Текст книги "Левый берег Стикса"

– Все в порядке.

– Ну смотри, – Франц пожал плечами и сказал, обращаясь к Штайнцу уже по-немецки: – Конверт с чеком я приготовил. Командуй!

– Отдай Косте, – сказал Дитер и махнул рукой. – Герр Краснов, я тебя прошу – осторожно. Хорошо?

– Не волнуйся, – Краснов опять потер виски и болезненно поморщился. Голова болела так, что отдавало в нижнюю челюсть. – У фройляйн Габи найдется что-то от мигрени?

– Конечно, – Дитер нажал на кнопку селектора. – Я надеюсь, что дело только в мигрени, Костя. Если бы ты был моим подчиненным, то на сегодня бы все дела закончились.

– Если бы я был твоим подчиненным, герр Штайнц, то моя головная боль тебя бы не особо интересовала.

Штайнц поднял глаза на Костю и с удивлением покачал головой. Потом сказал Францу:

– Отдавай ему конверт. Еще чуть-чуть – и он назовет меня фашистом. Он в порядке. Шутит зло. Тебе, Костя, кто-нибудь говорил, что твой внешний вид обманчив?

Краснов покачал головой. От этого движения в голове словно заплескалась тяжелая, похожая на желе жидкость, в которой плавал пульсирующим комком мозг.

«Если это от волнения, – подумал Костя, – то это еще полбеды. Я не волнуюсь. Это другое. Я в панике. Я просто боюсь. Боюсь того, что я услышу. Что скажу сам. Того, что я сделаю. Или не смогу сделать. Так что вы кругом правы, ребята. Я бы и сам себя уволил с превеликим удовольствием. Но вот незадача, заменить меня некем. И никто, кроме меня, этого не сделает. И не прощу я себя в случае чего, никогда не прощу. Это моя война – и только. Некому больше воевать. Полегло мое войско, пропало. А я – внутри – дрожу, как самый последний трус. И этот страх никому не покажу. Никогда».

– Держи, – Франц протянул ему стандартный банковский конверт с символикой «СВ Банка». – Чек внутри. Конверт не запечатан, просто создано впечатление, что слегка схватился клей. Но все на совесть, герметично. Это во избежание случайностей. Не вздумай проверять! Свободный кислород воздуха – последний компонент. Свет начинает нейтрализацию. Пять минут – и никакой анализ бумаги ничего не покажет. Мы сделали, что смогли. Теперь дело за тобой.

Вошла фройляйн Габи с маленьким подносом, на котором был стакан воды и двуцветная пилюля на салфетке.

– Выпей, – сказал Франц сочувственно, – полегчает. Я это сам пью, особенно с похмелья.

Он поморщился. Краснов один раз видел Франца с похмелья – зрелище было еще то, врагу не пожелаешь. Они пили в Киеве, в баре «Киевской Руси», и Франц начал так смело, что меньше чем через час был доставлен в свой номер в плачевном состоянии. Наутро фон Бильдхоффен был совсем плох, страдал, пил воду и таблетки, а в ответ на предложение Краснова выпить пива посмотрел на него совершенно безумными глазами и отказался наотрез. Это был единственный раз, когда фон Франц посетил Украину, и, по мнению Дитера, впечатлений от первого и последнего приезда ему хватило на длительное время.

Костя глотнул капсулу и запил ее несколькими глотками воды, ощущая, как приятно холодит пересохшее от бесчисленных сигарет горло прохладная жидкость.

– Дело за мной. Но после разговора, – сказал Краснов.

– Да, – подтвердил Дитер. – После разговора. Давай, перемещайся в переговорную. Я включу конференц-связь – все будет слышно. Может быть, еще таблетку дать?

– Спасибо, – сказал Краснов. – Мне уже лучше.

На столе у Дитера замигал глазок селектора, включился динамик.

– Они вошли в здание, – сказала фройляйн Габи сухо.

– Пригласите, пожалуйста, господина инспектора,

Габи, – попросил Дитер. – Когда войдут, пусть Камен остается в приемной, а господина Калинина проводите к нам.

– Хорошо, господин Штайнц.

– Спасибо, фройляйн Габи.

