Текст книги "Левый берег Стикса"

Потом вся эта катавасия с Тоцким, Гельфером (упокой Господь их души, кто же знал, что так получится?), не вовремя обнаруженной бойней на даче Краснова, где среди трупов «бойцов» Лукьяненко были найдены уж совсем неожиданные тела. Самого Лукьяненко и заложников как корова языком слизала. Это путало карты, причем основательно. Человеческий фактор, черт бы его побрал. Никогда нельзя предугадать все. Из стройной, красиво задуманной операции получилось хер знает что – перекособоченное, хромое, увечное, непонятно как плетущееся к концу, но, на счастье, к задуманному концу.

Досаднейшая ошибка с переводом, конечно, могла сильно подпортить дело, но с задачей он справился с блеском. Чек – это больше, чем ожидалось. Чек – это подарок судьбы. И не надо особого ума, чтобы замести следы. Акции, мена пакетов, продажа – и чистые деньги на счет. Расписка, которую придется оставить, конечно, вещь опасная, но на контракте подпись Краснова, а он действовал как исполнитель, от лица банка – ухватить трудно. Жаль, траст надо будет прикрыть, но он и открывал его для разовой операции. Расходы на открытие и прочие потери – ерунда в сравнении с суммой, которую он сегодня получит. А что касаемо поделиться, так тут ничего не поделаешь – придется. За все в этой жизни приходится платить.

Как он и предполагал, шрама на бедре у трупа не было – только почерневший кровоподтек от удара. Стоявший поодаль Семен, зажимая себе ладонью рот и нос, проскулил что-то невнятное, из чего Калинин разобрал только слово «побыстрее». Казахскому немцу явно было не по себе. Михаил Александрович, наоборот, с обстановкой свыкся – он со всем мог свыкнуться при необходимости. А спешить было нельзя – доктор откровенно скучал, а вот инспектор Ланг – нет. Глядел внимательно своими черными, навыкате, глазами, с хорошо знакомой ментовской хваткой. Калинин вернулся к изголовью, понурил голову и закрыл глаза ладонью. Потом посмотрел на Ланга полными грусти глазами и кивнул, опуская взгляд.

– Это он, – сказал Калинин, дрожащим от горя голосом. Ланг прокаркал следующий вопрос, не дожидаясь перевода.

– Он спрашивает, ты уверен? – пробубнил измученный Семен.

– Да, – сказал Калинин, не отводя взгляда, – я уверен. Это мой друг, Константин Николаевич Краснов. Я, конечно, могу ошибаться, но вряд ли. Это он.

Из уголка его глаза соскользнула крупная слеза, прочертила по превосходно выбритой, обильно умащенной дорогим лосьоном «Шисейдо» щеке влажную дорожку и ринулась по резко очерченной скуле на шею, за воротничок рубашки.

Ланг почему-то смутился и, отведя глаза в сторону, что-то сказал доктору. Затрещала закрываемая молния. Непроницаемый для света черный пластик скрыл размозженный череп и окаменевшее от холода тело. Платформа с легким позвякиванием нырнула обратно в холодильник.

Все было кончено. Пусть неофициально, но для Калинина это была финальная точка. Завтра самолет унесет его в Киев. Потом на несколько дней – под жаркое южное солнышко, но по делам, только по делам. Впрочем, еще день-другой он может себе позволить прихватить. Теперь он не просто богатый, он очень богатый человек. Но не праздный, отнюдь не праздный. А что касаемо человеческих слабостей, то у кого их нет. Женщины там хороши. Особенно креолки.

Смугловатые, сговорчивые, пахнущие морем и сладким потом – экзотические. И не очень дорогие.

А потом – работа. Новая перспективная работа. Билет в клуб стоил дорого, но не было цены, которую он бы за это не заплатил.

Они вышли из здания морга во внутренний двор.

Калинин выслушал очередные соболезнования от Ланга, попрощался с Семеном и, выйдя на улицу, неторопливо направился в сторону ожидающего его лимузина. Вдалеке, за углом, прогремел по рельсам трамвай, из магазина CD-дисков вырвалась наружу громкая музыкальная фраза, закружилась по улице и захлебнулась в надсадном клекоте моторчика обшарпанного «Трабанта», который местные жители называли «местью Хоннекера».

