Текст книги "Левый берег Стикса"

– Вот это вряд ли. Скорее твое мнение может измениться. Они замолчали, ожидая, пока мимо пройдут эксперты, вышедшие из дома.

– Возможно, – согласился Миронов. – Заметь, я не прошу у тебя о доверии. Я хочу только услышать твой рассказ о произошедшем. Меру своей откровенности ты выбираешь сам. Я даже не буду задавать тебе сакраментальный вопрос – кто такие «они», которых ты хочешь вывести начистую воду? Просто скажи мне, что здесь произошло сегодня?

Андрей смотрел на этого румяного СБУшника и лихорадочно просчитывал, что он может рассказать, а что должен утаить во что бы то ни стало. Было совершенно понятно, что скрыть присутствие здесь Виталия и его команды не удастся. Но и говорить о них и их роли в событиях этого утра он не станет. Пусть сами думают. Информация о Диане и детях никому не повредит, кроме тех, кто продумывал легенду об их бесследном исчезновении.

Костя официально мертв, и тут ему надо молчать, поскольку только он, МММ и его люди в курсе того, что сообщение о его смерти в Берлине – «утка». Смерть Лукьяненко? Пока надо молчать. Молчать про тела, скрывшиеся в зеленовато-коричневой жиже болота. Молчать про машины, канувшие в черной, глубокой воде озера. Их нет и не было. Но это и являлось единственным доказательством правдивости его рассказа. Удостоверения и бумаги погибших Роман сжег, облив бензином, прямо там, на лесной дороге. До пепла. Пропали без вести. Так что тогда? Дозированная правда? Она будет слишком похожа на ложь. Но ничего другого у Андрея в запасе не было.

– Здесь держали семью Краснова, – сказал он, – потом привезли Гельфера. Ночью они бежали. Артура убили. Диане с детьми удалось бежать. Командовал похищением начальник банковской службы безопасности Лукьяненко. С ним были несколько сотрудников нашей службы.

Он подумал немного. Миронов терпеливо ждал.

– И несколько сотрудников вашего ведомства, – продолжил Тоцкий, слегка заколебавшись, – и несколько сотрудничав МВД. Вот такая веселая команда. Все. Хватит.

Некоторое время оба молчали. Потом Миронов заговорил, спокойно и размеренно.

– Женщина с детьми бежит из-под присмотра команды, состоящей из профессионалов. Заместитель управляющего банком, экономист, ничего кроме ручки и калькулятора в руках не державший, еще вчера бывший в Москве с женой, гибнет во время перестрелки возле загородного дома банкира, ошибочно расстрелянного командой наемных киллеров в Берлине. Жена банкира и их дети бесследно исчезают. Обезглавленный труп зама управляющего похитители закапывают возле дома, после чего, не прибрав после себя, в явной спешке исчезают с места происшествия. После чего появляется Андрей Викторович, который еще вчера был в Киеве и не вылетел вечерним рейсом, на который имел билет, но почему-то знает все подробности произошедшего, находит тело коллеги и рассказывает эту странную историю. Причем утверждает, что кроме него тут никого не было, хотя и ребенок бы заметил, что здесь кроме него было как минимум двое-трое людей. Андерсен отдыхает. Ты бы поверил?

– Верить или не верить – дело твое.

– Понимаешь, Андрей, машина устроена так, что тех, кто был с тобой, все равно найдут. Это, считай, решенный вопрос. Слишком много следов.

– Поживем – увидим, – сказал Тоцкий. – Ищите, это ваша работа. Почему я вам должен помогать? Есть этому какая-нибудь причина, Александр Сергеевич? Сам знаешь, что нет. Я тебе сказал, что хотел. Ты услышал, что хотел. Поговорили. Я сказал правду.

– Но не всю.

– Угадал. Может быть, попробуешь еще угадать – почему?

По дорожке, ведущей от небольшой «сторожки» на въезде, галопом бежал Ружин. Вид у него был такой, что и Тоцкий, и Миронов поняли, что что-то случилось – ему сегодня явно не везло с находками.

– Там, там… – выдохнул он, подбегая, – там еще люди. То есть, Шурик, там три трупа, вот блин, три!