* * *

– Добрый день, герр Калинин, – сказал Дитер, – как долетать?

Костя уже успел забыть, как здорово Штайнц говорит с акцентом, и даже вздрогнул от неожиданности.

– Спасибо, герр Штайнц, – хорошо поставленный, по-театральному звучный голос Михаила Александровича, самую малость искаженный электроникой, очень подходил своему обладателю. – Все превосходно. Мы можем говорить по-английски, если хотите.

– О, найн, я попрошу фройляйн Габи, она переводить. Я хотеть представлять вам мой заместителя – Франц фон Бильдхоффен.

Голос Франца, радушный и веселый:

– Nice to meet you, Mister Kalinin!

– Glad to see you, Herr von Bildhoffen!

– И инспектор криминал полицай Матеус Ланг.

Тот же самый стандартный набор любезностей прозвучал на немецком.

– Кофе, чай, господа? – спросил Штайнц по-английски. – До того, как мы начнем беседу.

– Благодарю, чуть позже, если возможно.

– А вы, господин инспектор?

– Благодарю вас, герр Штайнц. Просто воды, пожалуйста.

– Я просить прощения, что звал герр инспектор без вашего разрешений, – сказал Дитер по-русски, – но это связано с расследований о смерть герра Краснова. Это не занять много времени. Вы готов слушать вопрос герра Ланга?

– Да. Естественно. Голос Дитера:

– Фройляйн Габи, зайдите, пожалуйста.

Краснов слушал разговор, сгорая от желания видеть выражение лица Калинина. Сейчас и потом, когда настанет время.

– Я попрошу вас помочь нам с переводом.

– Хорошо, герр Штайнц.

– Вы можете задавать вопросы, герр инспектор.

– Спасибо, герр Штайнц. Господин Калинин, вы работали вместе с господином Красновым?

– Да, господин инспектор.

– Вы хорошо знали господина Краснова?

– Естественно, господин инспектор. Мы были старыми друзьями.

– Мы имеем проблемы с официальным опознанием тела господина Краснова. Вы, как мне сказали, юрист?

– Да. Но я специализируюсь не по уголовным делам.

– Я понимаю разницу, – сказал инспектор Ланг сдержанно. – Но суть проблемы вы понимаете. Я хотел бы показать вам некоторые фотографии. Предварительно. Завтра я хочу пригласить вас в морг. Это неприятно, но необходимо.

Фройляйн Габи переводила настолько четко, что сохраняла даже интонацию говорившего. То, что русский – не ее родной язык, можно было понять только по чуть неестественному произношению согласных.

В динамике конференц-связи зашуршала бумага. Ланг достал пакет с фотографиями.

– Боже мой, – сказал Калинин сдавленным голосом, – о господи!

– Две пули попали в голову, – произнес инспектор с извиняющейся интонацией, как будто бы он сам был в этом виноват. – Стреляли с близкой дистанции. Мы нашли в кармане паспорт.

Молчание. Только шорох бумаги.

– Это господин Краснов? – спросил инспектор.

– Может быть, воды? – сказал Штайнц. – Может быть, подать вам воды, господин Калинин?

– Не надо. Господи, Костя…

– Вы узнаете на фотографиях господина Краснова?

– Не могу сказать точно. Сходство большое. Калинин помолчал.

– Наверное, да…

– Вы можете сказать определенно?

– Мне сложно быть уверенным на сто процентов. Но это… но этот… этот человек очень похож на Костю. Очень.

– Мой вопрос будет звучать странно, господин Калинин, но в нем нет второго дна. Скажите, вы много лет знали господина Краснова?

– Больше пятнадцати лет. Точнее – пятнадцать с половиной.

– Тогда, может быть, вам известны его какие-нибудь особые приметы? Шрамы, родимые пятна, следы травм, я имею в виду после аварий или спортивные?

– Нет, господин Ланг. Я не могу сказать определенно.

– Инспектор Ланг, с вашего позволения, – поправил его полицейский.

«Можешь, – подумал Костя, – ты же прекрасно помнишь, не можешь не помнить, как мы играли в футбол на пляже, и я упал на донышко разбитой бутылки. Ты еще шутил, что шрам на бедре можно выдавать за след схватки с тигром. Это было в семьдесят восьмом, летом. Ты еще ездил со мной в больницу зашивать рану».

