Текст книги "Левый берег Стикса"

Несколько особо важных персон, правда, попали в оборот по-настоящему. Ими занимались, как положено, с расчетом дожать в продолжение трех последующих суток. При таком стечении публики бить подозреваемых было нельзя, это оставляли на вечер, когда обстановка станет более интимной, располагающей.

Попавшие к «смежникам» находились в более стесненных условиях, но таких было немного.

К одиннадцати часам город уже гудел слухами. Были, правда, в происходящем некоторые странности, но обратить на них внимание мог только очень осведомленный и очень заинтересованный в объективном анализе человек. Например, было совершенно непонятно, почему некоторые утренние газеты, в том числе столичные, вышли со статьями, рассказывающими о начале крупных неприятностей у «СВ Банка», с намеками на криминальное происхождение денег? Ведь хорошо известно, что публикации готовятся еще вечером, когда номер подписывается в печать. Почему, несмотря на продуманность операции, ни одна из оперативных групп не была отправлена в загородный дом Краснова? Откуда начали свое хождение слухи о смерти управляющего «СВ Банка» и исчезновении руководства высшего эшелона? Ответить на эти вопросы было трудно, почти невозможно, но главное, что никто и не пытался это сделать.

Государственная карательная машина начала свою работу, перемалывая в порох еще вчера могучий и жизнеспособный организм.

Где-то плакал ребенок. Невообразимо далеко. В темноте. Может быть, в небе, а может быть, за множеством закрытых дверей. На пределе слышимости. И что-то гудело. Или жужжало. Как шмель. Большой толстый шмель ядовитой раскраски, пушистый и неуклюжий. Теплый. И в детском плаче что-то знакомое. Неужели плачет Даша? Марк уже большой, он не может так плакать. Двери мешают. Двери. И почему темно? В спальне никогда не бывает так темно. У них с Костей нет тяжелых штор на окнах, и в комнату всегда проникает хоть чуть-чуть света. Странно.

Она приоткрыла глаза и не сразу поняла, что за зеленая плотная масса колышется над головой. И почему она лежит на чем-то колючем. Вот только Дашка действительно плакала где-то за спиной, горько и безостановочно.

«Это деревья над головой, – подумала Диана. – Мы в лесу. Была перестрелка. Кажется, в меня попали».

Вместо крон сосен перед глазами возникло незнакомое мужское лицо. Совершенно незнакомое. Мужчина открыл рот и зажужжал. Диана улыбнулась. Это было удивительно весело. Люди ведь не жужжат? Жужжание стало еще ниже, Диана начала различать отдельные слова, но не могла понять их смысл. Вместо незнакомого лица возникла голова Марика. И он сказал:

– Мама!

Она попыталась ответить, но губы не слушались. Потом вступил незнакомый голос:

– Посмотри в рюкзачке. Любые тряпки подойдут.

– Мамочка, – опять позвал Марк. Голос Тоцкого.

– Рана тяжелая?

Опять низкий незнакомый бас.

– Да хер его знает, Андрей Викторович! Я тебе что – Амосов? Навылет – уже хорошо. И артерию вроде не зацепило. Кровит несильно. На сантиметр вправо – и все, пишите письма. Нашел? Давай. Только аккуратно.

Диана почувствовала, что чьи-то руки ее приподнимают, и бок охватило что-то теплое.

– Вот так, – сказал бас, – ну, счастлив наш Бог. Ишь, как высверлило? Это потому что близко. Как дрелью. Не плачь, дочка, иди поближе. Жива мама, на твоей свадьбе еще гулять будет. Иди, иди, не бойся.

В поле зрения появилась Дашка – зареванная, с оцарапанной щекой. Замурзанная, как чертенок. Диана попробовала повернуть голову в ее сторону и, к своему удивлению, смогла.

Рядом с Дашкой возник Марк, а сразу за ним – Тоцкий, перепуганный, уже без той страшной гримасы на лице, похожий не на хищную птицу, а на воробья после дождя. Он был почему-то при галстуке, который сбился набок, и в пиджаке, порванном в нескольких местах, перепачканном зеленью и бурыми пятнами.

