Текст книги "Левый берег Стикса"

– Недооцениваешь ты меня, Константин Николаевич, – сказал Калинин, показывая зубы, – у нас с фазаном все поровну, как положено.

– В полной доле, значит? Поздравляю. И это все? А как рассчитается за услуги вторая сторона? Ты станешь министром юстиции?

– Перестань паясничать, Краснов.

– Я серьезно, Миша. Мне любопытно. И не волнуйся так. Ты вернешься в гостиницу живым.

«И это чистая правда», – подумал Костя про себя. Без злорадства, просто констатируя факт. Калинин молчал, глядя исподлобья.

– Камен, – позвал Краснов негромко, – разворачиваемся и едем. Нам в отель.

Болгарин глянул через плечо, мазнув взглядом по Калинину, как по пустому месту, и кивнул.

– Глупый спектакль, – сказал Калинин.

– Наверное, – отозвался Краснов. – Ты и сам бы мог догадаться, что я вряд ли приеду тебя убивать на банковском лимузине. И вообще вряд ли приеду тебя убивать. Нанять кого-то – это еще допустимо, но сам… Ты же юрист, Миша. Улики, свидетели и все такое. Я, конечно, официально покойник, мне все с рук сойдет. Но Дитеру это зачем?

Калинин преображался на глазах. Он даже пригладил рукой волосы и поправил сбившийся набок узел галстука. А «Мерседес» уже мчался к выезду из военного городка, более стремительно, чем до сих пор от него удалялся.

– Я что-то не замечал у тебя раньше тяги к дешевым эффектам, – сказал Калинин строго.

– Ну при чем здесь эффекты? – спросил Краснов. – Так, я услышал, что хотел. А состоись наш разговор при других обстоятельствах – ты бы, наверное, не был так откровенен. Перед смертью люди говорят правду. Почти всегда. Вот ты, например, сказал. Готов выслушать условия сделки?

– Сделки?! Ты предлагаешь мне сделку? – Глаза Калинина широко раскрылись от изумления, и он едва не расхохотался. – Краснов, я тебя точно не узнаю! Ты? Мне?

– Да. Я – тебе. Если ты не согласен, мы можем опять развернуться. Дитер, конечно, будет недоволен, но он меня поймет. Мы разворачиваемся, Миша?

– Говори, – сказал Калинин торопливо. – Обсудим. Что тебе надо?

– Мне надо оставаться мертвым. Для всех. Чтобы ни меня, ни мою семью никогда и никто не искал. Дело закрыть – и все.

– Принято. Для нас самих выгодно, чтобы ты был мертв. Но на всякий случай выбери страну, с которой у нас нет договора об экстрадиции. Чтобы исключить случайности.

– Ты не понял меня, Миша. Случайностей быть не должно.

– Хорошо, – согласился Калинин.

«Как ему легко пообещать то, что он не собирается выполнять, – подумал Краснов. – И как легко просить у него то, что мне уже не нужно».

– Никого из родственников не тронут, ты поможешь на первом этапе маме Андрея и жене Артура – потом это буду делать я. С родителями Дианы я разберусь сам. К ним не подходи на пушечный выстрел, чтобы у твоего окружения и у тебя соблазнов не возникало.

Калинин посмотрел на него с недоумением, чуть склонив набок голову.

– Хорошо. Что еще?

– Банк вы уничтожили. Все, что планировалось, получили. Постарайся сделать так, чтобы никто из сотрудников не загремел надолго.

– Вот тут, что смогу. Есть там говорливые…

– Ты уж постарайся.

– Договорились. Что взамен, Костя?

– За то, что я попросил? Те самые сорок миллионов долларов. Чтобы ты не чувствовал себя обездоленным.

– Ты собираешься отдать мне деньги?!

– Да. Собираюсь. Но есть еще одна просьба, чистая безделица, в общем-то. Но, чтобы предложить тебе сохранить жизнь, я просто обязан получить на нее положительный ответ. Ты же не хочешь, чтобы мы развернулись, Михаил Александрович?

