Текст книги "Владыка Ледяного Сада. Конец пути"

Они ждали сразу за углом, на Подгорной. Уже встреченный ранее Минотавр стоял на дороге, сложив руки на груди, в провоцирующей позе, с паром, вырывающимся из ноздрей, а его крокодилоподобный коллега вынырнул из закоулка за спиной Драккайнена.

– Хочу твой плащ, – загудел рогатый, дыша пивом и каким-то минеральным смрадом, похожим на карбид.

Не пойми откуда появилась неоновая птичка, закружилась вокруг головы Вуко, словно хотела его куда-то отвести. Похоже, сообщение от Фьольсфинна.

– Чудесно, – сказал Драккайнен устало. – Жаль, что нет мобилки. Наверняка бы как раз позвонила мама.

– Хочу твой плащ, – повторил с тупым упорством Минотавр. – И сапоги.

Чешуйчатый звякнул чем-то, что достал из-за пазухи. Держал в руках двухметровую цепь с ржавым шаром на конце, тяжело ударившим в мостовую. Это могло быть простое бандитское нападение. Гоп-стоп все более агрессивных обитателей Каверн.

Могло быть.

Он расстегнул плащ, сбросил его с плеч, сделав шаг в сторону и вытягивая руку с одеждой прямо в морду Минотавра. Сзади раздалось звяканье, а стоящий впереди быковатый расплел руки, показав два кривых клинка.

Разведчик уклонился, набрасывая Минотавру плащ на голову, а потом вдруг изменил направление, чтобы сократить дистанцию с рептилоидом с его цепью. Тот как раз раскрутил цепь на всю длину, и противник, вскакивающий под вращающееся оружие, совершенно поймал его врасплох. Драккайнен перехватил запястье крокодила, взяв его на рычаг, и крутанул навстречу рогатому приятелю, который, ревя, будто настоящий бык, кинулся вперед, сдирая с рогов плащ и размахивая клинками. На миг установился пат. Вуко крутился, заслоняясь рептилоидом, который все еще стискивал цепь: та гремела шаром по каменным плитам тротуара, а бык прыгал вокруг, ревел и пытался достать Драккайнена то одним, то вторым клинком. Проводил молниеносные косые уколы снизу-сверху, а Драккайнен дергал крокодилом, взятым на болевой, заслоняясь от клинков, но все равно один из ударов зацепил его щеку, а второй распорол плечо сантиметров на пять.

Бык внезапно зарычал и воткнул рептилоиду клинки в бока, провернул их и соединил, словно ножницы, выпуская тому кишки, а потом развел руки в стороны, рубанув приятеля с двух сторон по чешуйчатому горлу.

Вуко отскочил, потянувшись за спину и пихая крокодила Минотавру под ноги, а потом воткнул мачете под горло противнику. Тот поскользнулся на брусчатке, издав булькающий звук и, брызгая потоком пенной, темной крови, тяжело свалился на спину.

Драккайнен сполз по стене, дыша и выбрасывая изо рта клубы пара, и ждал, пока враг не умрет. Сгреб немного снега и прижал к рассеченному плечу.

Быкоподобный дышал хрипло и все слабее, всякий раз выбрасывая из раны ручеек распыленной крови, из его больших ореховых глаз ручьем стекали слезы, пока зрачки не расширились и не замерли неподвижно.

* * *

Ярко-желтая птаха Фьольсфинна неподвижно сидела на карнизе, ожидая, пока я встану на ноги, подберу мачете и измазанный плащ. На миг взлетает, а потом снова садится на гримс, пока я обыскиваю труп.

– Твитти, я работаю, – поясняю я. – В чем бы ни было дело, оно может подождать.

– Как ты выглядишь? Что у тебя с рукой и лицом? – спрашивает Фьольсфинн, глядя на меня, словно на призрак, что с головой под мышкой готовится идти на школьный бал. – Ты весь в крови!

– У меня был разговор с обитателями твоей утопии, не до конца довольными тем, как живется в Ледяном Саду. В чем дело?

– Она просыпается.

– И?

– Я думал, что это важно.

