Текст книги "Не мужик – огонь!"

Светлана Нарватова, Яна Ясная
Не мужик – огонь!

Пролог

Двое невзрачно одетых мужчин торопливо шли против ветра, пряча лица от снежной крошки за поднятыми воротниками и козырьками кепок. На грязной обочине оставались следы, но их точно скоро засыплет первым снегом. И когда он завтра стает, никто не сможет определить, кто, когда и куда здесь проходил. Пустынная окраина, сумерки – идеальное время и место.

Тот мужчина, что повыше, оглянулся. Позади оставался небольшой дом. Когда-то он был ухожен, но теперь по оштукатуренным стенам расползалась паутина трещин. Сегодня он сыграл роль паучьего гнезда. Зло получило свою жертву.

В серых снежных сумерках, тускло освещённых фонарём над соседским крыльцом, тёмные дыры окон выглядели особенно зловеще.

Мужчина поёжился. Кто вообще в здравом рассудке будет здесь селиться? А ведь кто-то жил в этой соседней халупе?

Но это не его проблемы. Он на сегодня своё дело сделал. Он ссутулился, поднимая плечи, чтобы спрятать нос за отворотом воротника.

Гудки звонка заставили его вздрогнуть.

Он переглянулся с сообщником.

Они всё сделали безупречно, но вызов с этого номера ничего доброго не сулил. Мужчина нажал на кнопку ответа.

– Да, босс! У нас всё по плану! Сделали в лучшем виде. Да, создали видимость борьбы. Драгоценности положили в тайник, как и договаривались. Заляпали их пальчиками копа снизу вверх и сверху вниз.

Мужчина слушал, в отчаянии потирая лоб.

– Да, я понял. Вернуть драгоценности. Дали не те. Но копа не трогать. Всё понял. Сейчас сделаем. – Он уставился на подельника и покрутил пальцем у виска. Кто-то что-то напутал, а им за всех расхлёбывать!

Второй мужчина неотрывно смотрел назад. Первый обернулся.

Чёрные окна пустующего дома полыхнули огнём, будто внутри взорвалась световая граната. Стёкла вылетели с треском и со звоном рухнули на дорожки. Пламя прорвалось наружу через образовывшиеся дыры и теперь облизывало оконные рамы. Деревянный фасад крыши запылал в одно мгновение. Огонь взвился над домом, озаряя прилегающий к участку лесок, припорошенный снегом.

Высокий мужчина сжал в руке кепку и вытер ею лицо от лба до подбородка.

– Мы трупы, – проговорил тот, что пониже.

– Мы хуже, чем трупы, Джо. Распоряжение идёт от самого Удава. Нас подставили.

– Надо валить.

– Нас поймают.

– Похрен. Надо валить. Может, удасться зарыться в ил на самом дне. Шевели булками! Сейчас здесь будут все! И даже если не будет. Никто не поверит, что мы здесь ни при чём!

И они припустили к переулку, где стоял автомобиль без номеров.

Глава 1. Красиво горит!

Марша

– Гнусная осень, гнусный бэк-роуд и муниципалитет Лейк-Стоун – тоже гнусный, – с чувством объявила я, когда отец все же ответил на звонок и поднял трубку. – Как ваши дела, па?

Отец честно постарался скрыть смешок, но я-то знала его, как облупленного!

– Ну, судя по всему, получше, чем у тебя. Может, тебе стоит баллотироваться в мэры?

– И самой отвечать за состояние этой убогой колеи? Нашел дуру! Нет уж, я лучше буду ворчать на того, кто уже в это вляпался!

Отцовское рассудительное предложение подняло мне настроение, и сквозь лобовое стекло старичка-форда я глядела чуть веселее. Даже несмотря на то, что показывали за ним разбитую дорогу, ровесницу египетских пирамид. Правда, сохранилась она не в пример хуже: приличное дорожное покрытие закончилось вместе с трассой, с которой я съехала еще с полмили назад.

Осенние хмурые сумерки и дворники, размазывающие по стеклу снегодождь, довершали картину.

– Мы же вчера разговаривали, что могло случиться за это время?

– Ну… – неопределенно протянула я.