– Да, – протянул Калинин с долей восхищения в голосе, – я тебя не знал, Краснов. Я, оказывается, тебя совсем не знал. Ну не мог же ты так измениться за последние дни?

– Ну конечно же не мог, – согласился Краснов серьезно. – Так ты готов меня выслушать?

– Ловко. Снимаю шляпу. Да, я готов тебя выслушать.

– Сейчас мы остановимся прямо здесь, на обочине. И ты напишешь на бумаге все, что рассказал мне. Плюс к тому я задам тебе вопросы, а ты на них ответишь. Письменно.

– Ты что, с ума сошел? Да я никогда…

– Камен, – сказал Костя устало, – ты извини меня, пожалуйста, но надо опять ехать на старый аэродром…

Все-таки разговор сильно потрепал Калинину нервы. Свое «согласен» он не сказал, а выкрикнул.

– Останови здесь, – попросил Камена Краснов. – Только это может быть надолго…

С написанием бумаг Калинин справился за полчаса. Костя внимательно перечитал текст, а потом начал задавать вопросы. Письменные ответы на них заняли еще час. Камен курил, выпуская дым в приоткрытое окно, наблюдая, как на небе начинают появляться первые звезды. Он никуда не торопился. Он умел ждать.

Путь в город занял еще полчаса. Центр был забит машинами. Они текли медленным многоцветным потоком, сверкая фарами и рубинами стоп-огней, перекликаясь то хриплыми, то звонкими голосами сигналов. Стреляли неоновым светом рекламы, ярко светились витрины магазинов, окна кафе и ресторанов. «Мерседес» плавно плыл вдоль тротуаров, запруженных людьми, и трое мужчин, сидевших в нем, молчали.

Краснов искоса наблюдал за Калининым, потерявшим за несколько последних часов большую часть своего обычного лоска, но все еще пытавшимся бодриться. На его лице, обычно мало что выражавшем, отражалась целая гамма чувств, глаза метались из стороны в сторону. Временами он укрощал этот сумасшедший хоровод, но спустя мгновение снова терял контроль над мимикой, и все начиналось сначала. Эмоции чередовали друг друга так быстро, что невозможно было уловить момент их смены, словно лицо Михаила Александровича было из ртути, а не из плоти и крови. Краснов подумал, что Калинин сейчас похож на азимовского биоробота со сгоревшим процессором, мысленно перебирающего программу за программой.

Когда до отеля оставалось с десяток кварталов, Костя взял у Камена тонкий металлический «дипломат» из сверхпрочного сплава, маленький, но достаточно увесистый, и, защелкав кодовым замком, распахнул чемоданчик.

Пляска мышц на лице Калинина замедлилась, мысли начали возвращаться в нужное русло. Речь должна была идти о деньгах, а значит, и о будущих возможностях, открываемых ими. Косте показалось, что внутри у Калинина что-то защелкало. Сложная автоматика переключила электронику на резервные цепи, отсоединив сгоревший процессор от систем управления, и через доли секунды руководство над всем перехватил новый, неповрежденный.

– Твоя часть сделки? – спросил Калинин чуть хрипловатым от долгого молчания голосом.

Краснов кивнул.

Он извлек из «дипломата» бланк стандартной банковской расписки и конверт с логотипом «СВ Банка». Калинин посмотрел на него с недоумением.

– Внутри чек банка Дитера, – пояснил Краснов, – а конверт – тебе, на долгую память. Не бойся, я не обманываю.

Он посмотрел на Калинина. Внимательно, словно стараясь запомнить его лицо в этот момент. Это был очень легкий выбор. Дитер ошибался. Слава богу, он на этот раз ошибался.

Краснов протянул Калинину конверт и даже ободряюще улыбнулся, почти автоматически.

– Можешь проверить, Миша. Расписку заполнишь потом.

Михаил Александрович принял конверт из рук Краснова с некоторой опаской, словно не верил до конца в то, что сделка состоится. Клапан был слегка прихвачен клеевым слоем. Калинин взялся за свободный язычок.

– Все будет выглядеть естественно, – сказал Франц. – Главное, чтобы ты не сорвался в процессе разговора и не начал делать глупости. Если возникнет опасность – рядом будет Камен. Я думаю, что ты ему доверяешь.

