Текст книги "Красношейка"

Эпизод 28
Сильян, фюльке Телемарк, 22 февраля 2000 года

Харри снова взглянул на часы и осторожно прибавил скорость. Встреча была назначена на четыре часа, то есть на полчаса тому назад. То, что осталось от шипов на покрышках, с жутким звуком врезалось в лед. Хотя Харри проехал по этой петляющей обледеневшей дороге каких-то шесть километров, ему казалось, что он едет по ней уже несколько часов. От дешевых солнечных очков, купленных на заправочной станции, не было никакого толка, глаза жутко болели от яркого снега.

В конце концов он увидел на обочине полицейскую машину с шиенскими номерами, осторожно нажал на тормоз, остановился прямо за ней и достал с крыши автомобиля лыжи. Старые трённелагские лыжи, на которые он не вставал лет пятнадцать. И пожалуй, столько же не смазывал. Сейчас вся смазка превратилась в какую-то серую липкую массу. Он нашел лыжню, которая, как ему и сказали, вела от дороги к дачному домику. Но лыжи словно приклеились к лыжне – он едва мог сдвинуться с места. Солнце уже почти зашло за вершины елей, когда он наконец добрался до домика. На лестнице черного сруба сидели двое мужчин в куртках с капюшонами и мальчик, которому Харри, плохо разбиравшийся в подростках, дал бы от двенадцати до шестнадцати.

– Ове Бертельсен? – спросил Харри и обессиленно оперся на палки. Он сильно запыхался.

– Здесь, – сказал один из мужчин и помахал рукой. – А это участковый Фоллдал.

Другой мужчина спокойно кивнул.

Харри предположил, что мальчик – тот самый, что нашел гильзы.

– Неплохо выбраться сюда из душного Осло, а? – спросил Бертельсен.

Харри достал пачку сигарет.

– Думаю, куда приятнее выбраться сюда из душного Шиена.

Фоллдал снял фуражку и выпрямил спину.

Бертельсен улыбнулся:

– Не верьте россказням: в Шиене воздух чище, чем в любом норвежском городе.

Харри прикрыл спичку рукой и зажег сигарету:

– Неужели? В следующий раз буду знать. Так вы что-то нашли?

– Это тут недалеко.

Все трое надели лыжи и с Фоллдалом во главе пошли по лыжне, ведущей на лесную поляну. Фоллдал указал палкой на черный камень, который сантиметров на двадцать торчал из сугроба.

– Мальчик нашел гильзы в снегу у того камня. Полагаю, стрелял охотник, который пошел в лес тренироваться. Видите следы рядом? Снег не шел уже неделю, так что следы, скорее всего, того, кто стрелял. Похоже, у него широкие телемаркские лыжи.

Харри сел на корточки и провел пальцем по камню в том месте, где его касалась лыжня.

– Хм. Или старые деревянные.

– Вы думаете?

Харри поднял маленькую щепку.

– Вот это да, – сказал Фоллдал и посмотрел на Бертельсена.

Харри повернулся к мальчику. На нем были мешковатые штаны грубого сукна, с карманами повсюду; меховая шапка была натянута на самые уши.

– С какой стороны камня ты нашел гильзы?

Мальчик показал. Харри снял лыжи и лег спиной на снег. Небо стало голубым, как и всегда зимой перед самым закатом солнца. Он повернулся на бок и, прищурившись, посмотрел поверх камня. На просеку, по которой они пришли. На просеке стояли три пня.

– Вы нашли пули или дырки от них?

Фоллдал почесал затылок:

– Вы имеете в виду, осмотрели ли мы каждое дерево в округе на полкилометра отсюда или нет?

Бертельсен осторожно прикрыл рот варежкой. Харри стряхнул пепел и посмотрел на тлеющую сигарету.

– Нет, я имею в виду, проверили ли вы вон те пеньки.

– А с какой стати нам проверять именно их? – спросил Фоллдал.

