Текст книги "Контур жизни"

Мама тоже много работала, что нас очень угнетало; как правило, она вставала в 5 или 6 часов утра, чтобы испечь хлеб или сварить конги (рисовую кашу) нам на завтрак – если, конечно, в доме было достаточно продуктов для этого. При этом она часто не ложилась до полуночи, а нередко и вовсе не спала ночью, занимаясь разными делами, на которые днем не нашлось времени. Во время бодрствования – а как я уже сказал, это время могло быть почти бесконечным – она пыталась за всем уследить: заботилась о том, чтобы мы были накормлены и одеты, следила за домом, шила вручную одежду, отводила нас в школу вовремя, утешала, когда мы болели, и помогала с домашними заданиями.

В дополнение ко всему этому она пополняла семейный бюджет, зарабатывая вязанием, вышивкой и другими видами рукоделия. Она вязала свитера и другие вещи или расшивала цветами подушки и постельное белье – все это можно было продать в городе, чтобы помочь прокормить семью. Кроме того, она изготавливала и продавала пластиковые цветы и расшивала разные вещи бисером. Это была тяжелая жизнь, которую мама выносила с достоинством и никогда не жаловалась. Но даже суммарных заработков матери и отца все равно было очень мало, и по утрам мы зачастую не знали, будет ли у нас чем пообедать.

Мама выращивала цыплят, хотя и не в достаточном количестве, чтобы надежно обеспечить нас мясом. Иногда мы получали немного еды из ближайшей церкви, которая проповедовала в окрестностях христианское учение, а также раздавала рис, муку и другие продукты, пожертвованные США. Когда церковные продукты заканчивались, мы обращались в агентства по оказанию помощи и благотворительные организации. Но получение помощи ни в коем случае не было гарантированным, ведь в тех краях жило множество бедняков, нуждавшихся так же, как мы.

Мы с братьями и сестрами искали способы развлечься. Говоря объективно, мы росли в бедности, хотя сами так не считали, поскольку не знали лучшей жизни. В противовес денежным неурядицам дома мы вели насыщенную и интересную жизнь. И естественно, как любые дети, мы много смеялись и дурачились. Помимо того, что нам приходилось носить дешевую обувь и одежду, которая не выиграла бы никаких конкурсов моды, самым заметным следствием нашей бедности было то, что еды вечно не хватало и сосущее чувство голода всегда было где-то неподалеку – а иногда даже выходило на передний план и заслоняло собой все остальное.

Поэтому мы, выходя из дома, часто отправлялись бродить по окрестным полям в поисках еды. Вокруг нас были фермы, и после сбора урожая на полях часто оставалось что-то съедобное, к примеру, клубни сладкого картофеля; мы все это собирали. Копаясь на рисовых полях, в ирригационных канавах мы часто находили водяные орехи, из которых получался замечательный перекус. Кроме того, мы ловили лягушек, потому что с ними интересно было играть, к тому же при правильном приготовлении лягушки, особенно крупные, – хорошая еда. Еще мы скармливали лягушек нашим цыплятам. Единственной неприятностью, которой грозила нам возня в канавах, были пиявки, иногда присасывающиеся к нашим ногам и рукам. Еще мы боялись змей и всячески старались их избегать, потому что далеко не всегда могли сказать, какие из них ядовиты.

Мое формальное образование началось в пять лет после особого испытания, которое проходят все, кто собирается посещать государственные школы. Частью этого испытания был мой первый экзамен по математике. Среди прочих заданий меня попросили посчитать от 1 до 50 и записать результаты на бумаге, в порядке возрастания, конечно. Китайские ученые пишут справа налево, и я много раз видел, как это делает отец. Поэтому я решил, что числа тоже нужно писать справа налево. Это предположение оказалось неверным. Числа всегда записываются в западной традиции, то есть слева направо. Когда я, пользуясь своей методикой, записал, к примеру, число 13, то получилось у меня 31. Мало того, все двузначные числа (за исключением чисел 11, 22, 33 и 44) из-за неправильного подхода оказались написаны задом наперед. В результате экзамен я провалил.

Эта ошибка имела существенные последствия: меня вместо нормальной государственной школы, где, как правило, учились более перспективные дети, отправили в деревенскую школу для тех, от кого особых результатов не ждали. Эта школа вполне соответствовала своей далеко не блестящей репутации.