Калинин шел не торопясь, смакуя теплый майский вечер, вкус хорошей сигареты, аромат молотого кофе из открытых дверей кафе. И совершенно потрясающее ощущение внутренней свободы, пусть чуть преждевременное, но прекрасное, как предчувствие романа, который еще только предстоит пережить.

Он сел на заднее сиденье машины, захлопнул за собой дверцу и с наслаждением откинулся на кожаную подушку, прикрыв глаза. В лимузине было прохладно и сумеречно.

– Ну и как? – спросил Краснов из противоположного угла просторного салона совершенно спокойным, ровным голосом. – Я надеюсь, что ты меня опознал?

Щелкнули замки, закрывая двери, и «Мерседес», тихонько урча мощным двигателем, отчалил от тротуара, неторопливо и степенно, непроницаемый для посторонних взоров, как глыба черного льда.

– Это, наверное, будет звучать смешно, – произнес Калинин после короткой паузы, – но я рад видеть тебя живым.

Он умел держать удар. Краснов не мог этого не отметить. В первый момент лицо Михаила Александровича стало белым, как лист мелованной бумаги, – это было видно, несмотря на тонированные стекла, приглушавшие свет. Но только в первый момент. Он произнес ответную фразу, еще не открыв глаз, не вздрогнув и не растерявшись, как опытный актер подхватывает сымпровизированную реплику партнера – не задумываясь, на одном ощущении момента.

– Действительно смешно, – подтвердил Краснов серьезно. – Я должен был остаться в ресторане, да, Миша? Или в яме, в лесу, несколькими днями позже.

– В мои планы это не входило.

– Я и встретился с тобой, чтобы понять, что именно входило в твои планы, – сказал Краснов. – И почему ты это сделал. Знаешь, мой старый друг, есть вещи, которые выше моего понимания. Я, например, не могу найти, даже в мыслях, такую вещь, из-за которой можно сделать то, что сделал ты.

– Если я скажу, что никто не должен был пострадать – ты все равно мне не поверишь?

– Не поверю.

Калинин задумался на мгновение.

– Наверное, ты прав, Костя. Кто-то бы все равно пострадал. Невозможно не пострадать, попав под такую машину. Но убивать я никого не собирался. Просто в какой-то момент ситуация вышла из-под контроля.

– Из-под твоего контроля?

Михаил Александрович засмеялся своим бархатным, благозвучным смехом. Вполне искренне рассмеялся, без страха и нерва в голосе, будто бы услышал смешной анекдот.

– Ты меня, похоже, демонизируешь. Костя, один человек просто не в состоянии руководить такой масштабной акцией. Даже координировать что-либо в таком бардаке – и то невозможно.

– Слишком много игроков?

– Ты верно ухватил суть – слишком много игроков, и всем вы поперек горла, – сказал Калинин.

Он именно так и сказал – «вы», четко обозначив грань, за которой теперь находился, и продолжил с несколько вымученной иронией:

– Если ты не собираешься меня казнить прямо сейчас, можно я закурю? Оружия у меня нет, а сигареты – в кармане пиджака, так что не дергайся, если можешь.

– У меня оружия тоже нет, – отозвался Краснов с той же безжизненной интонацией в голосе. – Зачем нам, друзьям, хоть и бывшим, оружие, правда, Миша? Оружие есть у Камена. Кури, если хочешь.

Водитель, сидевший за перегородкой, обернулся и весело, но недобро осклабился, сверкнув зубами.

В свете пламени зажигалки Калинин рассмотрел, наконец, и лицо Краснова – оно разительно отличалось от обычного Костиного, с живой мимикой и блестящими глазами. Может, в этом был виноват плохой свет, а может быть, Калинин действительно увидел то, что увидел: вместо глаз – два черных колодца на окаменевшей маске.