Миронов вскочил, порываясь бежать, посмотрел на Тоцкого, а потом, отстегнув от ограды перил, приковал наручниками к своей левой руке. Ружин дышал шумно, как паровоз. Скорее от испуга, чем от короткой пробежки.

– Трое, – продолжил он, со свистом втягивая воздух, – прикрыты брезентом. Я поднял, а они все мертвые.

– Пошли, – приказал Миронов Андрею. – А ты, Дима, быстро за Юрой! Кончай дрожать! Бегом!

Трупы действительно лежали в маленьком домике охраны, который Тоцкий с Виталием забыли осмотреть.

Их было трое. Двоих Андрей смутно помнил, скорее всего, по банку, но точно сказать не мог – всего в безопасности трудилось почти шестьсот человек. «На это, – подумал Андрей с грустной иронией, – банк денег не жалел». Третий, получивший две пули, в грудь и в горло, был Тоцкому совершенно незнаком. Сравнительно молодой – лет сорока, ладный, хорошо одетый. С застывшим выражением удивления на лице.

А вот Миронову этот незнакомец, кажется, был хорошо знаком. Во всяком случае, если судить по выражению его лица в тот момент, когда он перевернул тело, лежавшее лицом вниз. Он почти сразу взял себя в руки, совладав с мимикой, но глаза его еще несколько секунд оставались совершенно безумными.

«Чего ради? – подумал Тоцкий. – Кажется, кто-то хотел откровенности?»

И сказал вслух:

– Что, Александр Сергеевич, знакомого встретили?

Миронов молчал, явно размышляя, отвечать или не отвечать. Потом медленно кивнул в знак согласия. Они были скованы одной цепью, и ни отвернуться, ни отойти Миронов не мог. И, может быть, поэтому не мог и солгать.

– Ваш? – спросил Андрей.

Миронов опять кивнул, уже не раздумывая.

– Интересный расклад получается, – сказал он и выпятил нижнюю губу. Смешно, как обиженный ребенок. – Ты, Андрей Викторович, даже представить себе не можешь, какой интересный расклад получается. И как в этот расклад вписывается бывший сотрудник «девятки», я, честно говоря, не понимаю.

И поднял глаза на Тоцкого, рассматривая его так внимательно, словно впервые увидел. А потом добавил:

– И даже не могу представить, в какое говно ты вляпался. И я, кстати, тоже, с тобой за компанию.

Как и предполагал Марусич, во второй половине дня среди частных вкладчиков «СВ Банка» началась настоящая паника. Предприятия, которые еще утром убедились, что ни одну активную операцию провести невозможно, а банк работает по принципу «черного ящика», безвозвратно заглатывая вечерние и утренние платежи, к середине дня просто находились в коллапсе. А вот создающие видимую часть крушения дедушки и бабушки выстроились в очереди после двух дня. Они толклись у дверей, перекрытых бойцами физ-защиты, растерянные и возмущенные – Марусич превосходно понимал, что это только начало. Крики, проклятия, выбитые стекла еще впереди. Рабочий день уже закончился, а на тротуарах толпились люди. Много людей.

МММ уже собрал дополнительную информацию. Поскольку он и так был в курсе дел, ничего особо шокирующего он не узнал. Разве что уточнил списки тех, кто был связан с «СВ Банком» коммерческими интересами, и аккуратно поинтересовался их реакцией на события, в основном – через третьих лиц и с максимальной осторожностью. Пострадали многие. Даже слишком многие. Никто, конечно, не складывал все яйца в одну корзину, но количество яиц было разным, и кое-кто с сегодняшнего утра внезапно из успешных предпринимателей перешел в категорию остро нуждающихся. И это была только надводная часть айсберга.

Часть же подводная заключалась в том, что в течение нескольких дней начнут испытывать колоссальное денежное голодание предприятия, принадлежащие «СВ Банку» или переданные ему в управление. Через месяц начнутся задержки с зарплатой. Перестанут поступать комплектующие и сырье, топливо, а значит, сорвутся внутренние и зарубежные контракты. Некоторые предприятия – плюс ко всему – были градообразующими. Уж кто-кто, а Марусич знал, что означает остановка такого предприятия – у самого были две шахты в Луганской области. На одного работающего – трое иждивенцев. И в городе нет альтернативы для работы. Вообще нет.

