Текст книги "725 дней во льдах Арктики. Австро-венгерская полярная экспедиция 1871–1874 гг."

В кают-компании

Человеческое существование в условиях полярной ночи однообразно в высшей степени. Нигде на земле изгнание не может быть таким полным, как здесь, во тьме, холоде и одиночестве. Люди, оторванные от всего, что способно вызывать желания, жаждут только одного – перемены. Наконец, правдивы слова Лессинга: «Мы слишком привыкли к общению с другим полом для того, чтобы не чувствовать ужасной пустоты при полном отсутствии прекрасного».

Человек ленивый, спящий даже днем, стал бы совершенно расслабленным от такой жизни. Действительно, нет ничего более губительного для полярной экспедиции, чем появление нравственной и физической немощи. В том, что люди безвольно предавались лености, была, по-видимому, главнейшая причина гибели персонала зимовочных станций на Ян-Майене и в других местах, организованных в прежние столeтия.

Существует вместе с тем весьма распространенное, но ошибочное мнение, будто многомесячный день в полярных странах тяжело переносится человеком. Наоборот, не непрерывный свет, а полное отсутствие его становится гнетущим, а период непрекращающегося света только усиливает жизненную энергию. Впрочем, в первую зиму нас меньше удручала темнота, чем постоянное взвешивание наших перспектив. Большое утешение мы находили в арабской поговорке, что «и это пройдет». Это было действительно ужасное время. Нам предстояло в лучшем случае возвращение в Европу с достижениями, состоящими только из собственного спасения.

Даже в вечерние часы, перед сном, мы не могли избавиться от грустных предчувствий. Обычно в это время мы выходили на четверть часа на палубу и при 20–30° мороза выкуривали сигару, делясь друг с другом воспоминаниями минувших дней. Как часто мы при этом вскакивали, встревоженные новой подвижкой льда. Жизнь на льдине походила на жизнь на вулкане.

Долгая ночь больше влияет на человеческое тело, чем на его дух, что объясняется отсутствием движения. Такой тонкий наблюдатель, как Миддендорф[59]59
  Александр Федорович Миддендорф (1815–1894) – российский географ, зоолог и ботаник, участник и организатор многих экспедиций, в том числе в Арктику и в Сибирь. – Примеч. ред.


[Закрыть], говорит об этом следующее: «Путешествия в холодные страны я считаю даже в самых скверных климатических условиях определенно менее опасными, чем путешествия в тропики. Первые, конечно, несравненно утомительнее, но менее опасны для жизни, если не считать трудностей, угрожающих кораблям, забирающимся далеко в ледовые массы. В тропиках никогда нельзя уберечься от неожиданной смертельной болезни, но чем дольше находишься там, тем больше становится опорная сила организма. Дальний север, наоборот, портит кровь, и после трех зимовок находились лишь немногие, которые могли бы вынести четвертую зиму». К вредному для здоровья влиянию полярной жизни относится еще следующее: постоянная задержка испарений из-за перегруженности шерстяной и водонепроницаемой одеждой, замедление обмена веществ вследствие недостатка питания (особенно отсутствие свежей животной и растительной пищи) и, наконец, периодическое убывание света и тепла само по себе.

Состояние здоровья на борту в течение обеих зим оставляло желать лучшего. Цинготные заболевания рта и болезни легких проявлялись в различных формах, и почти не было дня без одного-двух больных. Я думаю, что бо́льшая часть вины за эти несчастья ложится на трудность нашего положения, а не на южную природу наших людей. Доктор Кепес прилагал все усилия для борьбы с этим злом. Люди в кубрике занимали по очереди хорошие сухие койки, а потом уступали их следующим. Койки, расположенные у входа, подвергались в большей степени льдообразованию, их высушивали теплым воздухом, подававшимся сюда с помощью подвижных рукавов. Недостаток в движении, резкие температурные колебания, плохое настроение, периодическая нехватка свежего мяса, сырость и обледенение помещений были причиной цинги, которая в первую зиму обнаружилась только в переполненном кубрике. В это время у машиниста Криша появились первые симптомы легочного заболевания, которое было, по-видимому, следствием простуды. С тех пор он обычно садился к печке и все жаловался на холод.