Краснов внимательно слушал Франца, изредка поглядывая на Дитера, сидевшего за своим огромным столом. Сейчас Дитер действительно походил на банкира. В лице его не было ни жесткости, ни напряженности. Он следил за беседой с безучастностью давно принявшего решение человека, просто так, для порядка. Как будто бы речь шла о финансовой операции, а не о жизни человека.

– Это двухкомпонентная смесь, что-то типа бинарного газа, катализатором для которой служат воздух и свет. Пока конверт заклеен и вовнутрь не попадает ни то, ни другое в достаточном количестве – реакции нет. Поэтому передачу лучше осуществлять в вечернее время и не держать конверт на прямых солнечных лучах. Но как только объект откроет конверт…

Костя протянул руку и включил верхний плафон освещения салона. Приятный мягкий свет хлынул с потолка. Калинин потянул за клапан, и конверт открылся – плотная бумага захрустела у него в руках еле слышно, но для Краснова этот звук звучал, как гром. Он видел мелкие капли пота, появившиеся у Калинина над верхней губой. Видел поры на коже. Видел румянец, выступивший на щеках пятнами.

– …начнется химическая реакция. Вещество, образующееся во время этого, крайне нестойкое. Через два часа от него не останется никаких следов. Но первые минут тридцать я никому бы не рекомендовал прикасаться к чеку или внутренностям конверта.

Калинин достал чек, быстро пробежал по нему глазами, проверяя правильность заполнения бланка, и, быстро взглянув на Краснова, сказал:

– Все правильно. Ты все-таки странный человек, Краснов. Я был не уверен, что ты сдержишь слово.

Краснов посмотрел на часы – было без трех минут десять.

– Но я его сдержал, – сказал он спокойно. – Видишь, ты действительно приехал в отель живым.

– Действие наступает через два – два с половиной часа. Если сказать точнее – от двух до трех часов, в зависимости от времени контакта объекта с бумагой. Будет, конечно, неплохо, если смерть наступит в людном месте, например в ресторане или в холле гостиницы. Симптомы укажут на сердечный приступ. И даже если проводить исследование в течение нескольких минут после смерти, то кроме незначительного количества аллергенов в крови ничего не найдут.

– Но останется чек, – сказал Краснов.

– Не останется, – сказал Франц и довольно, по-кошачьи прищурившись, улыбнулся, отчего на его пухлых щеках образовались ямочки. – Останется только чистый лист бумаги в конверте банка, который он представляет. Просто чистый лист бумаги. Но это уже технические подробности.

– Заполни расписку, пожалуйста.

Калинин положил чек обратно в конверт и спрятал его во внутренний карман пиджака. Потом перечитал бланк расписки и, быстро заполнив пустые места, размашисто расписался внизу.

– Дата, – напомнил Костя, – ты не проставил дату. Калинин поставил на бланке число и протянул расписку Краснову.

– Я надеюсь, – сказал он, – что у тебя хватит рассудительности не пускать в ход эти бумаги. Поверь, в том, что произошло, не было ничего личного. Лично ты, да и все остальные, если брать в целом, были мне симпатичны. Мне жаль, что обстоятельства сложились именно так.

Краснов даже глаза закрыл от ярости, которая ударила его темной тяжелой волной. А в следующую секунду он рванулся вперед, хватая Калинина за лацканы, с одним только желанием – добраться до горла.

– Костя! – заорал Камен не своим голосом. – Прекрати! Калинин не стушевался и успел оттолкнуть Краснова.

Бумаги и дипломат полетели на пол.

Краснов посмотрел на обернувшегося Камена невидящими глазами, потом перевел взгляд на Калинина, застывшего в выжидательной позе. И почувствовал, что сердце прыгает у него в горле горячим, пружинистым комком. Он с усилием расслабил сведенное гримасой лицо.

– Ничего личного, – сдавленно проговорил он. И посмотрел на Калинина так, что тот невольно сжался в комок. – Да, у меня хватит рассудочности не пускать бумаги в ход. Пока. До тех пор, пока не возникнет необходимость. Но если она возникнет, а бывает в жизни разное, я вспомню о них.