От камня, брошенного в пруд, идут круги, расходясь шире и шире. МММ покачал головой, глядя через затемненные стекла своего «Мерседеса» на людей, стоящих возле офиса «СВ Банка» на проспекте Победы. Неправильное сравнение. Скорее уж динамитная шашка, брошенная в глубокую лужу, – тряхнет так, что мало не покажется, только брызги полетят. Далеко летящие последствия. Карточный домик.

В кулуарах тоже говорили разное, но все, от спикера до уборщицы, сходились в одном, что такую масштабную, превосходно скоординированную акцию провести без участия высоких покровителей и санкций с самого верха невозможно по сути. Сессионный зал кипел, вопросы, вынесенные на голосование, никого не волновали. Небольшая часть депутатского корпуса неприкрыто торжествовала, еще одна, приблизительно равная ей по численности, была просто убита горем. Большинство же, тоже основательно пострадавшее, негодовало. Готовились совершенно бесполезные и, по мнению МММа, безнадежно опоздавшие депутатские запросы: машина запущена, механизм раскручивался.

Нет на Украине банка, фирмы или просто предпринимателя, запустив руки в дела которого, нельзя не извлечь на свет божий что-нибудь неприглядное. И чем крупнее объект пристального внимания, тем больше скелетов можно отыскать в его чуланах. Пусть большинство обвинений потом отпадет – что за плату, а что само по себе. Пусть через год-другой кто-то из журналистов, собрав все факты воедино, докажет, как дважды два, что было допущено беззаконие, и все дело не стоило выеденного яйца. Пусть дадут интервью возмущенные вкладчики, выступят с трибуны, с фальшивой искренностью, откормленные депутаты-правозащитники. Но дело будет сделано: собственность перераспределена, акции и дивиденды поделены, денежные потоки перенаправлены. И все затихнет, как уже затихало много раз. Останутся искалеченные судьбы тех, по кому прошлось колесо правосудия – притихшие и поумневшие. Что старое ворошить – слава богу, живы, и то ладно. «Стрелочники» будут досиживать срока. Победители – наращивать капиталы. Исполнители прикрутят новые звездочки на погоны и продолжат делать свой бизнес, попутно подбирая куски, брошенные щедрой рукой с хозяйского стола. Все было, и то, что будет, – было тоже.

Марусич попытался встретиться с министром МВД, которого неплохо знал, потом со вторым лицом в СБУ, с которым его объединяли деловые интересы, правда, хорошо сокрытые от посторонних глаз. Но бесполезно. Как правильно догадывался МММ, не он один в эти минуты искал встречи с силовиками, и был он не самой крупной рыбой из тех, кто звонил на отключенные трубки их мобильных телефонов.

Он легко дозвонился только до Давида Каплана, адвоката с именем, которого он знал многие годы: именно ему он хотел поручить дело Тоцкого. Давид Аронович, старый, опытный, многомудрый, похожий на усыпанного перхотью седого филина, звонку обрадовался, а вот предложенному клиенту – не очень.

– Мишенька, – сказал он хорошо поставленным, моложаво звучащим голосом. – У меня уже больше десятка звонков по этому делу. Андрюшу я знаю и, конечно, возьму его на контроль в первую очередь. Но если судить по тому, что мне удалось узнать, пахнет все очень плохо. Меня не допустили ни к одному из клиентов. Они даже отрицают наличие их в помещении ОБЭПа, хотя точно знают, что мне известно, что они там.

– Андрея взяли парни из СБУ.

– Если ты думаешь, что это подарок…

– Давид Аронович, все они не подарок, а чекисты – особенно, но если вы его не вытащите, то его не вытащит никто.

Каплан тихонько засмеялся.

– Льстишь старику? Ладно, хвали, хвали, мне приятно. У них, кстати, очень толковый юрист. Я Мишу Калинина имею в виду. Он что, вне игры?

– Андрей говорил, что не может его найти. Может быть, арестовали?

