Текст книги "Пятое Евангелие"

– Священники.

– Священники?!

Я и подумать не мог, что на подобное способен священнослужитель.

– Римляне, – сказал он, – не «бороды». Я предвосхищаю ваш следующий вопрос. Должно быть, следили за мной от самой нунциатуры.

Все утекало сквозь пальцы. Мотив, который я пытался воссоздать. Объяснение происшествия в Кастель-Гандольфо. Даже в Риме мало кто знал, что затевает Уго. Как такое могло произойти между священниками за тысячу миль отсюда?

– Поймали кого-нибудь? – спросил я.

– Секретариат начал расследование, но оно зашло в тупик.

Я предполагал, что взлом и убийство, если они связаны между собой, – дело рук одного человека. Теперь же видел, что здесь сообща работали два человека, а возможно, и больше. На это указывали факты, слишком мало времени прошло между происшествиями.

– Откуда они узнали, где вас найти? – спросил я.

Майкл задумался.

– Возможно, оттуда же, где и про вас. Угрожали кому-то, пока тот не сказал, где искать.

– Что вы имеете в виду?

– Мне кажется, вы поняли, – еще более колко сказал он.

По спине пробежал холодок.

– Это вы сказали им, где я живу?!

– Алекс, послушайте…

– Моего сына могли убить!

– Меня тоже могли убить! – прорычал он.

– И поэтому вы позволили им выследить Симона? И даже сказали, где его найти?

– Черта с два! Они уже все знали про вашего брата. На след Ногары они вышли главным образом через воскресные поездки Симона.

Меня замутило. Становилось понятно, почему Майкл перезвонил мне, хотя сам же и прервал первый разговор. Чувствовал свою вину. Это он доложил, что Симон отсутствует на рабо те. И он оставил бумажный след, по которому мог пройти любой.

– Не впутывайте Симона, – сказал я, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Отец всегда говорил, что Майкл подвержен резким перепадам настроения. – Он всего лишь помогал Уго.

Кажется, Майклу не приходило в голову, что он сам навлек на себя неприятности. Сдав Симона, он превратил себя в отправную точку для любого, кто пытался выследить Уго.

– Помогал Ногаре? – вскричал Майкл. – Это вам Симон сказал? – Он презрительно рассмеялся. – Этот парень просто профи. Его ждет неплохое будущее. Алекс, ваш брат лжет вам. Всем лжет. Он был на подхвате – всего лишь приглашал в Италию на выставку плащаницы своих восточных друзей.

Такого я не ожидал.

– Это неправда. С чего вы взяли?

– Послушайте, – кашлянул Майкл. – Я и так сказал больше, чем хотел. Идите и поговорите с братом. Пусть теперь он ответит на ваши вопросы.

Я был слишком взволнован, чтобы возразить.

– И еще, – прибавил он, – берегите сына. У меня такое впечатление, что эти люди не остановятся, пока не получат что хотят.

– Хорошо, – пообещал я. – Спасибо. За то, что перезвонили.

– Ну… да… У вас есть мой номер?

– Есть.

– Если Симон вам что-нибудь расскажет, отправьте мне пару слов. Он мне тоже задолжал кое-какие ответы.

Я ничего не сказал.

– Да, и звоните, если вам что-то понадобится.

Похоже, он искренне считал, что на Симона положиться нельзя.

– Майкл, с нами все будет в порядке.

– Да, – сказал он. – Я тоже на это надеюсь.

Глава 11

Когда я вернулся в «Казу», Лео встретил меня фразой:

– Твой дядя не шутил. – Он показал на дверь. – Прислали копа на замену, как только Мартелли потащился следом за тобой.

В холле два жандарма беседовали с монахиней-консьержкой.

Я вышел.

– Что-то случилось?

– Ничего, – ответил Мартелли. – Это агент Фонтана. Он будет дежурить ночью.

Но монахиня оглядела меня с ног до головы.

– Святой отец, мы не можем допустить, чтобы каждый постоялец приводил с собой двоих охранников. Вы здесь и так в безопасности.