– Важно, но тут я ничего не могу поделать. Думаю, она в безопасности, а мы решили, что не открываем ей всего. Зажги ей небольшую лампу, пусть не просыпается в темноте. Пусть видит, что ее окружает, что там неопасно и уютно. Я должен себя перевязать, умыться и переодеться в что-то не настолько окровавленное. Как быстро она проснется?

– Дежурная медсестра говорит, что начала шевелиться и открывать глаза.

– Ну, значит, еще немного подождет, – выношу я вердикт, брызгая кровью на камень. – Прикажи дать ей воды и что-нибудь от головной боли. Насколько помню, вода онемения вызывает жестокое похмелье.

* * *

Примерно через час я собираю всех в большом белом зале, который считаю командным центром. У нас тут стол и стулья, камин, в хрустальные окна днем вливается достаточно солнца, а теперь тут горят и тихо шипят газовые лампы.

На простом дубовом столе сейчас мой порванный плащ, покрытый брызгами и пятнами крови, а на нем – скромные трофеи с обоих несчастных мутантов. Я выкупан, переодет, на щеке и плече чувствую, как натягивается кожа, намазанная клеточным клеем, а в мягком свете на порванном сукне лежат ответы. Загадочные, словно пророчество, помещенное во внутренности черной овцы.

Два кривых клинка, цепь с шаром на конце, два мешочка, полных мелочи, маленький кованый нож, не больше пальца длиной, до половины рукояти спрятанный в кожаные ножны, кусочек древесного угля, кусочек мела и завернутая в тряпочку банка жирного красного красителя. А еще небольшой рулон пергамента, покрытый знаками. Несколько простых геометрических символов и несколько строк, написанных разными алфавитами.

– Что с этими мутантами, Фьольсфинн? – спрашиваю я. – Некоторые живут тут, в верхних кварталах, я видел таких и в твоей ближней страже. Чем они отличаются от тех, из Ластовни и Каверн?

– Намерениями. В портовых кварталах обитают не только мутанты. Это места, где могут жить неграждане. Приезжие и те, кто не решился на испытание Садом. Это не дискриминация, просто они так выбрали. Добровольно. Среди прочих там есть мутанты. Такие рождаются обычно рядом с урочищами. Есть в мире и такие места, где их разводят как рабов, с определенными свойствами. Не здесь. В Саду нет рабства.

– А Отверженные Древом? В чем тут дело? – я тыкаю в норвежца чубуком трубки, словно держа пистолет.

– Это немногочисленные эпизоды. Порой при контакте с силами Сада случаются неконтролируе-мые процессы, результат которых – изменение и случаи автометакреации. Те, кто желает присоединиться к Братьям Древа, знают, чем они рискуют. Во время тренировок в спецвойсках тоже бывают несчастные случаи. Они – под моей ответственностью. Я работаю над обратимостью этого процесса, работаю, чтобы их вылечить. Они получают лекарства.

– А теперь начинают бунтовать, – говорю я. – И кто-то их умело подталкивает. Кто сможет прочесть эти строки?

– Во втором ряду надписи идут на церемониальном амитрайском, – говорит Филар. – «Весной возвратятся истинные боги».

– А вот здесь – по-нашему, – замечает Грюнальди. – «Близится Огненный Змей». «С моря придет гнев». «Один есть закон для чудовища: слабые будут пожраны». «Город для чудовищ» – это что, какой-то неудачный стих?

– Твои мутанты зовут себя «чудовищами», – объясняю я Фьольсфинну.

– «Огонь пустыни придет с моря», – медленно произносит Филар. – И я знаю этот знак. Вот этот перечеркнутый круг. Это Подземное Лоно. Так было в моем городе перед его падением. Прежде, чем моей страной овладела Подземная Мать. Перед этим я видел такие знаки на стенах, рисовали их охрой и вырезали на телах убитых. И похожие надписи, только там было: «Огонь придет из пустыни».

Устанавливается тишина.

– Но зачем он носил это на кусочках кожи? – спрашивает Варфнир. – Чтобы не забыть, или как?