Потому что, в целом, да. Казалось бы – что такое один день? Вот только у родителей гостила приехавшая из Египта бабуля, так что за этот день могло случиться все, что угодно.

Судя по смешку, который в этот раз никто даже не пытался скрыть, ход моих мыслей отец понял верно.

– У нас все хорошо, котенок! Бабушка рассказывает твоей маме о своих изысканиях Представляешь, по ее мнению, есть основания полагать, что вы вполне можете оказаться потомками самой Хатшепсут!

Я пожалела, что мы с отцом говорим по телефону, и он не увидит, как шикарно я научилась закатывать глаза:

– Пап, слушай ее больше! Бабуле семьдесят восемь лет…

– Ай-яй-яй, мисс Сандерс, как нехорошо намекать, что у вашей родной бабушки деменция! – Голос отца заполнял салон моей старенькой машины добродушным ехидством. – Как не стыдно, юная мисс!

– Никак не стыдно, – невозмутимо отозвалась я, предельно аккуратно ведя машину. – Просто кое-кто не дал мне договорить! Бабуле семьдесят восемь лет, и все эти годы она тролль. Неужели ты думаешь, что для родной дочери ба сделает исключение? Па, посчитай сам. Вот у меня две бабушки, четыре прабабушки, восемь прапрабабушек… Хатшепсут взошла на престол в 1479-ом году до нашей Эры. С тех пор прошло… Три тысячи… Три тысячи… Три тысячи четыреста… Па, ну ты не смейся, я сейчас посчитаю!

– Три тысячи четыреста восемьдесят лет, – папа улыбался.

Вот я по голосу умела слышать, что папа улыбался. Интересно, а он по голосу слышит, что я закатываю глаза?

– Ага. Это сколько в поколениях? Если брать за поколение в среднем двадцать пять лет?

– Три с половиной тысячи лет делим на двадцать пять – получаем сто сорок поколений. Знаешь, в школе тебе стоило бы меньше пререкаться с миссис Ло, а больше ее слушать.

– Пф-ф-ф. Миссис Ло называла меня позором семьи и пророчила, что я умру под мостом бездомным бродягой. А у меня ученая степень и весьма солидная для моих лет должность – пусть утрется, карга. В общем, я тебе и без этой старой ведьмы скажу, что потомком Хат может оказаться абсолютно кто угодно и где угодно, хоть у нас, хоть в Полинезии, хоть на островах Океании… О, черт!

Я ударила по тормозам: полыхнувшее в небе зарево прервало мою минуту торжества над школьным образованием и гадкой математичкой миссис Ло.

– Котенок, что?..

– У нас опять горит. – Я сосредоточенно вглядывалась, пытаясь определить на глазок направление и расстояние до пожара, и даже приопустила стекло и принюхалась: чувствуется ли запах гари?

Не чувствовался. Но даже если бы я его унюхала, что бы мне это дало – не понятно.

– Далеко? С твоей стороны?

– Да черт его знает. С такого расстояния не определить.

– Не чертыхайся! – Строго одернул отец, и тут же обеспокоенно уточнил: – Сильно горит?

Я закрыла окно и тронула машину с места.

– Да нет, пап, не очень.

На полнеба. Похожий на выстрелы треск пожара даже с закрытым стеклом можно расслышать. Но зачем знать об этом родителям?

– Так что там бабуля? – Легкомысленно спросила я, одним глазом поглядывая на отсветы пожара и осторожно ведя машину.

Отец купился, принял подачу: у меня под шинами хрустел гравий, но я даже сквозь него услышала в голосе отца смущение.

– Послушай, ну она же приводит твоей маме аргументы и доказательства этой своей теории!

Зарево, к моему огромному облегчению, явно становилось меньше, и весьма быстро – судя по всему, спасательные службы были начеку и вовсю отрабатывали наши налоги.

Я хмыкнула в трубку, вернувшись к разговору:

– Которые наверняка сфальсифицировала сама. Кстати, раз уж ты вспомнил о школе: когда я была в седьмом классе, твоя теща, чтобы скрыть от вас мои прогулы, предоставила в школу справку о моей психической нестабильности, которую собственноручно подделала.

