Текст книги "Левый берег Стикса"

Время живой музыки не наступило, за небольшим концертным роялем еще никого не было – он посверкивал черным боком из-под наброшенного на него в художественном беспорядке синего бархата. Но тихая фортепианная музыка все-таки доносилась из скрытых в стенах акустических колонок.

Зал был почти полон, свободные пока столики уже заказаны – на каждом виднелись изящные серебряные таблички «Резервировано».

Разговор на русском, который Краснов вяло поддерживал, неторопливо перетек из кулинарной сферы в сферу деловую. Оптимистически настроенный Франц пророчил скорое вхождение Украины в мировую финансовую систему и открытие отделений зарубежных банков во всех крупных украинских городах. Реалист Глоба эту возможность в скором времени отрицал, но в перспективе с таким ходом событий соглашался. Краснов же, прекрасно понимавший ситуацию, утверждал, что если такое и произойдет, то лет этак через пятнадцать-двадцать, но не ранее. Франц требовал аргументов, рисовал блестящие перспективы: снижение учетных ставок, изобилие ресурсов… Все кивали. В общем, шел типичный застольный разговор, только на западный манер – в трезвом состоянии, при котором каждая сторона, прекрасно осознавая тщетность беседы, излагает идеи для поддержания взаимного интереса.

Краснов не мог сосредоточиться на беседе, продолжая внимательно следить за публикой, входящей и покидающей зал. Публика все более была почтенная. Мужчины – в дорогих костюмах и смокингах, дамы – в вечерних платьях. Конечно, не высший свет – для этого заведение было простовато, но ни один входящий в ресторан не вызывал у Кости чувства диссонанса, а значит, и чувства тревоги. Вполне возможно, что Дитер преувеличивал реальность силового решения событий. Или неизвестный противник был умнее, чем предполагалось. После третьей перемены блюд, когда Франц, извинившись, ушел в туалет, Глоба, слегка разгоряченный выпитым, сказал Краснову:

– Что-то вы, Константин Николаевич, сегодня какой-то не такой. Случилось что?

– Да нет, Андрон Сергеевич, все в порядке. Устал, наверное. И голова побаливает. Еще завтра в Кельн лететь.

– А мы – домой, – сказал Глоба с сожалением. – Я бы, честно говоря, еще на пару дней задержался. Нравится мне в европах.

Глоба, пришедший в «СВ Банк» из почившего в бозе банка «Украина», разменял уже шестой десяток и был неплохим специалистом. Основательным, с большим опытом работы. Но у Краснова всегда было впечатление, что Андреи Сергеевич никак не может забыть свое государственное и полугосударственное прошлое, а если сказать точнее, наесться досыта.

Он трепетно относился к зарубежным командировкам, презентациям, банковским конференциям, семинарам и смертельно обижался, если его куда-либо не посылали. При этом представительствовать Андрон Сергеевич умел, писал толковые отчеты, производил положительное впечатление на партнеров и умел казаться гораздо умнее, чем был на самом деле. Дальнейший рост Глобе не светил, должность зама, начальника управления была для него потолком. Но на своем месте поставленные задачи он решал, взяток не брал, а что касаемо глобального мышления, так не всем это дано. Что и хорошо, если задуматься.

– Я бы и Кельн с удовольствием посмотрел, – продолжал Глоба, распечатывая зубочистку, – красивый, говорят, город Кельн.

О нем как о потенциальном наблюдателе Костя и не думал. Где имение, а где вода… Да и в голову это не могло прийти, глядя на этого, быстро грузнеющего на коммерческих харчах добродушного дядьку.

– О, Франц идет… И я, с вашего позволения… – И тоже направился к туалетам.

Костя посмотрел на Катенькина, сидящего неподалеку. Тот ужинал, изредка бросая в сторону их стола настороженные взгляды.

«Охрана, – подумал Краснов с сожалением. – Мальчишка. Все в игрушки играем. Это он шефа охраняет. Без пистолета. С куриной отбивной в зубах».

За столиком ребят Дитера подобных вольностей не наблюдалось. Кофе. Бокалы с водой. И Худощавый, и Турок на вид казались расслабленными, но Краснов был готов биться об заклад, такими не были.