– У меня иная ситуация, не такая, как у других постояльцев, – осторожно возразил я.

– О ситуации мне рассказывали, – сказала она. – Мы приняли все меры предосторожности.

Я не знал, что ответить. Зато знал Мартелли.

– Сестра, обратитесь к нашему начальству. Мы останемся, пока не изменят приказ.

В номере Лео торопливо собирал принесенные им тарелки.

– София эсэмэску прислала, – пояснил он. – Нам через час в больницу на осмотр. Как твой звонок?

– Нормально.

– Ничего не хочешь рассказать?

Хотел. Много чего. Но я пообещал Майклу молчать.

– Только не сейчас.

– Хорошо, я вернусь утром, – сказал он. – Понадобится что-нибудь раньше – звони.

Я поблагодарил, запер за ним дверь, потом на цыпочках пошел в спальню и сел рядом с Петросом.

Он крепко спал. Порозовевший лоб, влажная от пота челка. Рот приоткрылся, и казалось, вся его сила уходила на дыхание. Он измучился. Я недооценил, насколько сильно все эти события отразились на нем.

Мне вспомнилось, что сказал по телефону Майкл: нападавшие – священники. Абсурд. Духовенство применяет силу лишь против других конфессий, другой веры. Прошлогодняя драка христиан в Вифлееме произошла между армянами и греками. Католические священники в Турции становились жертвами насилия и раньше, но всегда претерпевали только от рук мусульман.

И все же у католических священнослужителей гораздо больше возможностей пробраться мимо охраны и сюда, и в Кастель-Гандольфо. Гораздо больше возможностей незамеченными войти в мою квартиру. Например, туринские священники могли заметить, что плащаницу убрали из капеллы, и пошли искать объяснение. Самое важное в рассказе Майкла – известие о том, что напавшие на него духовные лица искали информацию о выставке, поскольку, по их заявлению, Уго что-то скрывал. Был простой способ исключить этот вариант: заглянуть в днев ник Уго.

Заметки начинались с текста, который он вклеил изнутри на обложку: письмо, разосланное всем кураторам Ватиканских музеев.

Ввиду того, что доход от продажи музейных билетов составляет важную часть экономики города-государства Ватикан, его высокопреосвященство просит весь штат кураторов в течение 60 дней представить предложения об организации трех новых выставок, с указанием бюджета, в канцелярию директора, с копией его высокопреосвященству.

Судя по дате, письмо написали полтора года назад. Сам дневник начинался рукописным списком, озаглавленным: «Идеи выставок». Там значились ранние средневековые манускрипты, позднеантичные христианские граффити, эволюция изображений Иисуса в Византийской империи. Плащаницу Уго не упоминает нигде. Только две недели спустя он случайно находит первое научное исследование, ставящее под сомнение результаты радиоуглеродного анализа. Его реакция – два подчеркнутых слова внизу страницы: «Возродить плащаницу?»

На следующей странице помещена сама реликвия, в виде небрежного наброска, но на нем кружком обведены все раны и подписаны соответствующие стихи из Библии: побиение, бичевание, терновый венец, рана от копья. Неделю спустя Уго лично представил дяде Лучо проект выставки. Судя по всему, их встреча оказала на исследования Уго магический эффект. Мой дядя, самый неумелый вдохновитель на свете, каким-то образом смог зажечь Уго. Записи в дневнике становились длиннее, наукообразнее. И вдруг, в одночасье, произошло нечто странное.

Без объяснения Уго посвятил две страницы названиям книг. «Евангелие от Фомы». «Евангелие от Филиппа». «Тайная книга Иакова». Все это – неканонические тексты, не признаваемые христианами как Священное Писание. Хотя Уго не указывал причин, по которым включил эти названия в свои заметки, я умею читать между строк. Как раз когда мой дядя проявил интерес к предложенной идее, Евангелия завели Уго в тупик. Из их упоминаний о плащанице нельзя было сделать никаких выводов. Поэтому Уго решил расставить сети пошире, пытаясь последовать за плащаницей из Иерусалима тридцать третьего года нашей эры любым возможным путем. Дальше – десяти дневный пропуск в записях. После, к своему изумлению, я обнаружил следующее:

Сегодня общался с православным богословом, который заявил, что знает, куда увезли плащаницу после Распятия. Говорит, что существует античное предание о чудотворном образе, аналогичном плащанице, в византийском городе Эдесса. Вопреки собственному скептицизму, завтра встречаюсь со священником, который нас свел. Не могу отказаться – он племянник е. в.