– Если бы в этом городе арестовали члена коллегии адвокатов, то я наверняка бы знал об этом прискорбном факте.

– А если бы его убили?

– Ну, мертвые адвокаты коллегам не звонят. Но, позволь предположить, адвокатов просто так, с бухты-барахты, никто не убивает.

– Управляющих крупными банками – тоже.

– Ошибаешься, Миша, у банкиров это профессиональное заболевание. Они сейчас естественной смертью умирают редко. Не успевают дожить до инфаркта. Ты на Краснова намекал? Жаль, очень приличный молодой человек, глупо погиб. И, что странно, как раз перед началом неприятностей…

«Хитрый старый лис, – подумал МММ, – на случай, если его пишут, не говорит, а излагает. Гладко, с издевкой над теми, кто будет слушать пленку. И мне намекает – не болтай, не надо лишнего».

– Нам, наверное, встретиться надо, Мишенька, – продолжал Каплан, – оформить все, как положено. Проверять будут дотошно – почему его представляю, на каком основании, кто соглашение заключал? Особенно чекисты. Ты в Днепре?

– Нет, в Киеве. Но если надо – ночью буду в Днепропетровске.

– Ночью, Миша, надо спать. Особенно в моем возрасте. Утром, часов в восемь, у меня дома. Помнишь еще, где живу?

– Давид Аронович, я, как и вы, еще не в том возрасте, чтобы забывать. Утром буду.

– Опять льстишь? Вот и прекрасно. Тогда и поговорим. Спасибо, что вспомнил старика.

– До встречи, Давид Аронович.

– До встречи, Мишенька.

Марусич нажал на кнопку отбоя. Каплан был не просто именитым адвокатом и ходячей энциклопедией. Его можно было назвать живой легендой. В свои семьдесят пять он оставался не просто в здравом уме и твердой памяти, а вполне мог потягаться с людьми вдвое младше себя. Хотя повидал на своем веку многое – и войну, и голод, и сталинские лагеря. Именно ему принадлежала крылатая фраза: «В нашей стране надо знать не законы, а судью». Сам Давид Аронович знал и законы, и судей, и прокуроров. И следователей тоже знал. Очень большое количество людей поминали его добрым словом, очень много людей были обязаны ему свободой. А некоторые – и жизнью. Сам МММ тоже был ему обязан – он, правда, не любил вспоминать, чем. О долге своем помнил, несмотря на то что за профессиональные услуги Каплана расплатился сполна. Он много лет поддерживал со стариком дружеские отношения не из меркантильных интересов, а из удовольствия изредка пообщаться за рюмкой хорошего коньяка, который Каплан премного уважал, в особенности с сыром и лимоном. Правда, в последнее время такое общение случалось все реже и реже, о чем Марусич искренне сожалел.

Ехать в аэропорт не хотелось. Поезда МММ не любил. В конце концов, пятьсот с небольшим – не расстояние. Его водитель, Володя, работавший у него с незапамятных времен начала перестройки, доезжал до Днепра за четыре с половиной часа – была бы дорога посвободнее да машина получше.

Марусич посмотрел на часы. Было половина седьмого вечера. Можно заехать на Подол, поужинать и выехать к восьми – половине девятого. В конце мая темнеет поздно, дорога к ночи разгружена, и к часу он уже будет в своей днепропетровской квартире.

Он набрал домашний номер, попросил жену собрать сумку и предупредил, что ночевать будет в Днепре. Вопросов не последовало. Они с женой, прожив вместе почти тридцать пять лет, оставались друзьями, но, по сути, у каждого была своя жизнь. Екатерина Павловна, как и положено жене политика, выполняла представительские функции при муже, благо, несмотря на годы, внешне она была моложава и по-прежнему хороша, а порода в ней чувствовалась за версту. Порода в женщине – эта такая таинственная субстанция, на которую возраст не действует – либо она есть, либо ее нет. Она занималась благотворительностью, посещала фитнес, души не чаяла в сыне и внучке и, как ни странно, несмотря на властность, достаточно хорошо уживалась с невесткой. Сын МММа, Денис, уже пять лет жил в Штатах, прекрасно зарабатывал, и жена летала к нему в Лос-Анджелес минимум два раза в год.