– А теперь – паста! – сказал Франц, устраиваясь в кресле и потирая руки. – Знаешь ли ты, герр Краснофф, что такое паста? Нет! Не знаешь! Паста – это чудо, это не пошлый макарон, не ваша русская лапша! Это маленькое итальянское чудо! И главное в нем – соус! Ах, какой соус делает здешний шеф Альбертини! Я даже завидую тебе! Сегодня ты будешь есть это впервые!

– Я, пожалуй, тоже отлучусь перед таким торжественным событием, – сказал Краснов, вставая.

– Еще вина? – спросил Франц ему вслед.

– Пожалуй, – через плечо ответил Костя, проходя между столиками.

Краем глаза он заметил, что Турок встал и пошел вслед за ним, на ходу застегивая верхнюю пуговицу спортивного однобортного пиджака.

К туалетам вел недлинный коридор, отделанный полутораметровыми панелями темного дерева. В отличие от зала, где царил полумрак, тут было достаточно светло, и Костя даже прищурился в первый момент. В конце коридора из дверей слева показался Глоба, на ходу вытирающий руки клетчатым носовым платком. Он увидел Краснова, идущего навстречу, и, к удивлению Кости, как-то подобрался, словно собираясь броситься назад, в мужскую комнату, но тут же с расслабленной улыбкой двинулся навстречу, одновременно опуская руку без платка в правый карман. В другой момент Краснов не уловил бы некоторой странности в жесте и в выражении лица Андрона Сергеевича, но сейчас…

Продолжая идти и выдавив из себя улыбку, он вдруг понял, что эта странность и нырнувшая в боковой карман рука, нет, не за пистолетом, в кармане явно не было ничего тяжелого, связаны с событиями сегодняшнего дня. И Дитер был прав в своих предположениях.

Они поравнялись. Словно в замедленной съемке Костя видел, как Глоба что-то нащупывает в кармане. Что-то размерами с зажигалку или спичечный коробок, не более. Если есть на свете запах опасности, то именно он ударил Косте в ноздри, перекрывая стерильность кондиционированного воздуха и запахи ароматизаторов. Адреналин хлынул в кровь холодной обжигающей струей, сердце стало отбивать ритм метрономом.

Он взялся за ручку двери и боковым зрением отметил, что в конце коридора между распахивающимися створками возник Турок. Глоба оглянулся на Краснова через плечо, кося испуганным глазом. Костя распахнул дверь, делая шаг вперед, и услышал из кабинок слева от входа писк пейджера. Дальняя от умывальников дверь в кабинку туалета распахнулась, и оттуда выступил одетый в синий рабочий комбинезон человек в черной «омоновке» на голове. В правой его руке Краснов увидел матово поблескивающий пистолет с длинным цилиндром глушителя на стволе.

– Стоять! – сказал человек негромко, по-русски, направляя оружие на Костю. – Руки за голову, и к стене!

Краснов замер.

– Не бзди, салага! Солдат ребенка не обидит! – сказал человек весело. – Волну не гони, не рыпайся и ничего не будет! Руки за голову! Шевели копытами!

Пейджер продолжал орать у него в нагрудном кармане.

– Вот, блядь! – весело выругался он и, переложив пистолет в левую руку, полез к себе за пазуху. – Все, что не поручишь этой интеллигенции сраной, все похерят. Еще б позже маяк дал. Хорошо, что ты хоть ссать не начал, терпила.

Костя спиной почувствовал, как начала открываться дверь сзади него, плавно поворачиваясь на хорошо смазанных петлях. Человек в «омоновке», занятый орущим в кармане пейджером, не видел этого, а когда уловил движение, то Турок уже шагнул в комнату и за те доли секунды, что были отведены на действие, успел и оценить обстановку, и начать работать.

Пистолет с таким же длинным, как и у противника, глушителем, вероятно, был подвешен у него под пиджаком рукоятью вниз, и он одним движением – вынимая оружие и отталкивая замешкавшегося Краснова с линии огня – выиграл у оппонента ту четверть секунды, которая спасает жизнь. Или губит ее. Человеку в маске, поднимавшему пистолет левой рукой, именно доли секунды для спасения и не хватило.