В детстве, кстати, я ужасно обиделась на бабулю, когда узнала об этом, но до того – очень удивлялась внезапной лояльности педагогов.

– Что?!

– Вот именно!

– Но…

– Вот и думай, кому ты веришь!

Папа, не выдержав, рассмеялся:

– Обожаю мою тещу!

Я вот бабулю тоже обожаю. Но это на своем месте. А на месте папы вряд ли была бы так терпима.

А папа, словно прочитав мои мысли, сказал:

– Понимаешь, Марша, твоя бабушка уравновешивает непростой характер твоей мамы. Не переживай так, правда. Мы отлично ладим – днем миссис Уайт терзает общественные организации Эверджейла, а по вечерам они с мамой могут часами общаться на рабочие и научные темы. Если бы я научился понимать, когда твоя бабушка шутит, я бы, пожалуй, считал, что всё идеально.

– Пф-ф-ф!

– Ты совершенно права, родная. Бабушка такого никогда не допустит!

Не удержавшись, я рассмеялась:

– Пока, пап!

– Пока, милая.

Попрощались мы вовремя: я почти приехала. За разговором с отцом я успела въехать на Пайн-стрит, в этом месте она изгибалась, а сразу за поворотом и был мой дом.

Я вывернула руль, вводя машину в поворот…

– Ох ты ж… – крепко закрученная бранная фраза, которой когда-то научил меня дед-археолог, вырвалась сама.

Зато не чертыхнулась – как и просил папа.

Что ж. Теперь я точно знаю, где именно горело.

Вместо ожидаемой картины соседского дома с табличкой «Продается» передо мной предстало пожарище – освещаемое светом моего родного фонаря.

И вот теперь запах меня догнал: густой, тяжелый смрад, у которого с запахом уютного костра общего – примерно как у детской песочницы и пустыни Негев.

Мотор форда я заглушила еще до того, как успела подумать об этом, и встала на обочине в сотне ярдов от собственной подъездной дорожки.

И кроме меня – никого.

Громко треснуло, темноту над пожарищем лизнул язычок огня, разбавив электрический свет своим отблеском.

Я заставила себя ослабить хватку и разжать пальцы, крепко стиснутые на руле.

Приди в себя, Марша. Ты не трепетная девица, чтобы впадать в ступор там, где надо действовать, особенно когда совершенно понятно – как именно действовать.

Нажимая на кнопки «911», я сосредоточенно вертела головой, разглядывая картину за окном.

А действительно, где все?..

– Говорит Марша Сандерс. На Пайн-стрит, дом 17, пожар. Дом полностью разрушен. Ни пожарных, ни полиции. Да, я одна. Да, точно никто не приезжал.

Оператор уточнил еще детали, пообещал направить по адресу службы, еще раз уточнил, в порядке ли я – я несколько удивленно заверила, что да, я в порядке, что со мной может случиться? – и завершил разговор.

Щелкнув ремнем безопасности, я порылась в бардачке, ожидаемо там ничего не нашла – ну вот сколько раз говорила себе, что нужно фонарик на всякий случай возить! – и вышла из машины.

Гадостный запах усиленный, и, приправленный сыростью земли и снегодождя, стал еще гаже. Хотелось закрыть нос платком или хотя бы перчаткой – но вот незадача, ни того, ни другого у меня с собой не было, как и фонарика.

Я неспешно брела вокруг сгоревшего дома, вдумчиво оглядывая землю между ним и своим обожаемым жилищем на предмет дымов, углей и иных признаков очага возгорания, и думала, что с погодой мне, пожалуй, повезло. Если бы последние несколько дней с неба не срывался то и дело дождь, готовый в любой подходящий момент перейти в снег, еще не известно, не перекинулся бы огонь на соседние строения. А если бы ветер, то и дождь бы не помог: Лейк-Стоун – городок старый, застройка тут примерно конца девятнадцатого – начала двадцатого века, когда про пожаробезопасные строительные и отделочные материалы слыхом не слыхивали. А строения, в основной массе, обветшалые.

И пусть сам мой дом, за который я только начала выплачивать кредит, застрахован, но моя библиотека – нет. И какая страховка возместит утраченные дедушкины книги, которые он подписывал для меня? И уж точно страховая не вернет тематические подборки профессиональной периодики за полтора десятилетия и альбомы фотографий с раскопок, отснятые и отпечатанные лично мной под руководством профессора Уайта.