– Это значит, что он не умел писать. Носил при себе уголь, краску и мел, а потом перерисовывал знаки на стену. Нужно проверить, такие ли надписи на них появляются. Каверны нужно взять под присмотр. Проверить, что за теми дверьми. Фьольсфинн, мне нужны карты и планы Сада.

– Каверны не слишком велики, – замечает Филар. – Если мы пошлем туда слишком много шпионов, они быстро сообразят. Я должен идти туда. Я жил над портом, знаю этот район и не вызову подозрений.

Я короткое время колеблюсь.

– Но пойдешь не один. Возьми Н’Деле – в конце концов, он твой человек. А как там твой друг из Долины Скорбной Госпожи? Бывший козлик?

– Его разум все еще спит. Я уже просил мастера Фьольсфинна о помощи, но он не знает, что делать, и боится деять, потому что может превратить Бенкея в чудовище.

– Когда-то ты уже пробудил его из такого состояния.

– Не из такого. Тогда он жил жизнью долины, и с ним можно было поговорить, хотя и с трудом. Теперь он просто лежит и водит глазами или сидит и играет ту проклятущую молитву к Скорбной Госпоже. Я пытался сделать то же, что в прошлый раз, но он даже не взглянул на меня.

Смотрю на Филара, поскольку в голову мою приходит некая мысль, причем без непосредственной связи с Бенкеем.

Потом я смотрю на стол. На рулоны карт, трофеи мутантов, зловещие заклинания на нескольких алфавитах. Не хватает только: «Мене текел фарес» или «Aleho he polis» со стен захваченного Константинополя.

Готовящийся бунт в Кавернах, растущая в силе странная армия безумцев ван Дикена, окруженная фанатичными последователями Фрайхофф со своей пустынной империей в полутора тысячах километров отсюда, зима, осада Дома Огня, пропавший человек Филара, Сильфана, все еще лежащая с медленно срастающейся раной в боку, Пассионария Калло в своей камере, ставшая магической термоядерной боеголовкой, что вот-вот начнет шипеть и тикать, тысячи кораблей, что прибудут весной. Пытаюсь все это уразуметь и упорядочить. Меня не обучали стратегии в глобальном масштабе. Прислали меня, чтобы я вел малые хирургические операции. Нашел нескольких пропавших землян, высвободил их из подвалов или из окруженных деревянным частоколом лесных фортов, затер следы и прибрался, а потом провел персонал станции в точку эвакуации на Пустошах Тревоги, как стадо овец, запустил радиолярию и подождал парома. Быстро, легко и понятно.

SNAFU…

Так говорили в армии вот уже два века. Situation Normal – All Fucked Up[4]4
  «Ситуация нормальная – все летит в жопу» (англ.).


[Закрыть].

Традиция. Старая и обоснованная. SNAFU. Встреча теории и практики… Такое название должна бы носить и моя операция.

Вечером я сижу у постели Сильфаны, смотрю на ее прекрасный и чуждый профиль в слабом свете масляной лампадки и слушаю ее дыхание. За окном в хрустальные стекла бьется ветер, носит клубы снега по крышам. Вдали слышно, как лупят волны в скалы клифа и ломаются на пирсах аванпорта. Когда ветер утихает, я слышу, как капает вода с сосулек. Как пересыпаются песчинки в часах.

* * *

План занимает весь стол. Он красивый, переливается всеми цветами радуги по тонким линиям, выведенным тушью с помощью палочек, вырезанных из тростника. Он еще пахнет красителями из желез какой-то морской твари. Только-только из скриптория. У Фьольсфинна тут есть мастерская, где он разместил нескольких своих талантливых подданных, из которых сделал монахов-копиистов. Они переписывают книги, планы, технические рисунки и еще делают карты.

– Он красив, но несколько схематичен. Видна только внешняя часть крепости с высоты птичьего полета. А я хочу видеть систему коридоров, сеть каналов и пещер.

– То, о чем я знаю, – здесь, – он придвигает в мою сторону небольшую стопку листов пергамента, исчерканных коричневыми линиями схем.

– Как это: о чем знаешь? Ты не знаешь собственный замок?