– С такой, что мерклиновская винтовка – самое тяжелое охотничье оружие. Она весит пятнадцать килограммов, так что стоя из нее стрелять не станешь, поэтому резонно предположить, что он лежал и опирался на этот камень. Мерклиновская винтовка выбрасывает стреляные гильзы направо. И, так как гильзы лежали с этой стороны камня, он должен был стрелять в том направлении, откуда мы пришли. Тогда, что вполне естественно, мишень, по которой он стрелял, могла стоять на одном из тех пеньков. Вы так не думаете?

Бертельсен и Фоллдал переглянулись.

– Сейчас глянем, – сказал Бертельсен.

– Если ту дыру сделал не дьявольских размеров короед… – сказал Бертельсен три минуты спустя, – то, без сомнения, дьявольских размеров пуля.

Он сидел на коленях в снегу перед пнем и ковырял в нем пальцем.

– Черт, пуля зашла глубоко, я не могу ее нащупать!

– Посмотрите туда, – посоветовал Харри.

– Зачем?

– Затем, чтобы проверить, не прошла ли она насквозь.

– Сквозь этот толстенный пень?

– Просто посмотрите, видно ли свет.

Харри слышал за собой сопение Фоллдала. Бертельсен приложил глаз к дыре.

– О господи боже мой…

– Что-нибудь видно? – спросил Фоллдал.

– Да я вижу половину Сильяна!

Харри повернулся к Фоллдалу, но тот отвернулся и сплюнул.

Бертельсен поднялся с колен.

– Так от такого никакой бронежилет не спасет… – простонал он.

– Ничто не спасет, – сказал Харри. – Только броня. – Он затушил сигарету о сухой пень и уточнил: – Только толстая броня.

Он стоял, опираясь на палки, и пытался раскатать лыжи.

– Надо поговорить с людьми из соседних домиков, – говорил Бертельсен. – Может, кто-нибудь что-нибудь видел. Или добровольно признается, что где-то достал эту чертову винтовку.

– После прошлогодней амнистии по оружию… – начал было Фоллдал, но Бертельсен посмотрел на него, и он замолчал.

– Мы можем еще чем-нибудь помочь? – спросил Бертельсен у Харри.

– Ну… – Харри тоскливо посмотрел в сторону дороги. – Как насчет того, чтобы немножко потолкать машину?

Эпизод 29
Госпиталь Рудольфа II, Вена, 23 июня 1944 года

Хелена Ланг будто все это уже видела. Открытые окна, теплое весеннее утро наполняет коридор запахом недавно скошенной травы. Последние две недели постоянно шли бомбежки, но сейчас она не чувствовала запаха дыма. В руке она несла письмо. Замечательное письмо! Даже старшая медсестра – жуткая брюзга – и та улыбнулась, когда Хелена пропела свое «guten Morgen».

Доктор Брокхард в удивлении поднял глаза от бумаг, когда Хелена без стука влетела в его кабинет.

– Ну? – сказал он, снял очки, закусил дужку и посмотрел на нее своим немигающим взглядом.

Хелена села.

– Кристофер, – начала она. Она не называла его по имени с тех пор, как они были детьми. – Я хочу кое-что рассказать тебе.

– Прекрасно, – ответил он. – Я именно этого и ждал.

Она знала, чего он ждал. Объяснений, почему она еще не исполнила его желание и не пришла к нему в квартиру в главном здании больничного городка, ведь он продлил пребывание Урии в больнице в два раза. Хелена говорила, что побоялась выходить из-за бомбежек. Тогда он сказал, что сам может прийти к ней в летний домик ее матери – на это она, конечно, не согласилась.

– Я все расскажу, – сказала она.

– Все? – переспросил он, слегка ухмыляясь.

«Нет, – подумала она. – Почти все».

– В то утро Урия…

– Его зовут не Урией, Хелена.

– В то утро он отлучился, и вы тут подняли тревогу, помнишь?

– Конечно.

Брокхард отложил очки на край листа перед собой, так чтобы оправа лежала параллельно краю листа.

– Я посчитал, что надо сообщить об исчезновении в военную полицию. Но он снова появился здесь и стал рассказывать, будто полночи бродил по лесу.

– Это было не так. Он приехал на ночном поезде из Зальцбурга.

– Да? – Брокхард откинулся на спинку кресла, не дрогнув лицом, – он не любил показывать свое удивление.