И раз уж из всех соседей только я живу здесь не наездами, а постоянно, то, как ответственный гражданин, должна присмотреть за ситуацией до приезда пожарных.

Поэтому я шла и внимательно осматривала подвядшую траву. Признаков возможного распространения огня не наблюдалось. Как, кстати, и следов присутствия спасательных служб: ни отпечатков протекторов на раскисшем газоне, ни следов пожарной пены… Я не ошиблась – я первая, кто прибыл на место происшествия.

Чертовщина какая-то.

Ах, да, папа же просил! Не чертовщина – хрень.

Ладно. Ни мне, ни моему имуществу эти странности, вроде бы, не угрожают. Значит, сохраняем спокойствие и продолжаем обход.

И я мрачно побрела дальше.

Дурацкая ситуация, дурацкая активная жизненная позиция, дурацкая темнота.

Да еще пожар этот, тоже дурацкий, по-прежнему дышал, не погаснув до конца, и время от времени разрождался то снопами искр, то всполохами пламени, не давая глазам адаптироваться к уровню освещенности. Из-за этого на пожарище я старалась не смотреть, концентрируя внимание на темном участке земли между домами – и о человека, скрючившегося в позе эмбриона, в итоге, чуть не споткнулась. В последний момент увидела темную груду у себя под ногами. А еще через мгновение – поняла, что это за груда, и растерянно замерла, не зная, что делать.

Мертвецов я не боялась. В конце концов, я приличная девушка из хорошей семьи, меня в детстве мотивировали обещаниями за хорошее поведение летом отпустить с дедушкой на раскопки, что я, мертвецов не видела? Но… Одно дело – древние останки, обезличенные, интеллигентные, что ли: мумифицированные, скелетированные… И другое – смерть, случившаяся прямо здесь и прямо сейчас. Такая… зримая. И мучительная. А тут еще сгоревший дом плюнул снопом искр, спеша подсветить зрелище, на которое не хотелось смотреть, но и не смотреть было невозможно: обугленная плоть, мучительный оскал с полоской белых зубов… В неверном свете что-то блеснуло, огонь разгорелся сильнее, высвечивая на плече у трупа широкий браслет. Вызывающе, сюрреалистично чистый посреди этого царства углей и пепла. Не то что не закопченный – а блестящий, будто только что был отчеканен и любовно отполирован мастером. Я прикипела взглядом к мягкому блеску золота и богатым узорам чеканки, категорически не желая видеть… видеть все остальное, словом.

За спиной, в глубине того, что раньше было домом соседей, треснуло, и я поймала себя на том, что наклонилась к браслету и… и… к его бывшему хозяину. Очнувшись, я резко выпрямилась.

Так. Вот где-то здесь заканчивается моя гражданская сознательность.

В том, что опасности немедленного распространения огня нет, я убедилась? Убедилась. Все остальное – работа спасательных служб, а я лучше подожду их приезда там, где этот самый приезд будет лучше видно.

Поймав себя на том, что пячусь от мертвого тела так, будто оно может представлять для меня опасность, я залепила себе мысленную оплеуху (Возьми себя в руки немедленно, Марша Сандерс!), остановилась, выдохнула воняющий мокрым пепелищем воздух. Заставила себя повернуться к этому месту спиной – и пошла прочь от своей находки (от обеих находок).

Нет, я не боюсь покойников. Просто… Просто мне не нравится всё это видеть.

Странный звук, то ли сипящий вздох, то ли скрип, донесся сзади и хлестнул, как кнутом.

Я замерла, чувствуя, как напряжением сводит спину: это… оно что, живое?.. Надо вернуться и посмотреть. Убедиться. Просто убедиться, что мне послышалось: то, что я видела, оно просто не может быть живым человеком. С такими ожогами не живут, это же даже не четвертая степень, это головешка…

Внутри меня боролись два волка… хотя нет, оставим индейцев чероки с их притчами коллегам-юговосточникам США, а я порядочный египтолог, так что внутри меня боролись два льва.