Племянник его высокопреосвященства.

Симон.

Я поднял глаза от страницы. Неприятное чувство абсурдности происходящего билось внутри, как муха, попавшая между оконными стеклами. Что-то здесь не так.

В следующей записи – не оставляющее сомнений описание.

Типичный секретариатский священник: красивый, голубоглазый, изящный. Очень высокий и стройный. Проявляет такую заботу о моей выставке, что определенно имеет к ней личный интерес. Зовет завтра пообедать. Не нахожу способа отвертеться.

Не похоже на первую встречу будущих друзей.

Но при этом почему-то в мой первый визит на квартиру к Уго они с Симоном рассказывали мне историю, как ватиканский куратор потерял сознание в турецкой пустыне и был спасен молодым священником посольства. Запись в этом дневнике – на девять месяцев старше.

Уго и Симон лгали о своем знакомстве.

Я в замешательстве прижал блокнот к груди. Зачем им что-то от меня скрывать?

Правда, предложенная ими история всегда мне казалась нескладной. У Симона она словно бы вызывала отвращение, еще когда Уго ее рассказывал. Подробности получились достаточно реалистичными – обгоревший на солнце Уго, сломанные очки, – но если их встреча в пустыне и произошла на самом деле, она не была первым знакомством. Откуда такая избирательная память? О чем они сочли необходимым умолчать?

Я снова открыл дневник. Из новой записи впервые становился ясен общий замысел выставки.

Апостолы обнаружили плащаницу и увезли ее в Эдессу, чей царь однажды пригласил Иисуса посетить его.

Уго, однако, полон сомнений.

Неужели эти православные не признают средневековую легенду? Неужели они на самом деле верят, что наша драгоценная реликвия веками хранилась во второразрядном византийском приграничном городишке?

Он, кажется, не заметил иронии в собственном вопросе. Более тысячи лет спустя плащаницу обнаружили в Западной Европе – в заброшенной французской деревушке. Как и тот, чей лик на плащанице, она не спешила наведываться в большие города.

Но Уго продолжает:

Снова обедал с Андреу. Напрямую высказал ему свои подозрения. Дело ведь политическое! Он даже не потрудился отрицать. Ему безразлично, откуда появилась плащаница. Его интересует только, как она попала к нам в руки. Если удастся извлечь на свет прошлое реликвии, она станет объединяющим фактором для всех христиан, говорит он. Мостиком в наших отношениях с другими церквями.

Я был потрясен. Эти несколько фраз воплощали в себе всю сущность Симона: хорошо знакомые мне цели, прямолинейность, непоколебимая уверенность, что на кон поставлено будущее христианства. Брат производил впечатление абсолютно искреннего человека – отчего становилось еще труднее понять, как они с Уго месяцами утаивали от меня содержание разговоров. «Мостиком в наших отношениях с другими церквями». Конечно, Симон говорил о православных, и этом случае Майкл, вероятно, прав. Возможно, Симону не давала покоя идея закончить работу, которую шестнадцать лет назад в Турине оставил незавершенной наш отец.

А еще вот это:

Ему безразлично, откуда появилась плащаница. Его интересует только, как она попала в наши руки.

Майкл Блэк сказал, что напавшие на него священники не сомневались: Уго что-то обнаружил. И хотели знать, что именно. Я пролистал несколько страниц, ища заметки от того же времени, что и последнее электронное письмо Уго ко мне.

Они отыскались в конце, где записи стали лаконичней и менее личными. Похоже, Уго целиком занимал Диатессарон. За-

тем, за неделю до мейла, появилась знакомая схема. Кадуцей из переплетенных евангельских стихов. Под ним – взволнованный комментарий, который я искал.