Как будто одной этой неприятности было недостаточно, вскоре после этого мы переехали в новый дом, расположенный рядом с фермой, где коровий навоз перерабатывали в удобрение. Нюхать навоз нам приходилось большую часть времени, а когда ветер дул в «нужном» направлении – совершенно нам не нужном, – мелкие частицы высохшего навоза иногда залетали в наше жилье, которое мы любя называли «дерьмовый дом».

Помимо всего прочего, мне теперь приходилось еще дальше ходить в мою далеко не лучшую школу – три с лишним километра туда и столько же обратно – значительное расстояние для пятилетнего малыша, к тому же не слишком рослого. Ходить мне приходилось одному, часто по страшной жаре, поэтому мама дала мне зонтик, чтобы я мог прикрыться от солнца. Из-за маленького роста и полукруглого купола над головой мне дали прозвище, которое я никогда не любил, но которое мне приходилось терпеть, потому что им пользовались все вокруг: Грибок.

Время от времени Грибок по пути из школы заходил к бабушке немного отдохнуть, и иногда она приглашала его на следующий день пообедать. Я начинал мысленно представлять себе все те лакомства, которыми она меня будет потчевать, но действительность неизменно оказывалась намного скромнее: я получал небольшую чашку риса, иногда сдобренного капелькой соевого соуса. Это даст вам некоторое представление о том, насколько мы были бедны, – ведь угостить кого-то маленькой чашкой риса считалось событием. Неудивительно, что дети в нашей семье часто думали о еде. Мы всегда с нетерпением ждали встречи Нового года, потому что надеялись в следующем году лучше питаться. На самом деле мы с нетерпением ждали любого праздника, потому что в праздник могли рассчитывать на маленький кусочек курицы или свинины или на кусочек пирога – в общем, на что-нибудь кроме обычных блюд – отварного риса и жиденького бульона.

Я был маленьким и тощим для своего возраста, самым хилым из всех детей в семье. Большинство ребят, которые ходили вместе со мной в школу, были крупнее и сильнее меня, да и характером позадиристее. Они часто дрались между собой, а однажды попытались обвинить в драке меня – в особенно неприятной свалке, где некоторые из участников серьезно пострадали. Учитель встал на сторону грубиянов и тоже обвинил меня. Не зная, какое меня ожидает наказание, я заболел от волнения. Папа решил, что мне стоит немного посидеть дома, чтобы прийти в себя (сегодня, вероятно, сказали бы, что моя болезнь стала результатом стресса).

Вскоре после этого я был спасен новым переездом. К концу 1954 г., когда мне все еще было пять, отец решил перевезти нас в Шатинь, который тогда был маленькой деревенькой к северу от Гонконга. В следующем году он должен был начать работу в качестве преподавателя в колледже Чун Чи, который тогда как раз переехал в Шатинь; отец должен был преподавать сразу несколько предметов, в том числе экономику, историю и географию.

В то время торговый район города был крохотным и представлял собой всего один или два квартала лавок. Сегодня население Шатиня превышает 600 000 человек и продолжает стремительно расти. Наш первый дом располагался на холме рядом с буддистским храмом и был плотно окружен деревьями; это было бы здорово, если бы не одно но: из-за деревьев в доме всегда было темно, влажно и мрачно. В начальную школу мне снова пришлось ходить примерно за три километра. Я горько жаловался и настаивал, что не буду больше ходить в школу, но мои аргументы были проигнорированы. Однако ситуация вновь изменилась после того, как все мы серьезно переболели в первый же год жизни в новом доме; все мы провалялись по несколько дней с высокой температурой, а я к тому же по ночам бредил, меня мучили кошмары.

Нам так и не удалось понять причину той болезни; может быть, все дело было в постоянной сырости, из-за которой в доме временами было слишком холодно, а временами – жарко. Во всяком случае в следующем, 1955 г. отец решил переехать в дом получше, где мы и поселились вместе с тремя другими семьями. Этот дом тоже стоял на холме, откуда открывался великолепный вид на море, которое находилось неподалеку. Мы могли без труда спускаться к морю, чтобы искупаться и пособирать ракушки, морские звезды и крабов.

