Текст книги "Царствие благодати"

Глава десятая

Ричмонд, август 2010 года

– Господь всемогущий, и это было у него в животе? – Фелиция Стоун потрясенно уставилась на опухоль величиной с грейпфрут, которую судебный медик только что извлек из брюшной полости лишенного кожи и жизни Эфраима Бонда.

– Совершенно верно; добрейший мистер Бонд был тяжело больным человеком.

– Так что если бы его не убили… – Она замялась.

– Эта штуковина сделала бы всю работу, – закончил мысль медик. Он поднес опухоль к свету рабочей лампы и стал внимательно в нее вглядываться, будто это был хрустальный шар, содержащий ответы на все тайны бытия. Затем он поместил ее в контейнер у прозекторского стола.

– Думаешь, он знал, что у него рак?

– Невозможно ответить. Симптомы скорее всего уже появились: запоры, ночная потливость, что-то в этом роде, – но просто невероятно, сколько всего люди порой умудряются не замечать.

– Даже не знаю, что хуже, – вздохнула Фелиция, – умереть вот так внезапно и мучительно или по кусочку быть съеденным раком изнутри.

– Ну, кричащими заголовками он обязан вот этому.

Судебный медик скупо улыбнулся и кивком указал на лишенное кожи тело. Он же вместе с полицией выезжал на место преступления и забирал труп из Зачарованного сада. Фелиция Стоун снова попыталась вспомнить, как его зовут. Он был ее ровесником и работал в следственном отделе примерно столько же, сколько она – в отделе убийств; интересный мужчина – высокий, темноволосый, голубоглазый. Если бы она встретила его в баре, а не на работе, она бы смутилась и покраснела. Может быть, у нее закружилась бы голова или даже накатила опасная, ворчащая тошнота. До этого расследования ей не приходилось много общаться с ним, но они время от времени перекидывались вежливыми фразами, поэтому спрашивать, как его зовут, уже слишком поздно – если, конечно, не хочешь показаться заторможенной, чего следователь из отдела убийств никак не может себе позволить. «Как только выдастся свободная минутка, обязательно посмотрю в Сети, – подумала Фелиция, – а пока придется последить за своим языком, чтобы ненароком не попасть впросак».

– Да уж, свои пять минут славы он получил, – сказала она, вспоминая всю суматоху последних суток. Не успели они толком продвинуться, а дело уже просочилось в средства массовой информации, попало в утренние выпуски новостей и несколько часов назад стало главной темой на «Фокс ньюз» и на крупнейших новостных интернет-порталах. В блогах тут же начали писать о новом американском маньяке, и плевать они хотели, что других убийств в том же стиле не зафиксировано. У каждого трепача оказалась своя версия. Естественно, большинство народу прицепилось к художественному миру Эдгара Аллана По, но среди возможных источников вдохновения фигурировали также индейские жертвоприношения, древнеримские способы казни преступников и приемы убоя скота. Состоявшаяся в полицейском управлении в 14:00 пресс-конференция, похоже, накала страстей не уменьшила. И это несмотря на все усилия шефа полиции Оттиса Тула, окружного прокурора Генри Лукаса и ведущего следователя Элайджи Джонса представить убийство единичным случаем, который будут расследовать точно так же, как все остальные городские убийства.

Собственно, о том же Джонс говорил и во время «военного совета», состоявшегося в душной комнате для совещаний с неисправным кондиционером. Паттерсон, Лаубах и Стоун лично на нем присутствовали.

– Нам это по зубам, – сказал он. – Несмотря ни на какое кровавое свинство, мы не дадим себя обмануть. Это убийство такое же, как и все остальные. А расследовать убийства мы умеем.

Джонс был высоким мужчиной средних лет. Стригся он почти под ноль, чтобы замаскировать высокие залысины. Его лоб пересекала глубокая тревожная морщина, которая не разглаживалась, даже когда выдавался спокойный денек и он мирно подремывал в рабочем кресле. Джонс слыл человеком умным и практичным, из тех, которые никогда не теряют головы, даже в тех случаях, когда голову потеряла жертва. Проговорив пятнадцать минут, он убедил всех остальных, что «Дело По», как его окрестили средства массовой информации, имеет решение и решение это предположительно кроется в биографии и образе жизни жертвы, как обычно и бывает.

