Текст книги "Левый берег Стикса"

Другой мир, страсти которого ежедневно кипели на экране компьютера, мир, в котором многомиллионные состояния возникали и терялись в течение одного биржевого часа, переставал существовать после нажатия кнопки «off». Летящие в дом Краснова по выделенной линии электронные сигналы замирали, как мухи в янтаре, повинуясь легкому движению его руки. Краснов никогда не колебался, делая это движение. Более того, оно приносило ему удовольствие.

Может быть, в его мире стало меньше борьбы, и Тоцкий, будь он жив, сказал бы: «Старик! Ты ржавеешь! Ты становишься похож на разжиревшего хомяка! Все по проторенной да проторенной! Сверни в сторону – там орешки! Давай прикинем, как тут выкрутить еще пару сотен?»

А Гельфер покрутил бы усы, потрогал остатки рыжей шевелюры и произнес бы вдумчиво: «Кость! А Андрей прав! Тут можно применить одну схемку. Есть у нас векселя, с которыми можно поиграться. Давай-ка я звякну Мише, чтобы мы не тратили время зря. Пусть он послушает своими ушами законника…»

А Калинин, выслушав, пригладил бы двумя руками волосы на висках, и без того лежащие безукоризненно, и сказал бы только: «Имеет место быть».

Но все это было в прошлом.

Все-таки здорово, что приезжает Комов.

Он расскажет, в собственной, образной интерпретации, последние политические новости и сплетни, о которых не прочтешь на новостных лентах. Он будет пить «Абсолют», закусывая его хрустящими кошерными огурчиками от Манишевича. Он всегда требует на закуску только их. Потом начнет медленно пьянеть и говорить только о своих книгах – написанных и ненаписанных. После первой выпитой бутылки его потянет на политику. Глаза-бусинки, которые в скором времени совершенно спрячутся в складках щек, будут гневно сверкать. Диана будет смеяться над его солеными анекдотами, которые пойдут в ход после того, как дети лягут спать…

Только кухня будет другая. И людей за столом стало гораздо меньше. А если говорить честно, никого из тех, бывших членов «Мужского клуба», за столом уже не будет. Ни живых, ни мертвых. Их просто больше нет, и иногда кажется, что и не существовало никогда.

Но как все-таки здорово, что Гарик приедет!

С такси ему повезло необычайно. Едва усевшись на задний диван, Краснов достал мобильный телефон и набрал номер жены.

– Ты доехал? – спросила Диана озабоченно. – Или мне мучиться угрызениями совести?

– Я почти на месте. Даже успею пройтись пешком. Послушай, может быть, выберемся сегодня поужинать вдвоем? Только ты и я. Марк куда-нибудь собирается вечером?

– Он ничего не говорил. Да и Дашка может остаться сама на пару часов. Идея мне очень нравится, милый… Ты меня приглашаешь?

Он рассмеялся.

– Конечно, приглашаю, мадемуазель Диана! Или уже можно называть тебя мадам? – Сколько лет назад он говорил ей те же слова? – Выбирай, куда. Приедешь в Нью-Йорк? Или поедем в «Crow Nest»?

– Если честно, то ехать в Нью-Йорк мне сегодня не хочется. Давай посидим в «Гнезде». Ты когда вернешься?

– Не позже четырех. И то, если нам придется продолжить беседу за ланчем. Может быть, и раньше. Я позвоню. Ты уже в пути?

– Только что выехала. И еду очень осторожно, как ты просил. Звони, милый. Я жду.

– Пока.

– Пока, – отозвалась она.

Такси медленно ползло по Западному Бродвею в окружении десятков таких же желтых машин. На углу Бродвея и Барклай-стрит Костя вышел и расплатился с водителем, худым и печальным пакистанцем в чалме. Пару блоков ему хотелось пройти пешком – было нежарко, со стороны Гудзона дул легкий ветерок.

Грустные воспоминания оставили его. Впереди была целая жизнь – долгая, счастливая и спокойная. Рядом были самые дорогие ему люди. Эта страна дала ему то, что он никогда и ни при каких обстоятельствах не имел бы, останься он на родине. Ощущение, что завтра будет лучше, чем вчера. Ощущение душевного комфорта. Ощущение безопасности. Конечно, кое-что он потерял. Но разве не всегда было так? Всю его жизнь? Разве не к этому он бы пришел в результате жизни, через двадцать лет? К дому под соснами, неторопливым прогулкам по лесу, больше похожему на парк? По крайней мере, он видит, как растут его дети. И хорошо, что это произошло раньше, чем они успели вырасти.

Он пересек проезжую часть и на мгновение замер, задрав голову, вглядываясь в голубое, ясное небо над крышами небоскребов. Вокруг шумел огромный, разноязыкий и разноцветный, ни на минуту не засыпающий город. Настоящий Ноев ковчег, населенный миллионами жителей. Вавилон, Рим, Пекин, Москва и Мехико одновременно. Великий город, непохожий ни на один город в мире. Отдельный мир. Людской муравейник.

«У каждого свое счастье, – подумал Краснов. – Мое – в том, чтобы знать, что завтра будет обязательно. Что утром я проснусь рядом с ней, поцелую своих детей. И послезавтра будет так же. И через неделю. И через год. И через десять. И через двадцать. Сколько лет подарит нам Бог. Разве не прекрасно сказано у Грина: «Они жили долго и умерли в один день». О чем еще можно мечтать?»

Он неторопливо вошел в вестибюль, миновал рамку металлодетектора и направился к лифтам, возле которых толпились люди. Подниматься предстояло высоко, с одной пересадкой. Мелодично пропели открывающиеся двери. Краснов шагнул в кабину вместе с попутчиками и встал в углу справа. Через открытые двери лифта он видел, как на световом информационном табло, висящем в холле Всемирного торгового центра, бегут написанные красными светодиодами строки.

Семьдесят пять градусов по Фаренгейту. Восемь часов тридцать семь минут утра.

Двери начали закрываться, когда табло показало дату.

Было утро 11 сентября 2001 года.