Отец Симон, должно быть, рассказал новость о. Алексу. Оба не хотят мне отвечать. Теперь я в одиночестве. Полагаю, они захотят закончить выставку Крестовыми походами.

И больше в дневнике ничего нет. Страницы пусты. Но последних двух слов – «Крестовые походы» – достаточно. Применительно к Диатессарону мне приходила в голову только одна связь.

В Западной Европе плащаница впервые появилась сразу после Крестовых походов, непостижимым образом всплыв в средневековой Франции. Откуда она пришла? Ответ находился под носом у Уго: Эдесса. Город, который, как он и полагал с самого начала, считался домом и плащаницы, и Диатессарона. Веками восточные христиане и мусульмане сражались за контроль над Эдессой – но в конце Первого крестового похода произошло нечто беспрецедентное: городом овладели католические рыцари с Запада. Эдесса стала первым в истории христианства городом крестоносцев. Эксперимент продолжался почти пятьдесят лет, пока город вновь не отбили мусульмане, но за это время католические рыцари вполне успевали упаковать все ценное и отправить домой – а значит, и Диатессарон и плащаница могли вместе путешествовать на Запад. Если Уго нашел в нашей библиотеке записи о прибытии Диатессарона, то мог также прочитать, что с тем же грузом на Запад прибыла и еще одна реликвия. В этом случае объяснение внезапному появлению плащаницы в средневековой Франции становится вполне понятным: она прибыла из Эдессы с возвращающимися домой крестоносцами.

Но хотя я трепетал при этой мысли – какое изящное решение таинственной загадки священного полотна! – в душе не утихала тревога. Появлялся еще один, более темный вопрос, который Уго, возможно, проглядел, когда сделал свое открытие.

Доказав, что плащаница приехала на Запад после Крестовых походов, он вступал на поле древней религиозной вражды. В те дни, когда мусульмане впервые отвоевали Эдессу у христианского мира, католики и православные были едины – но ко времени Крестовых походов мы раскололись. Это означает, что плащаницу мы потеряли вместе, но рыцари, отвоевавшие Эдессу, были католиками, и поэтому плащаница переместилась в католическую Францию. Православные заявляли свои права на владение плащаницей столь же громко, как мы, – но тем не менее православным ничего не досталось.

Впервые после смерти Уго я почувствовал, что причина его гибели может оказаться мне пугающе знакома. Реликвии – больной вопрос в отношениях между церквями. Иоанн Павел не раз пытался задобрить православных, возвращая мощи святых, которые якобы украли католики. Но если я правильно понял, в чем состояло открытие Уго, оно грозило спровоцировать битву за право владеть величайшей реликвией и укрепить давнее убеждение православных, что католики – бандиты, что мы идем туда, где нас не ждут, и забираем то, что нам не принадлежит. Миссионеры, обратившие православных в восточных католиков, всего лишь прошли по стопам крестоносцев, которые привезли к себе плащаницу и Диатессарон – все они щупальца огромного голодного рта по имени Рим. Некоторые католики наверняка выступили бы против обнародования подобного открытия. И особенно против выставления его в папских музеях.

Возможно, существовала причина, по которой Уго рассказал мне совершенно другую историю: он заявил, что Диатессарон приехал в Ватикан из коллекции проклятых манускриптов египетского монастыря. Теперь я задумался, а не предназначалась ли эта байка – как и история о первой встрече с Симоном в пустыне – для того, чтобы держать меня на расстоянии, увести в сторону от трудной правды, которую я, по его мнению, не был готов принять?

Я закрыл дневник Уго и убрал в сутану. Внизу в маленьком гостиничном дворике в одиночестве сидел на скамейке восточнокатолический священник. Мимо торопливо прошли три римских священника, увлеченные беседой и обращая на него не больше внимания, чем на растения в горшках. Я закрыл окно и, памятуя о том, как именно злоумышленники проникли в квартиру Уго, запер ставни. Потом включил Радио Уно, послушать повтор трансляции вчерашнего матча Суперкубка. Я уместился на узеньком крае кровати, который оставил мне Петрос, закрыл глаза и слушал, пытаясь унестись мыслями прочь в потоке знакомых голосов и ритмов. Стараясь унять чувство, что все вокруг внезапно стало странным. Что в собственном доме я превратился в чужака в чужой стране.

