Текст книги "Ваня. Повесть"

Ваня
Повесть
Юлия Афанасьева

© Юлия Афанасьева, 2016

ISBN 978-5-4483-0987-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Обидно, когда тебе дают подзатыльник ни за что. Да вообще обидно, когда распускают руки твои же сверстники, те люди, с которыми ты живёшь в одной комнате, кушаешь в одной столовой и спишь на соседних кроватях. Их пятеро и все здоровые, наглые и грубые. А я совсем один. На всём белом свете. У меня даже мамы с папой нет, какие уж тут друзья. Меня зовут Ваня. И я из детдома.

Моя мама оставила меня в роддоме. Просто собрала все свои вещи и ушла. Врачи и акушеры возмущались, конечно, но она сказала, что ей всё равно и моя дальнейшая судьба её совершенно не интересует. У неё карьера и портить её из-за «какого-то нежеланного отпрыска» она не готова и не собирается. За 10 лет ни одной весточки, никто не знает и никогда не видел мою маму. Я даже не знаю, жива она или нет. А так хочется посмотреть ей в глаза, прижаться к ней, такой родной и домашней. Я не сержусь на неё, нет.

Единственный, кто меня здесь понимает – это наш воспитатель – Андрей Валентинович. Он сам вырос в приюте, и не понаслышке знает, как здесь порой бывает нелегко; как лютым зверем смотрят однокашники, когда повариха тётя Люба пожалеет за обедом и даст тебе, а не им лишнюю корочку хлеба. За что и приходится глубокой ночью в туалете терпеть побои и оскорбления, а я ведь ничего плохого не делал, я просто хотел кушать, как, впрочем, и все здесь. Андрей Валентинович добрый. И мудрый, хоть и очень молодой. Он всё понимает, меня в обиду не даёт. Но ведь не может он находиться со мной круглые сутки, нас, ребят, вон ведь как много! Младшим тут совсем тошно, постоянно приходится терпеть насмешки и тычки старших. Я, по возможности, защищаю маленьких. Мы даже с Андреем Валентиновичем и ещё с парой ребят организовали, так сказать, дружинный отряд. Патрулируем здание детдома, чиним ребятишкам сломанные старшими игрушки, пресекаем несправедливость. А после ухода воспитателя опять начинаются пытки в туалете. Оскорбления, что я крыса, предаю своих же, прячась за спиной этого праведника. После моих возражений, что Андрей Валентинович добрый и справедливый, следует новая порция зуботычин.

Наш директор, Корсканова Лидия Семёновна, очень жёсткая и суровая женщина. Нас, детей, она считает отбросами общества, мерзкими, ограниченными тварями, брезгует даже прикоснуться к нам, а если и случается кого-то случайно задеть, очень долго моет руки и протирает их спиртом. А вообще она вся из себя, очень модная и гламурная. Одевается с иголочки, каждые день новая укладка, маникюр и всё такое прочее. Лично я считаю, что женщине в таком возрасте (почти 45 лет) не нужно излишне харахориться, нужно доказывать людям что-то своими хорошими делами, поступками, а не новой кофточкой и малиновыми губами. Её ничто не интересует кроме Салонов Красоты, модных бутиков и своего дорогого автомобиля, который она, кстати, купила на деньги, которые различные организации перечисляют в наш фонд. Я своими глазами видел квитанции денежных переводов, когда однажды провинился и меня заставили выносить мусор на свалку. Когда к нам в детдом приезжают различные гости и высокопоставленные чины, она, конечно же, очень нас любит, гладит по головке, поправляет нам кофточки… В будни от неё такого не дождёшься. Терпеть не могу двуличных людей.

Одного поля ягода с ней – это жена нашего воспитателя, Анжелика Александровна, такая же вся из себя фыфочка. Неудивительно, что с нашей директрисой они лучшие подруги! Не понимаю, за что её любит Андрей Валентинович. Она очень красивая, не спорю, но характер у неё, мягко скажем, стервозный. Разумеется, при нашем воспитателе она его не демонстрирует. Значит, такая же двуличная. Ни раз я слышал, как она пыталась наговорить, вернее, мягко намекнуть Андрею Валентиновичу, чтобы он бросал этих «заморышей» (т.е. нас) и всерьёз занялся бизнесом (у Андрея Валентиновича своя сеть ресторанов). Хорошо, что наш воспитатель не подкаблучник там какой-то, а взрослый человек со своими принципами и интересами. Он её аргументированно уверяет в том, что этот детдом для него – частичка жизни, которую у него никто и ничто не вправе отобрать, даже любимая женщина. Конечно, Анжелика Александровна обиженно надувает свои пухленькие розовые губки, но после того, как на арене появляется очередная купюра номиналом 500 у.е., забывает все свои обиды и упрёки, чмокает Андрея Валентиновича в щёчку и уносится в модный бутик за очередным нарядом.