– Диана, ты меня слышишь?

– Костя? – сказала она и сама не узнала свой хриплый, слабый голос.

– Он жив, не бойся. Я говорил с ним сегодня ночью, когда ехал искать тебя. Сейчас он едет к месту, где мы договорились встретиться. Он будет вас ждать.

– Спасибо.

– Да, ничего. Порядок. Чуть бы раньше. Я себе простить не могу.

– Ну-ка, дайте глянуть, – загудел бас рядом. – Простите, мадам…

Это был тот крупный парень, незнакомый Диане. Он опустился на корточки с другой стороны, коснулся ее бока, и острая боль кольнула Диану в живот и спину так, что она вскрикнула.

– Тише, тише… – попросил бас, будто бы уговаривал капризного ребенка. – Я аккуратненько. Тихонечко. Только посмотрю. Ну вот и хорошо.

– Что там, Виталий? – спросил Тоцкий.

– Спирту бы, – сказал бас с сожалением. – Промыть да продезинфицировать. Вроде не льет. А видно плохо. Не водой же тереть?

Он поправил повязку, встал и сказал, обращаясь к Тоцкому:

– Отойдем. А ты, красавица, пожалуйста, полежи. Кровотечения почти нет. В рубашке родилась.

Он встал и тяжелой, медвежьей походкой борца пошел к кустарнику, возле которого лежал труп Лукьяненко. Тоцкому было неуютно от одной мысли, что надо приближаться к человеку, которого он застрелил четверть часа назад, но делать было нечего, и он пошел следом.

Виталий остановился в нескольких шагах от тела и, вытащив из кармана пачку «Кэмэла», закурил.

– Мне дай, – попросил Андрей, стараясь не смотреть на мертвеца.

Лукьяненко лежал навзничь. Его оттащили чуть в сторону от места падения, и на толстом хвойном ковре образовались борозды, забрызганные красным и желейным серым. В них уже суетились огромные рыжие муравьи.

– Не кури, – посоветовал Виталя, – опять стошнит. Ты ж его, браток, живым брать хотел?

– Не вышло, – сказал Тоцкий. – Не было у меня времени целиться.

– Не было, говоришь, времени? – переспросил Виталий. – А попал аккурат куда надо. Не попал бы ты, попал бы он. Так что ты, браток, особо не переживай. Повезло тебе и ей с детками. А ему с его орлами не подфартило. Не его сегодня день. Твой.

Он затянулся глубоко и выпустил вверх струю сизого дыма.

– Значит, так, я надеюсь, что внутри у нее кровотечения нет. Но я не врач. До точки рандеву нам переть больше шестисот верст. Даже если я ее на перину положу – растрясем, как пить дать. Дырка в животе – не дырка в ухе. Понимаешь?

Тоцкий кивнул.

– Ей врач нужен. Есть надежный врач? Андрей задумался.

– Наверное. Только, Виталий, как вас по отчеству…

– Давай без отчества, – улыбнулся Виталий чуть кривовато. – Отвык я, да и мы теперь почти как братья. Общая кровь, – он кивнул на труп за спиной, – знаешь ли, роднит. А мы с тобой, браток, сегодня намолотили…

Из глубины леса выскочил Роман и, найдя Виталия глазами, подбежал к ним. Физиономия его, здорово расцарапанная ветками, была довольной.

– Есть, командир, порядочек, – начал он, приближаясь. – Тут рядом озеро. Берега заболочены, и топь подходящая есть. Метров шестьдесят, не больше. Тащить?

– Тащить, – подтвердил Виталя, – карманы проверьте на предмет документов. И вперед, за орденами. Постарайтесь не сильно пачкаться. Нам еще неизвестно сколько по стране болтаться.

– Обижаешь, Виталя, – огорчился Роман и отошел в сторону, к ожидавшим его напарникам.

– Времени у нас нет, – сказал Виталий. – Ребята приберут, и надо трогать. А ехать нам, если честно, некуда. Ее вообще, по уму, без врача трогать нельзя, не то что шесть сотен верст в джипе телепать. Не довезем, ежели чего внутри не так. Что скажешь?