Михаил Михайлович не знал, была ли у жены тайная жизнь – как результат достатка и частого одиночества, и, как человек умный, знать не хотел. Много лет она была для него любимой женщиной, а теперь еще и прекрасным другом. Он надеялся, что у его Катеньки хватит такта ничего не выставлять напоказ, если уж, что маловероятно, не хватит ума не заводить романа. Может быть, после такого вступления это звучит и странно, но он действительно любил и очень уважал свою вторую половину.

Пока Марусич ужинал, Володя тоже съездил домой поесть и переодеться, заехал на квартиру к МММу за вещами. В девять пятнадцать они пересекли Днепр и стремительно понеслись к выезду на Бориспольскую трассу. Накрапывал дождь. За Пирятиным Марусича сморил сон – он откинулся на подушки сиденья и задремал, изредка приоткрывая глаза, когда в салон проникал свет фар встречных автомобилей. Проснулся он возле поворота на Решетиловку – за окном мелькнул пост ГАИ со стоящими возле него белыми «Жигулями» с мигалками на крыше.

Когда «Мерседес» Марусича миновал пост, стоявший у «лунохода» лейтенант ГАИ в наброшенном на плечи дождевике достал из машины микрофон переговорного устройства на длинном витом шнуре и сказал одно только слово: «Едут». В ответ ему из шуршащего помехами эфира раздался щелчок – кто-то слышавший его клацнул клавишей дуплексной связи: принято.

По ночной Решетиловке они пролетели, снизив скорость до сотни, по обочинам шла молодежь, очевидно, из клуба или дискотеки. Было много подвыпивших и просто чрезмерно веселых, прыгавших через лужи, растекшиеся по дороге, – ехать быстрее было небезопасно.

За околицей водитель поддал – стрелка спидометра взметнулась к ста восьмидесяти в час. Черный, массивный «сто сороковой» стрелой рассекал ночь, врезаясь в темноту редкими на украинских дорогах ксеноновыми лампами фар. Двигателя было не слышно. Изредка, когда асфальт становился крупнозернистым, в салон врывался слабый шум шин. Тихо играл диск в проигрывателе – водитель, как и шеф, не любил громкой музыки. Марусич почувствовал, что опять засыпает – сказывалась почти бессонная прошлая ночь и мерные взмахи огромного дворника по лобовому стеклу, и в который раз подумал о том, что годы дают о себе знать. И как бы он ни бодрился, а надо и честь знать. Режим, физкультура, бросить курить. Можно даже начать бегать по утрам, подумал он и тут же одернул себя. Бегать он собирался начать минимум лет двадцать – в возрасте под шестьдесят некрасиво себя обманывать. Но бросить курить и спать хотя бы шесть-семь часов в сутки – это вполне по силам. И зарядка. Обязательно зарядка.

МММ в полудреме уже ни о чем не думал, когда, вылетев из-за закрытого, пологого и затяжного поворота, его водитель увидел в голубом, резком свете фар стоящий поперек дороги «КамАЗ» с длинномерным прицепом. Было до него от силы метров тридцать, а скорость почти двухтонного лимузина была далеко за полторы сотни в час. Володя только начал торможение, пытаясь увести «Мерседес» влево, вслед за центростремительной силой, помогавшей ему распрямить траекторию. Марусича качнуло на дверцу, он пробудился от толчка и еще успел увидеть надвигающуюся раму прицепа, покрытую комками грязи и ржавыми пятнами, висящую под ней глыбу запаски, а над всем этим – мутный полумесяц луны, затушеванный быстролетящими клочковатыми облаками.

«Кажется, дождь кончился», – подумал Михаил Михайлович в тот момент, когда его машина пушечным снарядом ударила в препятствие, заставив прицеп, загруженный трубами, содрогнуться со звоном и сдвинуться с места на несколько метров.

Сработали вхолостую преднатяжители непристегнутых ремней безопасности, выстрелили «подушки», мгновенно заполнив салон дымом, и будь скорость «Мерседеса» чуть ниже, хотя бы до ста километров в час, у них еще был шанс остаться в живых.