– Еще до полуночи он сел на поезд из Вены, сошел в Зальцбурге, где прождал полчаса и поехал на ночном поезде обратно. В девять он уже был на вокзале Хауптбангоф.

– Хм. – Брокхард посмотрел на ручку, которую крутил в кончиках пальцев. – И как он объяснил эту идиотскую выходку?

– Ну, – сказала Хелена, даже не пытаясь скрыть улыбку. – Ты, наверное, помнишь, что в то утро я тоже опоздала на работу.

– Да-а…

– Я тоже приехала из Зальцбурга.

– Ты тоже?

– Я тоже.

– Думаю, ты должна это объяснить, Хелена.

Она рассказывала, глядя на указательный палец Брокхарда. Из-под кончика пера выступила капля крови.

– Понятно, – сказал Брокхард, когда она замолчала. – Хотели уехать в Париж. И как долго вы думали там прятаться?

– Так далеко вперед мы не думали. Но Урия хотел, чтобы мы поехали в Америку. В Нью-Йорк.

Брокхард сухо рассмеялся.

– Какая ты умная девочка, Хелена. Я понимаю, что этот изменник ослепил тебя своими сладкими сказками про Америку. Но знаешь что?

– Нет.

– Я тебя прощаю. – И продолжал, глядя на ее удивленное лицо. – Да, я тебя прощаю. Ты, наверное, должна бы понести наказание, но я знаю, что такое девичье сердце.

– Но я пришла не за проще…

– Как там твоя мать? Ей, должно быть, тяжело одной. Сколько лет дали твоему отцу? Кажется, три?

– Четыре. Кристофер, ты можешь дослушать меня до конца?

– Умоляю тебя, Хелена, не делай и не говори ничего, о чем потом будешь жалеть. То, что ты пока сказала, ничего не меняет, договор остается прежним.

– Нет! – Хелена встала так быстро, что опрокинула стул. Потом она кинула на стол то самое письмо, которое все это время сжимала в руке.

– Посмотри сам! У тебя больше нет власти надо мной. И над Урией.

Брокхард посмотрел на письмо. Вскрытый коричневый конверт ни о чем ему не говорил. Он достал из него бумагу, надел очки и начал читать:

Управление войск СС Берлин, 21 июня

Мы получили запрос от начальника норвежского Полицейского управления, Йонаса Ли, о Вашем немедленном переводе в Полицию Осло для дальнейшего прохождения службы. Учитывая, что Вы являетесь норвежским подданным, мы не находим причин не удовлетворить Ваше желание. Данное распоряжение отменяет предыдущее распоряжение командования вермахта, дальнейшие подробности о месте и времени сборов Вы получите от норвежского Полицейского управления.

Генрих Гиммлер,

главнокомандующий Охранными отрядами (СС)

Брокхард дважды посмотрел на подпись. Сам Генрих Гиммлер! Он поднял лист на свет.

– Можешь позвонить и выяснить, если хочешь, но поверь мне, письмо подлинное, – заверила Хелена.

Из открытого окна доносилось пение птиц в саду. Брокхард, пару раз кашлянув, наконец спросил:

– Значит, вы написали письмо начальнику полиции в Норвегию?

– Не я. Урия. Я просто отыскала нужный адрес и отправила его.

– Отправила письмо?

– Да. То есть нет, не совсем. Телеграфировала.

– Запрос целиком?

– Да.

– Даже так. Но это же… очень дорого.

– Да, дорого, зато быстро.

– Генрих Гиммлер… – повторил он, скорее для себя, а не для нее.

– Я устала, Кристофер.

Снова сухой смех.

– Да ты что? Разве ты не добилась, чего хотела?

– Я пришла просить тебя об услуге, Кристофер.

– Ну-ну?

– Урия хочет, чтобы я поехала с ним в Норвегию. Чтобы получить разрешение на выезд, мне нужна рекомендация от госпиталя.

– Значит, боишься, я теперь буду совать тебе палки в колеса?

– Твой отец входит в руководство больницы.

– Да, я могу наделать вам проблем. – Он потер подбородок. Его неподвижный взгляд сосредоточился на какой-то точке на ее лбу.

– Тебе все равно нас не остановить, Кристофер. Мы с Урией любим друг друга. Понимаешь?