Иногда очень полезно иметь в запасе людей, к которым можно обратиться с просьбой, от исполнения которой они не смогут отказаться.

В салоне было тихо, шум с улицы в него не попадал. Слышно было лишь хриплое дыхание Краснова и звук работающего двигателя, похожий на урчание сытого, спящего кота.

– Лучше уходи, – сказал Краснов. – Дойдешь. Тут уже недалеко. Камен, открой двери, пожалуйста. Наш гость нас покидает.

Лимузин притормозил до полной остановки, замигал огнями «аварийки», и Камен, выйдя из машины, распахнул правую заднюю дверь.

Калинин и Краснов смотрели друг на друга в последний раз. Один – с презрением, второй – с опаской, за которой скрывалась нешуточная угроза. К счастью, уже неопасная для Кости.

– Это ничего, что я не подам тебе руки, Миша? – спросил Краснов, подавшись вперед. – Мне просто страшно подавать ее будущему руководителю администрации президента. Так что не дожидайся. Иди. Тебя ждут великие дела.

Калинин выбрался из салона спиной вперед, не отводя глаз от Краснова. Камен статуей застыл рядом с дверцей, не обращая внимания на то, что лимузин перегораживает движение в левом крайнем ряду, и остановившиеся машины уже начали сигналить и мигать фарами, выражая недовольство.

Выйдя, Калинин пригнулся, чтобы не терять Краснова из виду, и сказал, не скрывая того, что наслаждается моментом.

– И последнее, Костя, чтобы не оставлять тебя в неведении. Тоцкого нашли еще вчера. Он и следователь СБУ слетели с Нового моста в машине. В ночь после ареста. При невыясненных обстоятельствах. Вот так-то, мой старый друг. Так что теперь остались только ты да я.

Он выждал паузу, наблюдая, как с лица Краснова сходит краска. А потом неожиданно подмигнул. И исчез. Хлопнула дверца. На водительском сиденье возник Камен и уставился на Краснова через зеркальце заднего вида. Машина тронулась с места, вливаясь в поток.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Не знаю, – выдавил из себя Краснов.

Слез не было, но глаза пекло огнем. Он потер глухо ноющую левую сторону груди и попытался восстановить дыхание. Это удалось далеко не сразу. Они двигались в пробке настолько медленно, что в свете реклам и огромных витрин Костя увидел Калинина, лавирующего в толпе параллельно с ними.

Вот он ловко проскользнул между идущей парочкой и паркометром и легко взбежал по ступеням крыльца к вращающимся дверям отеля, по-мальчишески помахивая атташе-кейсом – стройный, с прямой спиной, гордо неся голову.

Еще не догадываясь о том, что рядом с ним по темной, похожей на пролитое масло воде заскользила просмоленная, пропитанная сладковатым запахом тления лодка. И капли воды, срываясь с широкой лопасти истертого деревянного весла перевозчика, падали в воду со звонким, многократно отражающимся под высокими сводами звуком.

Все ближе и ближе.

Все ближе и ближе.

Все ближе и ближе.

Эпилог

Олени вышли из перелеска буквально в шестидесяти метрах от дома. Их было пятеро – один молодой самец, украшенный короной ветвистых рогов, две оленихи и два детеныша. Они были удивительно хороши – стройные, грациозные создания, покрытые нежным, расцвеченным светло-коричневыми пятнами мехом. Вначале из сосняка показался глава семьи, огляделся, поводя головой в стороны, и только после этого сделал несколько шагов вперед, приглашая самок с потомством следовать за ним. В три прыжка они отдалились от кромки леса, снова замерли живописной скульптурной группкой, прислушиваясь, вероятно, к шуму машин на выезде с хайвэя, и принялись пощипывать травку, которая в изобилии росла за бордюрами подъездных дорожек. Садовник туда не забредал, и олени часто выходили побаловаться сочным разнотравьем, не знавшим ножей газонокосилки. Может быть, и не каждый день, но несколько раз в неделю Костя их видел. Он специально вставал чуть раньше, чтобы посмотреть, как они появляются из леса, и наблюдал за оленьим завтраком из окон их с Дианой спальни на втором этаже.