Наши средства борьбы против цинги были довольно ограничены, хотя у нас было несколько сот банок овощных консервов, бочка клюквы, захваченная нами из Тромсё, и больше сотни бутылок лимонного сока. Вино, как известно, тоже представляет собой важное средство против цинги, поэтому в течение последних зимних недель мы стали выдавать команде два раза в неделю настоящее вино вместо искусственного. Но из-за небольшого запаса мы не могли давать им больше двух бутылок на восемнадцать человек. Нет сомнения в том, что цинга развилась бы в гораздо большей степени, если бы не убитые и съеденные нами в течение всего путешествия шестьдесят семь белых медведей – количество, не превзойденное ни одной экспедицией.

, У меня сильные боли при каждом вздохе, и я вынужден лежать в постели; от постоянного недомогания я очень исхудал и выгляжу плохо; увидев в бане свое изможденное тело, я до невозможности испугался, но надеюсь все-таки, что лечение рыбьим жиром поставит меня на ноги.

Отто Криш

Скорее доказательством нашего желания сделать все возможное в борьбе с цингой, чем настоящим средством борьбы, было разведение кресса и капусты – редька не принялась – на висячей грядке над печкой[60]60
  У Парри принялись кресс и горчица даже летом только в каюте. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Интересно было наблюдать, как растеньица после каждой перемены места снова тянулись к свету лампы. Они росли до 3 дюймов вышины и, несмотря на серо-желтый цвет, имели вкус настоящего кресса. Действительная польза от этих насаждений была бы, если бы мы могли их размножить и осветить. Тиролец Клотц исполнял обязанности садовника. Но нельзя сказать, что он с любовью занимался этим делом. Оно состояло в еженедельном извлекании из земли каждого растеньица, очищении его, удалении корешков, перекапывании земли и новой посадке.

Арктический воздух не содержит в себе даже в суровые зимние морозы ничего вредного для здоровья. Только охота на медведя, особенно при ветре, требует большой осторожности. Выскакивать из теплой каюты в возбужденном состоянии на мороз, да еще бежать против ветра – крайне опасно для здоровья. Поэтому необходимо соблюдать большую заботливость при одевании. Чрезвычайно способствует сохранению здоровья в арктических экспедициях купание – по той причине, что иначе кожа лишается необходимого раздражения. Но неуверенность нашего положения превращала пользование баней в очень относительное удовольствие. Я вспоминаю несколько случаев, когда кто-нибудь из нас, купаясь в дюймовом слое тепловатой воды, вдруг выскакивал из холодной, темной бани, перепуганный неожиданным сжатием льда. Нам пришлось отказаться от купания, так как оно стало источником сырости в помещениях.

Для чужого человека, посетившего нас в эту зиму, наиболее интересным был бы осмотр помещения команды. Жизнь в тесном кубрике походила на жизнь в улье. Ежедневно в 5 ч вечера вся команда шла на прогулку, которая продолжалось до 6 ч. Остальное время проходило в учении, вахтах, работах на борту и ничегонеделании. Наш запас славянских книг был, к сожалению, не очень велик, кроме того, не все из команды умели читать. Для этих людей была очень характерна свойственная всем южанам безобидная шумливость. Мне кажется, что некоторые из наших людей в течение всей экспедиции не умолкали ни на минуту.

Итак, посетим нашу команду. Я приведу выписку из моего дневника:

«Мимо наполненной паром кухни мы проходим в кубрик. В тесном помещении живут восемнадцать человек.