– Зачем мне делать услугу солдатской девке?

Хелена застыла с открытым ртом. Хотя она услышала это от человека, которого презирала, хотя он говорил, не отдавая себе отчета, – все равно эти слова ударили ее как затрещина. Но прежде чем она успела ответить, Брокхард сморщился – будто это его ударили.

– Прости, Хелена. Я… черт! – Он вдруг отвернулся от нее.

Сейчас Хелене больше всего хотелось встать и уйти, но она не находила слов, без которых этого не сделать. Он продолжал с напряжением в голосе:

– Я не хотел обидеть тебя, Хелена.

– Кристофер…

– Ты не понимаешь. Я сказал это не из высокомерия, а потому что у меня есть некоторые качества, которые, я уверен, ты со временем научишься ценить. Может, я слишком далеко зашел, но вспомни: я всегда хотел для тебя самого хорошего.

Она смотрела на его спину. Белый халат явно слишком широк для его узких косых плеч. Она подумала о том Кристофере, которого знала в детстве. У того были милые черные кудряшки и хороший костюм уже в двенадцать лет. Как-то летом ей даже казалось, что она в него влюбилась!

Она медленно и нервно выдохнула. Ей захотелось подойти к нему, но она остановилась. Почему она должна жалеть этого человека? Нет, она знает почему. Потому что ее собственное сердце переполнилось счастьем, что пришло к ней само. А Кристофер Брокхард, который всю свою жизнь гонялся за счастьем, так и остался одиноким.

– Кристофер, я пойду?

– Да. Конечно. Делай свое дело, Хелена.

Она встала и направилась к двери.

– А я буду делать свое, – закончил он.

Эпизод 30
Полицейский участок, 24 февраля 2000 года

Райт выругался. Он уже перепробовал все кнопки эпидиаскопа, чтобы сделать картину четче, – все напрасно.

Кто-то откашлялся:

– Райт, наверное, дело в снимке, а не в проекторе.

– Ладно, в общем, это Андреас Хохнер, – сказал Райт и из-под ладони посмотрел на присутствующих. Окон в комнате не было, так что теперь, когда свет выключили, стало совсем ничего не видно. Насколько Райт знал, эту комнату невозможно и прослушать, а это сейчас особенно актуально.

Кроме него самого – лейтенанта Службы разведки Минобороны Андреаса Райта – в комнате было только трое: майор разведки Борд Овесен, Харри Холе – новый парень в СБП – и сам начальник СБП Курт Мейрик. Именно Холе тогда прислал ему по факсу имя этого торговца оружием в Йоханнесбурге. И с тех пор каждый день дергает. Должно быть, среди сотрудников СБП успело укорениться мнение, что Служба разведки Минобороны – не более чем отдел СБП. Они, очевидно, не читали, что это две равноправные, сотрудничающие организации. А Райт читал. Так что под конец он заявил этому новичку, что не особо важные дела могут и подождать. Через полчаса позвонил сам Мейрик и сказал, что дело – особо важное. Нельзя было сказать это сразу?

На нечетком черно-белом снимке на экране угадывался мужчина, направляющийся к ресторану. Похоже, фотографировали сквозь стекло автомобиля. У мужчины было широкое, грубоватое лицо с темными глазами и крупным, но нечетким носом, из-под которого свисали густые черные усы.

– Андреас Хохнер, родился в 1954 году в Зимбабве, родители – немцы, – прочитал Райт выписку, которую взял с собой. – Ранее служил наемником в Конго и ЮАР, контрабандой оружия занимается, по всей видимости, с середины восьмидесятых. В девятнадцать лет вместе с шестью товарищами проходил по делу об убийстве чернокожего мальчика в Киншасе, но был отпущен за недостатком улик. Был дважды женат и разведен. Его работодатели в Йоханнесбурге подозреваются в поставке зенитных комплексов в Сирию и покупке химического оружия у Ирака. Утверждается, что они продавали стрелковое оружие Караджичу во время войны в Боснии и готовили снайперов для штурма Сараева. Последняя информация не подтверждена.

– Будьте любезны, без подробностей, – сказал Мейрик и взглянул на часы. Все слишком затягивается, а ведь Райт не прочитал еще и первый лист.