Теперь, когда в семье родилась младшая из моих сестер Шинхо, а приемная сестра Мойни вышла замуж и уехала, мы стали жить вдесятером в части дома, где было всего две спальни. Несмотря на это, тот дом был самым лучшим из всех мест, где мне довелось жить в детстве, отчасти потому, что у нас сложились хорошие отношения с соседями, да и те места оказались очень приятные. Вокруг были разбросаны высокие деревья, которые цвели в разные времена года, а по всему двору красовались розы, пионы и другие цветы. Мы могли пойти на море или отправиться вверх, в горы, а могли просто смотреть вдаль и наслаждаться видами. В подобные моменты нас оставляли все тревоги и печали. Казалось, что нас оставили все проблемы.

Хотя этот дом был намного лучше нашего предыдущего обиталища, вы никогда не назвали бы его роскошным. Он был построен довольно неуклюже, а стены его были частично глинобитными. В сильные бури вся конструкция дрожала, и мы боялись, что дом просто развалится под ударами ветра. И правда, когда нагрянул мощный тайфун, часть стен действительно рухнула, обнажив сделанный кое-как каркас.

И здесь, опять же, мы жили без водопровода и набирали воду из ближайшего ручья. Иногда какой-нибудь эгоистичный сосед отводил ручей в сторону и направлял его в резервуар, устроенный в собственном дворе рядом с домом; для этого он строил небольшую плотину из камней и глины, оставляя нас, остальных, вообще без воды. Мы с братьями и сестрами однажды собрались и попытались расчистить русло и восстановить естественное течение ручья. Сосед, который был человеком крупным, вышел против нас, но десяток детей из другой семьи, которой сосед тоже перекрыл воду, окружили его дом с длинными палками в руках и потребовали справедливости. В конце концов сосед уступил, и мы снова могли черпать воду из ручья.

То есть могли, до тех пор, пока ручей не пересыхал, что время от времени случалось; тогда мы вынуждены были ходить за водой в даосский храм – 10-литровые ведра с водой приходилось километр нести вверх по склону холма, что было для детей тяжелой работой. Когда мы были маленькими, мы продевали сквозь дужку ведра палку, чтобы распределить вес на двоих. В нашем детстве запасать воду всегда было трудной задачей, поэтому сейчас я невольно замечаю, как в США вода из крана воспринимается как нечто само собой разумеющееся и часто используется без всякой меры. Только человек, лишенный воды или вынужденный тяжко трудиться ради получения даже ограниченного ее количества, способен по-настоящему понять, насколько важен для человека этот ресурс. В курсе естествознания часто повторяют, что вода необходима для жизни, и мы в нашей повседневной жизни много раз убеждались в этом на собственном опыте.

Но в наших походах за водой были и приятные моменты: необходимость наносить воды давала нам повод отправиться в горы. Там, наверху, были стремительные ручьи, возле которых мы играли на камнях и в которых пытались ловить рыбу, которую я иногда выпускал в большой чан на заднем дворе. Кроме того, мы искали орехи (чтобы приглушить свой почти постоянный голод) и собирали дикорастущие цветы, поскольку не могли позволить себе покупать цветы в лавке.

Матери приходилось каждый день ходить в город за продуктами. Иногда она брала нас с собой, и это могло выглядеть довольно забавно. С утра пораньше люди выстраивались в ряд вдоль улицы, чтобы продать свой товар. Торговля была незаконной, и полиция время от времени ее пресекала. Торговцы тогда разбегались в панике во все стороны, и начинался настоящий хаос. Мне казалось несправедливым, что многие, разбегаясь от полицейских, теряли свои последние пожитки.

Мы были далеко не единственной семьей, у которой не хватало денег на покупку еды. Бедные семьи нередко объединялись, чтобы помогать друг другу в особенно «тощие времена». Подобная практика кооперации позволяла нам иметь на столе еду, даже когда денег не было, а такое случалось часто. Из этих же соображений мои мать и отец всегда старались по мере сил помогать друзьям и родным в беде, даже когда мы сами едва сводили концы с концами. Мои родители всегда старались как можно больше давать окружающим, подавая пример великодушия и добродетели, который навсегда остался со мной.

Хотя нам приходилось каждый день бороться за выживание, мы всегда с нетерпением ждали праздников – времени, когда мы могли ненадолго отбросить все тревоги и радоваться моменту. К примеру, мы с большим воодушевлением отнеслись к празднованию китайского Нового года, который, как обычно, наступил в начале 1956 г. Несмотря на нашу бедность, мама готовилась к празднику целый месяц: делала домашнее вино, особый новогодний пирог плюс рисовое печенье и другие лакомства в качестве подарков родным и друзьям.