Лев «сучка Марша» рационально говорил, что об оказании первой помощи речь все равно не идет, ведь к пострадавшему с такими повреждениями даже прикасаться нельзя, так зачем мне возвращаться? Здраво и разумно будет не мучить себя, потому что единственное, чем я могу помочь этому человеку, я уже сделала: позвонила в 911. Лев «Марша, желающая считать себя хорошим, эмпатичным и гуманным человеком», молчал. Он просто знал, что хороший человек в этих обстоятельствах может поступить единственным образом: вернуться к пострадавшему и быть рядом.

Звук, раздавшийся снова, разрешил все сомнения: теперь я четко разобрала, что это действительно скрип разогретого близким жаром дерева, и доносится он сзади и слева, а не оттуда, где лежит труп, как мне с перепугу показалось… Облегчение оказалось настолько сильным, что даже в голове зазвенело. Зато расслабились скованные мышцы, и я наконец-то смогла сделать шаг. И, воспользовавшись этим, ушагала к своей машине. Надо перегнать ее на мой участок: не хватало еще, чтобы она помешала подъезжающей технике спасательных служб. Да и вообще, бросать свой автомобиль на чужом участке – не дело.

Фонарь над моим крыльцом – единственный источник света в этой части Пайн-стрит. Городок у нас полудохлый: большая половина домов используются только как загородные, хозяева бывают в них наездом. Остальные же дома частью выставлены на продажу, частью законсервированы, а частью и откровенно заброшены. Домов, обитаемых постоянно, как мой, во всем городе еще от силы семь.

Соседей здесь можно не видеть месяцами – это и стало второй причиной, по которой я выбрала для жизни Лейк-Стоун. Первой была цена жилья в городе с исторической застройкой, а третьей – лес, начинавшийся прямо под боком.

Увы, но в случае форс-мажоров все эти плюсы оборачивались минусами: денег на содержание собственных спасательных служб у муниципалитета самым логичным образом не было, поэтому Лей-Стоун обслуживали службы Эверджейла, ближайшего относительно крупного города. Ждать их, разумеется, при необходимости приходилось примерно до второго пришествия.

На этой мысли я споткнулась, вспомнив, какая именно необходимость сегодня заставила меня ждать.

Скрюченное тело, белый оскал зубов, почерневшие кожные покровы…

Закрыла глаза и судорожно сглотнула.

Браслет, вспомнила я. И мозг, защищаясь от внезапного ужаса, переключился на него, намертво зацикливая внимание на что-то спасительно понятное и знакомое.

Браслет (хотя правильно, конечно, говорить «непарное оплечье») я узнала сразу: точно такой же хранился в музее истории имени Вашингтона в Эверджейле, где я имею честь служить хранительницей фондов. Лежал себе в запасниках уже второе десятилетие и в экспозицию не выставлялся из-за неподтвержденного происхождения. Да что там происхождения, браслет даже датирован был без особой уверенности – то ли период правления царицы Хатшепсут, то ли более поздний период Тутмоса III…

Узнать – узнала, но от неожиданности просто не поверила. Серьезно, откуда у бродяги (а кто еще мог влезть в пустой дом, выставленный на продажу?) мог взяться браслет эпохи Нового Царства?

Нашел у соседей? Ну-ну. Будь соседей такое сокровище, вряд ли их загородный дом оказался в столь плачевном состоянии, в котором он находился, когда я последний раз его видела.

Нет, вряд ли это подлинник: помимо того, что и место, и ситуация были неподходящими для музейной ценности – тот браслет, что хранился нас, был из чистого золота, а я не всегда была музейным работником: начинала я, как все, с работы в поле. А до того – лет с четырнадцати моталась с дедом и бабулей по раскопкам, и своими глазами видела, что представляют из себя древние золотые украшения, побывавшие на пожаре, но не дошедшие еще до реставраторов. И не золотые, кстати, тоже – так что браслет явно реплика. Из какого-то современного тугоплавкого металла с защитным покрытием, эффективно противостоящим копоти, саже и грязи. Понятия не имею, что это могло быть, но в современных материалах я не разбираюсь, и цели разобраться себе не ставила.