– Хорошо. – Райт начал листать бумаги. – Вот. Андреас Хохнер, как и трое его сообщников, был задержан во время облавы в оружейном магазине в Йоханнесбурге в декабре. Тогда же был найден зашифрованный список заказов, где одним из пунктов значится винтовка марки «Мерклин», и пометка – «Осло». И дата: «21 декабря». Все.

В наступившей тишине стало слышно, как гудит эпидиаскоп. Кто-то кашлянул – судя по звуку, Борд Овесен. Райт снова прикрыл глаза ладонью.

– А откуда нам известно, что именно Хохнер имеет ко всему этому отношение? – спросил Овесен.

В темноте раздался громкий голос Харри Холе:

– Я разговаривал с инспектором Эсайасом Бёрном из Хиллброу, Йоханнесбург. Он рассказал мне, что после ареста обыскали всех, кто был замешан в этом деле. И в квартире Хохнера нашли любопытный паспорт. С его фотографией, но совершенно другим именем.

– Контрабандист с поддельным паспортом – это не такая уж… сенсация, – сказал Овесен.

– Меня в нем куда больше интересуют штампы. «Осло, Норвегия. Десятое декабря».

– Значит, он бывал в Осло, – подытожил Мейрик. – В списках его клиентов значится норвежец, и мы нашли стреляные гильзы от этой супервинтовки. Значит, мы можем предположить, что Андреас Хохнер приезжал в Норвегию, где и состоялась сделка. Но кто же тот норвежец из списка?

– К сожалению, в этом списке заказов не писали полных имен и адресов, – снова послышался голос Харри. – Покупатель из Осло значится там как «Урия» – разумеется, это просто кодовое имя. И, как сообщает инспектор Бёрн, Хохнер вовсе не собирается что-либо рассказывать.

– А я думал, полиция в Йоханнесбурге располагает эффективными методами дознания, – проговорил Овесен.

– Возможно. Но Хохнер, несомненно, рискует большим, если начнет говорить, чем если будет молчать. Список покупателей длинный…

– Я слышал, в ЮАР для допроса используют ток, – сказал Райт. – Под ноги, на соски и… н-да. Адская боль. Кстати, кто-нибудь может включить свет?

Харри:

– Если в деле фигурирует покупка химического оружия у Хусейна, то уж эта деловая поездка с винтовкой до Осло – сущий пустяк. Увы, но мне кажется, африканцы приберегут ток для вопросов поважнее, чем этот. К тому же Хохнеру вовсе не обязательно знать, кто такой Урия. И так как мы тоже не знаем этого, наш следующий вопрос будет: «Что он задумал? Покушение? Теракт?»

– Или грабеж, – добавил Мейрик.

– С мерклиновской винтовкой? – удивился Овесен. – Это все равно что из пушки бить по воробьям.

– Может, убийство, связанное с наркотиками, – предположил Райт.

– Вряд ли, – ответил Харри. – Чтобы убить самого охраняемого человека Швеции, хватило простого пистолета. И того, кто убил Пальме, до сих пор не нашли. Так зачем нужна заграничная винтовка за полмиллиона крон ради того, чтобы грохнуть кого-нибудь здесь?

– И что ты думаешь, Харри?

– Может быть, их цель – не норвежец, а какой-нибудь иностранец. На него постоянно охотятся, но на родине убить не могут – слишком там хорошо его охраняют. Тот, кого, по их мнению, проще убить в маленькой, миролюбивой стране, где меры безопасности не столь жесткие.

– Кто же он? – спросил Овесен. – Таких важных иностранных гостей в Норвегии сейчас нет.

– И не предвидится в ближайшем будущем, – прибавил Мейрик.

– А может, они предвидятся в отдаленном, – парировал Харри.

– Но оружие уже месяц как попало в страну, – сказал Овесен. – Что-то не сходится: иностранные террористы приехали в Норвегию за месяц до совершения теракта.

– Может, не иностранные террористы, а какой-нибудь норвежец?

– В Норвегии нет такого человека, который решился бы на что-нибудь подобное, – возразил Райт, пытаясь нащупать на стене выключатель.