Пронзительно заскрипел сминаемый металл, фонтаном полетели стекла. Лимузин поднырнул под препятствие на три четверти корпуса, просел и замер раздавленным жуком. Не было ни взрывов, ни пламени. Только тяжелый, плотный грохот – скрежет и тишина. Потом зашипел пар из разорванного столкновением радиатора, вырываясь из лакированного «жучиного» тела белой, прозрачной в лунном свете струей. Из кабины «КамАЗа» выпрыгнули двое, еще двое вышли из зарослей на обочине.

Один из них, невысокий, в короткой ветровке и кроссовках, подошел к разбитому «сто сороковому» и посветил фонариком под искореженные, причудливо изогнутые назад стойки крыши. Заглянул на заднее сиденье, потом туда, где было переднее, и вернулся к ожидающим его товарищам.

– Все, – сказал он подходя. – Пиздец. Отъездились. «КамАЗ» – оружие пролетариата. Можем ехать. Водилу повесили?

Один из двоих, вышедших из кустов, лысоватый, в джинсовом костюме, кивнул головой.

– Только дергаться перестал, перед тем как они появились.

– Ящик? Узел правильный? Веревка? Чтобы вопросов не было, а то яйца пооткручиваю!

– Да порядок, Толя! Не гони волну! – сказал второй, болезненно худой, в черных джинсах и водолазке. – Висит в лучшем виде. Точно как самогубец! Не отличишь.

– Не били? – спросил Толя, закуривая.

– Не-а, – лениво сказал джинсовый, – а на хуя? Он такой пьяненький был, что сам в петлю лез, не соображал.

– Бутылку давай, – сказал четвертый, до сей поры не проронивший ни слова. Он, несмотря на относительно теплую погоду, был в короткой кожаной куртке, над которой белым пятном висело невыразительное, совершенно незапоминающееся лицо.

Джинсовый аккуратно, рукой в резиновой перчатке, за донышко, передал ему недопитую «поллитровку».

– Есть пальцы, есть, – протянул он, – клади и поехали. Бутылка полетела на сиденье «КамАЗа», расплескивая по драному кожзаменителю струю с тяжелым сивушным запахом.

Из темноты вынырнули давешние «Жигули» с мигалкой и громадный «Ниссан Патрол» с горящими габаритами.

– Минут через десять сообщай, – сказал Толя вышедшему из «лунохода» гаишнику в дождевике – он был здесь явно на правах старшего, лейтенант только что честь ему не отдал, хотя откровенное желание это сделать было написано на его лице. – Поехали, ребята!

Все четверо загрузились в урчащий двигателем «Патрол», и джип растворился в ночи, аккуратно объехав полуразвернутый прицеп грузовика. Где-то километра через полтора они остановились, и джинсовый, выйдя из машины, убрал с дороги круглый знак с надписью «объезд» и деревянный заборчик ограждения. Знак он кинул в багажник джипа, а заборчик, широко размахнувшись, зашвырнул в кусты. Огляделся вокруг, сплюнул на мокрый асфальт и опять сел в салон автомобиля. Выпустив белесое облачко выхлопа, угловатый «Патрол» исчез в ночи. На этот раз – окончательно.

* * *

Последние полчаса пути слились для Кости в один размытый, совершенно невнятный кусок. Он почти не помнил бешеную гонку по вечернему Хелму. Смутно – приемный покой маленькой опрятной больницы, маленького, пухлого доктора в расстегнутом халате, с испуганным лицом и криво надетыми очками, каталку, рядом с которой он бежал, держа Диану за руку. Запах антисептиков. Прижавшихся к нему плачущих детей.

Потом доктор, которого Томаш называл Збышеком (высокий, белобрысый, со шкиперской рыжеватой бородкой), выскочивший в приемный покой, он сам, лежащий на втором столе, в белой, залитой люминесцентным светом операционной. Пластиковая трубка системы, соединяющая его руку с рукой жены, полная красной густой кровью. Гулкие удары сердца.

Профиль Дианы, заострившийся до неузнаваемости, зеленая ширма, отгораживающая операционное поле, лязг инструментов о кювету. Голоса – гулкие, немного нереальные, шипящий польский мат, сестра в марлевой повязке, промакивающая вспотевший лоб хирургу.