– Естественно, знаю. Те части, которые я помню, те, которые я подробно придумал и спроектировал. Программа зерна – как живое существо. Я не знаю, каким образом она дополнила отсутствующие места или где начала действовать хаотически. В тех районах, что нынче освоены, все известно, все работает как должно и отображено на этих планах. Рисунок прочих коридоров может быть случайным или плановым. Это как создание топографии дыр в сыре без разрезания его на куски. Закрытые части крепости нужно изучать как систему пещер. Я это сделаю, но пока что на это просто не было времени.

– А внутри горы? Там, куда вплывают корабли?

– Там доки, амбары, верфи, кузницы, цистерны и мастерские. Там мы делаем оружие и инструмент, проводим эксперименты над метакреацией. Это хорошо охраняемые места.

– А в этих стратегически уязвимых местах у тебя тоже есть коридоры, ведущие неизвестно куда, и случайно присутствующие проходы?

– Заблокированы, закрыты и под охраной.

– А газовые и водоснабжающие системы? Их переводят на консервацию?

– Нет. Они не требует обслуживания, нам просто нужно знать систему затворов.

– Затворами мы пока что заниматься не будем, – отвечаю я, глядя на план и пытаясь локализировать угол между стеной и тем местом, где я нашел таинственную дверь.

Я уперся рогом.

Уперся рогом, зацепившись за совершенно никчемушные, казалось бы, обстоятельства – какие-то двери в стене, какого-то альбиноса, какие-то слухи и предчувствия, надписи на стенах. Потому что не мог вынести бездействия. Чувства загнанности. Ожидания. Зимней мертвенности, что замораживает даже войну. Тут невозможно вести операции большего масштаба, чем наша вылазка в Долину Скорбной Госпожи. Тут никто не ведет войну зимой: это невозможно. На их технологическом уровне, когда война в конечном итоге сводится к рукопашному бою людей с оружием из железа, снабжение – замкнутый круг. Войско должно есть, должно греться. Кормить животных, а потому ему необходимы лагеря. Которые везут на ослах и волах. А тягловые животные, как и лагерные обитатели, нуждаются в фураже, еде, воде и обогреве. Поэтому необходимы лагеря для лагерей. Армия вымерзнет в палатках, застрянет в снегу. Всякий марш приведет к потерям, сравнимым с битвой. Потому зима – нулевое время. Перерыв. Можно спрятаться с припасами под сухую крышу, греться у огня и ждать. А у меня нет времени ждать. Я не могу вынести звука капель, падающих с сосулек.

Потому мы займемся уничтожением пятой колонны в Кавернах. Поиском проблем. Просачиванием за скрытые двери. Исследованием закрытых кварталов. Пусть что-нибудь случится. Может, удастся кого-нибудь спровоцировать.

– Фьольсфинн, нам нужно снаряжение для исследования пещер. Приготовь больше биолюминесцентных фонарей, перевязочного материала и подумай о какой-то системе коммуникации и слежения. Мне нужно оборудование для наблюдения, то, что позволит слышать сквозь стены. Запусти магию и что-нибудь придумай. Ноктовизоры, камеры, направленные микрофоны. Что-нибудь для нейтрализации магии. Филар и Н’Деле, берите смену одежды и оружие, которое легко спрятать. Возьмите воду онемения и пару нетопырей. Теперь ваши легенды: вы оба хотели остаться в Ледяном Саду. Филар, ты – амитрай и почитатель Подземной Матери. Тебе не нравится, что обитатели Сада нарушают Кодекс Земли, что тут процветают индивидуализм, торговля и распущенность. А более всего раздражает тебя мастер Фьольсфинн, который ненастоящий Деющий. Сад безбожен и всякое такое, а ты ищешь настоящую религию. Попытка обратить тебя в веру в Сад для тебя – оскорбление. Ходи по тавернам, пей только отвары, ругайся и жалуйся. Повторяй всем, что в Амитрае все по-другому: люди богобоязненны, знают свое место, равны перед богиней, что храм справедлив, что пророчица творит чудеса, исцеляет – ну, всякое такое. Ты эту чепуху знаешь лучше меня. Теперь Н’Деле. Ты – наемник, ищущий работы. Хотел стать Братом Древа, но не прошел испытания. Может, тебя не изменило, но ты болен. Видишь кошмары, слаб как дитя, болит у тебя внутри. Может, какие-то видения. Считаешь, что Фьольсфинн тебя обманул, его обещания найти лекарство – ложь, и ты ищешь настоящего целителя. Деющего медика, который поставит тебя на ноги. А кроме того, ты горишь жаждой мести.