Зрелище это было не из приятных. От этого взгляда и от белозубой улыбки шофера Михаилу Александровичу стало по-настоящему страшно. Значительно страшнее, чем стало бы от криков и угроз. Но виду он не подал – сказалась школа. Он постарался привести в порядок мысли, заметавшиеся было в панике, как перепуганные мыши в амбаре. Благо первые несколько затяжек давали ему необходимую паузу в разговоре. Очень нужную паузу в совершенно ненужном ему разговоре. И не только ему ненужном.

Калинин подумал, что Краснов допускает ту же ошибку, что и герои голливудских фильмов. Он на месте Кости не стал бы устраивать бессмысленную игру в вопросы и ответы. Обычно такие игры плохо заканчиваются. Если решил стрелять – надо стрелять. Но ему повезло. Костя – человек с принципами. Вот только насколько ему повезло и насколько далеко простираются Костины принципы после всего, что произошло, еще предстояло понять.

– Куда мы едем? – спросил Калинин, затягиваясь. Теперь сигарета казалась ему абсолютно безвкусной.

– Прокатиться, – сказал Краснов. – Прокатимся, поговорим. Нам с тобой есть о чем поговорить. Например, о том, как ты продал всех Кононенко. Или о том, как погиб Гельфер. Или о том, как Лукьяненко чуть не убил мою жену и детей. О Марусиче, очень кстати погибшем в автокатастрофе. О пропавшем Андрюше Тоцком. У нас много тем для разговора, как видишь.

– Причем здесь Марусич? – спросил Калинин с неподдельным удивлением. – Я знаю, что МММ погиб, но я-то здесь при чем? Наши интересы не пересекались! Он вообще не имел отношения к делу. Никакого.

– К сожалению, имел. Знаешь, что удивительно? Что у истоков всей этой истории стоял ты, но даже ты сам понятия не имеешь, каких демонов выпустил на свободу. Тебя, Миша, играли втемную. А ты думал, что двигаешь фигуры.

Они замолчали. Калинин почувствовал, что в груди закипает злоба. Это было настолько неожиданным, сильным чувством, что Михаил Александрович, который умел ненавидеть с холодным сердцем или, вообще, без него, даже удивился. Это ложь! Гнусная ложь! Играли втемную? И кого? Его, того, кто все это придумал, предложил заинтересованным сторонам и осуществил. Как он смеет судить? Этот мудак, не понимающий всей красоты замысла, неспособный осознать его почти макиавеллиевского размаха, смеет судить!

– Ты сдал нас Кононенко, – продолжил Краснов, глядя прямо перед собой, почти в затылок Камену. – Сдал с потрохами. Ты еще полтора года назад наладил с ним контакт, когда улаживал наши взаимоотношения в конфликте вокруг Васильевки. И получил от него выгодное предложение. Предложение, от которого нельзя отказаться.

Ты прекрасно знал, за что нас можно ухватить. У каждого банка есть грешки, Миша, а ты как юрист, как доверенное лицо очень хорошо знал наши грешки. И знал, что наказывают всегда не того, кто виноват, а того, кто попался. Но каждый банк умеет защищаться, когда надо. И, как известно, за каждым банком кто-то стоит. А завалить систему, в существовании которой заинтересованы влиятельные люди, непросто. Очень непросто. Стандартными наездами тут не обойдешься.

И тут ты проявил ум и смекалку. Еще бы, опираясь на плечо самого Ивана Павловича, можно мыслить с размахом. Ты задумал ударить так стремительно и мощно, чтобы никто не успел действенно отреагировать на агрессию. Со всех сторон – одновременно. Со стороны силовиков, прессы и телевидения. Так, чтобы единым махом заполучить в руки и доказательную базу, и общественное мнение, и свидетелей обвинения, и виновных. А главное, быстро и с видимым соблюдением законности отобрать все, что можно у нас отобрать, – деньги, ресурсы, собственность, права на управление государственной собственностью. И главное – возможность защищаться. И даже оправдываться.