Потом время возобновило бег. Будто бы что-то щелкнуло, и смазанные контуры окружающего вдруг стали четко прорисованными, из гула родились звуки. Запахи, наоборот, утратили иррациональную четкость, стали мягче и менее выразительными.

Он лежал на столе, связанный с Дианой током крови в искусственной жиле с иглами на концах, и молил Вездесущего о том, чтобы она не ушла совсем. Так горячо он еще никогда никого не молил. В глубине души он понимал, что его просьбы бесполезны и что Бог, даже если Он действительно есть, не обратит внимания на его слабый голос в общем хоре голосов, просящих о спасении близких или самих себя. Но молиться не переставал – надежда и атеизм плохо уживаются вместе. Может быть, потому, что надежда ничего общего с рассудком не имеет – это просто последнее пристанище для любви. А для него в этой умирающей женщине был заключен весь мир, и, вопреки разуму, он был готов отдать свою жизнь за то, чтобы она осталась жива.

А потом – все кончилось.

Он опять находился в приемном покое. Рядом сидели дети и Томаш. За стеклом загородки был виден давешний маленький доктор, и дежурная сестра в высокой шапочке бросала на них озабоченные, осторожные взгляды. Несколько раз приезжали машины «скорой», но все происходило спокойно, без суеты, без особой беготни и шума. Каталка уходила в глубь коридоров – и опять наступала тишина. И дверь в больничные блоки была закрыта.

Только после полуночи к ним вышел бородатый хирург, и Краснов с невероятным облегчением не увидел того страшного выражения безысходности, печати дурной вести на его лице. Едва взглянув, он уже знал, что Диана жива. Может быть, опасность не миновала окончательно, и, скорее всего, это так, но сейчас, в эту минуту она была жива. И это было главным.

Врач присел рядом, потер ладонями, издававшими крепкий запах мыла, лицо. Веки у него были припухшими и красноватыми от напряжения и недосыпа. На зеленый хирургический костюм с россыпью коричневатых пятен Краснов пытался не смотреть, чтобы не думать о том, что это за пятна.

– Все не так погано, – сказал он по-русски, смешно коверкая согласные, – если бы на годину позже. Я так понимаю, пани жить будет.

– Спасибо, – сказал Краснов, Дашка смотрела на него огромными от испуга глазами. – Все в порядке, доченька, дядя сказал, что с мамой все будет хорошо.

– Много потеряла крови, и я вырезал часть кишки, но это ничего. Хорошо, что у тебя та же группа. Кто-то оказывал пани помощь раньше?

– Да. Но не в больнице.

– Добже зробив, – одобрительно сказал хирург.

– Збышек, – позвал его Романовский и что-то быстро затараторил по-польски. Они отошли на несколько шагов, и Костя не стал прислушиваться.

Он обнял Марка и Дашку за плечи и прижал их к себе. Напряжение начало отпускать, но мучительно, как больной зуб, ныло сердце. И усталость.

«До этого я никогда не знал, что это такое, – подумал Краснов. – До сегодняшнего дня то, что я считал усталостью, были просто детские игры на свежем воздухе. И это я чувствую – здоровый мужик, а что чувствуют они – дети? Диана?»

Сердце опять кольнуло.

«Надо будет попросить что-нибудь из лекарств, – решил Костя. – Только инфаркта сейчас для полного счастья и не хватало».

Томаш жестом пригласил его подойти.

– Полицию не будут предупреждать, – сказал он. – Это, конечно, противозаконно, но лишнее внимание и к тебе, и к твоей жене нам ни к чему. Слишком дорого будет стоить. Краснов кивнул.

– Збышек говорит, что минимум дня три ее нельзя перевозить. Это плохо. И это хорошо. Потому что за это время я сделаю ей новые документы. И ей, и детям. Тебя просит срочно приехать Дитер. И я думаю, что тебе нужно это сделать.

– Она вне опасности? – спросил Костя у Збигнева. Тот покачал головой.

– Я не вьем. Почекай до утра. Будем смотреть.

– Она в сознании?

Збышек вопросительно посмотрел на Томаша, по-видимому, не понимая вопроса. Романовский перевел.