Среди ночи меня разбудил крик.

Петрос сидел в напряжении и испуганно вглядывался в темноту.

– Что? Что случилось? – воскликнул я.

Послышался шум. Но я не понял откуда.

– Он здесь! – завопил Петрос. – Он здесь!

Я прижал его к груди, закрывая, а другую руку вытянул в темноту.

– Где?

– Я видел его лицо! Видел!

Звук шел из-за двери. Из внешней комнаты.

– Тихо, – прошептал я.

Ставни все так же заперты. Дверь все так же закрыта.

– Святой отец! – раздался голос. – Что у вас происходит?

– Все в порядке, – прошептал я. – Петрос, это просто плохой сон. Тебе приснился плохой сон. Здесь никого нет.

Но Петрос дрожал, он испугался так сильно, что сжалось все тело.

– Я тебе сейчас покажу, – сказал я и включил лампу на тумбочке.

В комнате все осталось как было. Во входную дверь снова стукнулся агент Фонтана.

– Святой отец! Откройте!

Держа вцепившегося в меня Петроса, я пошел к двери. Когда я открыл, Фонтана мгновенно убрал руку с кобуры.

– Плохой сон мальчику приснился, – сказал я. – Только и всего.

Но Фонтана не смотрел на меня. Он всматривался в комнату через мое плечо. Сначала он пошел осмотреть ванную, потом еще раз оглядел входную дверь. Только когда осмотр закончился, Фонтана сказал, ради спокойствия Петроса:

– Вы в полной безопасности, святой отец.

Я поцеловал Петроса в лоб. Но когда мы закрыли за собой дверь, я услышал, как Фонтана все-таки сказал в рацию:

– Пришлите кого-нибудь еще раз проверить двор.

Петрос заснул только через полчаса. Он положил голову мне на плечо, а я гладил его по волосам. Свет мы выключать не стали. Дома у нас была книга, которую мы читали, когда требовалось прогнать кошмары. О черепашке, пережившей грозу. Но черепашки здесь не было, так что я гладил Петроса по голове и пел песенку. А сам думал, что Майкл Блэк, возможно, прав.

– А может, нам поехать в отпуск? – стал вслух размышлять я.

Петрос кивнул и сонно добавил:

– В Америку.

– А если в Анцио?

В приморский город в тридцати милях от Рима. Я скопил денег, так что два-три дня нас не разорят. Все равно я планировал какую-нибудь необыкновенную поездку – ведь скоро мой мальчик пойдет в школу.

– Я хочу домой, – тихо сказал Петрос.

Внизу, во дворе, зажегся фонарик, и его луч прочертил по ставням. Раздалось еле слышное потрескивание полицейской рации.

– Знаю, Петрос, – прошептал я. – Знаю.

Глава 12

Я видел тревожные сны. И все – об Уго.

Некоторое время после ночи под Ватиканской библиотекой мы работали так тесно, что я принял наше знакомство за дружбу. Наутро после приключения в подвале мы вместе рассказали о нашей находке дяде Лучо. Полагалось сообщить кардиналу-библиотекарю, но его высокопреосвященство никогда не разрешил бы Уго продолжать работу, не говоря уже о том, чтобы держать манускрипт у себя. Все светские сотрудники должны подписывать девяносто пять моральных условий приема на работу, а библиотекари, как правило, – самые ревностные защитники папской собственности. Однако у Лучо вот-вот должна была открыться выставка, от которой ожидался хороший доход, и дядя всячески охранял эту курицу, несущую золотые яйца. Но не я предугадал его дальнейших действий.