– Друг врач у меня есть. Помочь – поможет. Костя будет ждать. Въедем в зону покрытия – я ему позвоню.

– Ну и дальше? Что твой шеф? Хоттабыч? У него ковер-самолет есть?

Тоцкий поднял голову. И даже улыбнулся.

– А ты все-таки молоток, Виталий. Есть тут неподалеку один аэропорт, в Каменке, почти частный. Самолеты спортивные, вертолет, «кукурузники». Не ковер-самолет, конечно, но на такой случай сойдет.

Виталий вздохнул.

– Я смотрю, у тебя точно башню сорвало. Угона нам только не хватало.

– Командир, – позвал его Рома. Он подошел, держа в руках пачку документов убитых. – Ты поглядел бы…

Паспортов, как отметил Тоцкий, среди документов не было. Удостоверения, водительские права, несколько коленкоровых книжечек, аккуратно запакованных в целлофан.

Виталий быстро проглядел всю пачку и посмотрел на Тоцкого совсем невесело.

– Угон нам уже ничего не прибавит. Все и так по максимуму. Трое ментов, двое «смежников». Высшая мера уже есть. Чего стал? – спросил он у Ромы. – Будем, что ли, хоронить с почестями? Они женщину с детьми зарыть собирались, не забыл еще? Если они «правильные», то я балерина! Этого, – он ткнул пальцем в Лукьяненко, – обыщи, и давайте, по-быстрому. Машины – туда же.

Он опять обернулся к Тоцкому.

– Аэропорт далеко?

– Не так чтобы очень.

– Дорогу знаешь?

– Найду.

– Грузим ее с детьми – и вперед. На жезлы и прочую фигню не останавливаемся. У Михалыча номера позволяют. Ты со мной – в джип. Мои ребята – на твоей тачке.

Тоцкий кивнул.

– Как войдем в зону, я вызвоню Виктора.

– Врача, что ли?

– Да, пусть едет в Каменку. Он там будет раньше, чем мы. Только бы был на связи.

– Ты помолись, чтобы пилот был на месте. Я «вертушку» не вожу.

– Слишком много «если», – сказал Тоцкий.

– Это точно, – согласился Виталий. – Я, браток, на трех войнах был. На первой, когда ты еще, наверное, в школу ходил. Так я тебе вот что скажу…

Он щелкнул зажигалкой и протянул пачку Андрею.

– Вся наша жизнь – одно большое «если». И очень херово, когда это «если» кончается.

Он дождался, пока Тоцкий закурит.

– Побудь пока с ними, – он кивнул в сторону Дианы и детей. – Я ребятам помогу прибрать. А малый-то каков, а? Двоих подранил. Просто Виннету.

Тоцкий подошел к Диане и сел на землю рядом с ней. Она была мертвенно-бледной, но попыталась улыбнуться. Дашка держала ее за перепачканную кровью руку – глаза на мокром месте, губы дрожат. Марк держался лучше, но тоже подозрительно быстро отводил взгляд, стараясь не показывать покрасневшие веки.

«За что? – подумал Тоцкий. – Им-то это – за что? Это же не их игра. Есть же, в конце концов, даже у конченых отморозков правило – женщин и детей не трогать. Или правил вообще уже нет? Здоровые мужики с пистолетами гонят по лесу женщину с двумя детьми, как загонщики – кабана. Как кричала эта сволочь? Не входит в планы оставлять в живых? И это – не уголовники. Государственные люди. При погонах и «ксивах». Неужели Марусич прав? Если так, то погоня еще и не началась. Мы просто чуть-чуть выбили их из графика».

* * *

Заместитель начальника Шестого управления Григорий Иванович Кондратюк не был плохим человеком. Хорошим человеком он тоже не был. Ему вообще трудно было дать определение. Он был богатым человеком и искренне полагал, и был недалек от истины, что для богатых людей существуют свои критерии порядочности, доброты и человеколюбия, не применимые к простым смертным.