Меня она почему-то не любит. Вернее, даже ревнует к Андрею Валентиновичу. Он, действительно, проводит очень много времени со мной. Намного больше, чем с другими ребятами. На мой вопрос, почему, воспитатель просто отвечает, что я добрый, особенный, не такой, как все. Он сам не может объяснить, почему его ко мне так тянет. А я только рад! Мне с ним очень хорошо. И спокойно. Не понимаю, как могут обычные дети (я имею в виду, из полноценной семьи) ругаться со своими родителями, обижаться на них и не слушаться. Я был бы очень послушным сыном, помогал бы маме по хозяйству, каждый день бы приносил ей свежие полевые цветы и радовал хорошими отметками в школе. А будь у меня такой папа, как Андрей Валентинович, я бы всю свою жизнь просто держал его за руку и никуда не отпускал.

Мне здесь нравится одна девочка. Я в неё даже маленько влюблён. Её зовут Настя, она младше меня на 1,5 года и живёт этажом ниже. Она очень добрая и красивая. Настя не здоровается со мной, но улыбается при встрече. И за эту улыбку я готов стерпеть всё: и побои, и оскорбления. Помню, как-то раз мне крепко досталось от старших, я лежал в своей комнате и даже встать не мог. Воспитателям наврал, что недомогаю, сослался на боли в желудке. Только Андрей Валентинович обо всём догадался. И Настя. Она принесла мне большущее яблоко, сам не знаю, откуда она его взяла. Я предложил с ней поделиться, на что она сначала наотрез отказалась, потом скромно взяла свою половинку и выбежала в коридор. Я её понимаю, не часто нас тут яблоками балуют. А кушать хочется всегда.

Она здесь тоже почти ни с кем не общается, как и я. Конечно, она разговаривает с девочками из своей комнаты, стайкой все ходят в туалет (вы ведь наверняка знаете, как это у девчонок бывает), но самое сокровенное, как и я, она не доверяет никому. Я не знаю это, но чувствую. Ей есть что сказать, вот только некому. Со мной она никогда не заговорит, я это прекрасно осознаю. Правильно, зачем нам нужны лишние сплетни по детдому? Проблем и так хватает. Просто нестерпимо больно от того, что знаешь, что вот он, совсем рядом близкий по духу тебе человечек, а заговорить с ним ты просто так не можешь.

Со мной в комнате живёт мальчик, его зовут Егор. Он старше меня на 7 месяцев, и тоже заглядывается на Настю. Один раз он меня с мальчишками из комнаты даже побил. Ночью. В туалете. По почкам, чтоб синяков не было видно. А всё из-за того, что я улыбнулся Насте. И она мне в ответ. Ему она не улыбается. Даже не смотрит в его сторону. Боится, наверное. Вот он и бесится. А мне достаётся. Но ради этой девочки я готов вытерпеть многое. Она мне очень сильно нравится. Честно.

2

Прошлой ночью я плохо спал. Всё тело болело после очередных разборок в туалете. В голову лезли всякие мысли. Морфей никак не хотел забирать меня в своё сонное царство. Стало душно. Я вылез из-под одеяла, надел шлёпанцы, и в одной майке и трусах подошёл к открытому окну. Ветер обдал меня весенней, почти летней прохладой. В воздухе пахло сиренью. Звёзды на иссиня-чёрном небе светили ярко, так далеко и одновременно так близко, что, казалось, вот-вот задену их рукой, стоит только протянуть её к ним…

Я ждал чего-то. Чего? Не знаю. Чуда какого-то, которое вот-вот должно произойти. Я даже не чувствовал это, а знал наверняка, что скоро всё изменится, станет совершенно по-другому…

Захотелось пить. Я на цыпочках пошёл к двери, но случайно что-то задел, раздался шум на всю комнату. Тотчас же в меня полетела подушка из того угла, где спал Егор.

– Ох, Коростелёв, видимо мало тебе досталось сегодня вечером. Ну ничего, завтра с пацанами повторим, чтоб не повадно было шляться по ночам, будить добрых людей.