– Вот именно, – ответил Харри. – Вот в чем штука.

– Штука?

– Представьте себе известного международного террориста, который хочет убить кого-нибудь у себя в стране, а этот кто-то уезжает в Норвегию. Тайная полиция следит за каждым шагом этого террориста, поэтому, вместо того чтобы пытаться пересечь границу, он связывается с норвежской организацией, у которой те же мотивы, что у него самого. И то, что эта организация состоит из дилетантов, – на самом деле плюс, потому что террорист уверен, что тайная полиция не станет уделять им большого внимания.

– Да, стреляные гильзы говорят в пользу дилетанта, – кивнул Мейрик.

– Террорист и дилетант договариваются о том, что террорист финансирует покупку дорогого оружия и тем самым обрубает все нити – больше ничто на него вывести не может. Таким образом, он в этой игре ничем не рискует, кроме разве что денег.

– А что, если этот дилетант окажется не в состоянии выполнить задание? – спросил Овесен. – Или вместо этого продаст оружие и смоется с деньгами?

– Такая опасность, конечно, присутствует, но давайте исходить из того, что заказчик считает дилетанта настоящим фанатиком. Может, у него есть и личные мотивы, чтобы добровольно рисковать жизнью ради всего этого.

– Забавное предположение, – заметил Овесен. – И как это проверить?

– Никак. Я говорю о человеке, о котором нам ничего не известно. Нельзя угадать его логику, если она вообще у него есть.

– Прелестно, – усмехнулся Мейрик. – А есть еще какие-нибудь идеи, как это оружие могло оказаться в Норвегии?

– Да сколько угодно, – ответил Харри. – Но этот вариант может оказаться самым немыслимым.

– Да, да, – вздохнул Мейрик. – Наша работа – это охота на привидений. Значит, надо попробовать разговорить этого Хохнера. Я созвонюсь с парой… ой.

Райт наконец отыскал выключатель, и комната утонула в ослепительно-белом свете.

Эпизод 31
Летний дом семьи Ланг, Вена, 25 июня 1944 года

Хелена стояла в спальне и смотрела на себя в зеркало. Больше всего она бы сейчас хотела, чтобы окно было открыто, чтобы можно было услышать звонкие шаги по дорожке, ведущей к дому. Но мать требовала закрывать окна наглухо. Хелена посмотрела на фотографию отца на туалетном столике перед зеркалом. Ее всегда поражало то, каким он на ней выглядел молодым и невинным.

Она заколола волосы простой заколкой, как всегда. А может, сейчас она должна выглядеть по-другому? Беатриса ушила материно красное муслиновое платье, подогнав под стройную фигуру Хелены. Мать была в этом платье, когда встретилась с отцом. Эти воспоминания казались невероятными, далекими и вместе с тем грустными. Может, потому что теперь, говоря об этом, мать будто рассказывала о двух совсем других людях – двух красивых, любящих людях, которые думали, что знают, что ждет их впереди.

Хелена сняла заколку и мотнула головой так, что каштановые волосы упали на лицо. Зазвонил дверной колокольчик. Послышались шаги Беатрисы в зале. Хелена упала на кровать. В животе сделалось щекотно. Давно с ней такого не было – она снова ощутила себя четырнадцатилетней влюбленной девчонкой! Снизу слышались приглушенные разговоры, пронзительный, в нос, голос матери, звон вешалок – это Беатриса вешает в шкаф его шинель. «Шинель!» – подумала Хелена. Он носит шинель, хотя на улице который день стоит такая жаркая погода, какой раньше никогда не бывало даже в августе.

Она просто лежала и ждала, потом услышала, как мать зовет ее:

– Хелена!

Она поднялась с постели, заколола волосы, посмотрела на руки, еще раз про себя повторила: «У меня вовсе не большие руки, у меня вовсе не большие руки». Потом бросила последний взгляд в зеркало – красавица! – и с дрожащим вздохом вышла из комнаты.

– Хеле…

Голос матери оборвался, как только Хелена появилась на лестнице. Она осторожно шагнула на первую ступеньку, высокие каблуки, без которых она, наверное, бегом слетела бы вниз, делали ее походку шаткой и неуверенной.