Кануну Нового года в Китае придается особое значение. Наша семья, как и другие, собиралась на торжественную трапезу. Отец ставил на стол фотографии бабушки, дедушки и других родственников и зажигал благовония, рассказывая нам о том, откуда происходили наши предки. Мы демонстрировали уважение к предкам традиционными тремя поклонами перед их фотографиями.

Следующий день мы начинали с того, что зажигали петарды и фейерверки. Именно я обычно запускал всю пиротехнику. После этого родители просили всех детей встать вместе; мы кланялись им, говорили «С Новым годом!» и другие приятные слова. Мама раздавала всем нам немного денег, как правило, каждому по 1 гонконгскому доллару в красном конверте – ведь красный цвет символизирует удачу. (Это была очень скромная сумма, соответствовавшая на тот момент примерно 15 американским центам, но на них все же можно было купить миску лапши.) Новый год был так важен для моих родителей, что они иногда даже занимали деньги, чтобы одарить всех нас этой скромной суммой.

Затем отец вез нас на автобусе на встречу с его друзьями и родственниками. Если мы посещали какого-нибудь богатого друга и получали еще один красный конверт, то эти деньги мы отдавали маме. Благодаря этой традиции я имел возможность познакомиться со многими близкими отцу людьми. На этих встречах дети иногда собирались вместе, чтобы поиграть в покер, – мы почти никогда этого не делали, кроме как в праздники.

Еще один большой праздник – лунный праздник середины осени – наступал в сентябре или иногда в октябре. Мама пекла так называемый лунный пирог с разными начинками. После этого дети допоздна бегали по горам и холмам с бумажными фонариками в руках, что было опасно, потому что фонарики нередко вспыхивали, но одновременно это было очень весело.

Оглядываясь сегодня на эти и другие праздники, я вижу, что даже в самые трудные времена тяготы и лишения нашей жизни иногда сменялись мгновениями радости и беззаботности.

Раз в неделю отец преподавал китайскую каллиграфию и поэзию нам с братьями и еще нескольким мальчикам, жившим поблизости. Он считал, что любой уважающий себя ученый человек должен хорошо владеть каллиграфией – эта традиция зародилась в глубокой древности. Мы должны были заучивать творения знаменитых поэтов прошлого, а затем записывать их на дешевой бумаге. Уважаемые ученые, учил нас отец, делали чернила из древесного угля, растирая его на камне, поэтому мы занимались тем же самым. Мы должны произносить слова правильно и говорить уверенно, говорил он, добавляя: «Невозможно по-настоящему почувствовать стихотворение, не прочитав его вслух».

Один из наших соседей пожаловался на шум, который издавали мальчишки, выкрикивавшие стихи, – хотя лучше громкое чтение стихов, чем шумные вечеринки. Иногда задания отца оказывались слишком сложными для меня, но я все же многое узнал из наших занятий о китайской литературе и истории.

Я в тот период не слишком усердствовал в школе, а вот к урокам отца относился серьезно. Он был самым важным моим учителем и остается таковым до сих пор. Детские занятия с ним пробудили во мне интерес к китайской истории, литературе и поэзии, который не покинул меня и позже. Они даже повлияли на мою работу в математике – конечно, не на конкретные методы решения задач, а на то, как я подхожу к задаче и всегда пытаюсь разобраться в ее историческом контексте. Я обнаружил, что знание о том, как все происходило раньше, часто может подсказать разумные следующие шаги.

В более общем смысле мне, безусловно, пошли на пользу завышенные ожидания отца в отношении меня, хотя в детстве я понятия не имел, как их оправдать, а понял это, к несчастью, лишь после его ухода. В дополнение к урокам, которые он нам давал, и к более непринужденному общению я с удовольствием слушал оживленные дискуссии отца со студентами колледжа, которые часто захаживали в наш дом. Иногда они говорили о философии, обсуждая понятия, далеко выходившие за пределы понимания ребенка, но я все же ощущал их возбуждение и интерес и видел, какую власть идеи могут обретать над людьми.