Что нужно для этого? Админресурс, позволяющий управлять силовиками и действиями СМИ одновременно. Это раз. Обезглавить саму систему хотя бы на короткий срок – на неделю, две. Это два. Сформировать общественное мнение под давлением стихийных волнений, чтобы не нашлось желающих вмешиваться со стороны. Это три. Задействовать правительственный аппарат для быстрого решения проблем с переходом прав. Это четыре. Думаю, что есть еще и пять, и шесть, но тебе лучше знать, сколько и чего нужно для достижения цели.

Ты покупаешь Лукьяненко – деньгами и будущими почестями, наверное, делаешь его своим капо, и он формирует собственную команду. У него старые связи. Он привлекает к операции своих друзей из органов, договаривается с «шестеркой» и СБУ. Но ты не учел, что уже на этом этапе Кононенко тебя переигрывает. Лукьяненко уже тогда начал работать и на него – не бесплатно, естественно. Думаю, что он стал посредником между силовиками и Иваном Павловичем и повел свою собственную партию, а напоказ, для виду, служил тебе. Именно через Лукьяненко Иван Павлович корректировал твои планы относительно нас. Но ты ведь и сам не верил в то, что все удастся осуществить бескровно? Я никогда не замечал в тебе такой наивности.

Веки Калинина начали набрякать, наливаясь кровью. В висках стучало, и самым большим желанием стало вцепиться в горло Краснову, чтобы заставить его замолчать. А Краснов, не замечая изменений в настроении Калинина, а может быть, не обращая на них внимания, продолжал говорить:

– Момент был выбран превосходно. Хозяева в отъезде. Народ добр после выпитого и съеденного и сильно потратился за выходные. А наш народ так легко разгневать с похмелья! Страна продолжает праздновать Первомай. Расслабуха. Я лечу в Берлин, Диана одна с детьми остается дома. Артур с семьей в Москве – приглашен на премьеру. Все сходится. Информация собрана, армия в состоянии боевой готовности. Ты даешь отмашку, а Кононенко командует: «Фас». Но ты и тут на высоте, предусмотрительный ты наш! Ты начинаешь действовать чуть раньше, чтобы обеспечить теневую сторону операции. Не станут же люди, а их было много, работать за «так»? И Кононенко не тот человек, чтобы не попытаться даже с полным ртом куснуть еще кусочек. И второстепенная задача тоже должна быть решена, чтобы потом, в спешке, не искать виноватого – смешать меня с дерьмом, превратить в вора в глазах всех.

Краснов усмехнулся одной половиной рта и медленно повернул голову в сторону Калинина, впиваясь в него взглядом.

– За два дня до того, как прозвучала команда, Лукьяненко и его орлы захватывают Диану и детей. Вторая группа, в которой полно чекистов, бывших – для профессионального исполнения, действующих – для прикрытия акции, похищает Гельфера. После этого банальным шантажом меня вынуждают сделать перевод денег с корсчета банка на офшорный траст. И готова кульминация – я должен тихо выйти в тираж. Это, скорее всего, твоя идея. Чувствую по пафосу. По заголовкам оплаченных газетных статей. «Бесследно исчезнувшая с деньгами «СВ Банка» семья Красновых!» «Банкир бежит от народного гнева!» Но происходит осечка в ресторане. Исполнители паникуют и открывают пальбу. Я, к общему облегчению, погибаю в перестрелке. Это, конечно, хуже, чем внезапное исчезновение, но тоже на крайний случай сойдет. Тем более что в запасе остается Диана. И Гельфер, очевидно, тоже должен был сбежать? В ту яму в лесу, куда его потом уложил Лукьяненко, но один, без семьи. И ты, конечно, не знал и даже не догадывался, что его разрежут на куски? Откуда тебе было знать, что делают с трупом, когда надо, чтобы его не опознали?