– Насколько я помню, у Кости не было каких-либо отличительных шрамов. И про переломы мне тоже ничего неизвестно. Он был удивительно здоровым человеком.

– Мне жаль, – сказал инспектор, – примите соболезнования в связи с утратой. Извините, но я вынужден продолжить.

– Да, да…

– В посольстве нам сообщили, что родителей у господина Краснова уже нет.

– Это так.

– Он близко общался с родителями жены?

– Достаточно близко.

– Как вы думаете, имеет смысл обратиться к ним за помощью?

– В опознании тела?

– Да.

– Не могу сказать. Господа Никитские, конечно, близкие родственники, но если даже я не смог сказать определенно… Я слышал, что несколько дней назад профессор Никитский перенес серьезный сердечный приступ. После исчезновения дочери и внуков. И смерти зятя.

Краснов на мгновение закрыл глаза. Начавшая было утихать головная боль вновь полыхнула с прежней силой. Заломило виски.

«Голыми руками, – подумал он, – удавить голыми руками. За всех, кого ты губишь, Миша. За всех, кого уже погубил».

– До тех пор, пока тело не будет официально опознано, мы не можем выдать его посольству и переслать родственникам для захоронения. Сожалею, но это проблема. Могу ли я просить вас приехать в морг полицейского управления завтра в десять утра? Возможно, вы сможете произвести опознание, если увидите тело.

– У меня рейс на час дня.

– Я просил бы отложить вылет.

– Не уверен, что это возможно. Могли бы мы сделать это сегодня. Например, в пять.

– В шесть, – сказал Ланг. – Пожалуй, это можно будет сделать в восемнадцать часов.

– Я дам вам машину, – вмешался в разговор Дитер. – Мои соболезнования вам, господин Калинин. Я понимаю, что это значит – терять друзей. У вас все, господин инспектор?

– Пока да, господин Штайнц. Благодарю вас за содействие.

– Всегда рады помочь, господин Ланг.

– Инспектор, с вашего позволения, господин Штайнц.

– Простите ради бога, инспектор.

– Ничего. Всего доброго, господа. Благодарю вас, фройляйн. До свидания.

– До свидания, инспектор. Фройляйн Габи, попрошу вас вернуться, после того как вы проводите инспектора Ланга. Вы нам еще понадобитесь.

– Хорошо, господин директор. Шаги. Потом звякнуло стекло.

– Выпьете? – сказал Дитер по-русски. – Обычно я не выпить до переговор, но сегодня – особое случай. Коньяк, виски, водка?

– Водка, – сказал Калинин отрывисто.

– Франц?

– Спасибо, герр Штайнц. Я сам себе налью.

– Пейте, господин Калинин. Я вас понимаю. Хорошо.

– Он был очень хорошим человеком, – произнес Калинин с расстановкой. – Хорошим другом. Хорошим человеком. Так глупо погибнуть. От пули, которая была не ему назначена. Какая жестокая случайность!

– Я знал герр Краснов как коллега, – сказал Дитер, – Франц знал его как коллега. Нам очень жаль. Вы прав – глупый случайность.

Голос Габи:

– Я готова, герр Штайнц.

– Мы можем начинать, господа, – заскрипело кожаное кресло. Очевидно, Штайнц сел. – Господин Калинин! Могу ли я попросить вас предъявить бумаги, подтверждающие ваши полномочия вести с нами переговоры от лица «СВ Банка».

– Да, да… Пожалуйста. Щелчок замков атташе-кейса.

– Вот. Доверенность. Письмо банка. Мой паспорт. Копия паспорта. Все заверено государственным нотариусом. Выписка из штатного расписания, заверенная там же, вчерашним числом. Вы можете также сделать звонок в Правление. Этого достаточно?

– Вполне. Господин Бильдхоффен сейчас ознакомится со всеми документами. Формальность, сами понимаете, но, увы, процедура требует. Теперь по сути вопроса. Не могли бы вы изложить цель своего приезда?