– Я захвачу мой посох шпиона и нож следопыта, – спокойно говорит парень. – Больше мне ничего не нужно.

Глава 5
Каверны и Носитель Судьбы

Есть города, как из злата,

и злата холмы – что город,

леса, где тайна укрыта,

покой на светлых озерах.

Крепости есть, как скалы,

скалы – как замки в небо,

легенды Круга Земного

увидишь – и быль, и небыль.

Есть реки, что неба шире,

пути есть, быстры, как реки,

но одинокому долго

к счастью идти в мире.

Песнь скальда, Побережье Парусов

Когда месяцы назад случайно встреченный на реке корабль, на который я нанялся гребцом, привез меня в Ледяной Сад, начался довольно странный отрезок моей жизни. Все стало двойственным и размытым, будто я всякий миг выбирал путь, стоя на перекрестке. Прежде всего, я был – и не был – похищен. Правда состояла в том, что корабль, на котором я греб, миновал устье и выплыл в открытое море, подняв паруса и идя прямиком на север. Но никто меня не пленил. Муж, который командовал тем кораблем, Арвин Собачья Тень, даже не вынул больших пальцев из-за ремня, когда я угрожал ему выхваченным из посоха шпиона мечом.

– Если хочешь – прыгай за борт, – заявил он. – Берег еще виден, хотя придется поднапрячься, чтобы рассмотреть его толком. Полагаю, доплыть до пляжа в устье реки посреди ночи – серьезное испытание. Можешь еще с нами рубиться, и тогда мы, ясное дело, тебя убьем, пусть бы ты дрался как демон, потому что ты один, а нас много. На этом корабле плывет еще с десяток таких, кого мы прихватили по дороге, и у всех – один выбор. А именно – плыть с нами на север, в город на острове, который зовется Ледяным Садом и где обитают Люди Вулкана. Они богаты, а порты их полны чудес, каких ты не видывал и в городах Юга, но им многого не хватает, и не только шкур, воска, дерева и волов, драконьего масла и зерна, но и людей, поскольку известно, что их там немного. За мужей и за жен Ледяной Сад платит серебром.

После этих слов я вскинул меч выше и, должно быть, изменился в лице, потому что Собачья Тень отступил и выставил передо мной ладони, а товарищ его перехватил поудобней длинный топор, которым он подпирался.

– Я не продам тебя в рабство. Мы лишь отвезем тебя в город, который заплатит за это, из чего ты сам получишь две марки серебром, а потом пойдешь, куда пожелаешь, как свободный человек. Так там и поступают, а отчего – не мое дело. Потому выбирай: либо вода за бортом, где ты окажешься целым или по частям, или путешествие на север двумя способами: принудительно и даром или добровольно и за две марки серебром. Взгляни, в одной руке у меня рог морского меда, а во второй – меч. Как эти твои Лунные Братья, я одновременно и то, и другое. Выбирай.

Мне это не понравилось, однако словам моряка я мог противопоставить немногое, потому спрятал меч и потянулся за рогом. Погибнуть я всегда успею, потому выбрал путешествие с удобствами и обещание двух марок серебром за продажу себя самого, после которой я должен был остаться свободным.

Я не мог понять, в чем тут дело, но правдой было и то, что, высади они меня в устье реки, я бы все равно не знал, что делать дальше и куда идти. Будь это первая река с запада в землях Побережья Парусов, я мог бы ждать там своих людей, но кто знает, как долго это продлилось бы. И что я должен там делать? Месяцами сидеть на песке? Возможно, я мог бы жить в шалаше и ловить рыбу, но вдоль реки и по ее течению тянулся торговый путь, дальше к западу были поселения, и не прошло бы много времени, прежде чем кто-нибудь стал бы мне надоедать. К тому же шла осень, а за ней – зима. Я знал, как здесь выглядели зимы, и не хотел встретить ее в халупе из веток и камыша. Пока что я не встречал здесь городов, но, казалось мне, что бы ни называл этим словом Собачья Тень, там легче будет найти огонь и пристанище, чем на засыпанной снегом пустоши над замерзшей рекой.