Вот группа далматинцев. Эти люди одинаково сильны всюду: и здесь, и в тропиках, и в морском сражении; они умеют переносить всякие тяготы своей бедной жизни, не дающей им почти никакой награды. Для южан жизнь среди тьмы и морозов была первым тяжелым испытанием; ужасы удесятерялись фантазией при отсутствии знаний. Действительно, нелегко было проводить почти все ночи без сна в наблюдениях за движением льда или просиживать долгую полярную ночь изо дня в день без настоящей умственной работы и все же не погибнуть, а усердно, подобно остальным, стремиться к общей победе, несмотря на отсутствие образования и выгоды. Что же больше можно сказать в похвалу им?

Тогда как матросы на “Германии” спали по двое на одной койке[61]61
  Экспедиция на «Германии» была в 1869–1870 гг. и носила название Второй германской экспедиции. Пайер был ее участником. Удобства для матросов были в этой экспедиции, как видно, еще меньше, чем на «Тегеттгофе». – Примеч. пер.


[Закрыть], у нас на “Тегеттгофе” каждый имеет отдельную. Койки расположены в два ряда. Только боцман Лузина и гарпунер Карлсен, обогнувший в свое время Шпицберген и Новую Землю, занимают отдельные помещения.

Оживленный говор большого количества южан напоминает громыханье колес. Настоящая вавилонская башня! Лузина разговаривает по-итальянски с обитателями офицерской каюты, по-английски – с Карлсеном, по-французски – с доктором Кепесом и по-славянски – с командой. Карлсен изобрел для разговоров со “славонцами”, как он называет наших людей, наречие, состоящее из смеси норвежского, английского, немецкого, итальянского и славянского. Команда разговаривает между собой, исключая двух итальянцев, по-славянски, а на службе – по-итальянски. Ораш – повар – является духовным главой небольшой немецкой колонии. Сердце его более совершенно, чем его искусство. Охотнее всего он предоставляет работу самой плите. К этой же колонии принадлежит Поспишилл, родом из Моравии.

Теперь обратимся к господствующему племени, к славянам. Вот Лукинович, вечный коллекционер всякого хлама, считающий сокровищем гвозди, пустые бутылки и фитили. Всем этим он наполняет свой мешок, который ему все равно придется оставить, если мы распрощаемся с судном. Вот замечательные певцы – Марола, наш стюард, и Фаллезих, работавший на постройке Суэцкого канала. Дальше Вечерина и ревностный Пальмих со свирепым взглядом, веселые гиганты Суссих и Катаринич и, наконец, Скарпа, отличающийся любовью к отдыху от будущего утомления. За ними идут философы Латкович и Леттис, затем Стиглих, убежденный проповедник пассивного послушания и “недопустимости сопротивления”, Занинович, пастух Галлер и вечно пророчествующий Клотц. Пятеро из этих мужчин оставили дома своих жен.

Эллин Карлсен

Пророк Клотц, хотя не самый полезный член этого небольшого общества, но зато, несомненно, наиболее интересный. Его украшает возвышенное спокойствие, достойное евангелиста. Клотц крупнее, чем был Андреас Гофер[62]62
  Известный борец за свободу тирольского народа, вождь восставших против австрийского гнета. Национальный герой тирольцев. – Примеч. пер.


[Закрыть], и так же, как и тот, носит большую черную бороду. Клотц комичен своей невозмутимостью. Его натура такова, что он должен был бы погибнуть от голода везде, кроме своего родного Тироля. Там он был охотником, проводником, собирателем камней и одиноким мечтателем. Жизнь его была полна не только впечатлений, накопленных во время блужданий по горам, но и обыкновенного безделья. У себя дома он был известен как исключительно смелый альпинист. На судне он полезен своей ловкостью в лазании по вантам. Кроме того, на родине Клотц пользовался славой врача. Он носил больным пастухам целебные напитки. От этого занятия он и здесь не отказался. Обязанности надсмотрщика над ружьями, охотника и погонщика собак разделяет с Клотцем Галлер. Он был моим спутником еще во время работ по съемке Ортлеровских и Адамелло-Альп».