– К тебе гость, – сказала мать.

К тебе. При любых других обстоятельствах Хелена бы позволила себе возмутиться этой манерой матери, тем, что она подчеркивает, что не считает этого иностранного солдата гостем всего дома. Но сейчас было время уступок, и Хелена поцеловала мать за то, что та не повела себя хуже и вообще приняла его до того, как Хелена сама торжественно спустилась вниз.

Хелена перевела взгляд на Беатрису. Старая прислуга улыбалась, но в глазах у нее была та же меланхолия, что и у матери. Хелена перевела взгляд на Него. Его глаза сияли, и ей показалось, что она чувствует, как от их тепла вспыхнули ее щеки, она перевела взгляд на загорелую, недавно выбритую шею, воротник с двумя буквами «S» и зеленую униформу, помявшуюся тогда в поезде, но теперь свежевыглаженную. В руке он держал букет роз. Она знала, что Беатриса уже посоветовала поставить их в вазу, но он отказался и сказал, что сначала дождется, пока Хелена спустится и увидит их.

Она сделала еще один шаг. Положила руку на перила. Теперь легче. Она подняла голову и сразу увидела всех троих. И тут же почувствовала, что это лучшая картина, какую она видела в своей жизни. Потому что она знала, что видят они, и будто отражалась в них.

Мать видела, как с лестницы спускается она сама, ее потерянная мечта и молодость; Беатриса видела девочку, которую воспитала как собственную дочь; а Он видел женщину, которую любил так сильно, что не мог скрыть этого за скандинавской сдержанностью и хорошими манерами.

«Красавица», – прочла Хелена по губам Беатрисы. И подмигнула в ответ. Наконец она спустилась.

– Значит, ты смог найти путь даже в кромешной тьме? – улыбнулась она Урии.

– Да, – ответил он громко и отчетливо, и под высоким каменным потолком послышалось эхо, как в церкви.

Мать говорила резким, порой визжащим голосом, а Беатриса сновала из столовой в кухню и обратно, как добрый дух дома. Хелена не могла оторвать глаз от бриллиантового ожерелья у матери на шее, ее самого дорогого украшения, которое доставалось только по особым случаям.

Против обыкновения, мать оставила дверь в сад приоткрытой. Облака лежали низко-низко – значит, скорее всего, бомбить этой ночью не будут. Из открытой двери тянуло сквозняком, пламя стеариновых свечей мигало, и тени плясали на портретах серьезных мужчин и женщин с фамилией Ланг. Мать охотно рассказывала, кто есть кто, чем кто прославился, из каких семей происходили их супруги. Как показалось Хелене, Урия слушал все это с саркастической ухмылкой, впрочем, в полутьме не разберешь. Мать говорила, во время войны нужно экономить электричество. Конечно, она не распространялась о настоящем финансовом положении семьи и о том, что из четырех прежних слуг осталась одна Беатриса.

Урия отложил вилку и откашлялся. Они сидели у дальнего конца стола: Урия и Хелена друг напротив друга, а мать – во главе стола.

– Все было очень вкусно, фрау Ланг.

На самом деле обед был очень простым. Не настолько простым, чтобы на это обижаться, но и не таким роскошным, чтобы Урия мог считать себя почетным гостем.

– Это все Беатриса, – тут же сказала Хелена. – Она готовит лучший в Австрии шницель по-венски. Вы пробовали его раньше?

– Насколько я помню, только один раз. Но тот был не таким вкусным.

– Schwein, – сказала мать. – Тот, что вы пробовали, был из свинины. Мы едим только телятину. В крайнем случае – индейку.

– Помнится, там вообще не было мяса, – улыбнулся он. – Думаю, большей частью яйцо и хлебные крошки.

Хелена тихо рассмеялась, мать сверкнула на нее глазами.

Несколько раз за обед разговор затухал, но после долгой паузы его начинали снова: причем Урия говорил не меньше, чем мать или Хелена. Когда Хелена приглашала его к обеду, она уже решила, что не будет волноваться о том, что подумает о нем мать. Ур и я – воспитанный молодой человек, но он был из крестьян – а значит, у него нет той утонченности поведения и манер, которые необходимы в светском обществе. Но она просто решила не думать об этом. Поэтому ее очень удивило то, как естественно и обходительно держал себя Урия.