Потому я остался в своем гамаке под палубой, где в железной миске на цепях рдели угли, а еще оставил за собой право на хлеб и миску горячего супа из котла.

Но более всего беспокоило меня то, что я был Носителем Судьбы. Я добрался до конца пути, в который отправил меня отец, – и все еще нес груз судьбы всех кирененцев, которая, если верить Мраку, оставалась тонкой, словно паучья нить. Слепой случай вел меня в Ледяной Сад, чем бы это место ни было, и потому я решил ему подчиниться. Так вела меня моя тропа – и я шагал по ней.

Все время я опасался, что снова попаду в неволю, обманутый наивной сказкой, в которой я впустую искал смысл, но с этим-то поделать я мог немногое.

Через пару дней мы прибыли на остров, где стояло рыбацкое поселение, а весь берег завален был огромными костями морских чудовищ. Их складывали в высокие кучи, каждую разновидность – отдельно, а местные жители строили из них каркасы своих домов и лодки. На пристани стояло немало кораблей с высокими бортами, не похожих на тот, на котором я приплыл. То и дело появлялся новый, волоча за собой следующую тушу с длинной шеей и хвостом, покрытым шипастым панцирем; в мелких водах залива суетились люди, которые при помощи клинков на длинных рукоятях резали чудовище на куски; на каменистом пляже горели костры, а в них охотники в железных котлах вытапливали куски белого жира, вырезанного из тел, а весь залив был красен от крови, словно там шла страшная битва, а над всей пристанью вставал жуткий запах горелого мяса, падали и вытопленного сала. Над всем этим носились, отчаянно вопя, стаи морских птиц, а в водах за рифами роились хищные рыбы, некоторые – подлиннее корабля, с зубастыми пастями: их привлекал запах крови.

– Если, по-твоему, это – место чудес, которых не найдешь нигде в мире, – сказал я Собачьей Тени, – то тебе стоит побольше странствовать.

Он засмеялся и обозвал меня глупцом.

– Ледяной сад – иное. Здесь просто рыболовецкая пристань охотников на плоскуд. Сад же весь выстроен из сверкающего камня, в нем сто башен и зубчатые стены, встающие выше, чем ты можешь задрать голову. Вот только его непросто найти среди диких вод, островов и рифов. Потому мы приплыли сюда за проводником. Говорят даже, что остров, на котором стоит Сад, плавает – потому-то его непросто найти.

Нашим лоцманом был мрачный одноглазый моряк, торговавшийся с обитателями поселения за груз бочек топленого жира и за большие шматки бело-красного мяса.

Он пользовался здесь большим уважением, потому что платил живым серебром, монетами с отчеканенным символом дерева с раскидистыми ветвями, а его увешанные оружием люди, похоже, пробуждали не меньшее уважение. Длинная цепочка грузчиков шла по помосту на его корабль, похожий на наш, но лучше сделанный; они катили бочки с маслом и тянули огромные куски мяса.

Арвин Собачья Тень поговорил с ним, после чего одноглазый с двумя воинами сел на наш корабль и внимательно осмотрел все. Спустился в трюм, оглядел воск и железо, уложенное вместо балласта, а потом спросил о людях.

– У того молодого на руке – знак свободы, – сказал, показывая на меня. – Лучше бы тебе не везти людей силой. Помни, что в Саду за торговлю невольниками наказание – смерть. Ты получишь возврат средств за перевоз добровольцев в город лишь в том случае, если они плывут по своей воле, – а потом добавил громким голосом. – Кто желает, может сейчас сойти с этого корабля. Получит деньги, чтобы оплатить себе место в одном из кораблей, что приплывают сюда за морским маслом, и сможет вернуться на Побережье, я же вычту это с тебя, Арвин, если хочешь и дальше торговать с Ледяным Садом. Потому что ты ведь знаешь, какие правила у этой торговли.