Ежедневные общественные работы команды ограничиваются борьбой со снегом и отбыванием вахт на палубе. Вахтенный несет также обязанности наблюдения над «пожарной прорубью» во льду. Кроме того, он доставляет снег и лед для оттаивания. Следует отметить, что люди научились очень тонко различать отдельные слои льда по количеству содержащейся в них соли, причем они делят эти слои на первый и второй сорт.

Александр Клотц

Чтобы в среде матросов не развивалось безделье, в январе месяце открыли для них школу. В ней некоторое время преподавали Вайпрехт, Брош и Орел итальянцам и славянам, а я взял на себя тирольцев. Чтобы избежать возможных недоразумений, я со своими учениками переселился в избушку, построенную на верхней палубе. Здесь при температуре −20…−30° я вселял знание в этих детей природы.

, 11 февраля. Ветер и снегопад. Лед возле корабля неспокоен. Давеча возникло разводье. Ездил на собачьей упряжке, присутствовал на школьных занятиях.

Иоганн Галлер

Но брошенному семени трудно было взойти из-за совершенно неподходящего климата. Мое сообщение о положении и практической бесполезности Северного полюса было принято с сильным разочарованием, так как в их представлении полюс был не математической точкой, в которой пересекаются многие линии, а какой-то страной, которую нужно завоевать. Когда в этом «классе» проверялась задача, выписанная на доске, то ученики должны были задерживать дыхание, чтобы говоривший как из облака учитель мог ее видеть. Решение задачи на деление прерывалось из-за того, что ученик должен был растереть снегом озябшую руку. Нет ничего удивительного, что в этих условиях школа не имела успеха.

Пища команды состояла главным образом из консервированного мяса, гороха и охотничьих трофеев, – в среднем приходилось по два медведя в месяц. Жареную медвежатину все очень любили. Вареную тюленину мы вначале презирали, и только голод исправил наши вкусы. Если не считать искусственного вина, то самым крепким напитком у нас была вода.

Отто Криш

Ледовые сжатия в полярной ночи

Напор льдов случался почти ежедневно, но и в часы спокойствия угроза сжатия не исчезала. В моем дневнике отмечен целый ряд этих тяжелых дней января: 3, 4, 5, 7, 10, 11, 12, 13, 15, 18, 20, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 29, 30 и 31. В промежутках слышно было беспрестанное потрескивание, дрожание и грохот судна. Благодаря продолжительности этих впечатлений наша жизнь наполнилась страшнейшими нравственными мучениями. 3 января мы услышали ужасный грохот, который продолжался так долго, что растрескался даже самый старый лед. Сжатие было настолько сильно, что покосился люк в главном помещении. 4 января сжатие не прекращалось в течение всего дня. 22 января сила его достигла небывалых размеров. Только что мы утром поднялись, как раздался страшнейший треск. За ним последовало сжатие. В кают-компании слышно было глухое рычанье, дрожание судна напоминало трепет парового котла, находящегося под сильным давлением. На палубе нас встретил свистящий вой льда. Ужас охватил нас, когда мы почувствовали свирепую силу нападения. В десяти шагах от кормы лед поднялся до высоты горы. Вершины его мы не могли видеть и только угадывали ее по треску, раздававшемуся над самым кораблем. В темноте с большим трудом удалось поднести ближе к судну шлюпки и перебросить под левый борт всю вынесенную провизию, состоявшую из 1000 фунтов мяса, 300 фунтов пеммикана и 300 гороховых колбас. Лежавший на льду уголь удалось спасти только частично. Лед поглотил парусиновую палатку, а наша прорубь исчезла. Только после многих неудачных попыток нам удалось нащупать и пробить более тонкий слой льда и достичь воды. Мучительное состояние напряженности довело, мне кажется, многих до того, что они искренне желали гибели корабля.

Я не буду утомлять читателя описанием ежедневных кошмаров нашей жизни и включу сюда только одно место из дневника, дающее подлинную картину нашего положения.