– Я очень удивлюсь, – сказал Джонс, – если окажется, будто между убийцей и Эфраимом Бондом не обнаружится никакой связи. Как и в других убийствах, нам следует начать с ближайших родственников, основных любовных привязанностей и коллег.

После речи Джонса расследование представлялось всем сущей рутиной. Поэтому, стоя у прозекторского стола и выслушивая беглый устный отчет медика, Фелиция Стоун хорошо знала, о чем ей следует спрашивать, – ведь она делала это уже много раз.

Сначала самое главное. Убитый получил несколько ударов по голове тупым предметом – возможно, монтировкой или обрезком металлической трубы. Ни один из ударов не оказался смертельным, но, вероятнее всего, жертва потеряла сознание. Прежде чем привязать Бонда к памятнику Эдгару По и отрезать ему голову, убийца снял кожу с верхней части туловища. Можно с уверенностью утверждать: последовательность была именно таковой. Смерть наступила вечером накануне того дня, когда тело обнаружили.

– Что ты можешь сказать о том, как перерезано горло? – Спрашивая, Фелиция размышляла, не слишком ли пристально смотрит в голубые глаза судебного медика. Пыталась представить, что бы она к нему почувствовала, не стой они возле трупа, всякий раз, когда она задает ему вопросы. Может, он и есть тот мужчина, которого она надеется когда-нибудь встретить? Разольется ли от его прикосновений по всему телу теплота? Заполнит ли эта теплота самый низ ее живота?

– Скажем так, это не образцово-показательное отсечение головы.

– Другими словами, сделано непрофессионально.

– Да, можно сказать и так, но сегодня не очень-то много профессиональных головотяпов. – Снова эта скупая улыбка.

– Ты понимаешь, что я имею в виду, – сказала она сухо. – Делал ли он это раньше?

– Трудно сказать, но если ты ко мне пристанешь с ножом к горлу, я скажу «нет». Предположим, убийца хотел отделить голову от туловища как можно быстрее и легче. Тогда он, очевидно, плохо представлял, за что берется. Он использовал неправильные инструменты; по моему мнению, это был топор, который оказался маловат, и довольно острый, но все-таки недостаточно острый, нож. Кроме того, он использовал неверную технику. Выглядит так, будто ножом он скорее рубил, а не резал.

– То есть убийца не имел намерения обезглавить жертву до того, как пришел на место преступления, – ты это хочешь сказать?

– Или так, или он хотел, чтобы отрезание головы заняло как можно больше времени. Во всех этих отрубаниях и отпиливаниях есть своеобразный ритм. Как будто он получал от этого удовольствие.

– А что насчет снятия кожи?

– Тоже не ювелирно точная работа. Он использовал тот же нож, которым отрезал голову. В нескольких местах чересчур заглубился в мышечную ткань. Но тот факт, что он снял кожу с туловища, а ноги и руки не тронул, говорит о присутствии кое-какого опыта. Возможно, мы имеем дело с охотником или с тем, кто работал на скотобойне. Нельзя исключить и медика вроде меня.

– Если в двух словах, то ты склоняешься к мнению, что прежде он не предпринимал попыток проделать подобное со своими жертвами?

– Делать выводы я предоставляю вам – у вашего отдела это лучше получается.

Фелиция Стоун кивнула.

– Обещаешь поторопиться с протоколом вскрытия?

– Сегодня я проглочу свои бутерброды на рабочем месте, только дай слово никому об этом не говорить. – Он скорчил гримасу, изображая сумасшедшего ученого, – вышло очень похоже. В его лице промелькнуло что-то от персонажа старых фильмов ужасов.

Она засмеялась. Ей пришло в голову, что это ее первый смех в этой комнате.

Пока она шла к двери, в голове вдруг всплыло его имя. Кнут Йенсен. Предположительно скандинавское. Так далеко к югу – это редкость.

Состоялась пресс-конференция, были собраны первые показания сотрудников Музея Эдгара Аллана По, исследование места преступления шло полным ходом, а полученный Фелицией Стоун устный отчет о вскрытии ничего нового не содержал. Несмотря на кипение в новостных редакциях города, на наводнившую Интернет сенсацию и на ее беспокойный живот, где время от времени ворочалась тошнота, жизнь в полицейском участке, похоже, входила в нормальное русло. Настало время для долгого и обстоятельного совещания. Пора было намечать курс расследования и распределять задания. В этот раз в разговоре, кроме нее, участвовали Джонс, Рейнольдс, Лаубах и Паттерсон. Впятером они составляли следовательскую группу, занимающуюся преимущественно этим делом. Расследование оставалось в руках местной полиции, и Джонс собирался оттянуть момент обращения в ФБР за специализированным подкреплением по крайней мере до тех пор, пока не выяснится что-нибудь новое. Фелиция понимала: это может значить «после дождичка в четверг», – Джонс не любил людей со стороны.

Совещание состоялось там же, где и предыдущая летучка, но с одним существенным отличием: вахтер наконец что-то сделал с кондиционером, и теперь можно было думать, не утирая льющийся градом пот. Главную свою мысль Джонс уже сформулировал в утреннем выступлении. Отправной точкой расследования является предположение, что выбор жертвы не случаен. Между Эфраимом Бондом и его убийцей должна быть какая-то связь. Необходимо выяснить характер этой связи.

– Никто из сотрудников музея мне не глянулся, – сказал Джонс. – А вы что думаете?

– Никого, кто походил бы на патологически жестокого убийцу, среди тамошних дамочек нет, – отозвался Рейнольдс. Он, по своему обыкновению, говорил, пережевывая жвачку в такт словам, и взгляд его не останавливался ни на чем конкретном. Из-за этого Рейнольдс казался более вдумчивым, чем был на самом деле. Непревзойденный в своей точности систематик, но не мыслитель. Большие прорывы в каком-нибудь деле редко случались благодаря тому, что ему в голову приходила новая мысль, но часто являлись следствием подготовительной работы, которую он проделал. Именно Рейнольдсу утром поручили поговорить с людьми в музее. Рейнольдс сказал «дамочки», так как все сотрудники музея, кроме самого Эфраима Бонда и приходящего реставратора, – женщины в возрасте от двадцати четырех до шестидесяти трех лет. Рейнольдс поговорил со всеми сотрудниками. Их оказалось не так уж много. Две билетные кассирши, выполняющие свои обязанности посменно; продавщица в сувенирной лавке; три экскурсовода – все студентки отделения английской литературы, работающие на полставки; секретарь Бонда и тот самый реставратор, который вообще-то служит в Университете Ричмонда и один раз в месяц приходит на полдня, чтобы поддерживать сохранность коллекции книг, мебели и прочих раритетов.

– Разве состав сотрудников музея – среди них одни женщины – не говорит нам кое-что о Бонде? – спросила Фелиция без особого энтузиазма.

– А как же! Например, что он настоящий мужик, – хохотнул Паттерсон. – И у него есть где попастись, – добавил он немного погодя. Паттерсон, как мальчишка, раскачивался на стуле и смотрел на нее с издевкой. – Естественно, я каждой задал вопрос о том, в каких отношениях они состояли с Бондом, и вся команда ответила: в хороших, но чисто профессиональных. Похоже, он был справедливым и опытным, но не очень общительным руководителем. Конечно, любая из них могла о чем-то умолчать. Возможно, где-то здесь скрывается любовная связь. Здесь или в другом месте. Но не думаю, будто врет вся команда: по рассказам, он на бабника не похож. Одна из сотрудниц, кажется, та, что работает в лавке, – Рейнольдс полистал свой блокнот, – да, это Джулия Уайльд, так вот, она определенно утверждает, что Бонд вовсе не интересовался женщинами. С тех пор как несколько лет назад развелся с женой, он вообще не проявлял интереса к противоположному полу.

– Не проявлял интереса к женщинам? Как по мне, так это значит, что у него были какие-то секреты. – Паттерсон ухмыльнулся.

Фелицию раздражала его манера изображать из себя дурачка. И все же она согласилась с его предположением. В тихом омуте всегда есть что поискать.

– Думаю, мы сможем продвинуться, если начнем с того, что у нас под ногами, – сказал Джонс. Иногда он выражался туманно, как Пифия, и это был как раз тот случай.

– Это значит – с жертвы, а не с места ее работы? – предположила Фелиция.

– Именно. У человека была семья. Естественно, начать нужно с нее, – отозвался Джонс.

– Проблема в том, что все, с кем я уже успел поговорить, в один голос утверждают: Эфраим Бонд давно не поддерживал никаких отношений со своей семьей. Родители умерли, братьев-сестер нет, дети живут в других частях страны и не навещают его даже в День благодарения. Бывшая жена тоже давно уехала из штата куда-то на север, чтобы быть поближе к внукам.

– Значит, надо копать. Ни один человек не может жить сам по себе, – настаивал Джонс.

Фелиция застонала. Все посмотрели на нее с интересом, в ожидании важных признаний.

– Все равно что искать иголку в стоге сена. А чего-нибудь более конкретного ты в музее сегодня утром не нашел? – спросила Рейнольдса Фелиция. – Ничего особенного в последние дни не происходило?

– Не-а. Самые обычные дни. Разве что и секретарша, и уборщица отметили: Бонд выглядел еще более погруженным в себя, чем обычно. Уборщица сказала, что он словно скрывал какую-то тайну. Ах да, возможно, есть еще кое-что. Секретарь получила от Бонда распоряжение направить на анализ в университет фрагмент кожи с корешка одной из книг; какой именно – я не записал. Директор хотел узнать, из кожи какого животного изготовлен корешок. Думаю, ей это поручение показалось странным. Иначе она не стала бы сообщать об этом мне. Но я не представляю, как это может быть связано с убийством.

– Я хочу этим заняться. – Фелиция умоляюще посмотрела на Джонса. Она готова была пойти на что угодно, лишь бы не садиться в самолет и не лететь на север, чтобы вести вгоняющие в депрессию разговоры с потрясенными родственниками. И кроме того, у нее появилось предчувствие. Ей с самого начала казалось: убийство связано с музеем, но не с теми, кто там работает, а с самим музеем, с его экспонатами или, возможно, с литературным наследием Эдгара По. Она не знала, часто ли хранители литературных музеев выясняют, из кожи какого животного сделан корешок той или иной книги, но раз секретарь взяла на себя труд сообщить об этом следователю, такую подсказку нельзя пропускать. Здесь может что-то быть.

– Хорошо, – сказал Джонс. – Мы же вплотную займемся семьей. Рейнольдс и Паттерсон узнают, где проживает вся эта компания, выходят на связь с ближайшими полицейскими участками и готовятся немного попутешествовать. Стоун, ты занимаешься тем, что у нас есть тут, на месте. Присмотрись повнимательнее к народу в музее. Узнай все возможное об этом кусочке кожи. Лаубах, прежде чем мы закончим, кратко отчитайся, что выяснили твои люди.

– Пока мы занимаемся сбором материала. Убийство произошло на довольно большой площади, чтобы все прочесать, нужно время. В кабинете Бонда найдены отпечатки пальцев трех человек, но я могу поспорить на все свои игорные деньги, что они принадлежат секретарю, уборщице и самому Бонду. Хотя результаты тестов пока не готовы.

Фелиция незаметно улыбнулась. Как-то раз она была с Лаубахом на ипподроме «Колониал Даунз» неподалеку от Ричмонда и потому знала: на скачки Лаубах тратит хоть и не всю зарплату, но довольно много. Лаубах продолжал:

– Кроме этого, множество отпечатков снято с мраморного бюста Эдгара По – самые преданные поклонники считают его своего рода реликвией, – но ни одного целого отпечатка там нет, и, честно говоря, я сильно сомневаюсь, что хотя бы один из них принадлежит убийце. Думаю, убийца работал очень аккуратно.

– Почему ты говоришь о преступнике в мужском роде? Ты не допускаешь, что это могла быть женщина? – вдруг озарило Фелицию.

– Ну, чисто технически это не исключается. Убийца не обязательно был незаурядным силачом. После того как он – и я продолжаю говорить «он» – нанес первый удар, Бонд оказался выведен из строя и не мог оказать особенного сопротивления. И все-таки это убийство совсем не мышьяк в чае, как бывает, когда за дело берется женщина.

– Нет, тут насилия через край. Это мужчина, – вмешался Паттерсон.

Фелиция не нашлась что возразить.

– Возвращаясь к отчету. Обнаружена масса улик органического происхождения: кровь и другие биологические жидкости, – есть с чем работать. Мы приступили к анализу, но результаты еще не готовы. Предполагаю, большая часть принадлежит жертве. Рапорт получите, когда у нас будет больше материала, – заключил Лаубах.

– Не забудь книгу, – напомнила Фелиция.

– Книгу?

– Если есть кусочек кожи с книжного корешка, отправленный на экспертизу, значит, должна быть книга, на корешке которой этого кусочка не хватает.

– Убийственная логика, – улыбнулся Лаубах. – Тогда мы ее найдем.

Глава одиннадцатая

Ричмонд, сентябрь 2010 года

Следственное подразделение полиции Ричмонда располагалось в массивном каменном здании цементно-серого цвета. Фелиции Стоун часто казалось, что, попадая туда, она теряет свои мыслительные способности. Сейчас она стояла на служебной парковке, на другой стороне Джефферсон-стрит, и размышляла, не может ли этот каменный гроб быть творением городских преступников, которые придумали его, чтобы запереть всех следователей и сделать их вялыми и сонными. Прислонившись к полицейской машине, она в первый раз после новогоднего вечера жадно курила сигарету, а на необъятной поверхности серой стены прямо напротив нее висела огромная металлическая голова. Она принадлежала мужчине в полицейской фуражке. Вниз по центру фуражки шла светло-синяя полоса. Она спускалась на лицо и делила его на две половины, проходя по носу, губам и подбородку. Архитекторы, словно в напоминание, что здание должно унижать полицейских и мешать им работать, оставили железному полицейскому две большие дыры на месте глаз. Под скульптурой была маленькая дверь, которая вела в помещения, занимаемые городскими следователями. Фелиция как-то назвала их карцерами слепых детективов. Шутку оценил только Лаубах. Остальные почти инстинктивно гордились своим рабочим местом и обижались каждый раз, когда она язвительно о нем отзывалась. Поэтому теперь Фелиция это название вслух больше не произносила.

Она бросила сигарету – на вкус та оказалась противнее, чем Фелиция надеялась, но все-таки терпимой. От тошноты, правда, курение не помогало. От нее, как опасалась Фелиция, было только одно средство. То, которое она пробовала один раз тем проклятым летом после окончания школы и которое с тех пор никогда не позволяло ей о себе забыть, забыть о вечном соблазне бегства от тревоги и тошноты. Фелиция Стоун села в служебную машину, к которой только что прислонялась. «Впрочем, есть еще один способ справиться с тревогой, – подумала она. – Распутать это чертово дело». Разгадка точно произвела бы на нее целительный эффект.

Фелиция повернула направо, к Уэст-Грейс-стрит, и стала размышлять о серийных убийцах. Вернее, о том, почему она все время думает о серийных убийцах. Во время того курса подготовки в Вашингтоне, на который она и записалась-то, чтобы отдохнуть от работы, преподаватель однажды сказал кое-что, крепко запавшее ей в память. В детстве будущий серийный убийца может мочиться в постель, мучить животных или заниматься поджигательством. Но все это вовсе не обязательно. Не все маньяки были трудными детьми или страдали от какого-нибудь рода насилия. На самом деле у всех серийных убийц есть только одна общая черта: богатая фантазия. В детстве они придумывают себе дивный волшебный мир, куда можно спрятаться, когда реальность против тебя. Этот волшебный мир постепенно превращается в мрачное и печальное место, где царят насилие, унижение и дьявольские козни. Но оно остается местом, в котором будущий серийный убийца – царь и Бог. Когда такой ребенок пытается осуществить свои фантазии, он превращается в серийного убийцу, а его мечты – в кровавые преступления.

Следующее высказывание преподавателя она помнила почти дословно: «Думаю, серийные убийцы как раз потому так притягивают киношников и писателей, что и те и другие пользуются одним и тем же алгоритмом. Поступки серийных убийц – это грубое воплощение их сладких вымыслов». Опираясь именно на эти слова, она и связывала уникальное убийство, которое они расследуют, с мрачным миром серийных убийц. В этом преступлении было что-то ненастоящее, словно его сочинили, как стихотворение.

Через несколько кварталов она повернула направо, а затем, на круговой развязке у памятника Роберту Эдварду Ли, еще раз направо и поехала от центра города по Моньюмент-авеню. Эта улица ей нравилась. Она напоминала, что в былые времена город Ричмонд кое-что значил для Соединенных Штатов.

Секретаря Музея Эдгара Аллана По звали Меган Прайс. Загородный адрес на Кентербери-роуд у «Виндзор фармз» недвусмысленно указывал, что в ее распоряжении находится не только зарплата музейного работника. Очевидно, ее муж – адвокат или врач, который зарабатывает за двоих, а на работу в музее она смотрит как на хорошую альтернативу благотворительному волонтерству. Фелиция приближалась к «Виндзор фармз» по улице Лафайет. Другие, наверное, выбрали бы Малверн-авеню, но она никогда не делала этого, разве что ей нужно было именно туда. Она старалась не проезжать лишний раз мимо дома, в котором ее жизнь однажды разделилась на «до» и «после».

Фелиция не стала по телефону предупреждать Меган Прайс о своем визите. Когда расследуешь убийство, не стоит давать людям время собраться с мыслями. Стоун рассчитывала, что госпожа Прайс выполняет распоряжение Рейнольдса, убедительно просившего всех сотрудников музея разъехаться по домам и ждать, когда полиция свяжется с ними. Разумеется, речь не шла о том, что полиция выйдет на связь моментально, поэтому раньше или позже большинство из них вернутся к нормальной повседневной жизни и отправятся из дому по своим делам. Но информация о том, как долго человек выжидал, прежде чем заняться своими делами, и какими именно занялся, устав ждать, пока что-нибудь произойдет, может навести полицию на новый след, если повезет.

Перед тем как уехать из полицейского управления, Фелиция выслушала от Рейнольдса краткую характеристику Меган Прайс. Пока что не было оснований подозревать, что она имеет отношение к убийству. Хотя вообще-то Фелиция придерживалась одного золотого правила – в начале дела подозревать всех и вся. Она сформулировала его как-то раз, когда они с коллегами пошли куда-то пить пиво (а в ее случае – колу): «Следователь должен руководствоваться правилом, прямо противоположным основному закону судебной практики. Все виновны, пока не доказано обратное; в последнем случае с подозреваемого снимается обвинение в той части, где его безвинность доказана, а во всем прочем он по-прежнему остается на подозрении». Как ей помнилось, из всей компании только Лаубах вместе с ней громко и мрачно рассмеялся шутке. Но одно дело пошутить, пусть и не без доли правоты, и совсем другое – постоянно держать это золотое правило в голове. У Меган Прайс на ночь убийства оказалось довольно надежное алиби. Она вместе с мужем лежала у себя в кровати и спала, а вечером накануне принимала гостей, которые не расходились почти до полуночи. Кроме того, по словам Рейнольдса, она была довольно хрупкой дамой шестидесяти трех лет. Приблизительного описания убийцы они еще не составили, но Фелиция сомневалась, что госпожа Прайс под него подойдет.

Поэтому она ехала к секретарю, чтобы задать один-единственный вопрос: что за история приключилась с фрагментом кожи из корешка пока не найденной ими книги? Она припарковалась на тротуаре на некотором расстоянии от каменного викторианского дома с четырьмя трубами. Дом оказался таким, как она себе его и представляла: огромным и вычурным. На подъездной дорожке хватило бы места как минимум для десяти полицейских машин, но когда подходишь к дому пешком, складывается более правильное впечатление и о нем, и о его владельцах. На пути к темной парадной двери – неужели красного дерева? – обрамленной широким белым порталом, Фелиция лишь утвердилась в своих догадках о чете Прайс. Они определенно существовали не на те средства, которые жена зарабатывала в музее. На подъездной дорожке стоял «ягуар» – о нем Паттерсон наверняка много чего мог бы рассказать. Для Фелиции же он был просто неоправданно дорогой жестянкой на колесах. Сад оказался ухожен, от цветов магнолии пахло наемным садовником. Дом также выглядел безупречно: новые окна, свежевыкрашенные карнизы. Он уже простоял больше сотни лет и простоит еще столько же, если семейство Прайс будет так за ним ухаживать, в равных пропорциях смешивая любовь и труд латиноамериканских рабочих.

Дверной звонок прозвучал глубоко и значительно, затем наступила тишина, почти поглотившая шум редкого дорожного движения на застроенной виллами улице у нее за спиной. Фелиция заметила, что непроизвольно стискивает кулаки. Она рвалась начать расследование и от любого свидетеля ждала чудес.

Наконец дверь отворилась.

Меган Прайс красила волосы, наверняка давным-давно седые, в красноватый цвет, который очень шел к ее глазам цвета ржавчины. Скорее всего она немного подреставрировала лицо, убрала несколько морщинок и подтянула кожу, но все было сделано так умело и осторожно, что у зрителя все-таки оставалось сомнение – а была ли вообще операция? Причем даже тогда, когда госпожа Прайс растерянно улыбалась. Такой же улыбкой госпожа Прайс встретила и Фелицию Стоун, которая, несмотря на свою миловидную мордашку, никогда не умела делать вид, будто она не из полиции. В этот раз следователь тоже не стала прикидываться и молча показала хозяйке полицейский жетон.

– Быстро вы, – сказала госпожа Прайс. На ней была повседневная одежда свободного покроя, но все равно очень элегантная и явно купленная не в сети «Валмарт». Лицо ее из неуверенного сделалось серьезным. – Приятно видеть, что расследование этого ужасного дела получило высокий приоритет. У вас уже есть догадки, кто мог сотворить такое с беднягой Бондом? Он был очень добрым и тактичным человеком.

– Соболезную, – сказала Фелиция Стоун. – Если бы мы знали, кто это сделал, я бы здесь сейчас не стояла.

– Да, конечно. Проходите, пожалуйста. – Госпожа Прайс шире открыла дверь и на шаг отступила в сторону, давая гостье дорогу. В холле Прайсов квартира Фелиции поместилась бы целиком.

– Не разувайтесь. После обеда придет домработница. – Хозяйка повела Стоун в кухню. Кухня была обшита дубом и декорирована каменными вставками и черной бытовой техникой. Госпожа Прайс предложила гостье барный стул у кухонного островка и, покопавшись в недрах бесчисленных навесных шкафов, достала две веджвудские кружки в цветочек с подходящими блюдцами.

Спроектированное профессиональным дизайнером пространство кухни заполнила мелодия звонка. Хозяйка достала телефон из украшенного цветочками кармана палевой кофты и ответила деловым голосом:

– Напомните мне, мистер… простите, как ваша фамилия? Гэри Риджуэй, да. Так вот напомните мне, мистер Риджуэй, сколько мы заплатили вам за эту работу. Я понимаю. А почему вы не можете закончить к завтрашнему дню? Хорошо, я сообщу об этом мужу. – Вздохнув, она положила трубку. – Кустари! – Она беспомощно всплеснула руками.

– Что-нибудь серьезное?

– Нет, просто хотела перекрасить свой автомобиль. У меня маленький «фольксваген-битл». Несколько дней назад сдали его в мастерскую. Терпеть не могу ездить на «ягуаре».

Фелиция Стоун кивнула, автоматически отметив про себя, что госпожа Прайс упомянула своего мужа, хотя разговор касался ее собственного автомобиля. Всегда-то они приплетают мужей, эти дамочки из элитарных районов, как будто они пупы земли.

– Я только что заварила чай, – сообщила госпожа Прайс, – зеленый. Это так полезно для здоровья. Не знаю, как вы, а я после кофе становлюсь слишком нервной.

– Зеленый чай успокаивает, – улыбнулась Фелиция, не признаваясь вслух, как это ей сейчас нужно.

Чай был заварен в чайнике из того же сервиза, что и чашки. Пирожные «мадлен», которые госпожа Прайс выставила на стол, явно выпекались дома, но, похоже, не ее собственными руками. Несмотря на все кулинарное совершенство, они слегка отдавали равнодушием. «И здесь оплаченная помощь», – подумала Фелиция.

– Перейду сразу к делу, – произнесла она, откусив от французского кондитерского чуда в форме ракушки. – Сегодня утром вы сообщили моему коллеге, что Эфраим Бонд отправил в университет на экспертизу фрагмент кожи. Это был Университет Ричмонда или УСВ?[12]12
  Университет Содружества Виргинии.


[Закрыть]

– УСВ. Мой муж руководит Институтом Филипса. Они занимаются исследованиями болезней и всякими такими хитрыми штуками – вам лучше спросить Фредрика. Там, в университете, больше занимаются головой, челюстями и шеей, но муж сказал, что знает, куда нужно отправить на проверку кусочек кожи, и я отдала образец ему. Это важно? Вы думаете, это как-то связано с делом?

– Пока что мы проверяем каждую ниточку.

– Можно Фредрику позвонить, – предложила госпожа Прайс.

Не дожидаясь ответа, она взяла телефон и набрала номер. Объяснила, по какому поводу звонит. Несколько раз, почти скучая, ответила «да» и положила трубку. У Фелиции сложилось впечатление, будто госпожа Прайс просто умирает от скуки каждый раз, когда ей приходится разговаривать с мужем по телефону.

– Фредрик сказал, что результаты экспертизы готовы и сегодня их должны были отправить в музей с курьером, но, узнав о случившемся, он решил задержать бумаги у себя. Если хотите, можете забрать их у него в офисе.

– Как долго ваш муж пробудет на работе? – Спрашивая, Фелиция подумала о том, что господину Прайсу вообще-то следовало бы сегодня взять отгул, а не оставлять жену одну в огромном и пустом доме наедине с ее мрачными мыслями.

– Он вас дождется.

Фелиция поднялась с места. На пути к выходу она остановилась взглянуть на фотографии в прихожей. На большинстве снимков оказалась запечатлена чета Прайс. На некоторых фотографиях, похоже, сделанных очень дорогой техникой, но по-любительски, присутствовал самоуверенно улыбающийся темноволосый мальчик. Кое-где мальчик был снят в одиночестве – играющим в бейсбол или сидящим в парусной лодке. Какие-то снимки, очевидно, сделали у летнего домика, вероятнее всего, в Чесапикском заливе. Фелиция заметила, что на всех фотографиях мальчик выглядел не старше десяти лет; ни фотографий молодого мужчины с семьей, ни перепачканных кашей внуков она не увидела. Вот откуда бралось зябкое чувство пустоты, не покидавшее ее с тех пор, как она переступила порог дома Прайсов.