«Это ты-то добрый?», подумал я про себя, усмехнулся, но сделал вид, что ничего не услышал и поспешно вышел в коридор.

Весь корпус спал. Ни одного шороха не раздавалось вокруг. Было тихо и спокойно. Даже вахтёрша тётя Зоя мирно посапывала, держа в руке очередной роман про любовь. Я вздохнул с облегчением, что не попадусь никому на глаза в столь поздний час, не получу замечания, и тихонько, на цыпочках, покрался к столовой за стаканом воды.

Когда я проходил мимо нашей комнаты отдыха, то краем уха услышал из-за приоткрытой двери еле различимый шорох. Я остановился, посмотрел по сторонам, набрался смелости и шагнул в дверной проём. Внутри было темно, кресла и диваны стояли на своих обычных местах, только ветер из приоткрытого окна шевелил занавески, да листочки растений, что стояли на полу. Я подошёл к подоконнику, залез на него с ногами и засмотрелся на огни ночного города. Я просидел так минут пятнадцать, думая и мечтая о чём-то своём, вдыхая свежий ночной воздух.

– Что, Ванюш, тоже не спится?

Я даже не вздрогнул. Больше того, я знал, что этот человек все время был здесь.

– Не могу уснуть. Жду чуда.

– Правильно, Иван, в чудеса надо верить. Они происходят с нами каждый день, просто мы настолько к ним привыкли, что уже не обращаем на них никакого внимания. У тебя ещё всё впереди, целая жизнь, и только от тебя зависит, оставишь ли ты в ней место для чудес или нет. Лично я перестал в в них верить.

Я резко обернулся. Андрей Валентинович сидел прямо за мной в глубоком кресле, рядом с ним стоял красивый графин и стопка коньяка (чему я несказанно удивился, вообще-то он не пьёт). Луна освещала его горькую улыбку, взгляд воспитателя был устремлён куда-то вдаль, а в глазах его читалась душевная боль, грусть и пустота одновременно.

– Перестали верить? Андрей Валентинович, но вы же сами только что сказали…

– Да, сказал. Но у тебя ещё всё впереди, Вань, всё впереди…

Воспитатель замолчал. И я не смел нарушить это молчание. Я ждал, когда он снова заговорит. Я догадывался, что это всё из-за неё – из-за этой противной Анжелики Александровны. С каждой секундой гнев на эту женщину и негодование нарастали во мне, как снежный ком, я просто не знал, куда себя деть. А при мимолётном взгляде на Андрея Валентиновича сердце моё сжимала такая тупая боль, что хотелось рыдать во всё горло, и бежать, ломать, крушить всё вокруг! Я нервно сглотнул.

– Это всё из-за неё, да? – тихо спросил я.

Андрей Валентинович поднял на меня глаза, полные слёз. Потом опустил голову, закрыл лицо рукой и тихо заплакал. Впервые в жизни я видел, как он плачет. Он был такой родной и трогательный в этот момент, что я присел возле него на коленки и осторожно начал поглаживать свободную руку. Он обнял меня по-отечески за плечо, и тихо прошептал:

– Спасибо, Вань, за то, что ты есть. Не поддавайся никому. Верь в чудеса, и всё у тебя непременно получится! А сейчас беги спать, время уже много. Ах, да! И ещё: не говори, пожалуйста, никому, что я здесь… Ну, ты сам понимаешь… Мужчины не плачут…

– Хорошо, Андрей Валентинович, доброй ночи!

– Спокойной ночи, Иван.

Уже выходя из комнаты, я заметил, что на одном из диванов лежат подушка и одеяло. Как я и предполагал, воспитатель сегодня будет ночевать здесь.

Через какое-то время я успокоился, наступило долгожданное мной умиротворение. Ощущение наступающего чуда опять дало о себе знать: сердце бешено билось, душа рвалась куда-то ввысь, а внутренний голос пел: всё будет хорошо, всё будет просто здорово, жди, Иван, совсем немного осталось!

3

Утро было серым. Капли дождя барабанили по подоконнику. Утренняя прохлада вкупе с холодным ветром из приоткрытого окна заставляли ёжиться в постели. Я натянул одеяло до самого носа, но так и не смог согреться. Тихонько дрожа, начал снова засыпать…

С меня сорвали одеяло, стащили на пол. Ничего не понимая, я приоткрыл глаза и увидел над собой фигуры пяти сожителей, агрессивно настроенных.