«Наконец мы все-таки заснули. Под самым ухом трещат судовые балки. Просыпаешься и прислушиваешься к дикой атаке льда. Еще можно разобрать скрип шагов вахтенного. Шаги его спокойны и размерены – значит, опасаться нечего. Быстрый, нервный шаг заставляет насторожиться, и в ответ на это раздается треск в корпусе судна, а с палубы доносится крик, извещающий о том, что все кругом находится в страшном движении. Так часто слышим мы эти слова, это вечное напоминание о том, что мы находимся на пороге смерти. Мы снова соскакиваем с кровати, торопливо одеваемся, схватываем аварийный мешок, заряжаем ружье и выбегаем на темную палубу. Невдалеке от корабля поднимается вдруг мрачная снеговая стена. Все ближе и ближе звон и шипение, напоминающее грохот боевых колесниц, мчащихся сквозь пески навстречу неприятелю. Сила сжатия все возрастает. Уже совсем рядом с нами начинает дрожать лед. Сначала раздается как бы свист бесчисленных стрел, он переходит в визг, потом в смесь звуков от самых высоких до самых низких тонов. Лед взламывается концентрическими кругами вокруг судна, и обломки его громоздятся кругом. Необычайно короткий ритм отрывистого рева говорит о высшем напряжении стихии. Слышится сильный треск, и несколько черных полос разбегаются в беспорядке по снегу. Это новые трещины, которые через мгновенье превратятся в зияющие пропасти. Часто на этом борьба заканчивается. С гудением сползают и рушатся горы льда, словно здания во время землетрясения. Обломки ложатся с шумом, потом наступает тишина.

Снова поднимается лед. Новые массы его нападают на нашу льдину и с гулом рушатся. Пласты выпирают, под страшным давлением изгибаются дугой, пузырятся, демонстрируя свою эластичность. Сражение в разгаре! Вон там лежит многолетний гигантский торос. В этой страшной борьбе он крошит своих меньших соседей, вращаясь всем телом. Но он погибает вместе с остальными от удара огромного айсберга, этого левиафана среди льдин. Айсберг прокладывает свой путь сквозь тысячи расколотых льдин, не обращая внимания на царящий вокруг хаос. Он дробит все, что становится ему поперек дороги. Горе кораблю, который ему встретится! Айсберг нагромождает ледяные валы и толкает их перед собой, как пену на гребне волны. Поток раздробленного льда окружает айсберг, ледяную пыль ветер уносит к небу.

И среди этого хаоса – корабль! Он трещит, наклоняется и снова выпрямляется. Футовые кранцы смяты в лепешку. Люди на судне давно уже не работают, не сшивают больше льдин тросами. Они подходят с фонарями к трещинам и только заглядывают в них. Ночь скрывает выражение их лиц. На одних написана озабоченность, на других – мрачная решимость. Слов не слышно, понятны только крики. Все имущество – шлюпки, нарты, палатки, оружие и провизия – готово на случай гибели судна. Каждый думает о гибели, не верит этому, но никто не отрицает возможности такого конца.

Картина меняется. Борьба утихла. Всем дышится легче. Но как изменилось все кругом! Нескольких минут достаточно было для того, чтобы равнину превратить в беспорядочную массу горных хребтов. Исчезли вчерашние плоские снежные поля, закругленные валы и засыпанные снегом холмы. Пропали даром все труды ветров, с такой старательностью сглаживающих всякие неровности грунта. Везде зияют свежие разломы сине-зеленого льда. Между стенами возникли пропасти, в глубине которых видна темная вода. Царит жуткая тишина. Каждую минуту борьба может начаться снова. Только кое-где кряхтит еще вал и потрескивает глыба. Издалека доносится неумолкаемый гул борьбы айсбергов. Постепенно все стихает. Кажется, будто в пустынную страну льда вернулось равновесие. Серебристые лучи луны расстилают свет над пустыней. Где еще в мире царит подобный хаос? Не сознавая собственной жестокости, владычествуют здесь законы стихии. Легкое дуновение южного ветра[63]63
  Сжатия вызываются отчасти течениями, но главным образом ветрами. – Примеч. авт.