На ночь они выключали кондиционер, благо подступавший к дому лес наполнял воздух прохладой, и теперь, с утра, в спальне пахло хвоей, живой сосновой смолой и совсем чуть-чуть духами Дианы. Цитрусом и пряностями – холодным, изысканным ароматом. Она еще спала, смешно, по-детски выпятив нижнюю губу, больше похожая не на женщину, перешагнувшую границу возраста, называющегося «бальзаковским», а на ту строптивую хрупкую девчонку, которую он встретил много лет назад в далекой и теперь уже чужой стране.

Да, теперь Костя называл ту страну чужой. Скорей по голосу разума, чем по велению сердца, но какое это имело значение? Его дом был здесь, его дети, разговаривая, перемешивали английские и русские слова, да и они с Дианой часто забывали, на каком языке говорят. Здесь было безопасно, сыто и комфортно. Здесь было все, что нужно для счастья. Но все равно та, чужая уже страна, иногда снилась по ночам. Снилась, вспоминалась, но не звала. И от этого никуда было не деться. Костя не назвал бы это ностальгией, нет! Особой муки, сжигающей сердце, столь красочно описанной поколениями эмигрантов, он не ощущал. Просто он чувствовал, физически чувствовал, как слабеют, становятся невидимо тонкими и в конце концов рвутся безвозвратно нити, связывающие его с бывшей родиной и с теми, кто там остался. Как рвутся, цепляясь за ветки, паутинки, которые скоро полетят по ветру, возвещая наступление долгой и мягкой, как бабье лето, нью-йоркской осени. Пятой осени их новой жизни.

Вначале, когда они только начали искать дом, Диана наотрез отказывалась даже смотреть жилье, расположенное в лесу, вне жилых кварталов, и Костя, понимая причины ее страха, не перечил. С районом, где они хотели бы жить, определились сразу – в одном из пригородов Принстона, в Нью-Джерси. До Нью-Йорка, где собирался работать Краснов, ныне привыкавший к фамилии Звягинцев, час езды на скоростном поезде – армтраке, если ехать на юг. Час до Филадельфии, если ехать на север. Но когда им того хотелось, города становились бесконечно далекими, существующими в другой вселенной. В каком-то смысле это было убежище. Та самая тихая гавань, окруженная зеленью и озерами, которая была нужна и им, и детям. Они искали достаточно большой дом, в дорогом районе, минимум с четырьмя спальнями и приличным участком. И так как выбранный район был не новым, их агент по недвижимости, Сабрина, полная, жизнерадостная девица лет тридцати, с писклявым голосом и ступнями сорок третьего размера, просто сбилась со своих больших ног, разыскивая подходящий вариант. А потом им повезло.

Этот дом продавал один из профессоров Принстонского университета, переехавший в Бостон по академической надобности несколько месяцев назад, и они были первыми, кому этот дом показывали. Уже в тот момент, когда их машина нырнула в один из многочисленных скрытых выездов и покатилась по неширокой лесной дороге, Костя понял, что на этот раз все будет по-другому. И оказался прав.

Домов было несколько, но участок в шесть акров для каждого из них дарил владельцу некую иллюзию уединенности. И к тому же прямо возле домов росли настоящие корабельные сосны, бережно сохраненные при строительстве. За ними широким языком тянулась небольшая сосновая роща, прореженная и из-за того светлая. В полумиле от построек роща превращалась в лесопарк, где обитали и коричневато-серые обжоры – белки, и олени, и, к восторгу детей, мрачноватые еноты, частенько забредавшие в гости в надежде забраться в мусорные контейнеры.

Предназначенный им на показ дом окружала аккуратно подстриженная трава. Почтовый ящик на деревянной ноге сверкал новой белой краской. Внутри пахло деревом. Сабрина, расхваливая товар, щебетала так, что заглушала все звуки вокруг, но Костя был уверен, что вечером здесь слышно пение птиц. И еще он знал, что этот дом совершенно не похож на тот, другой, который его жена видела в ночных кошмарах.