На заклание публичное ты оставил Андрея. Он и его бизнес, от которого и ты, кстати, регулярно получал свою долю, идеальны для судилища. А в том, что в камере его сломают, ты не сомневался ни на минуту – методы тебе известны. За месяц-два можно взять на себя и убийство Кеннеди. Но одного ты не учел, что Андрей – парень смелый, мыслящий не по стандартам, который разбирается, что, кому и когда надо говорить. И знает слишком много такого, что может вызвать не просто скандал – его информация, как кусок дерьма в вентиляторе, покроет всех ровным слоем. Не отмоешься. Поэтому в качестве свидетеля или подсудимого он для силовиков – самый страшный ночной кошмар. Его просто никто не хотел арестовывать, во всяком случае быстро, как надо было тебе. И для «шестерки», и для СБУ лучше было, чтобы он сбежал и никаких показаний никому не давал. Вот они ему и давали для этого и возможность, и время. Внезапно потеряли из видимости в Киеве, накануне событий, например. Но кто-то, заинтересованный в скандале, слил СБУ информацию, где и когда может появиться Андрей. Кто бы это мог быть? Ты случайно не знаешь этого человека? Что молчишь, Миша? Неужели нечего ответить?

Калинин хмыкнул, скривив рот, но ничего не сказал. Лимузин уже вырвался за пределы города и набирал ход по загородной трассе, направляясь на северо-восток.

– И вот тут-то и вступил в действие пресловутый человеческий фактор, – сказал Краснов. – Ты предусмотрел почти все, но разница межу гением и ремесленником и заключается в этом «почти». Миша, те, кого ты тасовал, подставлял и предавал – люди, а не куклы. Со своими характерами, достоинствами, недостатками и амбициями. Их не уложить в схему, нарисованную тобой на досуге. Диана не стала покорно ждать, пока эти гоблины сочтут, что она больше не нужна. Не думаю, что ты считал ее способной на сопротивление. Ты всегда относился к женщинам свысока, и это тебя подвело.

– Она жива? – спросил Калинин холодно.

– Да. И она и дети.

– Ну что ж, значит, ей и тебе повезло.

– Можно сказать и так, – подтвердил Краснов. – Повезло. И мне, и ей – помогли. И друзья, и малознакомые люди, и вовсе незнакомые. Кто по приказу, кто из собственных меркантильных интересов, кто по зову сердца. А вот Лукьяненко не повезло. Фатально не повезло. И это здорово изменило ход событий.

– Ты хочешь сказать, что твоя жена уложила Олега? – Михаил Александрович резко и зло хохотнул, мотая головой. – Костя, я тебя прошу, не надо сказок! Он профессионал, а его команда, его орлы, как ты их называешь, может, и без принципов – принципы им ни к чему, – зато с опытом. Твоя профессорская дочка их пилкой для ногтей резала? Не смеши. Олег, конечно, мог начать свою игру, он человек сложный…

– Нет, – сказал Костя задумчиво, перебивая монолог Калинина, – Диана не убивала Лукьяненко. И Гельфер его, к сожалению, не убил. И Марк. Знаешь ли, Миша, твое предательство открыло для нас другую сторону жизни. Совершенно неизвестный нам берег реки. Оказывается, есть мир, где для того, чтобы выжить, надо уметь убивать. Он не в романах, он рядом с нами, каждый божий день, только мы об этом не знаем. Мы живем, любим, дружим, предаем, рожаем, воспитываем детей – и изо всех сил делаем вид, что в нашей жизни ничего этого нет и быть не может. Что насилие, смерть, кровь находятся за рамками нашего мира. Мы миримся, мы научились мириться с человеческой нечистоплотностью, продажностью, враждебностью. Мы мутировали. Мы приспособились, успокаивая себя тем, что это существовало всегда. Но мы, как дети, закрываем глаза, отворачиваемся или прячемся под подушку, когда сталкиваемся с тем, что указывает: мир устроен не так. Нет, говорим мы, это не о нас. У нас все по-другому! И очень часто умираем, так и не расставшись с этими иллюзиями. Но когда внезапно жизнь ставит нас перед выбором, и мы вдруг оказываемся в этом проклятом мире – далеко не все могут принять новые правила игры. А они просты и тебе хорошо известны: те, кто выжил, – остаются на этом берегу, кто не сумел, – отправляются на тот, откуда уже не вернуться.