Однако никто не воспользовался этой возможностью, поскольку все, кого Арвин заманил на свой корабль, были одинокими путниками, и если даже была перед ними некая цель, то, похоже, не срочная. К тому же все решили, что стоит проведать город ста башен, который заплатит им серебром только за то, что они там появятся.

Наконец купец заявил, что мы можем плыть за ним, следя за его парусом с символом древа, и таким-то образом мы попадем в Ледяной Сад.

Когда на третий день пути я увидел город на рассвете, и свет лег розовым блеском на сверкающие базальтом крыши и башни, я был совершенно очарован. Крепость выглядела совсем по-другому, чем остальные города и укрепленные поселения, оставленные позади, в Амитрае. Другими были крыши, шлемы башен, короны стен, формы домов. Ледяной Сад, виденный с моря, казался более сомкнутым, игольчатым и твердым, чем все города в моей стране. Он словно свернулся в клубок, как готовый к нападению дракон или закованный в железо отряд тяжелой пехоты, закрывшийся со всех сторон щитами, закрытый куполами шлемов и ощетинившийся копьями.

У нас все было ниже, шире и массивней. Казалось вылепленным из глины – по сути, так-то оно и было. Наши дома были цвета песка и охры либо сияли ослепительной белизной известняка. Крыши были плоскими, потому что на них кипела жизнь. Улицы – узкими, чтобы всегда тонуть в тени, а представительные проспекты обставлены были колоннадами, чтобы спасать прохожих от солнца. Там, в Маранахаре, Ярмаканде или Кангабаде, города строили, принимая во внимание солнце. Они должны были приносить тень. На плоской крыше можно было рассчитывать на освежающий порыв ветра. В тени улицы – скрыться от жары. В темном доме, за толстыми глиняными стенами с немногими узкими окнами, можно было найти толику сохранившегося ночного холода. Стены наших городов были куда ниже, но толще и массивней, ровно как их донжоны и барбаканы. Выкладывали их узорами из разноцветных керамических плиток, строили из многих слоев – тяжелых пористых и твердых жестких, чтобы выдерживать удары снарядов; их венчали изукрашенные края стен в форме полумесяцев или полукруглых холмиков, но вот уже столетия никто не штурмовал эти стены. Наши города хвастались стенами, но они не были им нужны. Охраняла их невидимая стена императорской армии, тянущаяся между квадратными гарнизонными крепостями, рассеянными по всей огромной стране. Тименами пехоты, кавалерии и боевых колесниц, которые могли по одному кивку поднять железную стену из щитов, машин и клинков, где бы оно ни понадобилось. Крыши государственных домов венчали буйволовы рога – в память о шатрах кочевников, всюду развевались острые флажки, напоминающие о существовании власти. Наш город раскидывался вширь, тяжело и неподвижно, как отдыхающий степной кочевник, ни на миг не откладывающий оружия. Оружие занимало всю территорию и говорило: «Я здесь правлю». На него смотрели и думали: «Власть».

Ледяной Сад упирался спиной в гору, щетинился сотней копий, заслоняясь блестящей броней, и говорил: «Не пройдешь». Когда я взглянул на него, то подумал: «Убежище».

Другие, с которыми я странствовал, похоже, тоже никогда не видели ничего подобного, потому что стояли подле меня на палубе с открытыми ртами.

Наш корабль вплыл в большой бассейн, отовсюду прикрытый каменными пирсами, и там мы бросили якорь и ждали с другими кораблями и ладьями. Куда бы я ни взглянул, видел тяжелые боевые машины, у которых стояли воины и в железных корзинах горел огонь. Что-то подсказывало мне, что они могут в любой момент нас потопить многими способами – но ничего не происходило. Через какое-то время за нами прислали гребную лодку, а в ней мужа высшего ранга в сопровождении нескольких воинов, которые снова осмотрели наш груз и бесцеремонно обыскали весь корабль. Собачья Тень не протестовал: похоже, он и раньше встречался с таким отношением и решил, что лучше сохранять спокойствие.