– Говорил я тебе, Коростелёв, не надо по ночам шляться, будить своих товарищей. Предупреждал, – это Егор.

– Ха, Егерь, да он поди к Настьке, своей возлюбленной ночью бегал!

Егор смутился, но виду не подал. Ещё бы! Кому захочется сознаваться в своей любви к девчонке, пусть даже такой красивой, как Настя.

– Ну и как прошла ночь, наш Казанова?

– Не смейте говорить про неё плохо, Настя хорошая и порядочная девочка, не то, что вы! Я вас всех ненавижу!

Меня начали пинать. По почкам. По ногам. По спине. По голове. Без разбора. Я скорчился на полу и не смел пошевелиться. Даже обороняться не смел, да и не смог бы. При всём желании. Казалось, на моём теле не было живого места. Одни синяки, шишки и ушибы. Я не плакал. Я думал. О Насте и о чуде.

– Все на завтрак, – послышалось в коридоре. Это тётя Люба обходила весь наш этаж, заглядывая в каждую комнату и приглашая детей на манную кашу.

– Пацаны, атас! Она уже в 312, скоро к нам заглянет! Прячьте этого урода.

Меня затолкали под кровать, занавесили одеялом.

– Мальчики, на завтрак, – показалось в дверном проёме приветливое лицо повара. – Ой, а где Иван у вас?

– Он, наверное, в туалет вышел, – сказал Егор, показывая мне за спиной кулак. – Мы ему передадим.

– Передадим, передадим, не беспокойтесь, тёть Люб! – вторили ему остальные.

Повариха странно посмотрели на них, пожала плечами, и вышла.

Егор присел на корточки, заглянул под мою кровать и зловещим голосом прошептал:

– Расскажешь что-нибудь своему защитнику, мы тебя на ремни порежем! Ты меня знаешь, рохля, лучше не нарывайся. Мы сейчас пойдём с ребятами позавтракаем, а ты лежи тут смирно, не рыпайся. Придём – продолжим с тобой, животное!

С этими словами он ещё раз больно пнул мне под рёбра, и вышел с дружками за дверь.

Я лежал на холодном полу. С закрытыми глазами. Минут пятнадцать. Дожидаться Егора с его шайкой я не собирался, поэтому с неимоверными усилиями вылез из-под кровати. Всё тело ныло и болело, суставы хрустели. Пошатываясь, я встал на ноги. В глазах помутнело. Я присел на краешек своей постели, пока взор не прояснился. Потом опять медленно встал. Маленькими шажками побрёл к умывальнику. Умылся холодной водой. Заметно полегчало. Чтобы там ни было, а на завтрак нужно идти. Набраться сил на предстоящий день. Вышел в коридор. Пошёл более уверенно и твёрдо. Ещё бы! Общество дисциплинирует, не позволяет проявить слабинку. В случае чего – загрызут. Или засмеют. Одно из двух, выбирать не приходится. Навстречу попадались ребята. Сытые и довольные. Строили планы на предстоящий день, шутили и дурачились. Девчонки, как всегда, ходили стайками. И хихикали над чем-то, одним только им известным.

Столовая была на втором этаже. Недалеко от Настиной комнаты. Каждый раз, подходя к столовой, сердце моё начинало бешено биться в груди от предчувствия того, что скоро я её увижу. В столовой или в коридоре, весело болтающую с девочками. Она мне улыбнётся, засмущается и отвернётся, начнет шушукаться с подружками о чём-то. А я, как идиот, с застывшей улыбкой на лице так и буду сидеть и лопать в столовой свой паёк минут пятнадцать, не меньше. Пока кто-нибудь не окликнет, или не пристанет с дурацкими расспросами, тем самым, выведя меня из состояния блаженства…

Настю я увидел в столовой. Хотя многие ребята уже давно позавтракали, она всё ещё была тут. Помогала тёте Любе убирать грязные тарелки со столов. Настя очень хозяйственная. И добрая. Никогда не откажет ближнему. Завидев меня ещё в дверях, девочка широко улыбнулась мне. Сердце моё опять бешено заколотилось, вот-вот готовое вырваться из груди. Я улыбнулся в ответ. По крайней мере, постарался. Но улыбка получилась какой-то натянутой. Вымученной что ли. Выражение лица Насти изменилось. Она пристально посмотрела на меня и выбежала из столовой. Я обернулся ей вслед, но был вынужден вернуться в исходное положение. Услышал прямо над своим ухом гадкий смех Егора.