«Момент истины, – подумал Костя. – Как все буднично происходит. Кто бы мог подумать, что смерть, предательство, боль и кровь станут совершенно будничными вещами. Неужели все это мы? С нашими мыслями о будущем, идеалами, стремлениями, мечтами. А был ли мальчик? Может быть, никакого мальчика и не было?»

– Цель моего приезда, – сказал Калинин, – последний перевод денежных средств с корреспондентского счета «СВ Банка» в размере сорока миллионов долларов США, сделанный по личному распоряжению покойного Константина Николаевича. Получатель – «Silvano & Cristy Trust Mutual Found», «Trinity Bank», Каймановы острова. Назначение перевода – временное размещение свободных средств, согласно контракту № С-1286-97-04. Копия контракта, господа, можете ознакомиться.

– Странно, – сказал Франц, – господин Краснов нам не показывал этот контракт. Хотя по большому счету и не должен был показывать. Но раз вы его привезли – разрешите полюбопытствовать.

Зашуршали бумаги.

– Подписано 14 апреля, – прокомментировал фон Бильд-хоффен, – подпись господина Краснова, печать банка. Нотариальное заверение. Со стороны Фонда – некий господин Эс-Ти Боне младший.

Услышав про собственную подпись под документом, который он не видел в глаза, Краснов даже не удивился. Нечему было, собственно говоря, удивляться. Не дети, в конце концов, озаботились обоснованием. Грамотные люди, специалисты.

– Что именно вас интересует? – спросил Дитер.

– Как нам известно, платеж не дошел по назначению. Меня, как уполномоченное лицо, интересует причина задержки.

– Франц? – сказал Штайнц. – Вам поручали разобраться, если я не ошибаюсь.

– Да, господин управляющий. Если вы помните, господин Краснов делал перевод в конце дня, в спешке. К тому же он был очень взволнован по неизвестной мне причине. Ошибочно указан номер счета. Ошибка в восьмом знаке. В роутинг-номере неясно указана четвертая цифра, из-за этого ошибся отдел переводов.

– Странно, – сказал Калинин, – при этом платеж вообще не должен был уйти, насколько мне известно.

– Дело в том, – ответил Франц с той же уважительно-вежливой интонацией, – что мы напрямую не корреспондируемся с офшорными банками на Каймановых островах, господин Калинин. Я думаю, что объяснять, почему, – излишне. Между нами минимум три банка-посредника. Ошибку обнаружили, но только через день. К сожалению. Господин Краснов записывал реквизиты на слух, от руки, будучи, гм-гм, слегка не в себе.

«Бред, – подумал Краснов, – Франц блефует. Но Калинин слабо разбирается в процессинге – на это и расчет».

– В любом случае волноваться не о чем. Вы готовы оформить распоряжение, господин Калинин? Завтра в десять мы осуществим платеж и оформим конфирмацию, если хотите.

– Завтра? – переспросил Михаил Александрович. – Желательно было бы сегодня, господа.

– Шестнадцать часов, – сказал Франц, – прошу прощения, но мы не осуществляем переводы после пятнадцати тридцати. Сожалею. Мы ждем вас завтра утром, я лично займусь вашим вопросом, господин Калинин.

– Если необходимо, мы забронируем вам билет на пятничный рейс, – добавил Дитер. – Увы, господин Калинин. Впрочем… Франц, мы можем оформить чек на эту сумму?

– В принципе, это возможно, господин Штайнц.

– Господин Калинин, вас устроит чек на полную сумму? Это может быть не совсем удобно, но если вы хотите сегодня…

«Ну? – подумал Краснов. – Давай, Миша. Чек на сорок миллионов – мечта да и только. Глотай живца, мой старый друг, глотай!