К своим сорока годам Григорий Иванович подошел в превосходной материальной и неплохой физической форме, сохраняя поджарую фигуру, которую слегка портили чуть нависающие бока, впрочем, легко скрываемые хорошо скроенными костюмами или свободной спортивной одеждой. Тяжелый, квадратный подбородок с модной ямочкой посередине, глубоко посаженные глаза под густыми, привычно сведенными к переносице бровями, гладкая кожа щек под восточными, выдающимися скулами, седоватые волосы, поредевшие, конечно, но не очень сильно, зачесанные назад… Облик соответствовал скорее преуспевающему бизнесмену, чем работнику органов правопорядка с почти двадцатилетним стажем службы. Но впечатление от значительности лица портили тонкий, маленький, будто бы одолженный по случаю и приклеенный впопыхах тонкий нос и выражение серых с рыжими точечками на радужке глаз, безошибочно выдававшее в их хозяине милиционера.

В милицию юный Гриша Кондратюк пошел осознанно, сразу после института, учеба в котором не приносила ему никакого удовольствия – он уже тогда сообразил, что ничего хорошего от распределения в проектный институт или на завод ему не светит. Сто двадцать рублей оклада молодого специалиста, жизнь от зарплаты до зарплаты и прочие скромные радости инженерного бытия его не прельщали. На это он насмотрелся в собственной семье – и отец, и мать тянули лямку проектантов, радуясь квартальным премиям и прогрессивкам, как крестьяне вовремя выпавшему дождю. То ли дело – служба в органах. Нет, Гриша вовсе не собирался работать в уголовном розыске и, не дай бог, ловить убийц, насильников или грабителей, рискуя своей молодой жизнью почем зря, за нищенскую зарплату. Нет, нет и еще раз нет!

Глядя на своего родного дядю, проживающего, и неплохо проживающего, в славном городе Ленинграде и занимающего скромную должность начальника районного отдела ОБХСС, Григорий Иванович знал, чего ему хочется. Приезжавший в гости родственник был вальяжен, богат и производил впечатление невероятно довольного жизнью человека. А как он был одет! Юный Гриша, считавший вершиной счастья носить болгарские джинсы фирмы «Рила» и польские джинсовые костюмы, которые с настоящими джинсовыми вещами роднило только название, с восхищением рассматривал дядину одежду: шикарные костюмы – настоящую диковинку для середины семидесятых, фирменные «Левис», итальянские туфли на каблуке. Дядя был малоросл – от чего страдал, лысоват – что скрывал, зачесывая боковую прядь на лысину, но, несомненно, элегантен. И подарки племяннику он привозил не скупясь – от щедрого сердца.

В свои тридцать пять дядя Тима был подполковником, обеспеченным человеком со всей атрибутикой – машина, дача на берегу Финского залива, квартира на Васильевском, поездки за рубеж по линии «Интуриста», в общем, полной противоположностью своему брату. Оба брата были людьми пьющими, не запойно, но вполне основательно, но даже пьянели по-разному. Иван Васильевич, выпивши, становился слезлив и жаловался на жизнь, а Тимофей Васильевич, опьянев, куражился и был злобен, но весел. От дяди и отца Григорий Иванович унаследовал любовь к выпивке, невосприимчивую к алкоголю печень и злобность в состоянии «навеселе».

Так что, получив на руки синюю книжечку диплома, заместитель командира институтского оперативного отряда, комсомольский активист Гриша Кондратюк подал заявление в милицию. Дядя по своим каналам поговорил с кем надо, благо Советский Союз еще не собирался почить в бозе, до этого момента оставалось еще восемь долгих лет, и Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности принял юное дарование в свои объятия.