Под ухом Краснова раздался хлопок.

Пуля калибром девять миллиметров, выпущенная из короткоствольного нарезного оружия с дистанции в четыре с половиной метра, оказывает сильное останавливающее действие. Особенно если попадает в голову. Человек в «омоновке», так и не успев поднять оружие, врезался спиной в двери кабинок и сломанной куклой рухнул на пол. Отстрелянная гильза, звякнув о фаянс умывальника, запрыгала по керамическому полу.

Время снова набрало обычный ход. Было тихо. Из-под головы лежащего выползла темная струя крови, почти черная на белом кафеле. Потом упавший конвульсивно задергал ногами и захрипел. Турок сделал шаг вперед и выстрелил еще раз, целясь в затылок. Пуля с чавканьем ударила в основание черепа. Конвульсии прекратились.

– Уходим, – сказал Турок, поворачиваясь к Краснову. – Быстро. Истерики не будет?

Он говорил по-русски с акцентом, очень твердо выговаривая согласные, и, несмотря на шок от происходящего, Костя понял, что перед ним не турок или араб, а болгарин.

– Не будет, – сказал Краснов.

– Проходи в зал. И на выход.

– Понял.

Они вышли в коридор быстрым шагом.

В зале Глоба усаживался за столик. Увидев Краснова, идущего к нему вместе с вооруженным Турком, он стал по цвету напоминать мраморную колонну, возле которой сидел, но бежать не пытался.

Краснов вперился взглядом ему в глаза. Судя по всему, выражение лица у Кости было нехорошее, и Глоба, только что солидный и вальяжный, на глазах начал уменьшаться в размерах, как пробитый воздушный шарик.

«Сейчас сползет под стол, – подумал Краснов. – И правильно. Порву на части Иуду».

Франц, увидев, как бледнеет собеседник, оглянулся, и по его взгляду Краснов понял, что фон Бильдхоффен сообразил, что дело неладно, и прокачивает ситуацию. Черт его знает, чему их там, в Гарварде, учили, но в этот момент Франц мало напоминал «ботаника», попавшего в передрягу.

Худощавый, завидев Краснова и Турка, с грацией танцора скользнул между столиками им навстречу, не выпуская из-под наблюдения вход в зал.

Краснов остановился перед Глобой и, опираясь рукой на столик, наклонился так низко, что почти коснулся лбом его лица.

Андрон Сергеевич был не просто напуган. Он был смертельно напуган. Так, что глаза лезли из орбит.

– Ну? – сказал Костя. – Что, коллега, не срослось?

– К-к-к-констан… – выдавил из себя Глоба.

– Что в кармане? Быстро на стол!

Глоба исполнил команду с рвением новобранца. На скатерть упал черный прямоугольник с кнопкой посередине.

– Что же ты, падаль, делаешь?.. – ласково произнес Краснов, чувствуя, что гнев поднимается изнутри, как пена, закрывая глаза красной пеленой. – Кто тебе приказал, а?

В это время сообразивший, что происходит что-то нехорошее, Катенькин вскочил было с места и тут же сел от резкого окрика Турка:

– Сидеть!

– Кто. Тебе. Приказал, – повторил Краснов.

Теперь уже все в зале заметили происходящее. И двоих охранников, стоящих с оружием в руках, и нависшего над Глобой Краснова. В зале стало неожиданно тихо, как по команде умолкли разговоры, движение прекратилось, и все стало очень напоминать детскую игру «Замри». Только под издевательский аккомпанемент классической фортепианной музыки.

– Оч-ч-чень интересант! – сказал Франц громко, откидываясь на спинку кресла. – Неожиданность. Финал. Герр Андрон, я бы на вашем месте сказать. Или вы любите боль?

Глоба скосил глаза на пульт, лежащий перед ним на столе, потом снова посмотрел в лицо Краснову, и взгляд у него стал бессмысленным, как у птицы.