Хотя реплика крайне тщательная и детально проработанная, настолько, что ее уже тянет классифицировать как подделку: законопослушные копии обязаны иметь явно видимые отличия от оригинала, а браслетик-то был «идентичен натуральному», насколько я рассмотрела…

Угу, рассмотрела она… Ночью. При свете пожара и фонаря от собственного порога. Марша Орлиный Глаз Сандерс, прости, Господи.

Хотя нет, я же, как установлено ранее, порядочный египтолог – так что Марша Око Амон Ра Сандерс!

А если браслет и не был на пожаре? Тогда это убийство, если его надели на труп позже? Я вспомнила браслет, труп, обугленную кожу… Перед глазами всплыло всё, что я так старательно пыталась засыпать, затянуть досужими размышлениями о браслете, как пустыня – песком.

И с силой втянула воздух. Задержала дыхание, насколько смогла. И медленно выдохнула.

Спокойно, Марша. Просто не думай об этом.

Глава 2. Газлайтинг по лейк-стоунски

Марша

К тому моменту, как вдали раздались-таки вожделенные звуки полицейской сирены, снег с дождем успел превратиться в уверенный, хоть и липкий снег. А я успела вдоволь надышаться квадратом[1]1
  Дыхание квадратом – «Дыхание по квадрату» (иногда называют «квадратным» или «коробочным» дыханием) – техника регуляции дыхания, которая помогает снять стресс, улучшить концентрацию и достичь расслабленного состояния.


[Закрыть], замерзнуть, от души находиться вдоль подъездной дорожки, порадоваться, что в ванной релейная розетка уже минут сорок как должна была запустить бойлер на нагрев воды… Словом, когда из-за поворота появились сперва вспышки проблескового маячка, а затем выехал полицейский автомобиль, я не хотела уже ни-че-го, кроме как передать копам с рук на руки труп, проследить, чтобы подробное описание браслета внесли в протокол (а вдруг все же подлинник, не могу же я допустить, чтобы историческую ценность оставили навечно пылиться на складе вещдоков, и то и вовсе потеряли), дать показания и наконец-то уйти к себе домой. Впрочем, на мой взгляд, дачу показаний можно и на завтра перенести.

Я решительно пошла навстречу машине. Приехавшие на вызов полицейские были самые обычные, копы как копы: усталые к вечеру, один чуть постарше меня, другой – возраста моего папы. Грузноватые, но так сразу не разберешь в потемках, то ли от сидячей работы, то ли от теплой одежды. Тот, что старше, с сединой и благоразумием – в зимней тактической куртке. Тот, что моложе и с признаками индейской крови в чертах лица – просто в форме.

– Офицер Гарнер и офицер Уолкер, полиция Эверджейла.

Седой представил себя и коллегу и показал мне значок, пока его напарник осматривал с подъездной дорожки место происшествия: сгоревший дом и газон перед ним.

– Добрый вечер, мэм. Это вы звонили в службу спасения? Можете рассказать, что здесь произошло?

– Марша Сандерс, офицер. Я приехала домой, увидела, что дом моих соседей сгорел и позвонила вам. А потом я нашла труп.

* * *

Копы разделились: седой офицер Гарнер вцепился в меня клещом, расспрашивая о подробностях, моложавый Уолкер ушел в том направлении, где остался лежать покойник.

– Итак, вы увидели пожар, когда ехали домой с работы, я правильно вас понял?

– Нет, офицер, я не говорила, что я ехала с работы. Я возвращалась домой с тренировки – и увидела, как полыхнуло. Быстро и сильно.

Он пометил что-то у себя в записях.

– А где вы были, когда заметили пожар?

– Миля, может, чуть больше, как съехала с федеральной трассы на бэк-роуд Лейн-Стоуна.

– Оттуда ведь минут пять езды до вашего дома, верно?

Я посмотрела на офицера подозрительно.

Понятно. Кажется, мне здесь не верят.

– То есть, вы утверждаете, что дом двухэтажный дом вспыхнул и сгорел примерно за пять минут, верно, мэм?

– Не верно. – Взгляд полицейского я встретила открыто. Уверенно. Мне нечего смущаться и нервничать: я не путаю и не вру. – Зарево начало гаснуть еще когда я была в дороге – я отлично помню, что обратила на это внимание. Когда я съехала на Пейн-стрит, пожара уже не было видно. Когда я приехало, здесь всё уже было примерно в таком состоянии как сейчас.