– В принципе, да, – сказал Калинин. – Устроит, господа. «Ну вот, – подумал Краснов, откидываясь в кресле, —

теперь все стало на свои места. Для себя или для хозяина – это уже детали. Он не советовался ни с кем, не перезванивал никуда. Или широчайшие полномочия доверенного лица, или, Миша, это твоя доля. Деньги, за которые купили кровь твоих друзей. И наш бизнес. Большие, конечно, деньги, если для себя лично. А вот если для перспективы – вообще ничто. Такой бизнес стоил больше. Даже не на один порядок больше. Продешевил ты, друг ситцевый, продешевил. А на тебя, осторожного, это не похоже. Значит, есть что-то, о чем я не знаю. Что-то в довесок, что для тебя дороже денег. При твоем честолюбии это может быть только власть, ничего более. Место министра в правительстве Кононенко, например. А если он пойдет выше, то и твои аппетиты будут больше. Не премьерское место, зачем оно тебе? Ты не хозяйственник-администратор, ты у нас серый кардинал. Что-нибудь теневое, такое скрытое местечко, откуда ты мог бы дергать за ниточки. Ты же мастер теневых схем, правда, Миша?»

Он на минуту отвлекся, уйдя в свои мысли, и пропустил часть разговора в кабинете Дитера. Впрочем, детали уже не имели значения. Дело было сделано – он услышал все, что надо было услышать. Калинин сказал все, что должен был сказать. Костя в очередной раз восхитился тонким расчетом Дитера и Франца, предугадавших все, вплоть до времени завершения беседы, не говоря уж о ее результате.

Он потрогал конверт, лежащий в кармане пиджака. Чек на сорок миллионов долларов, выписанный на доверительный фонд «Сильвано и Кристи». Наживка, которую только что сглотнул жадный карась, считавший себя хищной щукой.

Дитер отдавал распоряжения фройляйн Габи, но Костя слушал вполуха. Расписки, поручения – стандартные процедуры, бумажное оформление состоявшейся формальной договоренности. Мысленно он уже готовился к разговору, который должен состояться через два с небольшим часа. После того как Калинин, а в этом Краснов уже не сомневался, опознает тело в морге полицейского управления.

– В девятнадцать часов, – сказал Франц. – К этому времени вы закончите все дела.

– Кстати, – спросил Дитер, – господин Калинин, каковы дальнейшие планы заинтересованных лиц по поводу вашего банка? Мы весьма озабочены последними событиями на вашей родине.

– Сложно сказать, пока однозначного мнения нет, – сказал Калинин, – но я надеюсь, что до ликвидации дело не дойдет. Возможно, что для выполнения обязательств банку придется продать ликвидные предприятия, как собственные, так и аффилированных с ним структур. И стать просто банком, каких на Украине тысячи. Так что размещение этих денег в трасте – вполне разумный ход при сегодняшнем положении. Они очень пригодятся в период санации. Я думаю, что Константин Николаевич предвидел сложности, которые могли возникнуть, или был предупрежден и пытался сформировать резервный фонд. Поэтому и был – э-э-э, как бы это сказать, – слегка неадекватен в тот день. Отсюда и столь досадные ошибки. Так что можно считать, что мы с вами выполняем его последнюю волю. Я не думаю, что Константин Николаевич был в какой-то мере причастен к тем не совсем законным действиям, которые ставятся нам в вину. Как юрист банка я уверен, что все официальные операции, – он сделал ударение на слове «официальные», – были проведены в рамках действовавшего на тот момент законодательства. А то, что законы у нас несовершенны – это уже не наша вина. В любом случае, господа, если все кончится не очень печально, то я буду рад продолжить сотрудничество с вашим банком. Господин Краснов очень ценил ваши с ним взаимоотношения и ваше сотрудничество.

«Сука, – подумал Костя, цепенея от брезгливости. – Умная, грамотная, хитрая сука. И жадная, как все предатели и воры. Кому ты это рассказываешь?»

– Нам приятно об этом слышать, – сказал Дитер. – Мы тоже высоко ценили партнерство с вашим банком, господин Калинин. И несколько удивлены событиями, которые происходят вокруг него. Можно даже сказать – чрезвычайно озабочены. И искренне надеемся, что досадное недоразумение будет улажено в ближайшее время.

– Вы собираетесь возглавить банк, господин Калинин? – спросил Франц и пояснил вопрос: – Насколько я понял, сейчас именно вы взяли руководство на себя.

– Нет, нет. Я, увы, не экономист и ориентируюсь только в юридических проблемах. Ну еще, быть может, в схемах оптимизации. В той части, что касается урегулирования с законом. Не более.