– Константин Николаевич, честное слово… Я, Константин Николаевич… Меня… Я…

Говорят, что профессионалы охраны действуют настолько быстро, что охраняемые не успевают даже понять, что происходит. За этот вечер Краснов имел счастье убедиться в этом дважды. Он не успел даже охнуть, как пол больно ударил его в правый бок. Рядом о паркет грянулся Франц, не переменив удивленного выражения лица на более подходящее случаю.

И в тот же момент на их стол обрушился свинцовый вихрь, сметающий все на своем пути. Грохот автоматных очередей и отчаянный визг попавших под шквальный огонь людей заполнил зал до краев. Зазвенела разбиваемая посуда.

Приподняв голову, Краснов увидел Турка, припавшего на одно колено. На вытянутых руках он держал свой пистолет и вел беглый огонь по невидимой для Кости мишени. Между столиками с ловкостью ящерицы полз Худощавый.

Рядом, привалившись спиной к опрокинутому столу и подкатив глаза, сидел Глоба. Плечо его было окровавлено, и он, сжимая его рукой, дышал мелко, с повизгиваниями. Почувствовав на себе взгляд Краснова, Глоба открыл глаза, вздрогнул всем телом и, неожиданно резво вскочив на ноги, в раскорячку, как краб, бросился к выходу. Костя метнулся было за ним, но Франц, вцепившись в него мертвой хваткой, повалил его на пол и страшным голосом заорал в ухо:

– Лежи, дурак! Куда?!!

Костя попытался вырваться, но Франц держал крепко, и пущенная невидимым стрелком очередь лишь выбила щепу из перевернутого стола, не зацепив никого из них.

За дальней колонной, ближе к входу, внезапно возник Худощавый и, замысловато выгнувшись и отставив под углом руку, открыл огонь из странной формы пистолета с изогнутым «рожком» магазина под стволом. Звук выстрелов его оружия был неожиданно громким и звонким. У входных портьер кто-то пронзительно закричал, а потом заматерился по-русски. Мимо пробежал Турок с окровавленным, перекошенным лицом, стреляя на бегу и удивительно ловко перепрыгивая через опрокинутую мебель. Рот у него был оскален совершенно не по-человечески.

Что-то с грохотом обрушилось. Замигал свет. Опять застрочил автомат, заклацал пистолет Худощавого. Кто-то заверещал, как подраненный заяц. И тут же все смолкло. Стало слышно, как льется на пол струя вина из разбитой бутылки. И стоны…

Сзади заворочался и сел Франц. Выглядел он совершенно нереспектабельно. Впрочем, сложно было выглядеть лучше, имея на костюме все, что несколькими минутами раньше стояло на столе.

– О, Maine Got, – простонал он. – Holly shit! Unfucking believable!

И выплюнул на ладонь зуб.

– Новый фарфор, Костя! Совершенно новый фарфор! – пожаловался он.

Костя встал, хрустя битым стеклом.

Вокруг него, словно полураздавленные насекомые, копошились люди, пытавшиеся подняться на ноги. Но подняться на ноги было суждено, увы, не всем. Свинец прошелся по залу плотной стеной. В воздухе висел едкий пороховой дым, заглушавший своей вонью запах пролитой крови. За спиной Кости навзрыд заплакала женщина.

Он сделал несколько шагов вперед и едва не наступил на лежавшего навзничь Глобу. Очередь угодила ему в грудь и в живот. Он еще дышал, но с присвистом – на губах вскипали кровавые пузыри. Костя присел рядом, но в этот момент Глоба затих, вытянулся, запрокидывая голову, и кровь его хлынула из приоткрытого рта на паркет густой темной струей. Спрашивать было не с кого. Любитель заграничных вояжей свои земные путешествия закончил.

«После сытного обеда, предательства и минутного ужаса», – подумал Краснов отстраненно.

Чувства человеческой жалости к убитому не возникло, и это не казалось странным. А вот к утерянной информации…

Чуть дальше, у стены, лежал человек со смешной фамилией Катенькин. Ему повезло больше – он был жив, но без сознания. Одна пуля прошла сквозь предплечье, вторая прошила икру правой ноги, скорее всего, раздробив кость. Но он был жив, и Костя мысленно этому порадовался, сожалея, что плохо думал о парне.