Еще не ступив на порог, они с Дианой переглянулись. Она едва заметно кивнула, и вся остальная речь Сабрины превратилась в ненужную формальность.

* * *

– Не спишь? – сказала она чуть хрипловатым спросонья голосом, неслышно подойдя сзади.

Руки у нее были теплые, мягкие, и Костя едва не замурлыкал, как кот, когда она обняла его, прижимаясь к нему всем телом.

– Все равно скоро вставать.

– Опять твои олени?

– Опять. Третий раз за неделю.

Она посмотрела в окно через его плечо, и Костя почувствовал спиной прикосновение ее груди. Это волновало его, как и много лет назад, но теперь желание было нежным.

– Все пятеро? – спросила она, становясь на цыпочки, чтобы лучше разглядеть пасущихся животных. – Красиво. Не хочу Дашку будить. Она просила меня позвать, когда они придут.

– Пусть спит. Только четверть шестого. На выходные покажем.

– А ты почему встал так рано?

– У меня встреча в Нью-Йорке, на восемь сорок пять. Не хочется стоять в пробке. Если приеду раньше – прогуляюсь. Ты к родителям?

– Да. Отправлю детей в школу и заеду к ним. Мама просила. Она будет дома одна. У папы с утра две лекции.

Он повернулся к ней, и она уткнулась к нему в грудь лицом, дыша прямо в ключицу.

– Ты не гони, как Шумахер, – попросил он тихонько.

– Не буду.

– Знаю я тебя. Только вчера твой тикет оплачивал.

– Костенька, – сказала она жалобно, – я больше не буду… Ты не ругайся. А я тебе завтрак сделаю…

– Да я не ругаюсь, – сказал он уже с улыбкой, – просто я за тебя боюсь. Это ты можешь понять?

– Больше не буду, я же пообещала!

– Хорошо, хорошо. Уже поверил. Ты знаешь, завтра Комов прилетает.

– Серьезно? Гарка? – обрадовалась она искренне, но тут же спросила с упреком в голосе: – А чего же ты раньше не сказал, поросенок?

– Забыл, Ди, честное слово! Вчера вечером мейл получил, и совершенно из головы вылетело, прости. Он прилетает на презентацию своего нового романа. Уже второй перевод в США за три года, представляешь? Его теперь так и называют: самый переводимый украинский писатель.

– Я представляю, как он смеется, когда его называют украинским писателем, – сказала она весело. – Он до сих пор ни на одном языке, кроме русского и русского матерного, слова сказать не может. Его так только наши называют, а здешним – все едино. Россия, Украина…

Она тихонько засмеялась и потерлась носом о его плечо.

– С ума сойти! Гарка – самый переводимый! А он всегда хотел быть самым читаемым. И самым честным.

– Это всегда плохо сочеталось, – сказал Костя, – и тогда, и теперь. Он у нас, может быть, и не совсем честный, но маститый. Семинары, мастерская литературная. Знаешь, он правильно сделал, что решился переехать в Питер. Для россиян он чуть ли не диссидент, представитель писательской оппозиции, радетель за русский язык на Украине – ему теперь все можно. О российских делах он не пишет, а дела украинские россиян волнуют только с точки зрения языка и беллетристики. Так что Комову – раздолье. Разошелся, что твой Солженицын в Вермонте.

– Ты передай этому беллетристу, когда будешь созваниваться, что после всех своих презентаций он минимум два дня будет жить здесь. И пусть не рассказывает, как ему надо домой. Кстати, мог бы взять с собой и Галку. Дети у них уже взрослые, делать ей дома все равно нечего.

– Вот ты ему это сама и скажешь.

– Поедем встречать в аэропорт?

– Если хочешь. Только там будет весь официоз – издатель, переводчик, обозреватели литературные. Ну, там, цветы и девушек – в машину…

– Так вот почему он не берет с собой Галину? – сказала она шутя.

– Не дури, – мягко возразил он, – Комов у нас – образец супружеской верности.