Тебе это покажется странным, но твоего крутого профессионала убил Андрюша Тоцкий, который даже на охоту никогда не ходил. А толстый безобидный Гельфер, избитый, униженный, со сломанной ногой, остался с пистолетом в руках прикрывать побег Дианы. Ты представляешь себе Гельфера с пистолетом? Но это было, можешь мне верить. И моя жена, и мой сын, за что у меня к тебе отдельный счет, тоже дали работу перевозчику. Только вот я пока остался в стороне. Все сделали за меня. За меня убили, за меня погибли. Но тут мы с тобой на равных. Ты пока тоже никого собственноручно не убивал. Это делали за тебя. Согласно твоему плану. И иногда вопреки ему. Ты, конечно, не планировал ничего против МММа. Но именно к нему бросился Тоцкий в ту ночь, когда бежала Диана. Бросился за помощью, и МММ ее оказал – он не мог отказать Андрею, хотя из политических соображений ему вовсе не надо было соваться в эту драку. Наверное, когда арестовали Андрея, МММ начал вмешиваться серьезно, на своем уровне. И что-то произошло. Я могу только догадываться, кто и почему отдал приказ о его уничтожении, и готов поверить, что это был не ты. Но у тебя достойные партнеры по бизнесу, которыми ты, кажется, управляешь? Кто кем управляет в действительности? Кого играют втемную? Никто не должен был пострадать, да, Миша? Вот я и силюсь понять, зачем ты все это затеял? Неужели из-за денег?

Лимузин въехал в распахнутые настежь ворота заброшенного военного городка. Справа и слева потянулись «хрущевки» – почти знакомый украинский пейзаж. Но городок был мертв, давно и окончательно. Возможно, у него уже были новые, немецкие хозяева, но пока это ни в чем не проявлялось кроме заваренных стальными листами входных дверей и грубых, наспех сделанных решеток на окнах первых этажей. На некоторых стенах были надписи на немецком, и, судя по ним, ГВСГ провожали, не скрывая истинных чувств.

– На твоем месте, – сказал Краснов спокойно и равнодушно, – я бы ответил на вопросы. Там, за складами, летное поле. За ним – ангары и емкости для горючего, вкопанные в землю. Снаружи – одни горловины. Они, конечно, узкие, но ты в хорошей форме, Миша, жира не нагулял. И если постараться и не очень беречь кости, то вовнутрь ты проскочишь. Можешь не сомневаться. Я не пугаю. Я рассказываю. Ехать осталось недолго. Повторить вопрос?

«Мерседес» ехал медленно, но длинные одноэтажные складские строения становились ближе с каждой секундой.

«Если он не заговорит, – подумал Костя, – то придется начать выполнять угрозу. А может быть, и выполнить до конца. Но он заговорит. От страха или от злости, но заговорит обязательно».

И когда они поравнялись с первым из складов, Калинин заговорил.