Все это тоже было частью моего неформального обучения, которое во многих отношениях было важнее формального. Теперь, когда мы переехали в Шатинь, я начал учебу заново, с чистого листа, в новой школе с новыми учителями и одноклассниками; из-за того, что в первом классе юэнлуньской школы меня обижали, я пропустил почти полгода учебы. Иногда одноклассники смеялись надо мной из-за хлипкой обуви и домотканой одежды, но здесь насмешки никогда не выходили за определенные рамки. Кроме того, я всегда был равнодушен к моде.

Одним из самых заметных изменений стало то, что занятия в моей новой школе проходили более строго, чем я привык, особенно в сравнении с тем коррекционным учреждением, которое я посещал (или частично посещал) годом раньше. Во втором классе я начал понимать, что такое настоящая учеба, и, откровенно говоря, получалось у меня не очень. В третьем классе тоже ничего не изменилось. По существу, я еле-еле держался. Час на дорогу до школы пешком и столько же на обратный путь были уже достаточно тяжелы для меня, а иногда и слишком тяжелы. И я все еще не мог избавиться от прозвища Грибок, которое мне никогда не нравилось.

Иногда на обратном пути из школы я начинал злиться, терял терпение и усаживался на обочине дороги. Отец даже несколько раз посылал мне навстречу третью по старшинству сестру Шинъюэ, чтобы она помогла мне добраться до дома. Но необходимость ходить пешком в школу и обратно была не единственной моей проблемой. Я к тому же плохо справлялся со спортивными занятиями, которые начинались до уроков. Меня не принимали в баскетбольную команду, потому что играл я плохо, – да и вообще я был слишком маленьким, чтобы участвовать в состязаниях, которые устраивались на этих занятиях.

Пока остальные ребята занимались спортом, я часто бродил вокруг школьного двора, расположенного на небольшом холме. Однажды во время такой бесцельной прогулки я наткнулся на человеческий череп и остатки скелета – следствие эрозии почвы и того факта, что школа была построена на территории бывшего кладбища.

Единственная уборная в школе располагалась на расстоянии шести-семи минут ходьбы. Может быть, старшие ученики прятались там и курили опиум. Поэтому мы старались как можно реже ходить в туалет, поскольку там приходилось практически каждый раз встречаться с этими типами, – хотя, возможно, в этих походах был и скрытый образовательный смысл, что-нибудь вроде: «Дети, не употребляйте наркотиков (или в конечном итоге вам, возможно, придется проводить в общественных уборных больше времени, чем вы можете себе вообразить)».

В конце второго полугодия Шинъюэ встретила меня с приятелем после уроков и спросила у нас про успехи в учебе. Мне было стыдно отвечать, ведь я знал, что дела у меня так себе. Но мой приятель сказал сестре, что у меня все замечательно.

– Насколько замечательно? – спросила она.

– О, он был 36-м в классе! – похвалился приятель, который сам был в рейтинге где-то 40-м из, кажется, 40 с небольшим человек.

К четвертому классу я начал учиться лучше, а в пятом еще лучше; я стал вторым в классе, чем очень обрадовал отца. С математикой у меня тоже дела шли неплохо, хотя математики на этом уровне еще не особо много. Кроме того, в пятом классе мы начали учить английский. До этого я не слышал практически ни слова по-английски и тем более никогда ничего не произносил на этом языке, однако к тому времени произошло событие, с ним связанное, которому суждено было оказать сильное влияние на мою жизнь. Гонконг тогда еще находился под британским владычеством. Поскольку моя школа половину финансовой поддержки получала от правительства, каждый ее ученик должен был зарегистрироваться. Но все анкеты, которые при этом надо было заполнять, были на английском языке. Поскольку английского я совершенно не знал, анкеты за меня заполнил учитель. На классическом китайском языке моя фамилия должна звучать Цю и сейчас передается латиницей как Qiu; отец же по принятым тогда правилам транскрипции записывал ее как Chiu (Чиу). Учитель, в свою очередь, переводил на английский с кантонского, поэтому моя фамилия приобрела вид Яу, и с тех пор я зовусь именно так. (И Цю, и Чиу, и Яу в зависимости от транскрипции – личное имя знаменитого Конфуция, родившегося в 551 г. до н. э. Этот плодовитый писатель и мыслитель подчеркивал, что подлинное понимание приходит только через упорную учебу. Отец познакомил нас всех с его поучениями в раннем детстве, так что мы не только носили одно имя с Конфуцием, но и знали кое-что о его идеях.)