Никаких публичных заявлений относительно Диатессарона не делалось, поскольку Уго активно этому противился. Но через сорок восемь часов после нашей встречи с дядей одна римская газета опубликовала заметку: «В Ватиканской библиотеке обнаружено Пятое Евангелие». В пятницу новость подхватили три ежедневных газеты. На выходных сообщение о нашем открытии красовалось на верхней полосе в «Ла Репубблика». То гда уже начали звонить и с телеканалов.

Священники недооценивают пристрастие мирян к дешевым сенсациям об Иисусе. Большинство из нас, услышав о новых Евангелиях, закатывают глаза. В каждой пещере Израиля найдется по новому Евангелию, и на поверку оказывается, что большинство из них написаны через несколько веков после Христа мелкими сектами христианских еретиков или – всего лишь фальшивки, изготовленные в погоне за общественным вниманием. Но Диатессарон – другое дело. Это Евангелие церковь готова поддерживать. Подлинный знаменитый текст, обнаруженный в весьма древнем манускрипте, который сохранился благодаря многовековой заботе пап о книгах. Лучо предвидел, что такую историю охотно будут пересказывать все, кто живет в городских стенах. Поэтому он позаботился о том, чтобы ее не мог рассказывать никто, кроме Уго.

Видимо, кто-то в канцелярии Иоанна Павла утвердил решение Лучо поручить хранение Диатессарона Уго, потому что кардинала-библиотекаря вся операция привела в ярость. Уго спрятал манускрипт под замок в реставрационной лаборатории, где команда специалистов под его руководством удаляла таинственные пятна. Итак, рукопись, о которой все хотели узнать, никому не дозволялось видеть. Сотрудники библиотеки неофициально встречались с репортерами и жаловались, что книги, возможно, и не существует, что все это мистификация. Уго в отместку опубликовал фото манускрипта. Эксперты быстро изучили стиль письма и объявили его аутентичным. Фотографию перепечатали крупнейшие европейские газеты, и поток вопросов усилился.

Такое пристальное внимание пугало Уго. Он знал, что Диатессарон может стать краеугольным камнем в идентификации плащаницы – центральной темы выставки. Но сейчас манускрипт грозил сам превратиться в экспонат. Плащаница шестнадцать лет прождала возвращения, а сейчас ее заслоняла тень «второстепенного персонажа». Жалея, что не помалкивал про Диатессарон так же, как про остальную часть выставки, Уго попытался исправить ошибку. С этого мгновения он стал хранить молчание, чтобы затушить разгоревшийся огонь. В то время подобное решение могло показаться ему разумным, но на самом деле ничто так не раздувает религиозную истерию, как молчание Ватикана.

Мы с Петросом, гуляя летом по улицам Рима, слышали, как миряне обсуждают Диатессарон. Правильно ли делает Ватикан, что скрывает информацию? Разве наследие христианства принадлежит не всем нам? Да и вообще, что там прятать? Левацкие таблоиды тоже времени зря не теряли. Они выдвинули обычные в подобных случаях теории заговора под маской рассуждений о том, какую тайну может скрывать Диатессарон. Иисус был женатым человеком. Геем. Женщиной. Цитировали профессора одного светского университета, сказавшего, что Диатессарон не сообщает, видели Иисуса после смерти или нет. Позже профессор пояснил, что имел в виду Евангелие от Марка, а не Диатессарон, поскольку ранние списки Марка действительно об этом не сообщают.

Шум день ото дня нарастал. Наконец группа из сорока экспертов по Библии написала открытое письмо Иоанну Павлу, призывая открыть манускрипт для исследований. И вот тут-то дядя Лучо, раздав карты, походил с туза. В ответ на общественное давление он объявил, что Диатессарон впервые выставят на публичное обозрение… на выставке Уго. За ночь количество купленных в предварительной продаже билетов возросло вчетверо.

Уго был вне себя. Я сказал ему, что не зазорно позволить новому Евангелию делить пьедестал с плащаницей – в конце концов, они древние родственники, оба относят нас в Иерусалим первого века. Но мое восторженное отношение к Диатессарону завело меня слишком далеко. Уго рассвирепел. Он рычал, что Диатессарон – не новое Евангелие и что я не понимаю задачи выставки, которая призвана не просто реабилитировать плащаницу, а показать всему миру, каково ее место в ряду древних христианских святынь.