– Я тоже не экономист, – возразил Штайнц. – Это не главное. Для этого есть специалисты. А вот администрирование для системного банка – это, пожалуй, важнее.

– Вы правы, герр Штайнц, но у меня более широкие интересы в области администрирования. Банк – это невероятно интересно, но…

– Я вас понимаю, – сказал Франц с едва заметной иронией, которую Краснов уловил даже при своем посредственном знании немецкого, но перевод Габи сгладил этот легкий смысловой акцент, – люди растут, интересы меняются…

– Можно сказать и так, – в интонации Калинина прозвучало самодовольство, он явно не мог удержаться, хотя, сколько Краснов его помнил, хвастуном никогда не был. – Банк на Украине и немецкий банк – очень разные вещи, поверьте.

Дитер смотрел на этого сравнительно немолодого человека, сидевшего напротив него в кожаном кресле, с недопитым стаканом водки со льдом в руке, элегантного, с холодными рассудочными глазами, довольного собой и расслабленного. Отыгравшего эпизоды «горе от потери друга», «деловые переговоры о благе банка» и «перечисление средств в резервный фонд» – удачно, по его мнению, отыгравшего. Результативно. С максимальным эффектом. И не переставал удивляться беспечности Калинина, которая была бы к лицу победителю, но никак не опытному игроку во время играемой партии. За этим стояло отсутствие опыта, самодовольство, переоценка сил, но, возможно, это было результатом отыгранной и уже «взятой» партии куда более высокого уровня. Такое иногда тоже случается. В любом случае, на его месте Штайнц ждал бы сюрпризов. Не из трусости – по печальному опыту «другой» жизни.

Победа не бывает окончательной – это Дитер усвоил давно. Тот, кто начинает праздновать, – легкая добыча для тех, кто умеет выжидать. Банк на Украине… Штайнц мысленно усмехнулся. Да только в растущей стране, не имеющей ни стабильных законов, ни жестких систем контроля за соблюдением уже существующих, в стране, пронизанной коррупционными связями и управляемой кланами, банк без истории, без прошлого, с начальным капиталом в жалкие двести тысяч долларов может за какие-нибудь пять-шесть лет стать сердцем мощнейшего финансово-промышленного конгломерата. Ни в какой другой среде такой проект невозможен в принципе. Банк в Германии – финансовый механизм зарегламентированный от и до. Скучный и правильный, во всяком случае снаружи. Действительно, две разные вещи – только смысловое ударение стоит не в том месте. Калинин не политик. Он слишком легко верит в собственную победу. Такие люди долго в политике не живут. И в прямом, и в переносном смысле.

Он опять улыбнулся украдкой. Своевременный вывод, однако. И, что главное, целиком и полностью справедливый.

– Тогда, – сказал Штайнц, вставая, чтобы дать понять, что беседа закончена, – мы, несомненно, о вас еще услышим. Только в другом качестве.

– Надеюсь, – Калинин тоже поднялся. – Я очень благодарен вам за продуктивную беседу. Всего доброго, господин Штайнц. Господин Бильдхоффен, не прощаюсь. Мы с вами встречаемся в семь, не так ли?

– Естественно, – ответил Франц. – Фройляйн Габи вызовет для вас банковский лимузин. Это очень неприятная обязанность, но что поделаешь, господин Калинин, все мы смертны.

Михаил Александрович, вспомнив, куда ему предстоит ехать, мгновенно стер с лица вальяжную, довольную улыбку. В глазах его появилась скорбь – легкое облачко, затмившее взор. Он чуть склонил голову.

– Да, – сказал он, – это огромное горе, когда уходит такой человек. Но… Ничего не поделаешь. Спасибо за сочувствие. Спасибо, фройляйн.

Краснов услышал шаги, потом Дитер позвал:

– Костя! – И Краснов вышел из конференц-зала в кабинет. В горле першило от выкуренных сигарет. Хотелось принять душ и лечь ничком, лицом в подушку – так муторно было на душе.

– Забавный тип, – сказал Франц, стоявший у столика с напитками, – он всегда был таким? Что будешь пить, Костя?