– Ха, парни, только посмотрите! Тихоня явился отпотчевать.

– Слушай, рохля, от каши сильнее не становятся. Это взрослые нам так специально говорят, чтоб мы эту гадость ели.

– Хотя, пусть попробует. Авось силёнки-то и прибавится, – Егор стоял вальяжно, промокая уголки губ салфеткой.

– Я вас всех ненавижу, – процедил я сквозь зубы, до хруста в пальцах сжимая кулак.

– Вот и покажешь нам после приёма пищи, КАК. Ждём тебя в 315.

С этими словами Егор бросил салфетку мне в кашу, кивнул парням, мол, за мной. Вся шайка вышла из столовой.

Я брезгливо достал салфетку из тарелки двумя пальцами и принялся за завтрак. Вбежала Настя.

– Настенька, я уж думала ты всё, с концами ушла…

– Как можно, тёть Люб? Я пятно на платьице посадила, выбегала застирывать.

И как бы в доказательство своих слов встала слегка полубоком, демонстрируя мокрое пятно размером с блюдечко. Признаться, я сразу заметил подвох. Когда застирываешь вещь, она мнётся. Всё равно на этом месте остаются маленькие складочки, как ты их не разглаживай. Настино платьице же в том месте, где якобы должно было быть пятно, было идеально гладким, как только что отутюженным. Ощущение, как будто она это место просто смочила водой.

– Ну-ну, ты у меня одна помощница, Настенька, помоги уж, совсем немного осталось.

Настя довольно кивнула головой и принялась с ещё большим энтузиазмом убирать за товарищами грязную посуду. Когда она добралась до моего столика, то незаметно кинула мне на колени клочок тетрадного листочка, сложенный вчетверо. Я быстро убрал записку в карман штанов. Встал, чуть не опрокинув стол, отнёс грязную посуду и чуть ли не бегом вышел из столовой. В туалет. Читать послание. В нашей 315 у меня не будет такой возможности.

В туалете был один из младших. Он долго и тщательно мыл руки с мылом. Потом так же тщательно вытирал их полотенцем. Приглаживал чёлку набок возле зеркала. Мне казалось, прошла целая вечность…

Когда мальчик наконец вышел, я быстро запер дверь на шпингалет. Прислонился затылком к холодной стене, дрожащими пальцами достал из кармана записку. Повертел её в руках. Понюхал. Пахло чем-то сладким, девичьим, будоражившим кровь и затмевающим сознание. Поцеловал листочек зачем-то. Вздохнул и развернул его.

Почерк у Насти был красивый. Прямой, ровненький и аккуратный. Такой, наверное, и подобает иметь всем хорошим девочкам.

Через полчаса во дворе на третьей скамейке.

P.S. Первый раз в жизни сегодня врала, честное слово!

Я перечитывал эти две строчки снова и снова, до боли в глазах. Пока не услышал за дверью настойчивые удары. Я ведь совсем забыл, где нахожусь. Может, там кому-то тоже просто необходимо прочитать свою записку…

4

Я быстро убрал листочек в карман. Машинально открыл дверь, отошёл. За дверью стоял Гришка Осипов – мальчик, младше меня ровно на 3 месяца (у меня день рождения 29 августа, а у него – 29 мая). Хороший такой пацан, тихий, не задиристый. Кстати, мы с ним вместе патрулируем здание в качестве «дружинников», защищая младших.

– Здорова, Ванька! – и он со всего маху впечатал свою теплую ладошку в мою. – Ты уснул тут что ли?

– Привет, Гришка! Да нет, дело тут одно… – ответил я неопределённо и с пустым взором вышел в коридор.

По-моему, он ещё долго смотрел мне вслед. Я прямо чувствовал его удивлённый взгляд у себя между лопаток. Потом, видимо, он пожал плечами, мол, у каждого свои причуды, и закрыл за собой дверь.

А я шёл по коридору как во сне. Боже мой! Настя… Настенька… Настюша… Какая же она красивая, милая и… оказывается, такая храбрая! Сам бы я, наверное, никогда не решился написать ей записку. А вдруг эту записку бы потом нашли девчонки из её комнаты, что тогда? (Тут я подальше засунул записку в карман). Засмеяли бы. Всем растрещали и тихонечко злорадствовали, подкалывали на каждом шагу, хихикали бы надо мной и над Настей. А в душе бы, наверное, завидовали… Нет, всё-таки очень сильное влияние на меня оказывает чужое мнение. Наверное, я трус. Не написал бы я записку. Как сказал бы Егор и вся его банда – «кишка тонка». А вот Настя молодец, не побоялась, написала.