[Закрыть], радостно приветствуемое моряками на юге, здесь угрожает гибелью их товарищам.

Конец полярной ночи

Хотя солнце поднималось все выше, в окружающей нас темноте не было заметно сколько-нибудь значительных перемен. Причина была в том, что мы и в январе продолжали дрейфовать по направлению к северу и место нашей зимовки пришлось ближе к полюсу, чем всех предшествовавших экспедиций[64]64
  Исключая одновременную экспедицию Галля. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Другая причина была та, что очень редко стояли безоблачные дни. Даже полная луна, поднимавшаяся в полдень довольно высоко, давала очень тусклое освещение. В пасмурные дни полдень проходил незамеченным, как, например, 18 января.

Мы проникли уже миль на четыреста вглубь Ледовитого моря и в продолжение пяти месяцев были во власти ветра и течений. Признаков изменения нашего положения не было заметно. Но мы все-таки радовались первым свидетельствам возвращения света. В ясный день 10 января в полдень мы впервые определенно установили его появление. 19 января на южном горизонте уже за час до полудня загорелся яркий карминовый свет. В конце января утренняя заря стала заметна уже за несколько часов до полудня.

С появлением света мы ясно увидели разрушения вокруг нас. Повсюду были высокие горы ледяных обломков и глыб. Отойдя даже на близкое расстояние от судна, можно было увидеть только верхушки мачт, торчавших из-за ледяных валов. Сам корабль лежал на ледяном пузыре, приподнятый на семь футов выше уровня воды. Выброшенный из воды на лед, он производил жалкое впечатление. Ледяной пузырь образовался вследствие многократных разрывов и смерзаний одной глыбы; высоты своей он достиг в результате бокового сжатия и подползания под него других льдин. Все кругом изменилось до полной неузнаваемости.

Январь 1873 года оказался исключительно капризным. В течение первых двух недель температура неоднократно падала ниже −30°, а 8, 13 и 14 января замерзала ртуть. Замерзла можжевеловая водка, и только немного чистого алкоголя сохранилось в жидком виде. Несмотря на низкую температуру снег был мягким. Даже большие температурные колебания и сильные ветры этого месяца не оказали влияния на его свойства. 22–23 января температура вдруг поднялась до −2,8°. Всюду на судне началось таяние, и сырость пропитывала помещение и одежду. Следствием этих необыкновенных отклонений температуры было то, что средняя температура января оказалась −18°, то есть на 10° выше, чем следовало ожидать.

К сожалению, медведи держались в течение последних недель вдали от судна. Только 12 января один большой медведь (7¹/₂ фута) осмелился подойти к нам на расстояние десяти шагов. Он упал, пораженный несколькими разрывными пулями. Однако его сила и живучесть были так велики, что он пытался бежать, несмотря на тяжелые ранения. Этот пример – лишнее доказательство того, как важно для одиночного охотника стрелять только наверняка, с тем чтобы или убить врага одной пулей, или, в крайнем случае, смертельно ранить. Из сказанного становятся ясными достоинства разрывной пули для одиночного охотника. Следует только помнить, что полет этой пули несколько менее четок.

Первый восход солнца в паковых льдах между Новой Землей и Землей Франца-Иосифа

Охота с палубы корабля проводилась всегда с большой поспешностью и перерасходом патронов. Иногда на одного медведя приходилось по тридцать-пятьдесят выстрелов[65]65
  Во избежание беспорядочной и бесполезной стрельбы рекомендуется разделить экипаж на несколько охотничьих бригад, стреляющих поочередно. Наиболее метким стрелкам дается персональное разрешение участвовать в каждой охоте. Такой порядок был заведен и вполне оправдал себя в практике советских арктических экспедиций. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Немедленно после того, как медведь падал, на него набрасывались Сумбу и Маточкин. Взобравшись на спину убитого врага, они затевали между собой драку. Их сгонял Карлсен, приступавший к разделке туши. Все собаки собирались обычно поглазеть на эту операцию.