– Нет, – сказал хирург, – она проснется утром. Очень слабая. Много крови. Анальгетики.

– Я не уеду, пока ей не станет лучше, – сказал Краснов. – А Дитеру я позвоню.

– Понимаю, – Романовский не стал возражать. – Позвони утром. Франц уже вылетел сюда. Он раздобыл санитарный самолет.

Томаш улыбнулся.

– Ты знаешь, что умеешь выбирать друзей?

– И врагов, – сказал Краснов.

– И врагов, – согласился Романовский. – Я думаю, что мужчина, который не нажил врагов до тридцати, не состоялся. Так не бывает.

– Я могу побыть с ней? – спросил Костя. Збышек кивнул.

– Давай только отвезем детей в отель, – предложил Томаш. – Они уже на ногах не стоят. Помоются, поспят. С утра я куплю им новую одежду. А ты вернешься сюда.

– Я останусь здесь до утра, – сказал Костя. – Потом приеду, только сообщи, куда. Я позвоню Дитеру. Не волнуйся. Я очень благодарен тебе, Томаш.

Романовский устало улыбнулся.

– Я просто отдаю долг. Ты ведь знаешь, как это бывает? Тебе звонят, и ты не имеешь возможности отказать. Но я рад, что могу так отдать долг. Через тебя.

– Ты ведь не знаешь, виноват я или нет.

– Какая разница? – удивился Томаш. – А что ты знаешь обо мне? Что я контрабандист? Что как-то связан с Дитером? И это все. Тебе кто-то сказал, что мне можно верить, – тебе же этого хватило?

– У меня просто не было другого выхода.

– Представь себе, – сказал Романовский спокойно, – у меня тоже. Ладно, потом поговорим. У меня два желания – выпить грамм двести «Житной» и поспать хотя бы пять часов за двое суток. Вполне славянские желания. Иди, веди детей к машине. Я договорюсь, чтобы тебе поставили койку в ее палате. А со Збышеком объяснитесь как-нибудь. Он в школе русский учил.

– Спасибо.

– Давай потом, – попросил Томаш. – Когда все кончится. Сядем и выпьем за твой счет.

Краснов улыбнулся.

– Ты не смейся. Я пью много, – улыбнулся в ответ Романовский. – Зови Марека и пани Дашу. Я скоро стоя усну.

Когда красная «Альфа», мигнув «стопами», исчезла в ночи, Збышек отвел Костю в душ и выдал ему комплект хирургической одежды. Он помылся, почти не ощущая температуры воды, только лишь испытывая облегчение в ноющих мышцах, переоделся и поднялся вслед за хирургом на второй этаж, в реанимационное отделение. Он шел по коридору и думал только о том, что сейчас он окажется рядом с ней. Наконец-то рядом с ней. Он будет держать ее за руку и заглянет в ее глаза, когда она проснется. А она проснется утром. Обязательно проснется. Иначе просто не может быть. Надо просто немного подождать. Совсем чуть-чуть – пару часов. До рассвета.

* * *

Миронов не отправил Тоцкого в изолятор. Это было против правил, но Андрей спорить не стал. Лучше было провести ночь в кресле в кабинете Александра Сергеевича, чем в камере СИЗО да еще с неясными перспективами.

После обнаружения трупов в сторожке на дачу Краснова наехало несчетное количество машин и людей. Прислали даже водолазов из Министерства чрезвычайных ситуаций – злых и матерно ругающихся: никто из начальства не озаботился тем, что время ночное и вести поиски в реке можно будет только с утра. Приехало и само начальство, с большими звездами на погонах, отдающее бестолковые приказы, мешающее всем и вся и беспардонно затаптывающее следы. Приехали эксперты – «убойщики» из «шестерки», их коллеги из МВД области. Эти работали профессионально, каждый на своем участке, попутно создавая препятствия для затаптывания следов своим и чужим шефам. Приехал сам Тимофеев – грузный, вальяжный, с заплывшим злым лицом и лающим голосом, в сопровождении свиты разнокалиберных холуев. Но, к всеобщему удовольствию, пробыл недолго – звали обратно в город дела государственной важности.