Он кивнул. Лицо у офицера было профессионально-невозмутимое.

Меня это, в принципе, волновало мало – моя гражданская обязанность дать показания честно и подробно. Интерпретировать их и искать объяснения – обязанность полиции.

– Вы вызвали службу спасения, и что вы делали дальше? Как вы обнаружили труп?

Как-как… как дура с активной жизненной позицией, офицер. Но вам я этого не скажу. Впрочем, как и того, что дедушка звал активную жизненную позицию «шилом в заднице».

Вместо этого я нудным голосом, каким зачитывает инструкции по технике безопасности мистер Мёрфи, начальник службы безопасности музея, завела:

– Я приехала домой. Увидела сгоревший соседский дом. Остановила машину, – вон там, чуть дальше, чем стоит сейчас ваш автомобиль – заглушила мотор. Позвонила 911. Вышла из машины. Пошла обходить пожар вокруг…

– Зачем? – Вклинился офицер, перебивая мой заунывный монолог.

Я ткнула пальцем в направлении фонаря, крыльца и подъездной дорожки к ним:

– Мой дом. Мне предстоит платить за него еще около двадцати пяти лет. Четверть века, офицер. Я купила этот дом из-за его богатой истории и только начала в нем обживаться. И не хочу чтобы мой исторический дом в историческом месте сгорел из-за случайной искры от соседского пожара.

Офицер кивнул – теперь выражение лица у него было профессионально-понимающее.

– Продолжайте, мэм.

– Нечего продолжать. – Я зябко передернулась. – Шла отсюда – вот туда, видите? Осматривала промежуток между домами ну и вообще… смотрела, не видно ли на соседних участках огонь. И увидела.

Обгоревшая кожа, оскаленный рот, противоестественно сияющий полировкой в отсветах пожара браслет…

Озноб стал сильнее, я обняла себя за плечи, но тут же расслабила руки, собираясь продолжить, когда офицер снова задал уточняющий вопрос:

– Вы ничего не трогали на месте преступления?

– Нет.

Что я, по-вашему, сериалов не смотрела?

Это веское замечание я удержала при себе. Как и то обстоятельство, что чуть было не потрогала на месте преступления крайне подозрительный браслет.

Но поскольку сериалы я все же смотрела, то живо представила себе, как меня увозят в участок для допроса – ведь на месте преступления оказались мои отпечатки. Там меня допрашивают, узнают, что я египтолог, и из свидетельницы я становлюсь подозреваемой – потому что подозрительный браслет был очевидно египетским. Хотя он, конечно, подделка. Возможно, полиция решит, что из-за этого я того бродягу и убила.

Потом полицейские запрашивают мое досье, я становлюсь главной подозреваемой, меня арестовывают и отправляют в камеру…

…до утра, примерно – потому что утром весть о происшествии неизбежно достигнет моей семьи, и вскоре в участок ворвутся папа с адвокатом, мама с жаждой крови и бабушка с пахитоской, сарказмом и стенакордией.

Хорошо, что сериалы я все же смотрю, браслет не трогала, в момент возгорания находилась в нескольких милях отсюда и арестовывать меня не за что – так мне их всех от этой мысленной картины стало жалко.

Но, вообще-то, они все сами были бы виноваты. Всё же, полицейские – взрослые люди и профессионалы, и должны бы по умолчанию допускать вероятность, что у любого задержанного могут найтись не только адекватные мама и папа, но и слабо предсказуемая деятельная бабушка.

– Опишите подробно, что вы увидели, мисс Сандерс, – попросил коп, и я, мысленно поморщившись, честно постаралась восстановить перед глазами картину: жухлая трава, грязная от сажи и пепла, присыпанная крупкой снега, скрюченное в позе зародыша тело, проклятый браслет, полоска зубов, обугленная кожа…

– У него на плече, вот здесь… – я показала на себе, но тут меня прервал голос офицера Уолтера.

– Марк, ничего нет! Я обошел всё – здесь чисто. Мэм, вы уверены, что вам не показалось?