– А ты, оказывается, близорукий тип, Краснов, – сказал Калинин, чуть погодя. – Почти слепой. Сидишь тут рядом, с лицом благородного мстителя, и думаешь, что все понял, обо всем догадался. Примитив. У тебя воображения хватило только на то, чтобы сделать главной целью тебя, твою жену с выводком и твоих мелко плавающих дружков. Да еще твой карманный банк, рубящий капусту отцам-учредителям. Нет, не из-за денег, Краснов, не из-за денег, можешь не надеяться. Ничего бы не произошло, если бы вы все не были так глупы. Вы с вашей тупой позицией нейтралитета! Сколько раз я призывал определиться? Примкнуть к политической силе? Плевать, к какой, но к силе. Что ты твердил? Что твердили твои зажравшиеся хозяева? Мы нейтральны! Мы занимаемся бизнесом, а не политикой! Только деньги решают все! Нет, Костя! Не все! Вне стаи вы со всеми вашими деньгами, предприятиями, заводами и пароходами – всего лишь лакомый кусок. Бутерброд с маслом и икрой на белой мягкой булке. Ничей бутерброд, аккуратно завернутый в пленку и перевязанный подарочной ленточкой. На что вы вообще надеялись? На ваших пейсатых американских инвесторов? Так они здесь никто! Здесь, Константин Николаевич, свои инвесторы и свои законы. Невозможно жить в этой стране и не заниматься политикой. Только торговать пирожками на рынке. И вы тоже ею занимались, несмотря на ваши гордые декларации, но через жопу, как умели и могли. На большее не хватало перспективного видения. Для вас взять в долю губернатора – это вершина политического мышления. А это не политика, это просто подкуп должностного лица. Имея за спиной такой ресурс, не надо лавировать между течениями. А вы только и делали, что лавировали. Да, вы давали деньги и тем, и другим, по секрету, чтобы никого не обидеть, на всякий случай. Ты скажешь, что это умно? Да, вы покупали нужные вам политические решения. Невелики деньги, депутаты – народ недорогой и покупаются со скидкой. Но политиков не надо покупать, ими надо становиться, присоединяясь к стае. Не надо лавировать в потоке, его надо подчинять себе. Деньги – это прежде всего политический инструмент, а никто из вас не пошел дальше сраного городского депутатства. Даже тут из вас перла ваша проклятая местечковость. Послушайся вы меня, начни конвертировать деньги во власть, а не на свои зарубежные счета и компании, и к вам бы на пушечный выстрел никто не подошел. Вы уже не олигархи, а священные коровы. Вы решаете политику целой страны согласно своим интересам! Вы формируете законодательную базу, бюджет! Ну и что из того, что этим надо делиться? Зато в перспективе – свой суд, свой парламент, свой президент, в конце концов! Ну что ты на меня таращишься, будто первый раз видишь? Пять-десять лет – и так и будет. Это уже началось. Или ты по наивности до сих пор считаешь, что президента выбирает народ?

– Ты что, – сказал Краснов, не в силах скрыть изумление, – в президенты метишь? Тебе для этого был нужен разорванный на части банк? Бред! Тем более что и отобранное тебе никто не отдаст – без тебя поделят. Так, швырнут косточку на пропитание. Круто ты примкнул к политической силе, Калинин! Выбрал здорово. Вполне достойную стаю выбрал. Мы тебе не давали реализовываться как политику, а Кононенко даст. Разгон только возьми, с вокзала.

– А кто тебе сказал, – злорадно сказал Калинин, – что я примкнул к Кононенко? А, Краснов? А если я вовсе и не туда мечу? Неужели ты думаешь, что я собирался корчиться под этим быдлом всю оставшуюся жизнь? Кононенко не та сила, к которой я мечтал примкнуть. Он – жертвенный баран, козел отпущения, если тебе уж так интересно. И это уже решенный вопрос.

Его глаза горели. Куда только подевалась хваленая, выпестованная с годами сдержанность. Не холодный, лишенный всяческих эмоций знаток юриспруденции смотрел сейчас на Краснова. Не холоднокровный, неизменно вежливый человек, умевший как никто «держать дистанцию» даже при самом тесном общении и никогда не повышавший голоса. Гнев, честолюбие, неудовлетворенные амбиции кипели в нем сейчас, как лава в жерле вулкана. Костя неожиданно понял, что, зная Калинина долгие годы, на самом деле не знал его совершенно. Он всегда видел только внешне совершенную маску, выставленную напоказ, а то, что было под ней, Михаил Александрович скрывал от посторонних глаз, как скрывают постыдную болезнь, уродство или физический изъян. Этот пламень, бешено пылавший под коркой льда, сжигал Калинина изнутри постоянно. Ежеминутно. Безжалостно. Он не мог быть вторым. Это претило его физиологии, его естеству. Только первым – любой ценой. Для Калинина не существовало понятия дружбы или предательства. И то, и другое было всего лишь инструментом самореализации, и никакая цена за нее не была чрезмерной. Точный математический расчет. Краснов одномоментно понял все. Даже то, почему гордыня входит в число семи смертных грехов. Но понять – это не всегда простить. Есть вещи, которые не прощают.

Краснов молчал и слушал, внимательно глядя на незнакомца, сидящего рядом с ним, так, как натуралист глядит на пойманную и пришпиленную булавкой к листу картона редкую бабочку. С любопытством, некоторым изумлением и изрядной толикой брезгливости. Он вдруг поймал себя на том, что почти наверняка знает, что будет сказано дальше. Мир знал сотни таких историй до и увидит еще сотни после.

