться нельзя? Ни к маме с папой. Ни к жене.

– Нет у меня жены.

– Значит, к любовнице. Сейф в твоем банке? Тоцкий криво усмехнулся.

– Я же говорил, что не ребенок. Конечно нет.

– Уже хорошо. На постах не светись, но и не шифруйся. Веди естественно. На чем поедешь?

– С Витей, на «Таврии».

– Разумно, – согласился Виталий. – Хотя на джипе… Могут они просечь, что ты на Михалыча тачке?

– Не знаю. Если честно, то не знаю. Наверное, могут.

– Давай так: я своих ребят направлю в город, за тобой.

Посты пройдете отдельно. Если их «шмонать» не будут, то все чисто и проблемы нет. Как сделаешь, что надо, они тебя подхватят и везут обратно. Годится?

– В принципе, да. Идем, сориентируемся по карте.

По дороге Тоцкий заскочил в комнату к Диане. Она спала. В кресле, сидя, спал Марик. У него на руках пристроилась сладко сопящая Дашка. Лымарь курил у окна, пуская дым на улицу.

– Пока не хуже, – сказал он Тоцкому вполголоса. – Я кольнул еще обезболивающего. Пусть поспят.

– Хорошо, – сказал Андрей шепотом. – Поехали, Витя. Я с тобой, в город.

– Давай, – согласился Лымарь. – Довезу с превеликим удовольствием. Хоть поболтаем. Не было бы счастья, да несчастье помогло.

Лымарь ухватил свой саквояж за истертую кожаную ручку и вместе с Тоцким вышел под теплое весеннее солнце, где, разложив карту на капоте «Вольво», их ждал Виталий.

Дополнительные посты все-таки были. Перед въездом на мост стояли машины ГАИ и микроавтобус «Беркута», рядом с нарядом автоинспекции топтались трое бойцов в бронежилетах и укороченными АКМ на боках.

– По твою душу? – спросил Лымарь, когда они беспрепятственно проехали пост. Гаишник, завидев «Лендкрузер», сделал было шаг вперед, но, рассмотрев номер с буквами BP, мгновенно ретировался.

– Не только по мою, – ответил Тоцкий, оглядываясь, – ловят все, что движется. Но и нас в частности. М-да, шуму будет…

Второй пост был уже за мостом, на набережной, но его они тоже миновали без задержек. ОМОН был занят: обыскивали темно-зеленый «Мерседес» с донецкими номерами. Губернатор с донецкими был «на ножах», и, вполне естественно, машины из шахтерской столицы гаишники не жаловали. Симпатии и антипатии Ивана Павловича городскому руководству были известны хорошо, дополнительных указаний не требовалось. Хозяева машины стояли возле багажника, под стволом ненароком направленного на них автомата, и терпеливо ждали, пока старший наряда внимательно, по листику, просмотрит их документы. Двое бойцов усердно шарили в салоне «сто сорокового» – только зады торчали из дверей.

– Слушай, – сказал Лымарь, – может, давай я тебя обратно вывезу? Что-то их сегодня, как клопов в диване.

– Сам вижу, – отозвался Тоцкий сквозь зубы, – но документы у меня в ячейке. Первый раз перед командировкой не взял. Не успел заехать. Расслабился, блин, как первоклашка. Кто ж мог знать?

– Смотрю я на тебя и думаю, – сказал Лымарь задумчиво, – что вернусь я сегодня на приемный покой, буду резать, буду шить, буду в говне и в блевоте ковыряться. А вечерком приеду домой, бахну стопку, посижу у телека, если силы будут. Завалюсь в постель с Люськой, трахну ее с превеликим своим удовольствием. Посплю. Мне завтра с утра в профилакторий – на прием, к четырем на дежурство – на сутки. Потом опять – домой. И мне, если откровенно, нищему и заебанному, от этой мысли становится хорошо и покойно. Слушай, Андрюха, ну объясни мне, поцоватому, на кой хер тебе эта «бондиана»? В гробу деньги нужны? Так я тебе авторитетно могу сказать – вся разница между людьми кончается на пороге морга. На столе все одинаковые – что бедные, что богатые. А в каком костюмчике в гроб ложиться, так это вопрос вкуса родственников. Ради чего все это? Ты счастливее от этого стал?

Тоцкий пожал плечами.

– Не поверишь: стал. Ты, когда режешь и шьешь, счастлив?

– Счастлив. Я спасаю людей.