Печальным был, однако, для нас исход медвежьей охоты 29–30 января. В 10 ч вечера, при полной темноте, к нашему судну приблизился медведь и с быстротой тигра набросился на Сумбу. Но собака ловко увильнула и призвала своим лаем вахтенного, машиниста Крита. Он выстрелил с палубы на расстоянии 10 футов и ранил медведя, но тот убежал. На шум выскочили еще несколько человек, и в совершенной тьме началась никчемная погоня по глубокому снегу. Я присоединился к ней, так как заметил, что Маточкин преследовал медведя по пятам. Преследование среди пурги становилось все слабее. В конце концов остались только я и Пальмих. Мы уже больше ничего не видели и не слышали. Только изредка до нас доносились отдельные жалобные звуки. Мы ускорили шаг, если можно назвать ходьбой ныряние сквозь густые клубы кружащегося снега. Наконец в свете фонаря мы увидели на снегу скулящего Маточкина и в нескольких шагах от него – медведя, атакуемого Сумбу, который впивался ему в ногу, как только медведь трогался с места. По-видимому, Маточкин подошел к медведю слишком неосторожно и близко, зверь его поймал и утащил с собой. Собаку могла спасти только срочная помощь. Стрелять можно было лишь подойдя вплотную, так как нельзя было рассмотреть мушку на ружье. Все старания оказались напрасными. Медведь утащил собаку.

Гибель Маточкина

На следующий день около полудня, когда достаточно посветлело, лейтенант Брош вместе с тирольцами и со мной отправились узнать о судьбе украденного пса. Была метель. Снег был глубокий и мягкий, поэтому мы часто падали и проваливались. Вскоре мы сами стали белые, как снег, и покрылись ледяной коркой. После утомительного пути мы набрели, наконец, на следы крови. Сумбу бросился вперед, а Гиллис из осторожности остался с нами. Мы прошли еще около ¹/₃ мили. Показался Сумбу. Он был явно взволнован, с лаем бросился к нам и снова убежал вперед. В конце концов он остановился у группы высоких льдин и с вызывающим лаем кидался в их направлении. Мы ускорили шаги и взяли ружья на изготовку. Подойдя к льдинам шагов на двадцать, мы увидели выходящего из-за них медведя. Казалось, он был удивлен. Раздались выстрелы. Медведь упал, снова поднялся и с исключительной быстротой пополз с раздробленным позвоночником на передних лапах, по направлению к полынье. Он тащил за собой задние лапы подобно моржу, быстро передвигая передними по ровной поверхности молодого льда. Только после двух новых разрывных пуль медведь растянулся мертвым. Это была месть за Маточкина, труп которого мы действительно обнаружили за льдинами. Он лежал на спине, голова зарылась в снег, живот был разорван, а часть внутренностей съедена. Непосредственно рядом с собакой в снегу была глубокая яма; очевидно, в ней прошлой ночью беззаботно почивал медведь. Он был 6 футов длины. Матросы разрубили его на части и доставили на судно.

Переход от января к февралю принес повышение температуры до −1,8°, сопровождавшееся градом. В начале февраля возобновились большие морозы, так что в корпусе судна начало «стрелять». Средняя месячная температура достигла −28°. Ртуть неоднократно (6, 7 и 8 февраля) замерзала, а в последние восемь дней месяца она была в твердом состоянии. 17-го числа при −36° замерз даже керосин в круглой лампе под парусиновой крышей. В результате лампа погасла. В феврале была максимально низкая температура (−37°). Такой мороз переносился на воздухе с трудом. Тем временем солнечный свет стал уже настолько значительным, что 3 февраля в 10 ч утра можно было без фонаря считывать температуру с термометра, имеющего большие деления. Но только 20 февраля наступило время, когда мы смогли в 6 ч вечера производить метеорологические наблюдения без фонаря.