– Вы, наверное, собираетесь устроиться на работу после войны? – спросила мать, отправляя в рот последний кусочек картошки.

Урия кивнул и стал терпеливо ждать, когда фрау Ланг прожует и задаст свой следующий вопрос.

– Позвольте спросить, на какую же работу вы хотели бы устроиться?

– Почтальоном. Мне, во всяком случае, обещали эту работу до войны.

– Носить письма? Но ведь, кажется, у вас в стране люди живут так далеко друг от друга?

– Это не страшно. Мы живем где можем. Вдоль фьордов, в долинах и других местах, где есть защита от ветров и непогоды. Но и у нас тоже есть города и большие села.

– Вот как? Любопытно. Могу ли я поинтересоваться насчет вашего материального положения?

– Мама! – Хелена посмотрела на мать с упреком.

– Что, милая? – Мать отерла салфеткой рот и подала Беатрисе знак убирать тарелки.

– Ты превращаешь все в какой-то допрос. – Хелена нахмурилась.

– Да. – Мать обаятельно улыбнулась Урии и подняла бокал. – Это и есть допрос.

Урия поднял бокал и улыбнулся в ответ.

– Я понимаю вас, фрау Ланг. Хелена – ваша единственная дочь. И у вас есть полное право – я бы даже сказал: долг – выяснить, подходит ли ей тот человек, которого она выбрала.

Фрау Ланг уже поднесла вино к губам, как вдруг бокал застыл у нее в руке.

– Я не такой уж состоятельный человек, – продолжал Урия. – Но у меня есть желание работать и голова на плечах, так что, думаю, я смогу прокормить себя, Хелену, и не только. Обещаю вам заботиться о ней, как только я смогу, фрау Ланг.

Хелене вдруг захотелось рассмеяться, однако что-то мешало – какое-то странное напряжение.

– Господи! – воскликнула фрау Ланг и поставила бокал на место. – Не кажется ли вам, молодой человек, что вы заходите слишком далеко?

– Кажется. – Урия сделал большой глоток и посмотрел на бокал: – У вас превосходное вино, фрау Ланг.

Хелена попыталась ударить его ногой под столом, но не смогла дотянуться.

– Но время сейчас странное. И его остается все меньше. – Он отставил от себя бокал, но продолжал смотреть на него. Легкая полуулыбка, игравшая на его лице, теперь пропала. – По вечерам – таким же, как этот, – мы с боевыми товарищами часто разговаривали друг с другом. О том, чем будем заниматься в будущем, о том, какой будет новая Норвегия, о наших мечтах и планах. Больших и малых. А несколько часов спустя они лежали на земле мертвые. И будущего у них не было. – Он поднял взгляд и посмотрел фрау Ланг в глаза. – Да, я захожу далеко и, быть может, слишком быстро. Но только потому, что нашел девушку, которую полюбил и которая полюбила меня. Сейчас война, и рассказывать вам о моих планах на будущее – это пускать пыль в глаза. Вся моя жизнь, фрау Ланг, – это один час. И ваша, наверное, тоже.

Хелена посмотрела на мать. Та сидела словно окаменевшая.

– Сегодня я получил письмо из норвежского Полицейского управления. Я свяжусь с лазаретом «Синсен» в Осло для прохождения медицинского освидетельствования. Я уезжаю через три дня. И думаю взять с собой вашу дочь.

Хелена задержала дыхание. Тиканье настенных часов отдавалось эхом. У матери на шее мерцало алмазное ожерелье. Было видно, как она напряжена. Внезапный порыв ветра, залетевший в приоткрытую дверь, колыхнул пламя свеч, и тени прыгнули на серебристые стены. Только тень Беатрисы у входа в кухню, казалось, даже не пошевелилась.

– А сейчас будет пирог, – подмигнула мать Беатрисе. – Специально из Вены.

– Я только хотел, чтобы вы знали, как я этого жду, – продолжил Урия.

– Да, разумеется. – Мать выдавила из себя язвительную улыбку. – Он же приготовлен из наших собственных яблок.