– И я счастлив. Я делаю свою работу. Я ловлю от нее кайф. Ловлю, ловлю, не ухмыляйся. И деньги в ней – не главное. От классно отстроенной схемы, от красивой коммерческой операции есть свой кайф. Неужели ты полагаешь, что это не творчество и от этого нельзя получить удовольствие? Ты – родился врачом, я – финансистом, вот и вся разница.

– Круто. То-то ловят тебя, как уголовника.

– Путаешь, дружище. Меня ловят не за то, что я сделал что-то не то. Просто некоторые люди решили, что им нужен наш бизнес. Вот и все. Найти. Отобрать. Поделить. Посадить.

– Ты ничего плохого не сделал?

– Я не сделал ничего того, что бы не делали другие. Ничего плохого с общечеловеческой точки зрения. Я никого не убил, не ограбил. Нарушал ли я закон? Не будь наивен, кого волнует закон? Речь идет только о зонах влияния и их переделе. О бизнесе. О деньгах.

– Которые для тебя не имеют значения.

– Я сказал не так. Я сказал, что они для меня не главное. Для меня они критерий независимости. Средство ее обрести. Гарантии моей свободы. И конечный результат моего труда. Тебе зарплату регулярно платят?

– Шутишь, наверное?

– Почему шучу. Знаю, как платят. Херово. И рассказывают, что виноваты мы, коммерсанты, ворюги, которые не платят налоги. А мы платим.

– Неужели? – с иронией осведомился Лымарь.

– Платим, Витя, платим. Не столько, сколько они хотят: была бы их воля, они бы все до костей ободрали. Но платим. И немало. Но спроси, куда идут эти деньги? Спроси? Ты думаешь, тебе ответят? Нет. Тебе наврут с три короба. Расскажут сказки о расходах бюджета. А на самом деле бюджет – это огромная кормушка, из которой деньги разворовываются тысяча и одним абсолютно законным способом. И таким же количеством незаконных. И срать они хотели на врачей, учителей и пенсионеров. Ты когда-нибудь поинтересуйся системой льгот.

– Где я поинтересуюсь? В операционной? У анестезиолога?

– Извини, – сказал Тоцкий. – Что-то я не то сморозил.

– Что, действительно так плохо?

– Действительно. Гораздо хуже, чем ты можешь себе представить. Без надежды на выздоровление. Работая в системе, невозможно оставаться чистым. Системе нужно, чтобы любого в любой момент можно было взять за яйца. Ну зачем ей богатый, независимый коммерсант? С него денег не получишь просто «за так». А если есть крючок – так он сговорчивый. А несговорчивый – за ушко его и на солнышко, пред всем честным народом. Вот он! Вот он, виновник ваших бед! Рвите его! Кусайте его! А мы тем временем поделим его имущество. Знаешь, почему Моисей водил свой народ по пустыне сорок лет? Чтобы вымерли те, кто помнил египетское рабство. А у нас ни времени, ни пустыни подходящей. На манеже – все те же. Так что не волнуйся: то, что меня ловят, – внутриклассовая борьба.

– А если тебя поймают?

– Меня не поймают. Но если поймают, будет не до шуток.

– Кто стрелял в Краснову?

– Наш шеф безопасности.

– Не понял?

– Все ты понял. Наш собственный сотрудник, заместитель Кости Краснова по вопросам безопасности. Ты не удивляйся, по опыту – сдают всегда свои. А чаще всего – по статистике – именно «безопасники». Много знают, много слышат, плюс – ментовская ментальность. Она, знаешь ли, дается навечно.

Они ехали по центру города. В толчее машин, пробираясь по узкому, перегруженному проспекту. Здесь постов не было. Плотно перекрыты были только въезды-выезды из города.

– Мне сюда, – сказал Андрей, указывая на небольшой паркинг возле старого здания. – Но ты протяни чуть дальше. Не светись. А то потом вопросов не оберешься.

Виктор прижался к бордюру и затормозил. Сзади возмущенно засигналила маршрутка.

– Еще раз спасибо, Витя, – сказал Тоцкий. – Ты очень нас выручил.

– Ты надолго? – спросил Лымарь.

– Пока не знаю. Как получится.

– Навсегда?

– Может быть.

– Будет жаль.

– Если честно, мне тоже. Но, если попрет – пожар уляжется. Дадим кому надо денег.

– Думаешь, уляжется?

– Надеюсь, – Тоцкий на миг задумался, а потом продолжил: – Вообще-то все очень серьезно, Вить. Полное говно. И мы в нем по уши.

– А конкретно ты?

– А конкретно я – с головой.

– Прямо как в американских боевиках. Герои прощаются на мексиканской границе и говорят друг другу: «Мне будет тебя не хватать».