Прибывшие вели себя несколько иначе, чем те, кого я видел на Побережье Парусов, у всех, к тому же, были наброшенные на одежду белые туники с вышитым узором дерева, а пока они крутились на палубе, то будто и не видели никого из нас. Когда решили, что могут нас впустить, приказали нам свернуть весь такелаж и сесть на весла, после чего один встал на руль, а второй прошел на нос. Наш корабль тяжело двинулся, подталкиваемый веслами, и очень медленно вошел в порт, защищенный еще одними стенами, коренастыми башнями и баллистами, стоящими на каменных площадках. Дорогу нам перекрывала самая толстая цепь, какую я только видел в жизни, со звеньями размером с рослого мужа, но, когда мы подплывали, она ушла под воду. Если бы цепь внезапно натянули, она бы мигом перерезала корабль напополам.

Нас направили в один из внутренних портов, окруженный стенами, где на побережье вставали башни крепости и высокие деревянные «журавли». Их использовали для разгрузки, хотя настолько же хорошо они могли использоваться, чтобы сбросить на борт крупный железный копр или опрокинуть чан с горящим маслом.

Сойдя с кораблей, мы отправились на большую каменную площадь у подножия горы под возносящиеся одно над другим кольца стен с квадратными зубцами. Вся набережная была из черного камня, словно вырезанная из одного куска скалы, и я нигде не замечал щелей или стыков каменных плит. Дальше вставала шеренга небольших строений с острыми крышами, что тянулись вдоль первой стены, по обе стороны массивной надвратной башни, – она вела в квартал, называемый Ластовней, на тылах нескольких портов, но тогда я об этом не знал.

Некоторое время мы провели, сидя на побережье или ходя вдоль него, чтобы глянуть на остальные корабли, вставшие на якорь рядом с нашим. Потом подошли несколько человек в туниках со знаком дерева, надетых на кафтаны. Они принесли с собой небольшой складной столик и такое же кресло с сиденьем из куска кожи.

Один муж уселся за столом, положил перед собой лист бумаги, бутылочку, в которой была разведенная тушь, и тростинку – а потом записал наши имена, спрашивая, прибыли ли мы в Ледяной Сад по доброй воле. Позже каждому из нас дали деревянный амулет с выжженным знаком, похожим на корабль под парусами, на котором другой муж, довольно ловко пользуясь долотом и молоточком, выбил наши имена знаками, какие использовали на Побережье Парусов. В амулете было отверстие, сквозь которое можно продергивать ремень, чтобы носить его на шее или привязывать к поясу. Нам сказали, что с этим знаком мы можем передвигаться по крепости, не будучи постоянными ее обитателями, но мы должны показывать его стражникам, если те потребуют.

Потом еще один муж отмерял Арвину серебро за то, что он привез нас в город, и было это пятьдесят пять марок. Каждый из нас – в том числе и я – получил от Собачьей Тени обещанные марки, и на том мы расстались.

Чиновник и его люди забрали свою переносную конторку, стол, сиденье и корзину с амулетами, а потом приказали нам идти следом. Нас провели в ворота внутрь крепости, за первую стену, и тогда город окружил нас узкими, высокими домами, колоннами, оплетенными каменными листьями и таящимися среди них странными созданиями из камня, сидящими на углах и карнизах. Все казалось острым, колючим и торчащим в небеса. Все, даже окна и двери, украшено было узкими арками, словно бы обросло пучками окаменевших цветов и лианами резных хвощей.

Мы шли с задранными головами, таращась на эти чудеса, и почти не говорили, поскольку во время недолгого путешествия между нами не установилось слишком уж дружеских отношений. Всякий был поглощен собственными делами и неуверенностью в судьбе, которая нас здесь ждала. Впрочем, может, это я был слишком угнетен потерей своих людей и погружен в задумчивость, чтобы радоваться новой компании. Я только заметил, что, в то время как меня интересовало, что же я вижу вокруг, Люди Побережья казались ошеломленными, сбитыми с толку и даже – что нечасто с ними случалось – испуганными и охваченными суеверным страхом.