Ленинград, конечно, не Москва, но по тем временам почти столица, и родственник в метрополии весьма способствовал карьерному росту. Тем более что Тимофей Васильевич и сам на месте не стоял, заняв место в городском управлении. Гриша был в доме дяди частым гостем – авиабилет в город революции стоил чуть больше тридцати рублей, самолеты летали регулярно – спасибо советской власти. Летал в Питер Григорий Иванович не за тем, чтобы «похлебосольничать» да выпить дорогого коньяку в дядиной пятикомнатной квартирке с картинами русских мастеров на стенах и щитовым паркетом невообразимой красоты. Не для того, чтобы с теткой, дочкой генерала КГБ в отставке, прошвырнуться по закромам Гостиного двора и базам Потребсоюза или откушать в закрытом для несведущего народа ресторане «Садко». Ну и, конечно, не для того, чтобы сходить в «Мариинку» или в БДТ. Балет Григорий Иванович не любил, театр не понимал, а из книг любил романы Дюма, детективы старых советских авторов и Юлиана Семенова. Из всех искусств, вслед за вождем мирового пролетариата, любил наиглавнейшее – кино, а остальные изыски считал неизбежным злом.

Тесть дяди Тимы, съевший себе зубы на борьбе с диссидентами еще в шестидесятые (до того с ними не боролись, а просто расстреливали), дальнего родственника за это возлюбил особо и, одобрительно похлопывая по плечу, цедил хрипло через прокуренные желтые зубы: «Молодец, Гришка! Наш человек!»

Приезжал Григорий Иванович для того, чтобы набраться опыта. Чтобы понять, как эту самую социалистическую собственность расхищать, как сделать так, чтобы ее без твоего участия не расхитили другие и как правильно реализовывать и перераспределять уже расхищенное.

Дядя и его самоотверженный труд на благо Родины и себя, любимого, был бесценным кладезем опыта. Сам Григорий Иванович в ту далекую, наивную эпоху даже и предположить не мог, насколько эти знания пригодятся ему после падения империи. Да и кто мог предположить, что родной город, в котором Григорий Иванович родился и вырос, из «режимного», закрытого для посещений, станет открытым, торговым мегаполисом. А значит, слово «контрабанда», знакомое только по морским портам, которых всего ничего, международным аэропортам, которых раздва – и обчелся, и зарубежным кинофильмам, станет явью и на берегах Днепра.

Бизнес Тимофея Васильевича, хотя тогда это слово так свободно не употреблялось (только с толикой презрения или негодования), был сложен, многогранен и многолик. В нем были разные составляющие: и рейды по подсобкам, и тайные цеха, производившие кустарно дефицитные товары (саржевые брюки ужасающего вида, пластиковые кульки с неузнаваемыми физиономиями популярных эстрадных актеров и зарубежных групп и певцов, туфли из «левой» кожи, костюмы, рубашки, трусы и носки, свитера – а что в СССР не было дефицитом?). Рынки, стройки, магазины – везде, где была социалистическая собственность, там находил свою копеечку бравый борец с ее расхищением: дань платилась исправно, и горе тому, кто пытался этого избежать. Это была многоуровневая, сложная система перераспределения денежных средств, система, построенная на лестнице распределения товаров, а еще точнее, параллельно ей. И кормила она множество народа – и нечистых на руку дельцов, и тех, кто должен был этих дельцов ловить; кормила досыта, поила допьяна и одевала с любовью.

Но настоящим алмазом в короне Тимофея Васильевича была контрабанда. Ленинград – город портовый, моряки – народ ушлый. Грузов приходит великое множество, и уходит, кстати, тоже. Для человека сообразительного, облеченного властью, имеющего друзей и знакомых в таможенном комитете и КГБ, наладить встречные потоки не составляло особого труда. Завоз и вывоз обеспечивали одни, реализацию – другие, прикрытие – третьи, секретность – все вместе.

Это было любимое, пусть и не самое прибыльное дело Тимофея Васильевича. Оно было опаснее, чем все гешефты, вместе взятые, но увлекался он им более всего. Оно наполняло его дом невероятными по тем временам новинками электроники, экзотическими предметами интерьера и, что главное, давало ему ощущение причастности к той жизни, которая протекала за границами «великого и неделимого», реального прикосновения к которой он был лишен навсегда, как тогда казалось. Зарубежные поездки были лишь аперитивом, а вот отведать само блюдо, увы, Тимофей Васильевич не мог.