С такими мыслями я добрёл до своей комнаты. Глубоко вздохнул, взялся за холодную ручку, помедлил немного и широко распахнул дверь. На удивление, в комнате никого не было. Только вещи ребят были разбросаны по всей комнате так, как будто объявили военное положение и их срочно забрали на фронт. Если честно, я был бы не против, если бы их уже куда-нибудь забрали. Даже помог бы собраться и помахал белым платочком.

Тут я вспомнил, что и мне пора собираться, Настя через 15 минут будет ждать меня на третьей скамейке. Лучше места для свиданья не придумаешь! Скамейка находится в нашем парке в тени деревьев, её не видно ни из корпуса, ни с площадки, даже из самого парка нельзя увидеть тех, кто на ней сидит, если только не подойдёшь к скамье вплотную. Молодец Настя! Я снова достал записку, пробежался по ней глазами, аккуратно свернул её, поцеловал и спрятал в мой тайничок – место под кроватью, где отходила одна дощечка. Для надёжности прикрыл тайник тапками.

Я ещё раз умылся, причесался, надел чистую рубашку и взглянул в зеркало. Оттуда на меня смотрел смуглый мальчик со светлыми волосами и ярко-голубыми глазами. Эх, видела бы меня сейчас моя мама… Хотя где она сейчас, моя мама? Захотелось заплакать, но я сдержал подступивший к горлу комок. Не хватало ещё, чтобы Настя видела меня зарёванным. «Я мужчина и ни в коем случае не должен плакать», – повторял я себе, но одна предательская слезинка всё же скользнула по моей щеке.

В дверь тихонько постучали, и в проёме показалось доброе и, как всегда, очень приветливое лицо Андрея Валентиновича. Я быстро смахнул слезу и широко улыбнулся ему.

– Ааааа, привет, малыш! – поздоровался воспитатель, протянув мне свою широкую тёплую ладонь.

Я деловито пожал его руку. Странно, но он частенько называл меня так: «малыш», а я даже не обижался на него. Если бы кто-то из ребят меня назвал «малышом», я бы крепко обиделся, возможно, даже драку завязал. А у Андрея Валентиновича получалось это так ласково, искренне, по-домашнему как-то… Стыдно признаться, мне даже нравилось. Что примечательно, на людях он меня так никогда не называл. За это я ему был искренне благодарен.

– А я твоих охламонов на тренировку по футболу забрал. В пятницу соревнования состоятся между детскими домами города. Есть желание поучаствовать?

– Во-первых, как вы выразились, «охламоны» эти – не мои. А, во-вторых, вы же сами знаете, Андрей Валентинович, нога, – угрюмо буркнул я себе под нос и в следующую же секунду пожалел об этом. «Зачем я так с ним, он же мне добра желает, и единственный, кто здесь понимает и поддерживает».

– Поругались что ли опять? – как будто не заметив моей грубости, спросил воспитатель. – А про ногу извини, Вань, забыл.

Я вам не рассказывал, что маленько прихрамываю на одну ногу? В роддоме что-то произошло: то ли по ошибке врачей, то ли ещё из-за чего-то, но я чуть не остался инвалидом. Врачи вообще боялись, что это на всю жизнь, но, Слава Богу, всё обошлось. Раньше я ходил, опираясь на палочку, но сейчас на двух ногах стою вполне уверенно, даже могу немного мяч во дворе с ребятами погонять. Разумеется, воспитатели и Андрей Валентинович в частности стараются меня всячески оградить от сильных физических нагрузок, я с ними не спорю. Потому что иногда нога всё-таки ноет, особенно в дождливую и пасмурную погоду.

Чтобы как-то разрядить обстановку, я решил рассказать Андрею Валентиновичу про записку. Знаю, что он никому не расскажет и смеяться надо мной точно не станет. Меня захлестывала волна счастья, хотелось жмуриться от него, как от яркого солнышка, поэтому я и решил поделиться кусочком этого счастья с самым близким мне человеком в этом детдоме.

Андрей Валентинович очень внимательно выслушал меня; он кивал, улыбался при виде того, как я нервничаю и заикаюсь. В конце моего монолога он одобрительно похлопал меня по плечу, мягко улыбнулся и сказал: «Иди, Ваня, иди, Настя уже ждёт тебя. Негоже молодым людям опаздывать на свидания».