– Евангелия не были написаны Иисусом, – резко говорил Уго. – Они – не свидетельство Христа о себе самом. Эта честь принадлежит только плащанице. И если в каждой церкви на земле есть копия Евангелий, то значит каждая церковь на земле должна иметь и изображение плащаницы, и это изображение должно почитаться выше Евангелий! Удивляюсь вам, отец Алекс. Это оскорбление Бога – позволить второсортному Евангелию, творению рук человеческих, быть почитаему наравне с даром Господа!

Его завораживала сама эта мысль, и он был в ужасе, что допустил предательство по отношению к плащанице. Только тогда я понял, что он испытывает к ней родительское желание уберечь от бед. И хотя я считал иначе, сила этих чувств находила отклик в моей душе. К сожалению, у Уго эти переживания вынесли на поверхность нечто такое, с чем я раньше не сталкивался. В его глазах мой энтузиазм по отношению к Диатессарону превращал меня в предателя. И в один прекрасный день Уго подошел ко мне в трапезной и схватил за сутану.

– Если бы вы не выкручивали мне руки, заставив рассказать вашему дяде о манускрипте, – процедил он, – ничего бы этого не случилось!

– Мы приняли единственно правильное решение, – ответил я.

Но он отвернулся и сказал:

– Думаю, вместе мы больше работать не сможем. Я найду кого-нибудь другого, чтобы учил меня Евангелиям.

Я наткнулся на них случайно, на учителя и ученика, склонившихся над Библией в отдельном кабинете рядом с реставрационной мастерской для рукописей. Новым наставником Уго стал пожилой священник по фамилии Попа, который говорил с акцентом и носил восточную сутану. Я не знал его. Попа – румынская фамилия, а в Риме пятьдесят тысяч румын. Мне показалось сперва, что он восточный католик, но я ошибся. Он был православным. А при изучении Евангелий это огромная разница.

– Святой отец, прошу вас, – услышал я голос Уго, – нам надо к эпизоду похорон. Полотно. Я знаю, что ранние эпизоды важны, но меня интересует прежде всего плащаница.

– Разве вы не видите? – ответил Попа. – Эти две вещи взаимосвязаны. Рождение Иисуса предвосхищает его второе рождение, Воскрешение. Литургика и Отцы Церкви сходятся на том, что…

– При всем уважении, святой отец, – перебил его Уго, – мне не нужна ни литургика, ни Отцы Церкви. Только твердые факты о том, что произошло в тридцать третьем году нашей эры.

В румынском священнике было нечто загадочное и располагающее к себе. У него задорно топорщилась белая борода, когда он улыбался. Но ни он сам, ни Уго, похоже, не понимали пропасти, что их разделяла.

– Помните, сын мой, – говорил Попа, – не Библия создала церковь, церковь создала Библию. Литургия – старше Евангелий. А теперь, пожалуйста, начнем сначала. Чтобы понимать смысл гробницы, надо понять смысл яслей.

Я не выдержал.

– Уго, – сказал я, – Иисус родился не в яслях. Если следовать фактам.

Попа тут же поутратил благожелательность.

– Мы даже не знаем, в каком городе родился Иисус, – продолжал я. – Если следовать фактам.

– Святой отец, это неверно! – запротестовал Попа. – Евангелия сходятся на том, что это – Вифлеем.

– Покажите мне два Евангелия, которые утверждают подобное, и я покажу вам два других, которые утверждают иное.

Попа нахмурился. Он замолчал и стал терпеливо ждать, пока я закончу свои дела и уйду.

Но я уже завладел вниманием Уго.

– Отец Алекс, пожалуйста, поясните, – попросил он.

Я опустил на стол стопку книг, которую держал в руках.

– Иисус вырос в Назарете, а не в Вифлееме. С этим соглашаются все четыре Евангелия.

– Вопрос в том, где он родился, – возразил Попа, – а не где вырос.