Краснов не ответил. Дитер сидел на краю стола, опираясь на одну ногу, и крутил в руках бронзовый нож для разрезания бумаг с рукоятью из желтоватой слоновой кости. Франц молча плеснул в массивный низкий стакан из чешского хрусталя граммов сто виски и поставил его перед Костей на стол. Краснов не отрываясь смотрел на кресло, в котором минуту назад сидел Калинин. И взгляд его ничего хорошего не предвещал.

– Франц прав, – сказал Штайнц тихо, по-английски, чтобы Франц мог принять участие в беседе, – выпей, Костя. Я бы на твоем месте обязательно выпил. Как лекарство. Ничего лучшего люди не придумали, можешь мне поверить. Выпей и езжай. Верши свое правосудие. А можешь и не ехать. Он все равно не жилец. Партия не его уровня. Голову кладу, у кого-то еще есть доступ к счету этого траста. Или доверенность на управление. У второго учредителя, например. Он обязательно позвонит из машины, вот увидишь. Его распирает, ему физически необходимо заявить о своем успехе партнеру. Обозначить позицию.

Костя пожал плечами, но стакан в руки все-таки взял.

– Дитер прав, – сказал Франц, – без тебя справятся. Есть кому.

Краснов опрокинул стакан в рот одним махом и почувствовал, как молт горячей волной рухнул в желудок и ринулся по жилам, разгоняя сгустившуюся кровь.

– Спасибо вам, – сказал Краснов и встал. Резко, уже не колеблясь ни на йоту. – Я всегда буду помнить то, что вы для меня сделали. Дальше я сам.

И пошел к дверям.

– Удачи, – сказал Штайнц ему в спину.

– Удачи, – эхом отозвался Франц.

* * *

В этом морге холодильники были современными. Никелированные дверцы, выдвижные платформы, холодный блеск люминесцентных ламп, санитар или доктор, кто его разберет, но важен по-докторски, в белом чистом халате. Инспектор Ланг, с сухим, как у мумии, лицом, морщинистой черепашьей шеей, выраставшей из хрупкого, почти мальчишеского тела, облаченного в строгий дешевый костюм похоронно-черного цвета. С ним приехал переводчик полицейского управления, пожилой мужик с нездоровым землистым лицом, смешно семенивший на кривоватых, коротких ногах – как выяснилось, из казахских немцев. Переводчика звали Семен. Он страдал одышкой, боялся покойников и тихонько матерился по-русски, пока они шли по длинным, скупо освещенным коридорам – всю дорогу до морозильника. Калинина он почему-то сразу начал называть на «ты».

– Ты откуда? – спросил он, похрипывая на ходу. Михаил Александрович бросил на него косой взгляд, но решил не конфликтовать – мало ли что может понадобиться, и ответил.

– С Украины.

– Киевлянин?

– Нет. Днепропетровск.

– Был, – просвистел больными легкими переводчик. – Ну как Днепр, стоит?

– Куда он денется, – рассеянно проговорил Калинин, глядя в спину инспектора, вышагивавшего в нескольких шагах впереди. – Город стоит, Днепр течет, люди живут.

– А в Мелитополе был? – спросил любопытный Семен.

– Был.

– И я был. Давно, правда. А во Львове?

Калинин понял, что Семен истосковался по условной бывшей родине и решил проявить географические познания в полной мере.

– И во Львове был, – сказал он, уже предугадывая следующий вопрос.

Но тут они пришли, и Семен испуганно замолчал.

Несмотря на стерильную чистоту и немецкий порядок, запах тления все равно присутствовал в помещении. Калинин не помнил точно, как пахнет формалин, но похоже, что сладковатый душок, витавший в воздухе, давал именно он.

Еще пахло другими химикалиями и спиртом, но совсем чуть-чуть.

Доктор прошел к дальней стене, где располагалось с десяток закрытых холодильников, глазами поискал надписи на дверцах – на каждую была прикреплена напечатанная на компьютере карточка – и сделал рукой приглашающий жест.

Калинин с переводчиком стали с одной стороны дверцы, инспектор с доктором – с другой. Потом инспектор сказал что-то, обращаясь к Калинину, а Семен начал переводить.