Григорий Иванович быстро и успешно продвигался вверх по служебной лестнице. Этот взлет был кратковременно приостановлен во время недолгого царствования Андропова: какой-то клеветник «сдал» Тимофея Васильевича, ему даже было заявлено служебное несоответствие. В воздухе запахло жареным, и срок с конфискацией замаячил настолько реально и близко, что впору было начать собирать «тревожный чемоданчик».

Друзей почему-то поубавилось, даже те, кто остался «близкими», при встрече отводили глаза, сетовали на то, что ничего сделать нельзя, и готовились попрощаться с другом надолго. Но племянник оставался верен своей любви к дяде даже в годину опалы. Надо сказать, что на самом деле Григорий Иванович сделался чрезвычайно осторожен, но дяде об этом было знать вовсе не обязательно. Но, к счастью Тимофея Васильевича и его семьи, генсек преставился, дело моментально рассыпалось, «пострадавшего» восстановили на работе, правда, не на прежнем месте, оно было благополучно занято, а повыше, что никого не огорчило.

И все пошло своим чередом. К началу Великого Разлома Григорий Иванович Кондратюк был уже майором, начальником райотдела ОБХСС и очень состоятельным человеком. Но в 1991 году произошла еще одна очень знаменательная вещь – вместе с развитым социализмом бесследно исчезла и социалистическая собственность.

Это же нонсенс – борцы с ее расхищением остались, а, собственно, предмета, который надо было охранять, не стало. Нелюбимые всей милицейской когортой «бэхи», как называли без особой симпатии работников ОБХСС, остались без работы? Но растерянность была недолгой.

Да, исчезла система распределителей. Да, наступило время того, что почему-то назвали «разгулом» демократии и свободы. Но государство-то осталось? И пусть предпринимательство перестали называть спекуляцией и награждать за нее солидным сроком по статье УК, но разве умным людям, стоящим у власти, было непонятно, что карательный орган просто необходим?

И, если быть честным, он действительно был необходим: мутная волна мошенничества, «кидалова», финансового бандитизма захлестнула страну. В качестве противодействия криминалитету создавались структуры с новыми аббревиатурами – ОБЭП, ОБНОН, УБОБ, ОМОН. Вернее, они задумывались как противодействие криминалу. А получилось как всегда – они с ним слились.

От этого слияния выиграли все, кроме обывателя и тех, кто пытался заниматься бизнесом не «по понятиям». Бывший ОБХСС, ставший ОБЭПОМ в составе Шестого управления, которое задумывалось создателями как карающий меч в руках правосудия, «крышевал» экономических преступников, банковский отдел покрывал преступления в банковском секторе, ОБНОН взаимовыгодно сотрудничал с отечественной наркомафией. Только «бандитский» отдел, как всегда безденежный и «голимый», гонялся за шушерой, рискуя схлопотать пулю от «отморозков», коих развелось без числа.

Уважаемый человек, Григорий Кондратюк, в Шестом управлении занимал пост заместителя начальника, и именно тут начался его настоящий взлет. Дядя, к тому времени персональный пенсионер МВД СССР и совладелец нескольких совместных предприятий, акционер двух банков и даже одной известной на весь бывший Союз гостиницы, мог бы гордиться племянником. Зерно упало на благодатную почву и дало превосходный побег.

Бизнес Григория Ивановича тоже был многолик, многогранен и прибылен, несмотря на отсутствие социалистической собственности. Ее место благополучно заняла собственность капиталистическая. Государственная собственность тоже, несмотря на название, приносила доходы вполне конкретным людям. Так что поле деятельности было необъятным. И особое место в душе Григория Ивановича, наверное, в силу генетической предрасположенности, занимала контрабанда.