Много лет спустя оба моих сына предпочли называться фамилией Чиу в соответствии со старой семейной традицией. Но в то время моего отца совершенно не беспокоило, что в начальной школе меня называли Яу. Тогда я был мал, и меня это тоже не тревожило. Мы и предположить не могли, что мое английское имя когда-нибудь будет значить что-нибудь, кроме записи в анкетах. Тогда никто не мог предсказать, что я со временем буду жить в Америке и навсегда приобрету известность как Яу.

В пятом классе я изучил не много английского, зато в шестом и меня, и моих одноклассников ожидало довольно неприятное пробуждение. У нас тогда появился новый учитель по фамилии Ма, только что окончивший Гонконгский университет. Ма решил, что весь класс должен говорить только по-английски – и эта перспектива перепугала всех нас, потому что до этого наше знакомство с этим языком было очень и очень поверхностным. Первые две недели никто из нас не понимал ни слова из того, что говорил учитель. «Do you understand?» – то и дело агрессивно спрашивал он по-английски, но мало кто из нас понимал хотя бы этот вопрос. Для некоторых учащихся это стало настоящей катастрофой, поскольку Ма был очень строг и ставил плохие оценки без особых колебаний. Некоторые из ребят так разозлились, что однажды принесли в школу ножи. После окончания уроков они окружили Ма по дороге к остановке автобуса и сильно избили его, что наглядно показывает, какими бандитами были мои одноклассники. Этот ужасный случай, вероятно, заставил Ма пересмотреть принципы педагогической практики.

Еще одним крупным событием в шестом классе стал публичный экзамен, проводившийся в каждой школе; все учащиеся должны были его пройти, поскольку результат определял, в какой средней школе им учиться дальше. Этот экзамен был очень важен для каждого. Он приобретал еще большее значение оттого, что в Гонконге средние и старшие классы школы объединены. Поэтому подготовка к этому экзамену стала в первой половине года нашей единственной задачей – или по крайней мере должна была стать. Наш класс из примерно 45 учащихся был разделен на семь учебных групп. Поскольку предыдущий год я окончил вторым в классе, меня назначили ведущим одной из таких групп, в которой было, кажется, семь мальчиков. Конечно, я и сам был ребенком, мне было всего 11 лет, и я был совершенно не в состоянии контролировать своих зачастую весьма буйных одноклассников. К тому же я был уверен, что задача поддерживать дисциплину в группе мне не по плечу.

В первый день нашей «школы без стен» я вышел из дома в обычное время, чтобы встретиться с одноклассниками, но мы попросту не знали, чем нам заняться. У нас не было никаких книг, не было и публичной библиотеки, в которой мы могли бы заниматься. После нескольких бесполезных встреч, во время которых ничего не происходило, двое членов нашей группы покинули нас и стали заниматься своими делами, но четверо мальчиков продолжали держаться рядом со мной. Мы бродили по окрестностям Шатиня вместо того, чтобы заниматься, мы просто не умели продуктивно использовать время; так начался краткий хулиганский период моей юности.

Наши поступки иногда бывали и безобидными, но в других случаях мы действовали далеко не благородно. Мы слонялись вокруг рынка и время от времени, когда возникала такая возможность, пытались что-нибудь стащить. Иногда мы встречались с другими «шайками» – и эти встречи далеко не всегда были дружественными. Однажды возле железнодорожных путей мы натолкнулись на группу хулиганов. Оценив ситуацию и поняв, что мы гораздо слабее, я решил перейти в наступление. Я схватил несколько камней и начал кидать их в тех, других ребят; они, к моему изумлению, испугались и убежали. Мои ребята увидели в моем поступке признак храбрости, что заметно повысило мой авторитет в группе и укрепило репутацию лидера. Я не особенно горжусь этим моментом, но тот случай показал, что, хотя я физически меньше и слабее других ребят, я не побоялся встать против банды хулиганов (не слишком отличавшихся от нас самих), с которыми мы тогда столкнулись. Эта сила духа очень пригодилась мне в сложных ситуациях в будущем – даже в тех, что возникали в математической или, в более общем случае, в академической среде, не имевшей ничего общего с шайками непутевых подростков; в этих ситуациях, как правило, в качестве оружия выбираются более тонкие и хитроумные средства, чем палки и камни.