В шаге от Катенькина, привалившись спиной к стене, сидел официант, раненный в живот. Он смотрел перед собой широко открытыми от боли глазами и шумно дышал. У входа, опустив оружие к земле, над телами двух киллеров стояли Турок и Худощавый, оба раненые, но еще не чувствующие этого в горячке боя. Костя подошел еще ближе и посмотрел на стрелявших.

Один из них, высокий и худощавый мужчина лет сорока, убитый выстрелом в горло, был одет в такой же комбинезон, как и тот весельчак, что остался лежать в туалете. Второй был чуть моложе, тоже коротко, no-военному стриженный, в обычной гражданской одежде. Он так и не выпустил из рук «Калашников» и, лежа на спине, напоминал солдата, стоящего в почетном карауле. На серой ветровке, застегнутой под горло, были видны три отверстия от попавших в грудь пуль.

– Надо уходить, – прошепелявил сзади Франц. – Я останусь. А тебе надо ехать. Дай паспорт.

Костя посмотрел на Франца с недоумением.

– Дай паспорт, – повторил тот. – Так надо.

– Хорошо.

Фон Бильдхоффен обвел взглядом побоище, царившее в зале, – раненых, насмерть перепуганных, убитых – и, повернувшись к Косте, сказал:

– Дитер ошибся. Вы, русские, совершенно сумасшедшие. Дикари с автоматами. Ему надо было не помогать тебе. Или помогать, но не так.

Краснов молчал. Франц сплюнул кровью и посмотрел Косте в глаза.

– Быстро уезжай. Ничему не удивляйся. Все, что надо, тебе расскажут. Удачи. Камен, – сказал он, обращаясь к Турку, и очень быстро заговорил по-немецки.

Тот кивал головой, зажав рукой полуоторванное пулей ухо.

Через две минуты «Мерседес», за рулем которого сидел Худощавый, стремительно уходил в сторону от центра Берлина, увозя Краснова в неизвестность, подальше от приближающихся полицейских сирен.

Один из переделанных нашими отечественными шутниками от бизнеса законов Мерфи гласит: «Если дела идут плохо – не печалься. Они пойдут еще хуже». На самом деле вариаций может быть бесконечное множество, и желание шутить на эту тему пройдет нескоро.

В стране победившего абсурда, где законы могут меняться раз в месяц, а обещание правительства однозначно означает, что вскоре произойдет нечто совершенно противоположное, гениальный Мерфи своих законов не издал бы. Не потому, что не смог создать – конечно, смог бы. Просто писал бы их каждый день, а потом переделывал в соответствии с изменениями. И так – бесконечное число раз.

Гельфер, не терявший чувства юмора даже в периоды временных сложностей в работе, которые грозили стать постоянными, изрек свою версию закона Мерфи как раз перед выборами.

– Знаешь, Костик, – сказал он, потягиваясь в кресле – дело шло к полуночи, и спать хотелось ужасно. – Если дела идут хорошо, можешь не сомневаться, скоро они пойдут плохо.

И действительно, у него были все основания так говорить. Последние несколько месяцев давление на банк ощущалось достаточно сильно. Неприятности были и у Троцкого, и в кредитном управлении, и у отцов-учредителей. Вольница, похоже, заканчивалась. Родина призывала своих героев поделиться.

Если проблемы Андрея с его «черным» бизнесом и постоянной игрой в «кошки-мышки» с силовиками и бандитами были, в общем-то, ожидаемы и объяснимы, то проблемы кредитного управления навалились, как снежный ком. Проблему видели и до того, но даже самые худшие прогнозы оказались оптимистическими. Невозврат кредитов был настолько прибыльным бизнесом, что играть в эту игру, ставшую воистину народной, принялись правоохранители, бандиты и обычные бизнесмены.

Схема была проста как грабли и имела две основные разновидности – криминальную и… тоже криминальную. Различались они, как водится, возможностями и умом тех, кто проводил их в жизнь. По «тупой» схеме полученный кредит обналичивался через фирмы-однодневки и растаскивался по карманам. На упавшие «с неба» деньги покупались машины, квартиры, золото и шикарная, но недолгая жизнь украинского Креза. Потом похмельного, но довольного кредитора находили и сажали. При этом, правда, нечасто, часть непропитых им денег возвращалась в банк.