В сравнении с бывшей империей, независимая новообразованная Украина была открыта для торговли и связанных с ней легальных и нелегальных операций, как пьяная маркитантка – родному полку. Во всех смыслах. Каждый город с помощью коммерческих структур организовывал свое снабжение самостоятельно. Все – одежда, лекарства, продукты питания, спиртное, сигареты, электроника, что раньше завозилось централизованно, через считаные порты, аэропорты, железнодорожные терминалы, – теперь поступало непосредственно в пункт назначения. В адрес частных лиц, компаний, торговых групп, которые росли, как грибы после дождя. Здесь же, на месте, грузы проходили таможенную очистку, за них платились пошлина, налоги и прочие обязательные отчисления государству. Так как государство, что объективно, меры во взимании «доли» с торгового люда никогда не знало, то не было в стране негоцианта, который не пытался бы эту долю максимально сократить. А лучше всего вообще превратить в фикцию. А превращение доли государства в фикцию в этом случае называется хорошо известным словом «контрабанда». Есть, правда, контрабанда, в которой государство, в лице своих слуг, имеет свою часть прибыли. Именно для этого создаются разного рода привилегии – фонды, объединения, союзы, имеющие льготы. Заплати небольшую часть «прикрытию» с официальными льготами и вези себе спокойно. Такая легализованная контрабанда Кондратюка не интересовала. За ней стояли силы, перед которыми он даже во сне вытягивался по стойке «смирно», а вот другая, по-настоящему «черная», – тут совсем другое дело. Тут была настоящая нажива. Тут Григорий Иванович был беспощаден к нарушителям закона. Товар конфисковывался и уходил «налево» по наработанным за годы каналам. Причем нарушитель, у которого груз был отобран, и пискнуть супротив боялся, чтобы не схлопотать срок. И на «крючке» оставался, по причине чего или регулярно платил Кондратюку «отпускные», или, что чаще, приглашал его в «долю». В этом случае в дальнейшем все протекало без осложнений, и «счастливчику» оставалось только решать вопросы с таможней, возможностей к чему была масса.

Еще одним источником вдохновения, радости и денег для Григория Ивановича была «обналичка», тут он, можно сказать, был коллегой Тоцкого. Только, в отличие от Тоцкого, для того, чтобы наладить этот бизнес, Григорию Ивановичу не пришлось ничего организовывать. Достаточно было кое-чего не замечать, кое-что «спускать на тормозах», кое о чем – заранее предупреждать. Для отчетности и победных реляций – раз в пару месяцев «разрывать в клочья» независимые, то есть не платящие ему законную часть, команды «обналыциков», возникающие ежедневно и рвущиеся в этот опасный бизнес, как мотыльки на огонь.

Для обнаружения фирм-однодневок на самом деле не надо быть Пинкертоном, достаточно одного взгляда на банковскую распечатку (а доступ «шестерки» к подобного рода документам был обеспечен законодательно), чтобы по обороту вычислить «бабочек». Дальше – поднять назначение платежей и фактически завтра можно брать всех «теплыми», вычислив только адрес, по которому производится раздача денежных средств.

Но, говоря словами классика, «если звезды зажигают, то это кому-нибудь нужно». Борьба ОБЭПа и «банковского» отдела с «обналом» носила затяжной, позиционный характер. Обе стороны, сидя в окопах, занимались своим делом, изредка имитируя боевые действия. И получая обоюдную выгоду. Те, кто не работал под «шестеркой» или не работал на тех, кто был недосягаем для рук правосудия, садился за решетку надолго или платил такие «отступные», что их сумма называлась почтительным шепотом. Только «подшефные» фирмы Тоцкого за месяц передавали своим «кураторам» сумму, в которой нулей было ровно пять, а первая цифра варьировалась в зависимости от месяца.

К сожалению Григория Ивановича, его структура недолго оставалась единственной на этом тучном пастбище. После непродолжительной, но жестокой войны свое место на рынке финансовых услуг заняли «смежники» из СБУ, а чуть позже и налоговые службы. Все вместе, единым фронтом, они «ощипывали» попавших на «карандаш» бизнесменов, подминали под себя их фирмы, создавали свои предприятия, выстраивали собственные финансовые схемы.