Язык двинулся вперед и вверх быстрее, чем я успела ответить, быстрее, чем я успела подумать. Прижался к верхнему нёбу за зубами, переключая мое внимание на усилие, необходимое для этого действия, на телесные ощущения: неровность и одновременно гладкость нёба, рельефность зубов…

Шесть.

Пять.

Четыре.

Заземляйся, Марша.

Я давно сама прекрасно держу себя в руках, необходимости в применении техник выхода из эмоций нет – а наработанный терапией рефлекс держится и не думает затухать: в любой конфликтной ситуации тело прижимает язык к небу, мозг запускает счет от шести до четырех.

– За кого вы меня принимаете? – с вежливым интересом спросила я, закончив мысленный счет и разглядывая офицера Уолтера.

– За гражданское лицо, – примирительно отозвался он. – Неподготовленные люди в подобных ситуациях часто…

Молодой коп замялся, и я любезно подсказала:

– Выдумывают небылицы?

Согласиться ему не позволяли служебные инструкции, опровергнуть мое высказывание не давал здравый смысл, и Уолтер предпочел никак не комментировать мои слова.

Я же шагнула с подъездной дороги на газон, покрытый мокрым снегом и решительно кивнула полицейским:

– Идемте.

И они пошли.

– Мисс Сандерс, а покажите, пожалуйста, где вы сошли с дорожки? Точно здесь? Не левее и не правее?

Я растерянно кивнула, подтверждая, что да, примерно здесь – и полицейские, включив фонарики, принялись изучать газон, негромко переговариваясь между собой:

– Марк, я ни-хрена не вижу. Никаких следов.

– Офицер Уолтер, вы роняете честь коренных народов Северной Америки. Ваши славные предки отреклись бы от вас, предварительно сняв скальп.

– Офицер Гарнер, вы грязный шовинист, и за подобные высказывания я считаю себя вправе разбить вам лицо.

– Вы забываете о субординации, офицер Уолтер!

– Хорошо, офицер Гарнер, сэр – я подам на вас в суд. Но не сомневайтесь, сделаю это со всем уважением к вашему званию, сэр!

– Терри, не говнись, а? Ищи. Эта милая мисс не слезет с нас, пока мы не предъявим ей труп, и, боюсь, ей все равно, чей труп это будет: твой, мой или гипотетического неизвестного бродяги.

Беседа эта явно не предназначалось для моих ушей: копы были достаточно далеко от меня, чтобы рассчитывать, что я не услышу, как они разговаривают вполголоса. Я и мой внутренний лев «сучка Марша» ожидали, что офицеры примутся меня поносить, но копы были вполне сдержаны.

Мы искали покойника. И начали с того, что я не смогла даже четко указать место, где его обнаружила: ночь, неверный свет пожара и усилившийся снег сделали свое дело. Ни тела, ни места, где оно лежало, ни каких-нибудь доказательств, что оно в принципе было.

Копы попытались меня убедить, что в темноте и из-за взвинченных нервов я приняла за человека обгоревшее бревно, и даже показали парочку бревен-кандидатов. И хотя я изначально отвергла это предположение категорически, теперь и сама начала сомневаться.

А был ли труп-то?

Я же ясно его видела, и браслет этот еще…

Про браслет, кстати, я больше даже не заикалась. Если уж даже я сама всё, с ним связанное, сочла предельно странным, то что уж про скептически настроенных полицейских говорить?

Неужели действительно показалось? Я думала, что нервами покрепче.

Устав бродить в потёмках по снегу, я вернулась на подъездную дорожку. В конце концов, это не моё дело – искать труп. Я его уже нашла. И не виновата, что они его где-то потеряли! С дорожки были прекрасно слышны перешептывания копов.

– Гарнер, у меня сейчас сопли в носу замерзнут.

– Ай-яй-яй, Терри, твои предки…

– Марк!

– А если серьезно, я тебе сто раз говорил: одевайся нормально! Если хочешь танцевать – придётся платить музыканту. Хочешь выделываться? Придется выковыривать из носа сосульки. Ладно. Пойду еще раз расспрошу мисс Сандерс. Может, она вспомнит еще что-то.

– Или признается, что нечего вспоминать.