«Да, – подумал Краснов, – он был бы великим политиком. Он имеет для этого все. Ум, изворотливость, превосходное образование, отсутствие принципов, жадность к деньгам и власти. Его самая великая ценность – он сам. Его единственная любовь – он сам. Его самый страшный враг – он сам. Мне не жаль его. Мне жаль тех, кого он использовал. И еще – жаль, что я не рассмотрел его раньше. А ведь у меня было время. Очень много времени. Чуть меньше половины жизни.

– …третья политическая сила, – продолжал с жаром вещать Калинин. – У нас нет оппозиции, кроме игрушечной, и слава богу! И быть не должно. Народ слаб, политически безграмотен, безынициативен. Мы голодная, полунищая страна, у которой нет друзей. Мы не можем позволить себе оппозицию, тем более такую, как «Вече», – мы для этого недостаточно цивилизованны и не умеем давить выскочек парламентскими методами. У оппозиции нет альтернативного варианта развития, нет и быть не может, потому что в реальности он не существует. Белый слон – есть, белый тигр – есть, белый кит – есть, а другого варианта развития – нет. Врут политологи! Есть только желание следующей группы дорваться до обеденного стола и перекроить все по-своему. И здоровая наглость. До выборов еще два года – целых два года, а уже неспокойно. Кто может спрогнозировать, какая расстановка сил будет к тому времени? На чьей стороне будет перевес? Все понимают, кто может вырасти в фаворита за это время. И пока – он преданный и верный друг. Но когда все выстроятся в линию, ситуация может измениться в корне. Значит, его нужно остановить уже сейчас. А как остановить того, кто еще не начал бежать, а, Костя? Ты же умный? Ну-ка, расскажи мне, как заставить спринтера рвануть на стайерскую дистанцию, когда стадион еще пуст? Как заставить раскрыться того, кто клянется в верности и прилюдно готов жопу лизать, а сам копит силы для удара? При «сильной руке», при каком-нибудь средней руки диктаторишке – не вопрос! А что делать во времена разгула демократии? Когда президент просто обязан выглядеть демократом? Ты видел, во что уже превратилась Рада? Тогда, вообрази, что будет со страной потом, если эти выборы будут проиграны в пользу Кононенко?

– И, значит, ты решил стать спасителем отечества? Так благородно, что не могу поверить! – сказал Краснов со злой иронией. – Да, Миша, я умный, не такой умный, как ты, но тоже умный. И я знаю, как сделать сильного слабым. Надо сделать его сильным раньше времени. Надо сделать так, чтобы он почувствовал себя готовым к победе задолго до старта и начал делать глупости. И вот тогда можно стрелять дуплетом в глупого фазана, взлетевшего из-под ног. До того – кормить фазана, хвалить его, награждать, чтобы он возомнил себя настоящим орлом и смело бросился на охотников. Хороший план, Миша, тонкое исполнение. А мы все, значит, зернышки. Комбикорм. А ты – сокольничий, если такое сравнение уместно. Не называть же тебя птичницей, в самом деле? Ты у нас человек гордый, большой законник и специалист – тебя так называть не пристало. Ты кормишь фазана, ты прикидываешься ему другом, а потом подбросишь его, самодовольного и разъевшегося, вверх, прямо под дробовой заряд. Рисковая игра, Миша, подбрасывать птицу из-за кустов, когда по ней стреляют. Бывают, знаешь ли, разные неожиданности. Теперь хищно осклабился Калинин.

– Такие, как ты?

– Да я – просто досадная случайность, не более, – проговорил Краснов. – Неприятности еще будут, Миша. Они впереди. Поверь. Но что тебе от спасения отечества? Какова твоя доля? На альтруиста ты не похож. Те сорок миллионов долларов, за которыми ты приехал? Не продешевил? Да и кажется мне, что и не все они для тебя предназначались. Десять процентов от суммы? Двадцать? Или тридцать, как серебреников?