Я поднял руку.

– Два Евангелия ничего не говорят о том, где он родился. Два других рассказывают различные истории его рождения. Делайте выводы сами.

Уго выглядел изумленным, как большинство студентов семинарии на первом занятии по изучению Писания.

– Вы говорите, что эти истории – выдумка?

– Я говорю, читайте их внимательно.

– Я прочитал внимательно.

– Тогда в котором утверждается, что Иисус родился в яслях?

– У Луки.

– А в котором говорится, что к Иисусу приходили три волхва?

– У Матфея.

– Так почему же Лука не упоминает волхвов, а Матфей не упоминает ясли?

Уго пожал плечами.

– Потому что оба пытаются объяснить, как Иисус мог родиться в Вифлееме, хотя вырос в Назарете. И предлагают два совершенно разных объяснения. Матфей рассказывает нам о злом царе по имени Ирод, который хотел убить младенца Иисуса, но когда волхвы не признались ему, где Иисус, убил младенцев по всей округе. Поэтому Мария и Иосиф бежали и в итоге очутились в Назарете. Лука же, напротив, говорит, что семья Иисуса и создалась в Назарете. Но римский император объявил всеобщую перепись населения, и все должны были вернуться в родные города своих предков, чтобы их сосчитали. Мария и Иосиф поехали в Вифлеем, потому что оттуда родом происходила семья Иосифа, и именно поэтому Иисус родился в яслях: на постоялом дворе просто не нашлось места. Истории совершенно различны. А поскольку нет свидетельств, что Ирод действительно убил младенцев или что Цезарь Август действительно объявил перепись, скорее всего, на самом деле не случалось ни той, ни другой истории.

Попа пристально смотрел на меня, и в глазах у него проступала грусть. Он обратился ко мне, словно Уго не было в кабинете:

– Святой отец, вы на самом деле так считаете? Вы убеждены, что Евангелия не согласуются между собой? Они лгут нам?

– Евангелия – да, не согласуются. Но это не означает, что они лгут. – Я снова взял стопку книг. – Уго, я как-нибудь попозже зайду, когда…

Но мы трое уже знали – еще до того, как Уго перебил меня, – что все решено. Большинство православных придерживаются традиционного способа прочтения Евангелий: есть мало новых ответов, в основном – лишь вера в старые. Католики раньше разделяли это мнение, пока не осознали силу библейской науки.

– Отец Алекс, подождите, – сказал Уго. – Останьтесь на минутку. Прошу вас!

Ему не надо было ничего больше говорить. Попа и я уже знали, какой путь он избрал.

Обвинений, брошенных Уго в трапезной, словно и не было. Поначалу наши уроки охватывали широкий круг тем. Подобно большинству светских людей, он читал Евангелия весьма поверхностно и не обладал достаточной уверенностью, чтобы растолковать прочитанное. Поэтому мы начали с азов.

Но я, в отличие от отца Попы, отталкивался от объективных данных, от самых старых, неопровержимых фактов. От книг.

До Диатессарона – и до алогов – существовали четыре наших Евангелия, названных по именам людей, которые считаются их авторами: Матфей, Марк, Лука и Иоанн. Матфей и Иоанн были апостолами, ближайшими сподвижниками Иисуса. Предание гласит, что Марк писал под диктовку Петра, первоверховного апостола. А Лука говорит нам, что собрал сведения от людей, которые лично видели Иисуса. Значит, существующие Евангелия, если их действительно написали эти люди, дают нам изображение жизни Иисуса, основанное большей частью на свидетельствах очевидцев.

Но не все так просто. Три из четырех Евангелий столь похожи, что кажется, будто это не независимые повествования, а копии друг с друга. Марк, Матфей и Лука не только почти идентично записывают слова Иисуса, они почти одинаково переводят эти слова с арамейского языка Иисуса на греческий язык Евангелий. Короткие описания многих второстепенных персонажей дословно дублируют друг друга, и временами все три Евангелия останавливаются на середине фразы, в одном и том же предложении, приводя одни и те же ремарки и реплики в сторону: