Текст книги "Красношейка"

Эпизод 25
Госпиталь Рудольфа II, Вена, 8 июня 1944 года

Четвертую палату наполнял храп. Было тише, чем обычно ночью, никто не стонал от боли, не просыпался с криком от кошмаров. Не было слышно и городской сирены воздушной тревоги. Если этой ночью не будут бомбить, все пройдет куда проще. Она на цыпочках прокралась в палату, встала у кровати и посмотрела на него. Он сидел в кровати и при свете ночника с таким увлечением читал книгу, что не замечал ничего вокруг. А рядом во мраке стояла она. И на душе у нее был мрак.

Заметил он ее, когда стал переворачивать страницу. Он улыбнулся и тут же отложил книгу.

– Добрый вечер, Хелена. Я не знал, что ты сегодня дежуришь.

Она поднесла палец к губам и подошла ближе.

– А ты что, знаешь, когда кто дежурит? – шепотом спросила она.

Он улыбнулся.

– Я не знаю про остальных. Я знаю только, когда дежуришь ты.

– Ну и когда?

– Среда, пятница и воскресенье, потом понедельник и четверг. Потом снова среда, пятница и воскресенье. Не пугайся, это что-то вроде комплимента. Да здесь ведь и голову-то больше нечем занять. А еще я знаю, когда Хадлеру ставят клизму.

Она тихо рассмеялась.

– А ты не знаешь, что тебя выписывают?

Он удивленно посмотрел на нее.

– Тебя посылают в Венгрию, – прошептала она. – В Третью танковую дивизию.

– Танковую дивизию? Но это же вермахт. Меня не могут туда направить, я норвежец.

– Я знаю.

– А зачем мне в Венгрию, я…

– Тсс, ты разбудишь остальных, Урия. Я читала приказ. Боюсь, с этим ничего не поделаешь.

– Но это же какая-то ошибка. Это…

Он уронил книгу с одеяла, и та со стуком упала на пол. Хелена наклонилась и подняла ее. На обложке, ниже названия «Приключения Гекльберри Финна», был нарисован оборванный мальчик на деревянном плоту. Было ясно, что Урия раздражен.

– Это не моя война, – сказал он, стиснув зубы.

– И это я знаю, – прошептала она и положила книгу в его сумку под стулом.

– Что ты там делаешь? – спросил он.

– Слушай меня, Урия, у нас мало времени.

– Времени?

– Дежурные будут делать обход через полчаса. Тебе нужно успеть до этого времени.

Он снял с ночника абажур, чтобы лучше видеть ее в темноте.

– Что происходит, Хелена?

Она сглотнула.

– И почему ты сегодня не в халате?

Этого она боялась больше всего. Не того, что соврала матери, будто на пару дней уезжает к сестре в Зальцбург. Не того, что подговорила сына лесничего довезти ее до госпиталя и теперь он ждал ее у ворот. И даже не того, что решила бросить все свои вещи, свою церковь и спокойную жизнь в Венском лесу, только бы рассказать ему обо всем: как она его любит, как она готова пожертвовать ради него своей жизнью, своим будущим. Она боялась ошибиться. Нет, не в его чувствах – в них она была уверена. Но в его характере. Хватит ли у него смелости и решимости, чтобы пойти на то, что она собирается предложить? Во всяком случае, он уже понял, что эта война, которую они ведут с Красной армией там, на юге, – не его война.

– Нам, конечно, следовало бы узнать друг друга получше, – сказала она и положила свою руку на его, и он крепко схватил ее. – Но у нас нет такой роскоши, как время. – Она сжала его руку. – Через час уходит поезд до Парижа. Я купила два билета. Там живет мой учитель.

– Твой учитель?

– Это длинная и запутанная история, но он нас приютит.

– Как это «приютит»?

– Мы сможем жить у него. Он живет один. И, как я знаю, у него, в общем-то, нет друзей. У тебя паспорт при себе?

– Что? Я…

У него был вид, будто он с луны свалился, будто он думал, что задремал за книгой об этом оборванце и теперь видит сон.

– Да, он у меня при себе.

– Хорошо. Мы доедем за два дня, места уже заказаны, и еды у нас будет предостаточно.

Он глубоко вдохнул:

– Но почему Париж?

– Это большой город, в нем можно укрыться. Послушай, в машине лежит кое-что из одежды моего отца, так что ты сможешь переодеться в гражданское. Его размер обуви…

– Нет. – Он поднял руку, и ее тихая, но горячая речь прервалась на полуслове. Она, затаив дыхание, вглядывалась в задумчивое лицо. – Нет, – повторил он шепотом. – Это просто глупо.

– Но… – У нее вдруг будто ком подкатил к горлу.

– Лучше поехать в военной форме, – продолжал он. – Молодой человек в гражданском вызовет больше подозрений.

От радости она не могла найти слов и лишь крепче стиснула его руку. Ее сердце стучало так дико и громко, что захотелось на него шикнуть.

– И еще кое-что, – сказал он, тихо спуская ноги с кровати.

– Что?

– Ты меня любишь?

– Да.

– Хорошо, – сказал он и надел куртку.

Эпизод 26
СБП, полицейский участок, 21 февраля 2000 года

Харри осмотрелся. Он поглядел на опрятные полочки, где стройными рядами в хронологическом порядке стояли папки. На стены, где висели дипломы и награды за неизменно успешную карьеру. На черно-белую фотографию Курта Мейрика в форме майора Сухопутных войск, приветствующего короля Олафа, – карточка висела над столом, чтобы каждый, кто входит, обратил на нее внимание. Оглядев кабинет, Харри сел и повернулся к двери.

– Э, извините, что заставил ждать, Холе. Не нужно вставать.

Это был Мейрик. Вставать Харри даже и не думал.

– Ну, – сказал Мейрик, усевшись за стол. – Как прошла первая неделя на новом месте?

Мейрик сидел прямо и так старательно скалил свои крупные желтые зубы, словно ему давно не приходилось улыбаться.

– Очень нудно, – ответил Харри.

– Вот оно как? – Мейрик был удивлен. – Неужели все так плохо?

– Ну, кофе у вас тут лучше, чем у нас внизу.

– В смысле, в отделе убийств?

– Прошу прощения, – спохватился Харри. – Никак не привыкну, что теперь «мы» – это СБП.

– Так, так, просто немного терпения. Это касается как первого, так и второго. Не так ли, Холе?

Харри кивнул. Не стоит сражаться с ветряными мельницами. Во всяком случае, в первый месяц на новом посту. Как он и думал, ему достался кабинет в самом конце коридора, так что он почти не видел, чем занимаются другие. Его работа заключалась в том, чтобы читать рапорты из региональных отделений СБП и принимать незамысловатые решения – посылать их дальше по инстанции или нет. А инструкция Мейрика это определяла просто: если это не полный бред, документ нужно передавать дальше. Другими словами, Харри получил должность фильтра. На этой неделе поступило три рапорта. Он пытался читать их как можно медленнее, но все равно невозможно растягивать эту ерунду бесконечно. Один рапорт был из Тронхейма, в нем говорилось о новом подслушивающем оборудовании, с которым никто не умеет обращаться после того, как уволился специалист по прослушке. Харри пропустил его дальше по инстанции. В другом говорилось о немецком предпринимателе в Бергене, с которого официально сняли все подозрения после того, как он реализовал партию карнизов, ради чего, по его утверждениям, и приехал. Харри пропустил дальше и его. Третий рапорт пришел из Восточной Норвегии, из полицейского участка в Шиене. Поступил ряд жалоб от туристов из Сильяна, которые в прошлые выходные слышали выстрелы. Так как охотничий сезон еще не открылся, полиция начала расследование и обнаружила в лесу стреляные гильзы неизвестного типа. Гильзы послали на экспертизу в КРИПОС[33]33
  КРИПОС – Центральное управление уголовной полиции. (Прим. перев.)


[Закрыть], и там их определили как патронные гильзы для винтовки Мерклина, очень редкого оружия.

Харри пустил и этот рапорт дальше по инстанции, но сначала снял копию для себя.

– Но поговорить-то я собирался об одной листовке, которая попала к нам в руки, – продолжал между тем Мейрик. – Неонацисты планируют устроить погром в мечетях здесь, в Осло, на семнадцатое мая[34]34
  17 мая – День Конституции Норвегии, главный праздник в стране, традиционным элементом которого является детская процессия под окнами Королевского дворца. (Прим. перев.)


[Закрыть]. В этом году на семнадцатое мая выпадает какой-то там мусульманский праздник, и некоторые родители-иммигранты не пускают детей на детскую процессию, потому что им надо идти в мечеть.

– Ид.

– Что-что?

– Ид аль-адха. Праздник. Что-то вроде мусульманского сочельника.

– Так ты мусульманин?

– Нет. Но в прошлом году я был на празднике у соседа. Они пакистанцы. Они подумали, что мне, наверное, скучно будет справлять ид одному.

– Вот как? Хм. – Мейрик надел свои очки-хамелеоны. – Вот эта листовка. Они пишут, что семнадцатого недопустимо отмечать что-либо, кроме Дня Конституции. И что «черных» развелось немерено, но они уклоняются от долга каждого норвежского гражданина…

– …орать громкое «ура Норвегии», проходя по улицам, – добавил Харри, доставая пачку сигарет. Он заметил пепельницу на книжном шкафу, и Мейрик кивнул в ответ на его вопросительный взгляд. Харри подумал, затянулся и попытался представить себе, как кровеносные сосуды легких с жадностью втягивают никотин. Жизнь становилась короче, и мысль о том, что он никогда не бросит курить, наполняла его странной веселостью. Может, наплевать на предупреждение на упаковке и не самая экстравагантная выходка, но, по крайней мере, он может ее себе позволить.

– Попробуй что-нибудь разузнать, – сказал Мейрик.

– Отлично. Но предупреждаю, я плохо держу себя в руках, когда имею дело с этими бритоголовыми.

– Хе-хе. – Мейрик снова оскалил свои крупные желтые зубы, и Харри наконец понял, кого он ему напоминает: лошадь в костюме. – Хе-хе.

– И еще кое-что, – продолжал Харри. – Это касается доклада о гильзах, которые нашли в Сильяне. От винтовки Мерклина.

– Я, кажется, что-то слышал об этом, ну-ну?

– Я тут сам навел справки…

– Да?

Харри уловил безразличие, с каким это было сказано.

– Я проверил списки оружия за последний год. Про винтовки Мерклина в Норвегии там ничего не говорится.

– Ничего странного. Этот список вообще-то уже проверили в СБП, после того как ты отправил рапорт по инстанции, Холе. Это не твоя работа.

– Может, и нет. Просто хорошо бы тому, кто этим теперь занимается, запросить сведения о контрабанде оружия через Интерпол.

– Интерпол? Зачем он нам?

– Такие винтовки не импортируются в Норвегию. Значит, эта попала сюда контрабандой.

Харри достал из нагрудного кармана распечатку.

– Вот список заказов, который Интерпол обнаружил во время облавы у одного торговца оружием из Йоханнесбурга в ноябре. Вот. Винтовка Мерклина. И место назначения: Осло.

– Хм. Откуда это у тебя?

– С сайта Интерпола в интернете. Доступного всем в СБП, кто этим интересуется.

– Вот как? – Мейрик секунду смотрел на Харри, а потом принялся изучать распечатку. – Это хорошо и здорово, но контрабанда оружия – это не наше дело, Холе. Если бы ты знал, сколько незаконных стволов ежегодно конфискует отдел оружия…

– Шестьсот одиннадцать, – сказал Харри.

– Шестьсот одиннадцать?

– За прошлый год. И это только в округе Осло. Две трети отбирают у преступников – в основном малокалиберное стрелковое оружие, пневматические винтовки и обрезы. В среднем конфискуется по стволу в день. В девяностых это число возросло почти вдвое.

– Замечательно. Тогда ты понимаешь, что мы, в СБП, не можем заниматься незарегистрированной винтовкой где-то в фюльке Бускеруд.

Мейрик говорил с неестественным спокойствием.

Харри выпустил изо рта облачко дыма и взглядом проводил его до потолка.

– Сильян – в фюльке Телемарк.

Мейрик сжал зубы.

– Холе, ты звонил в Таможенную службу?

– Нет.

Мейрик посмотрел на наручные часы – грубую и несуразную стальную штуковину, которой, на взгляд Харри, шеф удостоился за долгую и исправную службу.

– Тогда я советую тебе это сделать. Это их дело. А сейчас у меня есть куда более важные…

– Мейрик, а вам известно, что такое винтовка Мерклина?

Харри увидел, как начальник СБП задвигал бровями вверх-вниз, будто удивляясь, что разговор еще продолжается. И даже почувствовал движение воздуха, как от ветряной мельницы.

– Это все равно не мое дело, Холе. Свяжись-ка с…

И тут только до Курта Мейрика дошло, что он – единственный начальник над Холе.

– Винтовка Мерклина, – продолжал Харри, – это немецкое полуавтоматическое охотничье ружье, которое патронами калибра шестнадцать миллиметров бьет сильнее, чем любая другая винтовка. Она рассчитана для охоты на крупного зверя, как, например, буйвол или слон. Первую винтовку изготовили в семидесятом году, но с тех пор было выпущено только около трехсот экземпляров, прежде чем немецкие власти запретили продажу винтовки в семьдесят третьем. Причина была в том, что эта винтовка – при незначительной доработке – вместе с мерклиновским оптическим прицелом превращается в настоящее орудие убийства и уже к семьдесят третьему успела стать излюбленным оружием для совершения покушений. Из этих трехсот винтовок по меньшей мере сто попали в руки наемных убийц и террористических организаций, таких как «Баадер-Майнхоф» и «Красные бригады».

– Хм. Сто, говоришь? – Мейрик протянул распечатку обратно Харри. – То есть две трети владельцев использовали винтовки по их прямому назначению. Для охоты.

– Это не то оружие, с которым ходят на лося или еще на кого в Норвегии, Мейрик.

– Да? А почему бы и нет?

Интересно, почему Мейрик все еще упирается, вместо того чтобы предложить ему заняться расследованием. И зачем ему самому это так нужно. Может, никакой особой причины и нет. Может, он просто становился старым брюзгой. Все равно сейчас Мейрик здорово похож на хорошо оплачиваемую няньку, которая боится, чтобы ее подопечный засранец не вляпался в какую-нибудь историю. Харри задумчиво смотрел на длинный стерженек сигаретного пепла, клонящийся к ковру.

– Во-первых, охота не входит в любимые занятия норвежских миллионеров. Мерклиновская винтовка вместе с прицелом стоит около ста пятидесяти тысяч немецких марок, то есть почти как новый «мерседес». А каждый патрон стоит девяносто марок. А во-вторых, лось, убитый шестнадцатимиллиметровой пулей, выглядит так, будто его переехал поезд. Довольно паршиво.

– Хе-хе. – Очевидно, Мейрик решил поменять тактику. Теперь он откинулся на спинку кресла, заложил руки за блестящую макушку, будто показывая, что он вовсе не против того, чтобы Холе его немного поразвлек. Харри встал, дотянулся до пепельницы, взял ее и снова сел.

– Конечно, может статься, что стрелял какой-нибудь полоумный коллекционер оружия, чтобы просто проверить новую винтовку, а потом повесить ее под стеклом у себя на вилле и никогда больше не использовать. Но стоит ли исходить из этого?

Мейрик помотал головой из стороны в сторону:

– Значит, ты предлагаешь исходить из того, что вот сейчас по Норвегии разгуливает профессиональный убийца?

Харри покачал головой:

– Я просто предлагаю позволить мне проехаться до Шиена и посмотреть на то место. К тому же я сомневаюсь, что там работал профессионал.

– Вот как?

– Профессионалы обычно убирают за собой. А оставить стреляные гильзы – все равно что оставить визитную карточку. Но если эта винтовка у непрофессионала, то все становится значительно проще.

Мейрик несколько раз что-то промычал и наконец кивнул:

– Ладно. И держи меня в курсе по поводу наших неонацистов.

Харри загасил сигарету. На пепельнице, сделанной в виде гондолы, было написано: «Венеция, Италия».

Эпизод 27
Линц, 9 июня 1944 года

Семья из пяти человек вышла из поезда, и они вдруг остались в купе одни. Поезд медленно тронулся и поехал дальше. Хелена села к окну, но в такой темноте много она не увидела – только очертания домов вдоль железной дороги. Он сидел прямо напротив и смотрел на нее с едва заметной улыбкой.

– Вы хорошо тут все затемнили в Австрии, – сказал он. – Не видно ни огонька.

Она вздохнула:

– Мы хорошо сделали то, что нам сказали.

Она посмотрела на часы. Скоро два.

– Следующий – Зальцбург, – сказала она. – Он стоит прямо на немецкой границе. А потом…

– Мюнхен, Цюрих, Базель, Франция и Париж. Ты это повторяешь в четвертый раз.

Он наклонился к ней и пожал ее руку.

– Все будет хорошо, вот увидишь. Садись сюда.

Не отпуская его руки, она пересела и положила голову ему на плечо. Он выглядел совсем по-другому в этой форме.

– Значит, этот Брокхард уже успел послать сводку за очередную неделю?

– Да, вчера он говорил, что отошлет ее вечерней почтой.

– А зачем такая спешка?

– Ну, чтобы лучше контролировать ситуацию – и меня. Каждую неделю мне приходилось придумывать для него новые основания, чтобы тебе продлили лечение, понимаешь?

– Да, понимаю, – ответил он, и она увидела, как он стиснул зубы.

– Давай больше не говорить о Брокхарде, – сказала она. – Лучше расскажи что-нибудь.

Она погладила его по щеке, он тяжело вздохнул.

– Что ты хочешь услышать?

– Что угодно.

Рассказы. Ими он привлекал ее интерес в госпитале Рудольфа II. Они были не похожи на истории других солдат. Урия рассказывал о смелости, дружбе и надежде. Как однажды он пришел из караула и увидел, что на груди его лучшего друга сидит хорек и хочет перегрызть ему глотку. До него было метров десять, а в земляном укрытии была кромешная тьма. Но у него не оставалось выбора: он вскинул винтовку и разрядил весь магазин. Хорька они съели на следующий день.

Таких историй было много, Хелена не помнила их все, но помнила, с каким интересом их слушала. Яркие, забавные, хотя некоторые, как ей казалось, не вполне достоверные. Но она им верила, потому что это как противоядие против других рассказов – о потерянных судьбах и бессмысленной смерти.

Пока затемненный поезд, неспешно покачиваясь и подрагивая на стыках, ехал через ночь по недавно отремонтированным рельсам, Урия рассказывал о том, как он однажды застрелил русского снайпера на ничейной полосе, вылез из окопа и похоронил этого большевика-безбожника по-христиански, спел псалом и прочее.

– Я слышал, как русские хлопали мне с той стороны, – говорил Урия. – Так красиво я пел в тот вечер.

– Правда? – со смехом спросила она.

– Лучше, чем в оперном театре.

– Все ты врешь.

Урия прижал ее к себе и тихо запел ей на ухо:

 
Посмотри на костер, как он светит
золотисто-червонным огнем.
В этом пламени – воля к победе,
верность долгу и ночью и днем.
В этих искрах, что ярко сияют, —
память нашей любимой земли,
долгий труд и борьба вековая,
та, что прадеды наши вели.
 
 
Видишь битвы отцов за свободу,
их геройскую гибель в бою,
видишь лица героев народа,
что погибли за землю свою.
И людей, чья суровая доля —
тяжкий труд в этом крае снегов —
закалила их силу и волю —
для сраженья за землю отцов.
 
 
Так сияют для каждого сердца
из преданий далеких веков
имена благородных норвежцев,
подвиг наших с тобой земляков.
Но всех краше и ярче – кто поднял
красно-желтый пылающий флаг;
это имя мы любим и помним:
Видкун Квислинг – наш славный вожак.
 

Потом он замолчал и уставился в темное окно. Хелена понимала, что его мысли где-то далеко, и не стала его отвлекать. Она положила руку ему на грудь.

Та-да, та-да, та-да.

Как будто кто-то гнался за ними по рельсам, чтобы схватить и вернуть обратно.

Она боялась. Не столько неизвестности, которая ожидала их впереди, сколько этого неизвестного человека, к которому она сейчас прижималась. Теперь, когда он был так близко, все то, что ей виделось в нем на расстоянии, куда-то пропадало.

Она хотела услышать, как бьется его сердце, но колеса так грохотали, что оставалось просто поверить, что там внутри есть сердце. Она улыбнулась самой себе и почувствовала радостный трепет внутри. Какое милое, прекрасное безумие! Она совершенно ничего не знает о нем – он совсем ничего о себе не рассказывал, кроме разве что этих историй.

От его куртки пахло сыростью, и она вдруг подумала, что так должна пахнуть форма солдата, который какое-то время пролежал мертвым на поле боя. Или даже в могиле. Откуда эти мысли? Она так долго была в напряжении, что только сейчас поняла, как сильно устала.

– Спи, – сказал он, будто в ответ на ее мысли.

– Да. – Ей показалось, что, когда она погрузилась в сон, где-то вдали послышалась сирена воздушной тревоги.

– А?

Она услышала свой собственный голос, почувствовала, как Урия трясет ее, и быстро проснулась.

– Будьте добры, билеты.

– А, – только и могла сказать она. Она пыталась взять себя в руки, но заметила, как контролер подозрительно на нее косился, пока она лихорадочно искала билет в сумочке. Наконец она нашла те два желтых билета, купленных ею на вокзале в Вене, и протянула их контролеру. Он просматривал билеты, покачиваясь в такт движению поезда. Несколько дольше обычного, Хелене это не нравилось.

– Едете в Париж? – спросил он. – Вместе?

– Да, – ответил Урия.

Контролер – пожилой мужчина – внимательно посмотрел на них.

– Вы не австриец, как я слышу.

– Нет, норвежец.

– А, Норвегия. Там, говорят, очень красиво.

– Да, спасибо. Это верно.

– И вы, значит, добровольно пошли воевать за Гитлера?

– Да, я был на Восточном фронте. На севере.

– Неужели? И где же на севере?

– Под Ленинградом.

– Хм. А сейчас едете в Париж. Вместе с вашей…?

– Подругой.

– Да, именно подругой. По увольнительным?

– Да.

Контролер пробил билеты.

– Из Вены? – спросил он Хелену, протягивая билеты ей.

Она кивнула.

– Я вижу, вы католичка. – Он показал на крестик, который висел поверх блузки. – Моя жена тоже католичка.

Он откинулся назад и выглянул в коридор. Потом снова обратился к норвежцу:

– Ваша подруга показывала вам собор Святого Стефана в Вене?

– Нет. Я лежал в госпитале, поэтому города особенно не видел.

– Да-да. В католическом госпитале?

– Да. Госпиталь Рудо…

– Да, – оборвала его Хелена. – Католический госпиталь.

– Хм.

«Почему он не уходит?» – подумала Хелена.

Контролер снова откашлялся.

– Да? – наконец спросил его Урия.

– Это не мое дело, но я надеюсь, вы не забыли с собой документы о том, что у вас есть разрешение?

– Документы? – переспросила Хелена. Она два раза ездила во Францию с отцом, и им никогда не было нужно ничего, кроме паспортов.

– Да, у вас, скорее всего, не будет никаких проблем, фройляйн, но вашему другу в форме необходимы бумаги о том, где расположена его часть и куда он направляется.

– Ну конечно, у нас есть с собой документы, – ответила она. – Вы же не думаете, что мы поедем без них?

– Нет-нет, что вы, – поспешил сказать контролер. – Просто хотел напомнить. Потому что всего пару дней назад… – он быстро посмотрел на норвежца, – задержали молодого человека, у которого, по всей видимости, не было при себе какого-то распоряжения, его сочли дезертиром, схватили на перроне и расстреляли.

– Вы шутите?

– Увы. Не хочу пугать вас, но война есть война. Но если у вас все в порядке, то вам не стоит ни о чем беспокоиться, когда мы будем пересекать немецкую границу после Зальцбурга.

Вагон немного качнулся, контролер, чтобы не упасть, вцепился в дверную раму. Трое молча смотрели друг на друга.

– Значит, первая проверка будет тогда? – спросил Урия наконец. – После Зальцбурга?

Контролер кивнул.

– Спасибо, – сказал Урия.

Контролер откашлялся:

– У меня тоже был сын, ваш ровесник. Он погиб на Восточном фронте, на Днепре.

– Мои соболезнования.

– Ну, извините, что разбудил вас, фройляйн. Мин герр.

Он взял под козырек и пошел дальше.

Хелена посмотрела на дверь. Потом закрыла лицо руками.

– Ну почему я такая дура! – всхлипывала она.

– Ну, ну. – Он обнял ее за плечи. – Это я должен был подумать о документах. Я же должен был знать, что мне нельзя просто так бродить по стране.

– А если ты расскажешь им о болезни и о том, что хочешь поехать в Париж? Это же часть Третьего рейха, это же…

– Тогда они позвонят в госпиталь, Брокхард скажет, что я сбежал.

Она прижалась к нему и зарыдала еще сильнее. Он погладил ее по длинным русым волосам.

– К тому же я должен был понимать, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, – сказал он. – Я имею в виду: я и сестра Хелена – в Париже? – Она почувствовала, что сейчас он улыбается. – Нет, скоро я проснусь в больничной койке и подумаю, что все просто сон. И буду рад, когда ты принесешь мне завтрак. К тому же завтра у тебя ночное дежурство, не забыла? И тогда я расскажу тебе про то, как однажды Даниель стащил у шведов три дневных пайка.

Она подняла мокрое от слез лицо:

– Поцелуй меня, Урия.