Что же до моей собственной группы беспутных шестиклассников, то мы, бывало, дрались и на кулачках, но нередко занимались и мирными делами – играли в камешки, бродили по пляжу, ходили в горы ловить птиц или змей. Но факт остается фактом: на протяжении полугода мы в основном слонялись по округе и не делали почти ничего, что можно было бы назвать полезным, – и главное, мы не занимались ничем, что сколько-нибудь напоминало бы учебу и что помогло бы нам сдать экзамен.

Все это время я каждое утро уходил из дома в 7:30 и возвращался днем около пяти часов – точно так же, как во время обычной учебы, поэтому родители (а также братья и сестры) понятия не имели о моих внешкольных занятиях. Но день расплаты наступил довольно скоро, весной, когда нам всем пришлось сдавать пресловутый экзамен по переходу в среднюю школу и практически все члены моей группы его провалили. Перед концом учебного года правительство Гонконга объявило фамилии тех, кто сдал экзамен: их имена были напечатаны в газете. В тот день, когда я прекрасно проводил время за игрой с соседскими ребятами, одна из сестер подошла ко мне и сурово сказала: «Отец хочет с тобой поговорить».

Я нашел отца в доме, и он был очень рассержен; таким рассерженным я его никогда прежде не видел. Он увидел, что моего имени нет в списке. «Ты обречен!» – сказал он, и эта фраза достаточно точно описывала ситуацию, хотя тень надежды еще оставалась. Я заметил, что на следующей странице газеты мое имя стояло в своего рода листе ожидания – списке тех учащихся, которые не обеспечили себе места в государственной средней школе, но имели право подать документы в какую-нибудь частную школу.

Отец готов был сурово наказать меня, но испытал сильное облегчение, увидев, что все еще остается шанс – что все его усилия по обучению меня классической китайской поэзии и истории не пропали даром. К счастью, отец знал хорошую частную школу неподалеку от нашего дома – некоторые считали ее даже лучшей в Гонконге; школа называлась Средняя школа Пуй Чин, и отец знал там кое-кого, причем кое-кого высокопоставленного. Президент этой школы уважал отца и даже предлагал ему когда-то работу. Кроме того, отец был в хороших отношениях со старшим секретарем школы – еще одной значительной фигурой в ее администрации. Я не знал, как эти связи вошли в уравнение, но в результате мне был дан еще один шанс. Школа предложила мне сдать отдельный вступительный экзамен, и на этот раз я готовился к нему со всем усердием, понимая, что это, возможно, мой последний шанс чего-то достичь. Я благодарен судьбе за то, что не упустил эту последнюю возможность и сдал экзамен достаточно хорошо, чтобы быть принятым в Пуй Чин.

Мало того, правительство Гонконга пообещало оплатить мое обучение в этой школе – мы сами никак не осилили бы эту ношу. Единственной проблемой было то, что подобная финансовая помощь обычно предоставляется в конце учебного года и это означало, что в начале года мы не могли оплатить счет. Каждый год мне приходилось ходить к президенту школы и просить у него разрешения заплатить за учебу позже, после получения пособия от правительства. Мне было очень неловко ходить к нему с этой просьбой в начале каждого учебного года, но в конечном итоге все сложилось нормально.

Мне по-настоящему повезло попасть в школу Пуй Чин – это было первоклассное учебное заведение. Дэниел Цуй – выпускник этой школы на 10 лет старше меня – получил Нобелевскую премию по физике в 1998 г. Восемь выпускников школы сегодня являются членами Национальной академии наук США, а трое из них (включая и меня) удостоены Национальной научной медали. Еще один прославленный выпускник этой школы Сиу Юмтун – мой коллега по Гарварду и выдающийся математик. Мой бывший одноклассник по средней школе Чэн Шиуюэнь занимал в разное время, помимо прочих постов, пост заведующего кафедрой математики в Гонконгском университете и в Китайском университете Гонконга.

В общем, я хочу сказать, что Пуй Чин – отличная школа и учеба в ней полностью изменила мою ситуацию. Я попал в эту школу благодаря чистой удаче, ведь если бы я хорошо сдал экзамен c первого раза, а не гонял бы лодыря полгода до этого, я учился бы в государственной школе, далеко не такой хорошей. Так произошло с моим старшим братом Шинъюком, который хорошо учился и не занимался большую часть шестого класса бродяжничеством и валянием дурака. В свою защиту могу сказать лишь, что я понял, как мне повезло, и твердо решил исправиться.