– Ага. Пока трезвый. Помню еще, как он выступал в былые годы.

– Чисто теоретически выступал, – сказал Костя. – Трезвый – Комов верный муж, а пьяный годен только «на поговорить». И не спорь ты, я лучше знаю. И при Гарке на эту тему не шути. Больное место. Галя у него и была ревнивая до «не могу», а сейчас… Гарка даже жаловался – просто спасайся, кто может.

– Пусть повода не дает. Я ее понимаю. Комов всегда привлекал экзальтированных окололитературных дам. Они на него летели, как мухи на… продукт жизнедеятельности. И вообще, что ты его защищаешь? Галка ему не враг. Я, кстати, тоже ревнивая…

– Знаю. И мне это нравится.

– Это ты просто пока не давал мне повода показать характер.

Он скользнул руками по ее бедрам, вверх, под коротенькую ночную рубашку. Провел ладонями по талии и едва заметно вздрогнул, уже в который раз натолкнувшись на шрам размером с крупную фасолину. Выпуклый и не совсем гладкий на ощупь – след от входного отверстия пули, попавшей в нее чуть больше четырех лет назад.

– Так ты точно опоздаешь, – сказала она, глядя на него снизу вверх, так, как она умела смотреть – невинно и одновременно с откровенным призывом. – Даже не опоздаешь, а никуда не попадешь…

– Наплевать, – сказал Костя, подхватывая ее на руки. – Значит, не попаду. Или поеду поездом, в конце концов.

– Ты же не любишь ездить поездом? – она хитро прищурилась, обнимая его за шею.

– Зато я люблю тебя, – прошептал он ей на ухо.

Он аккуратно опустил ее на постель, лег рядом и поцеловал в обнажившееся плечо. Потом в шею, рядом с ключицей, где под тонкой, еще пахнущей сном кожей билась восхитительно живая, упругая жилка. Шелковая ночнушка, едва слышно прошелестев по простыням, соскользнула на пол.

Когда в спальню, пробившись через частокол сосен, попали первые лучи солнца, они уже этого не заметили.

* * *

Позавтракать он, конечно, не успел. Только несколько глотков кофе, настоящего кофе, а не той, с позволения сказать, бурды, которой потчуют бедных янки их жены, пусть и сваренного Дианой в спешке.

Он поцеловал Дашку, заспанную и недовольную тем, что надо подниматься, и всклокоченного со сна Марка. (Неужели он уже такого роста? Еще вчера, кажется, едва доставал до плеча!)

Диана догнала его, когда он уже съезжал задним ходом с подъездной дорожки, и сунула в окно сандвич с сыром и ветчиной. Костя не стал отнекиваться – она всегда обижалась, когда он отказывался взять что-то с собой.

Попасть на встречу, добираясь до места машиной, он уже не успевал. Можно было биться об заклад, что, пролетев в плотном потоке и интерстейт, и 280-ю, он, перескочив Гудзон, наверняка встрянет в пробку на Южном Манхеттене. Реально же проблемы могли начаться и перед тоннелем, так что Костя, не раздумывая, поехал на станцию в Принстон, чтобы успеть на армтрак, уходивший на Нью-Йорк в семь десять. Утро обещало также проблемы с такси, но шанс успеть или уложиться в джентльменский срок опоздания у Краснова все же был.

На поезд он успел, что называется, впритирку. Вагон был полон. Обитатели каунти стремились в Сити, как лемминги – на зимовье. Мужчины и женщины всех возрастов, одетые в одинаково правильные деловые костюмы и массивные туфли от «Балли», спешили занять свои места в офисах деловой части Нью-Йорка. Они напоминали солдат, идущих в бой. Такие же сосредоточенные и целеустремленные. Это вечером, возвращаясь домой, они могли позволить себе пить пиво у стойки вагонного бара и смеяться. А по утрам… На откидных столиках кресел мерцали экранами лэптопы, кто-то просматривал бумаги, кто-то, не повышая голоса, говорил по мобильному телефону. Одноцветные рубашки и блузки, строгие галстуки, атташе-кейсы, полные документов, – цвет юридических и брокерских контор, банковских офисов, страховых и прочих компаний ехал на битву. Пять раз в неделю, двенадцать месяцев в году – минус праздники. Армия, занимающая боевые позиции.