Это не было «государевой службой». Это было сочетание приятного с полезным: властных полномочий и предпринимательской деятельности. Плюс ко всему они обладали привилегиями «карающего молота» и по заказу соответствующих лиц либо просто за хорошие деньги могли обеспечить крах любого бизнеса. Чист или нечист этот бизнес перед законом – не имело ровным счетом никакого значения. Тем более что абсолютно честных, особенно при таких законах, не бывает. И вообще, как говорил неплохой писатель Фридрих Дюрренматт: «Любого человека, ничего ему не объясняя, можно посадить в тюрьму лет на десять, и где-то в глубине души он будет знать, за что».

Уничтожение под заказ было делом несильно сложным. Имея под рукой государственную машину, нужно было только четко понимать, насколько мощную ее часть надо задействовать. Тут прокалываться было опасно. Недооценка сил противника была чревата ответным ударом, а пропускать удар Григорий Иванович считал унижением, свидетельством некомпетентности. Вцепишься не в того, в кого надо, а потом костей не соберешь. Бывали, знаете ли, прецеденты. Кто ж знал, что за мелким «коммерсом» с уголовными повадками, которого Кондратюк «мочил» в девяносто четвертом (по хорошо оплаченной просьбе одного из городских столпов общества, освобождавшего бизнес-пространство для своего зятя), окажется член Верховного суда, который приходился тому самому «коммерсу» родным дядей по материнской линии?

Тогда Кондратюк глубоко раскаялся в том, что до того, как его «орлы» разгромили офис племянничка, а ему самому сломали три ребра и нос за «сопротивление при аресте», не навел подробные справки. И на коврах вельможных пришлось отстоять не один час, и деньги вернуть, и… Да что вспоминать! За всю трудовую биографию таких случаев было всего четыре, и каждый из них оставил в душе Григория Ивановича глубокий шрам. Но дал ему необходимый опыт. Картина связей и знакомств будущего подследственного должна быть полной – чтоб ни один дядя не проскочил. Табель о рангах – это вам не хухры-мухры. Заказчик должен быть всегда выше, чем возможная «крыша» жертвы – а там пусть разбираются между собой. Видимость законности – именно не закон, а видимость – должна соблюдаться неукоснительно. Если надо кого помять, для этого есть силовая поддержка в виде «пернатых» с минимумом мозгов и чесоткой на конечностях. А уж вечером, в кабинете, аккуратненько дожмем. Или в камере «допрессуем».

Соблюдение этих несложных правил безопасности было основой долгой и счастливой жизни в таком рискованном бизнесе. Были, конечно, исключения. Когда приказ приходил с самого верха. Но и тут, существовала метода, от которой отклоняться не стоило. На все про все, чтобы из всей массы задержанных по делу «СВ Банка» выделить хотя бы десяток будущих фигурантов, времени у Кондратюка было всего ничего – семьдесят два часа. А если по уму – то меньше.

Время начала операции было определено сверху и согласовано и с СБУ, и с налоговой. Будь он единоличным исполнителем, то провел бы операцию в пятницу. Тогда суббота и воскресенье, когда есть возможность поработать с задержанными без адвокатов и прочих формальностей, отрицая сам факт их присутствия в управлении, дали бы ему необходимый зазор во времени. Сейчас же нужно было из всего человеческого материала выделить слабых или потенциально слабых, недовольных, запаниковавших и просто говорливых. Остальных пока – на хер с пляжа. Отработаем потом. А вот с теми, кто мог расколоться сегодня, надо было работать сейчас, пока они «на измене». Пока судорожно перебирают в уме причины, почему они здесь, пока только выстраивают линию поведения, пока мочевой пузырь переполняется за считаные минуты от страха и неизвестности. Для этого Григорий Иванович дефилировал по кабинетам, грозно сверкал глазами от дверей, прислушиваясь к допросам, изредка грозно «взрыкивал», аки лев, добавляя страха, но ни на минуту не переставал просчитывать тех, с кем надо работать дальше. Он все-таки был крепким профессионалом и по косвенным признакам – по испарине на лбу, по дрожащей интонации, по нарочитой небрежности – мог определить, «поплывет» ли клиент под нажимом, либо закроется, как улитка.