Иногда выяснялось, что сам кредитор – обычный «лох», а кредит ушел к совершенно другим людям, которых и трогать-то опасно, не то что требовать с них какие-то деньги. В этом случае была вероятность, что «лох» отправился кормить рыбу в городской акватории или работает бетонной колонной на строящемся объекте, и концы в прямом и переносном смысле исчезали в воде.

В случае подхода к проблеме скорого обогащения за чужой счет с умом все делалось намного изящнее. Взятые деньги, проконвертировавшись по совершенно «левому» контракту, отправлялись за рубежи родины навсегда. За ним отправлялся на постоянное место жительства и сам кредитор. Разумеется, поиски его в таком случае были безрезультатными, конечно, если страна для жительства была выбрана правильная. Зачастую исполнителю операции доставался только некоторый процент от украденных денег, а основная сумма там же, за рубежом, «пилилась» идеологами сделки, гражданами, не лишенными патриотизма, которые пределы Украины покидать не собирались.

Самые же практичные делали так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. В их схеме, помимо жажды обогащения, присутствовало некоторое знание экономики и трезвый расчет. Суть расчета лучше всего отображала первая часть известной народной поговорки «Лучше сорок раз по разу…».

В схеме присутствовали и «левый» контракт, и «выгон» денег за границу, но учитывалась инфляция, чье победное шествие по стране продолжалось. Контракт не выполнялся, что было ненаказуемо, деньги в страну, по причине срыва контракта, возвращались, что поощрялось. Разница, образовавшаяся за три месяца, зависала на офшорной «прокладке». Оставшаяся валюта продавалась на бирже по коммерческому курсу и превращалась в страшное количество ежедневно и ежечасно инфлирующих карбованцев. Банк получал свое, с процентами, что было приятно банку, а организаторы оставляли в кармане процентов шестьдесят от взятой в долг суммы. Но в валюте. И на зарубежных счетах. Ну что такое триста шестьдесят процентов годовых, если инфляция достигает пятидесяти процентов в месяц? И досыта, и без греха… Причем хоть сорок раз по разу – не придерешься. Ни тебе товара, ни хлопот с его продажей, ни налогов и нарушений текущего законодательства. Куда там Нью-Йоркской бирже!

Но статистика – наука точная, и на одного умного приходится как минимум десять дураков. Служба безопасности, в это время только набиравшаяся силы и опыта, сбивалась с ног. Клерки кредитного отдела истощили все душевные силы в борьбе с искушениями в виде взяток, предлагаемых несознательными гражданами, а секретарши не могли справиться с лишним весом из-за многотонных шоколадных подношений.

Для любого банка кредитный портфель – это жизнь. Конечно, существуют еще тысяча и один способ заработка денег с помощью финансовой структуры. Но банк и кредиты – понятие неразрывное. По большому счету банк для того и создается, чтобы давать деньги в рост, под проценты. Но, к сожалению, есть еще такое понятие, как риски. И риски по кредитам перекрывали все разумные пределы.

Нужен залог? Естественно! Но откуда у предпринимателя то, что можно взять в залог? Кредит должен быть «коротким»? Понятно и ежу! Но кому нужен «короткий» кредит? Страхование? Превосходно! А что можно получить со страховой компании в случае невозврата? Да то же, что и с мертвого осла. Что же делать? Работать!

– И этот кошмар называется банковская деятельность! – сетовал Гельфер.

– И это ты называешь кошмаром? – огрызался Тоцкий, у которого под Житомиром попали в тяжелую автомобильную аварию два курьера с семьюстами тысячами долларов наличными, а Шестое управление устроило налет на конвертационный центр, после того как благосклонно приняло ежемесячный взнос за «крышу». – Ты еще кошмара не видел. Балансы, дебеты, кредиты… Наивный!

И вылетал за двери, на ходу отдавая распоряжения своим добрым молодцам.

– Мне даже интересно, как долго система продержится в таком виде? – Гельфер подергал себя за ус. – Это не система. Это хаос. Скажу больше – это бардак. Это даже не бардак – ни в одном порядочном бардаке не будет такого бардака.