Все ярче становился полуденный свет на юге. В ясные дни можно было уже в 7 ч утра увидеть утреннюю зарю. 14 февраля мы заметили ярко освещенное облако, проплывавшее над самым небосклоном; оно отражало лучи пока еще невидимого солнца. В середине февраля стало настолько светло, что льдины впервые снова отбросили тени. Несмотря на низкую температуру, мы охотно проводили часы на открытом воздухе, тогда как раньше по целым неделям не выходили на палубу. Только теперь, с удлинением дня, мы увидели, каким темным, затхлым гробом было наше жилище.

До сих пор мы с большой твердостью противодействовали всем проявлениям сонливости и только сейчас почувствовали расслабляющее влияние долгой ночи. Все разговоры велись в то время о предстоящем возвращении солнца. Подвижки льда казались нам тогда значительно менее жуткими. Тем временем сжатия продолжались и в феврале, достигая большой силы в следующие числа: 7, 8, 9, 10, 11, 12, 14, 17 и 18. Давно уже мы вступили, дрейфуя во льду, в область, никогда еще не посещавшуюся кораблями. Хотя дрейф нашего судна еще будет впоследствии описан, все же уже сейчас необходимо дать координаты пройденного «Тегеттгофом» пути.

Движение это таким образом замедлялось тем больше, чем больше становился мороз, сковывавший льдом открытые участки воды, и чем дальше мы заходили в область влияния сибирского ледового дрейфа, идущего с востока на запад. Необходимо указать, что наш дрейф был главным образом вправо от направления ветра и что судно наше вместе со льдиной в течение первых четырех месяцев повернулось только на один градус в азимуте. В конце января исчезли все свободные от льда участки. В результате этого подвижка ледяных масс не могла уже происходить за счет смыкания трещин, а только за счет сохранности ледяного покрова; иными словами, должно было произойти взаимное перекрывание льдин. Поэтому, если следствием сжатия первоначально было только образование новых каналов и растрескивание льдин, то теперь оно выражалось в сильных нагромождениях льда. Думается, что главной причиной нашего дрейфа был ветер и что значение морских течений было только второстепенным.

Но с этого времени наш дрейф получил постоянное северо-западное направление. В результате такого счастливого изменения нашего пути мы могли надеяться попасть в район таинственной Земли Гиллиса. Продолжение же нашего восточного курса привело бы нас в сторону, где перспективы открытия новых земель были меньше[66]66
  Последнее предположение Пайера не оправдалось, так как именно продолжая январский курс «Тегеттгофа», мы попадаем к открытой спустя несколько десятилетий Северной Земле. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Даже освобождение судна из льдов и достижение мыса Челюскин имело бы меньшее значение, так как поиски зимней гавани у мелководных берегов Сибири заняли бы целиком весь остаток лета 1873 года. Наконец, в третье лето у нас не было бы другого исхода, кроме оставления судна и возвращения через Сибирь. Но пока мы еще надеялись на освобождение корабля в следующее лето и на возможность свободы передвижения. И действительно, среди нас не было ни одного, кто серьезно оспаривал бы эти предположения. Уверенные в том, что тесно сомкнувшиеся вокруг нас льдины еще разойдутся и исчезнут с нашего горизонта, мы решили сделать их вестниками нашей теперешней судьбы. В течение лета некоторые из этих льдин, по всей вероятности, уплывут к югу, и наши сообщения могут попасть в руки моряков. Исходя из этого, мы 14 февраля разбросали в окружности 1¹/₂ морских мили некоторое количество надежно закупоренных бутылок. Они содержали краткое сообщение о главнейших событиях экспедиционной жизни после нашей разлуки с графом Вильчеком.

, Во второй половине дня послали бутылочную почту – на север, юг, восток и запад. Почту спрятали в бутылки, закупорили их, запечатали сургучом и отдали во власть льдов. В бутылках сообщения о нашей экспедиции, они расскажут о нас, если нам суждено погибнуть и никто нас больше не увидит, а ведь нас 24 человека.

Иоганн Галлер