Он в сравнении с ними был бездельником. Вольный стрелок. Удачливый брокер рынка «Форекс» и фондового рынка, обслуживающий богатеньких Буратино из стран экс-СССР и бывшего Восточного блока. Преумножающий тайные состояния новорожденных нуворишей второго эшелона. Нувориши первого эшелона работали со своими деньгами за рубежом легально и в услугах Краснова не нуждались. Но именно второй эшелон богачей, их средства, их происхождение и движение очень интересовали его старого друга Дитера Штайнца. И Краснов эти сведения ему предоставлял. Потому что в жизни каждого человека наступает момент, когда кто-то обращается к нему с просьбой, в исполнении которой нельзя отказать. А тот конверт с эмблемой «СВ банка» все-таки имел свою цену. Краснов не считал ее чрезмерной.

Именно Дитер рекомендовал его First Credit Swiss, он же поставлял ему клиентов до тех пор, пока Костина репутация не пошла впереди него. Именно Дитер был его главным партнером в Европе. Он же был его работодателем. Хозяином. Штайнц своей власти никогда не показывал, но для Краснова этот факт был совершенно очевиден. В этом был весь Дитер – организовать подконтрольную «прачечную» и таким образом получать информацию об огромном количестве нелегальных операций и связях между их участниками, анализируя денежные потоки. Но, по крайней мере, он не играл Костю втемную, хотя мог. Краснов был ему благодарен и за это.

Занимая свое место в вагоне, Костя порадовался тому, что никого из знакомых не заметил, и ему не придется скалить зубы в улыбке, говоря обязательное «fine!». Ему хотелось побыть в одиночестве.

Образ жизни, который они с семьей вели, бизнес, которым он занимался, помогали ему сохранить некоторую виртуальность. Он никогда в глаза не видел большинство из своих клиентов, а клиенты не горели желанием видеть его – так было принято. Фирма, счет, корпоративная карта, отправленная на абонентский ящик, шифрованные распоряжения о транзакциях. Договора на обслуживание счетов офшоров, доверенности на совершения действий с акциями, выданные фирмам с лондонскими юридическими адресами, от которых за версту пахло островными безналоговыми зонами – излюбленным местом регистрации торговцев оружием, работающих под государственной крышей.

Иногда Краснов наталкивался на знакомые ему по прошлой жизни названия компаний. Он хорошо знал их владельцев и область их интересов. Иногда, сообщив некоторые подробности о личностях, стоящих за операциями, его здорово удивлял Штайнц.

Жизнь продолжалась. За пределами его бывшей родины находились в движении колоссальные денежные потоки, превосходящие ее годовой бюджет во много раз. И эта сумма возрастала год от года. Тайные течения, могучие денежные Гольфстримы, неторопливо текли через совершенно «белые» банки, трасты, брокерские конторы. И, как ни странно, а для Кости это не было странно, значительная часть этих средств имела непосредственное отношение к людям государственным. Именно они были наиболее заинтересованы в сохранении анонимности вложений.

Деньги не пахнут, потому что их старательно стирают, – это Краснов понимал еще на Украине. Теперь он был в этом твердо уверен – это было его бизнесом.

Его не волновала моральная сторона вопроса. Всю свою жизнь он искал и умел находить компромиссы между своими убеждениями и реальной жизнью. Можно сказать, что это и было его настоящей профессией. Или даже призванием. Все остальное давалось в нагрузку.

Деньги никогда не были для него основной целью, а сейчас, когда их было больше, чем они с семьей могли потратить за всю жизнь, он находил интерес только в том, что мог проявлять свою интуицию, возможности аналитика и умение вовремя принимать решения. Результат приходил сам по себе, если эти качества Костю не подводили.

Нет, работа не была рутинной, она требовала и умственного напряжения, и смелости, и досконального знания вопроса. Но что поделать, если Краснова больше волновали и радовали совершенно другие вещи. Их дом под соснами, Диана, дети.