– Ты когда-нибудь был в бардаке? – насмешничал Калинин. Гельфер слыл настолько прекрасным семьянином, что Тоцкий публично заявлял, что и в браке Артур остался девственником. – Ты радуйся. Ты на этом хаосе деньги зарабатываешь?

– Инфаркт я на этом всем зарабатываю, – ныл Артур. – Это афера!

И он был близок к истине. Это и была афера, только государственного масштаба. В стране, где официально никогда не было ни бедных, ни богатых, где организация кооператива считалась признаком чрезвычайной предприимчивости, а воровство – единственным способом обогащения, шло первоначальное накопление капитала. И в этой стране уже были и бедные, и богатые. Только на тот момент мало кто об этом знал.

Костя хорошо понимал, что сутью новой системы и является видимое отсутствие системы. Как иначе отгрызть от жизни свой кусок? Но этот хаос на самом деле – сложный, саморегулирующийся механизм, отсеивающий и беспощадно сминающий слабых и неприспособленных. Этот хаос не знает жалости. Он не прощает ошибок. У него свои антитела—в золотых цепях, кожаных куртках и турецких «адиках». И в мундирах при погонах, под которыми – те же золотые цепи. И эти «фаги» сжирают все, до чего могут дотянуться, – жадных, слабых, совершивших ошибку и просто оказавшихся рядом.

Поэтому главная цель – выжить. Удержаться. Не утонуть в этом мутном потоке, а по возможности лавируя, ухватить свой кусок. И не превратиться в мутантов, которые, нацепив красные пиджаки, нарезали круги вокруг банка днями и ночами, включая выходные дни и общенародные праздники.

Тигр умер. Наступило время шакалов. Но самые удачливые и умные из них со временем, презрев законы эволюции, превратятся в тигров. Только тигров будет много, и борьба за вершину горы вступит в новую фазу.

– Ты упрощаешь, – говорила Диана, сидя напротив него поздно ночью на их кухоньке, когда Марк уже давно спал и видел третий сон. Костя часто ужинал после полуночи – раньше он домой не попадал. – Ты все упрощаешь, мой умный муж. У Алена Рене был когда-то такой фильм… «Мой американский дядюшка», кажется. Видел?

– Не помню, малыш. Я после десяти вечера уже ничего не помню.

– Сейчас вспомнишь, если видел. Там люди, их жизнь, сравниваются с действиями крыс, на которых проводят эксперименты. На уровне основных рефлексов. Вспомнил?

– Очень смутно. Что-то читал, кажется. Такие эксперименты и сравнения раньше были очень популярны. Ну и?

– Если честно, то на первый взгляд очень похоже, что Рене прав, когда сравнивает людей с животными. Выходишь – просто ошарашенный. Если не задумываться и не пытаться противоречить, – она прищурилась и хитро посмотрела на него, ожидая встречного вопроса.

Костя, естественно, игру поддержал.

– А если пытаться?

– Тогда у людей все гораздо сложнее. Хотя суть та же. Инстинкт самосохранения, инстинкт размножения…

– Тогда в чем различие?

– В сфере эмоциональной. Отбрось ее – и все наши действия чисто рефлекторны. Без нее мы животные – и все!

– Понимаешь, Ди, я каждый день сталкиваюсь исключительно с рефлекторной схемой. Идет борьба за выживание. Цель – власть, деньги, еда, выпивка, хороший секс. Вот все, что интересует людей. Власть – всегда на первом месте. Остальное – тасуй, как хочешь. Рефлексы, просто рефлексы! Причем всего хочется так сильно, что даже рефлекс самосохранения отступает. Помнишь, в детстве были картинки-шарады – найди десять отличий? Я не найду. Крысы, шакалы, обезьяны – назови, как угодно. Разница – наверное, тут ты права – в эмоциональной сфере. Только самой сферы-то нет. И не предвидится.

– А ты? Твоя компания? Тоже на уровне рефлексов?