– Господин Калинин, сейчас я предъявлю вам тело неопознанного мужчины, погибшего в перестрелке 12 мая этого года. Вам предлагается в присутствии двух свидетелей, находящихся здесь, сделать официальное заявление…

Семен, не меняя интонации, сказал уже не по тексту оригинала, но не менее торжественно:

– Я не буду тебе всю эту белиберду переводить. Короче: если узнаешь – скажешь. Не узнаешь – тоже скажешь. А то у него стандартного текста минуты на три. Ты кивай, что, мол, согласен.

Калинин послушно кивнул. Процедура откровенно его тяготила. Тем более что предстояло смотреть на изуродованную голову трупа, а Калинин не то что покойников, даже увечных не переваривал на дух. Не боялся – брезговал, словно заразными больными.

Ланг закончил читать формулу и покрутил головой, словно ему тер воротник белой, не совсем уже свежей рубашки.

Доктор щелкнул замками и одним рывком выкатил из морозного чрева холодильника массивную платформу из нержавеющей стали, на которой лежал черный пластиковый мешок, застегнутый на толстую пластиковую «молнию». От мешка и его содержимого ощутимо пахнуло холодом.

Доктор что-то сказал, инспектор ответил и повторил тот же вопрос Калинину.

– Он тебя спрашивает, готов ли ты? – перевел побледневший Семен. – Ты кивай, что готов. Это я, блядь, не готов, – просипел он жалобно. – Вот же херовая работа!

Калинин опять кивнул. Доктор ухватил замок «молнии» за язычок и открыл мешок, с противным трещащим звуком, одновременно разводя края, для того, чтобы показать тело.

Семен заскулил и опрометью бросился в сторону, подальше от платформы и страшного содержимого мешка из черного пластика. На фотографиях все выглядело пристойнее. А вблизи, с цветом и запахом, зрелище было не из приятных. Калинин сразу отвел глаза от лица – смотреть там было не на что, не то чтобы узнать кого-то – и переключился на тело.

Лежащий перед ним мужчина был похож на Краснова сложением, ростом, цветом волос и даже прической. Возраст тоже подходил, но одного взгляда, брошенного на руки – на пальцы рук, – уже хватило, чтобы Михаил Александрович сделал вывод: это не Костя. Краснов терпеть не мог неопрятные ногти, как у мужчин, так и у женщин. Это не было манией, но об этой особенности Кости знали все его друзья. У лежащего перед ним мужчины ногти были то ли оборваны, то ли обкусаны, и их повреждения не скрыл даже продолжающийся после смерти рост.

Стараясь не выдать себя выражением лица, Калинин двинулся вдоль тела, делая вид, что внимательно его осматривает. На самом деле в это время он напряженно думал, как правильно поступить и куда реально подевался живой Константин Николаевич, если труп в морге не его. На первый вопрос ответ был – тело надо опознавать, как хочет того полиция. Все равно к делу эту ложь не пришьешь, и если подлог обнаружится, всегда можно заявить об ошибке, сделанной в состоянии аффекта. А вот со вторым вопросом дело обстояло хуже. Гораздо хуже. Ответа на второй вопрос Калинин не знал. И даже предположений не имел. Конечно, то, что перед ним был не Краснов, вовсе не означало, что Костя жив. Но сбрасывать со счетов такую вероятность Михаил Александрович права не имел. Сам факт ложной смерти Кости не сильно влиял на дальнейшее развитие событий, более того, исчезновение Краснова и денег пошло бы делу на пользу гораздо больше, чем его случайная гибель, но вот неопределенность… Хуже неопределенности мог оказаться только скандал с использованием реальных фактов. А фактов, в этом Калинин не сомневался, ни у кого не было и быть не могло. Да, случались отклонения от нормы, выходы за прописанный сценарий, но оснований для паники пока не наблюдалось. Для беспокойства – да, причины существовали, а вот для паники – нет.

Калинин до сих пор не мог определить, что случилось с группой Лукьяненко и куда делась Диана с детьми. Вначале он подозревал, что Олег начал собственную игру. Не политического, а чисто материального характера – денег никогда не бывает достаточно, особенно, когда обычный порученец начинает считать себя Александром Македонским. Подозрения, собственно говоря, и оставались по сию пору – просто было непонятно, почему Лукьяненко до сих пор молчит.