– Сейчас? Наверное, да. Мне некогда задумываться. Я в гонке. И Артур. И Миша. И Андрюша. Нам нужны безошибочные рефлексы. На терзания нет ни сил, ни времени. Мы – машина для производства денег. Инструмент для скупки предприятий. Прачечная. Мы обязаны быть предельно функциональны.

– Ты – и машина. Я думала, что это несовместимо. Разве я за машину выходила замуж?

– Считай, что у меня раздвоение личности. Для тебя и Марика я не машина. У крыс бывают раздвоения личностей? Что там говорил твой Рене по этому поводу?

Он подошел к окну. Набережная была полутемной. За полосой бетона угадывался Днепр, недавно взломавший зимний лед. Прорезав полумрак фарами, по дороге проехала машина. Диана подошла сзади и обняла его, прижавшись к спине Кости всем телом. Несколько минут они стояли молча, глядя в ночь за стеклами.

– У крыс нет личности, Костя. И у шакалов нет. И у тигров, хоть они могучие и смелые. Только у человека.

– Значит, я пока еще человек.

– Ты мой самый лучший человек. Ты сомневаешься, переживаешь, боишься, в конце концов.

– Есть только две вещи в мире, которых я боюсь, Ди. Потерять вас. И потерять себя.

Он повернулся к ней лицом и посмотрел в глаза. Это был взгляд прежнего Краснова. Того, которого она полюбила почти семь лет назад.

– Значит, – сказала Диана, – страхов у тебя добавится.

– Почему?

– Ты что, совсем ничего не замечаешь?

– Нет, – казал Краснов с недоумением. – А в чем дело? «Господи, боже мой, – подумала Диана, – ну почему мужчины никогда не могут хотя бы немного подумать о чем-то, кроме своих проблем?»

– Дело в том, мой обожаемый муж, что мы уже десять недель ждем второго ребенка.

На то, чтобы выносить и родить ребенка, надо девять месяцев. Иногда – меньше. Иногда – чуть больше. На то, чтобы убить человека, нужно несколько секунд. Этому можно не учиться, хотя этому учат. Без специальных знаний это может быть сделано неэффективно, но на конечный результат все-таки не повлияет. Убить может каждый. Осознанно, случайно, в порыве гнева, в состоянии аффекта. И каждый, конечно, может быть убитым – как кому повезет. У людей, прошедших специальную подготовку, шансов умереть по чужой воле значительно меньше. Но никто из них не застрахован от случайности.

Тот, кого Диана окрестила Болеком, был профессионалом. За плечами у этого парня была одна война, один региональный конфликт, служба в милиции и безопасности «СВ Банка». Он был человеком бесконечно преданным лично господину Лукьяненко, недалеким и малообразованным. В жизни его интересовал только спорт и иногда женщины. Лучше – проститутки, хлопот меньше. И чтобы не платить. Не платить он научился еще в ППС. Зачем? Власть ни за что не платит.

Он любил свою мать, хотя видел редко. Почему-то, вспоминая ее, он всегда представлял себе ее руки. Большие, теплые и красные от стирки. И запах хозяйственного мыла. И вкус вареников с вишнями и домашнего кваса. Слово «мама» означало слово «дом». Постель с пуховым одеялом. Старый холодильник с пожелтевшей от времени эмалью. Дощатые полы со скрипом.

К отцу относился равнодушно – что с него возьмешь. Работяга. Завод, пивная, дом, опять завод. Не жизнь – каторга. Лошади так не живут. Он почти не вспоминал о нем. Незачем.

Убивать он не любил. Но приказ есть приказ. Надо – сделаем. Жалости не испытывал. Отвращения – тоже. Это в первый раз, застрелив юношу-моджахеда в свои неполные девятнадцать лет, он блевал за стеной сакли до боли, до желчи.

Тогда он успел первым. Был даже не переулок, так, проход между двумя мазанками. Красная с желтым пыль, удушающая жара. И этот пацан с древней английской винтовкой «Спрингфилд». Два метра расстояния и ни секунды на размышление. Ему повезло – короткий «АК-74» более удобен в ограниченном пространстве, чем тяжелый, неповоротливый карабин. Когда мозг выплеснулся на стену серой кашей, он даже не понял, что успел выстрелить.