Текст книги "Мертвым не понять"

…Да, теперь вы замените Марго. Мне надоело гоняться за этой полудохлой бабой. Пусть ею занимаются врачи. Вы – совсем другое дело, хотя тоже вещь, роскошная, дорогая вещь. Кто-то однажды поставил перед вами некрасивого молодого человека и сказал, что отныне он будет вашим другом. И вы согласились, не задумываясь, не удосужившись даже рассмотреть свое приобретение! И вот в один прекрасный день кто-то отбирает у вас вашего «друга», ломая при этом всю вашу жизнь. И вы снова смиряетесь. Все, на что вас, Диана, хватает – это скулить по поводу разлуки и строить нелепые предположения о том, что потерянное можно будет когда-нибудь вернуть! Так я вам скажу – ни-ког-да! Я разуверился в вас – какое-то мгновение я еще думал, что вы человек, но на поверку вы оказались обыкновенной тряпкой! Дешевкой! Вы… вы не годитесь для того, чтобы править… вы обречены на вечное униженное состояние рабыни! Прощайте!.. Я проклинаю вас, вы никогда не сможете броситься в пропасть с пустыми руками!

Какое-то время я сидела оглушенная, потрясенная, в трубке слышались короткие гудки.

Итак, я проиграла! Я потеряла Славу, но это еще ничего – милый, кроткий человек почти что на моих глазах обращался в жаждущее крови чудовище, а я ничего не могла поделать.

В полном изнеможении я повалилась на стол, не заботясь уже, как это выглядит. «Я не могу броситься в пропасть с пустыми руками? Господи, а что же я делаю сейчас?! Только что Слава почти раскрылся мне. Столько знать могли только трое – Пава, Владислав и учитель. Предположение, что мистификация – его рук дело, я отмела сразу. Во всей этой истории с двойниками никто не говорил напрямую, а сейчас мой собеседник ни много ни мало признался в том, что он – автор нашего тройственного союза и развала… Он же и пешка в этой игре – первая фигура, которой пришлось пожертвовать… Но могу ли я с уверенностью сказать, что именно учителю принадлежит оригинальный замысел объединить трех литературно одаренных людей, спаяв их в более совершенный и, следовательно, живучий механизм? По сути, он мог лишь повторять заранее внушенную ему идею. И тогда все встает на свои места: Слава придумывает историю, затем при помощи известного мэтра набирает актеров, которым и предстоит сыграть означенное произведение. Двое – больше не надо. Не надо и по жизни – двое вполне могут писать друг для друга, и никто им больше не нужен – но тогда нет никакой возможности прослеживать всю цепь событий, а тем более влиять на них. Через десять лет – когда связи установлены и положение более чем устойчивое – он сам вносит дисгармонию, для того чтобы вскоре выбыть окончательно и бесповоротно, поломав таким образом свой же собственный замок вместе с судьбами обитающих там людей. Да, он и вправду выкинул меня как тряпку! Но нет – этому не бывать! Я никому не позволю вытирать об меня ноги, даже если мне придется наступить при этом на собственное сердце.

Я посмотрела на молчащий телефон.

«Не дал договорить, не дал увидеть себя. Просто повесил трубку, ушел, выплюнув мне в лицо свои оскорбления, а я не могу теперь даже оправдаться! И эта боль – она теперь уже навсегда!

Но куда же все-таки может деться писатель-фантаст – человек, для которого обыденность и трехмерность катастрофически малы, который исчезает сейчас в мире двойников и теней, который… Но позвольте – двойственность?! – Я посмотрела на зеркало. – Что за бред! Не хочет же он, чтобы я бросилась на собственное отражение, почувствовав в нем врага?.. С пустыми руками в неизвестность?..»

Я закрыла глаза, собираясь с силами, потом отошла немного вправо к стеллажам и оттуда ринулась на зеркало.

От удара с полок посыпались тонкие брошюры, я увидела свой огромный голубой глаз, и тут же зеркальная дверь повернулась. Передо мною стоял Владислав.

– Ты… ты сделала это?! – Он выронил кассету, которую, наверное, только перед этим вынул из магнитофона. – Вот уж не ожидал. – Шоршона отступил на полшажка и уперся в стену. Небольшая кладовочка не располагала к широким жестам. Кроме магнитофона, здесь находилось уродливое кресло и чудом вмонтированная в стенку слева полка, при необходимости заменяющая стол. Заметив, что я рассматриваю помещение, Слава на секунду отвернулся, и в руках его оказался по виду довольно-таки острый нож.

– Я же предупреждал, что ты не должна видеть моего лица!

– Как в дурном вестерне! – Я покосилась на лезвие. – Ты это серьезно? Подумай! Все еще можно изменить…

– Никогда!

– Ты придумал интересную историю, думаю, что многие захотят прочесть ее… почему бы тебе…

– Не говори глупостей. – Он переложил нож в правую руку.

«Я знаю, что ладони у него сейчас горячие и потные».

– …Ты всего лишь пешка. Пешка – и ничего больше. Я уберу тебя…

– Слава! Давай, ты лучше сейчас отпустишь меня… ладно? – Я выставила вперед руку, надеясь остановить удар. – Ты ведь вовсе не убийца! Я никому никогда не расскажу, что здесь произошло… Ну… положи нож… ты и так меня уже напугал… Слава…

– Нет. – Он сделал шаг ко мне навстречу, глаза его сияли сумасшедшим блеском.

– Подожди, ну давай разберемся: если ты убьешь меня – значит, ты сделаешься пленником своего собственного сценария.

– Нет. Это ты попалась! Я предопределил это заранее!

– Ты предопределил себе роль убийцы?! Не смеши – ведь именно то, что ты следуешь букве плана, и показывает, что ты всего лишь раб идеи. Пересиль себя! Сохрани мне жизнь вопреки сценарию – и это будет поступок человека, а не пешки!

Я видела, что он почти что поверил мне, но в этот момент я, отступая, натолкнулась на стол и это вывело его из оцепенения.

– Ты – жертва! И я покажу тебе, как умирают жертвы… – Он шагнул ко мне навстречу, над его головой вспыхнула лампочка, и перед моими глазами вдруг предстала картинка: люстра расположена слишком близко к камере, так что почти ничего не видно… лицо Славы… бледное, взволнованное, даже какое-то одухотворенное… он что-то говорит, потом расстегивает верхнюю пуговицу рубашки – и все заливает светом…

Блеск ножа парализовал меня, я смотрела на Славку и думала, что вот он – живой… и чем бы я только не пожертвовала еще месяц назад, чтобы увидеть его снова. Лампочка ослепила меня, я отерла лицо тыльной стороной ладони. Владислав продвинулся еще на один шаг, я почувствовала, как мое тело качнулось в сторону и на противника, пальцы сомкнулись на правом запястье врага в жестоком захвате и уверенно повернули кисть с ножом вовнутрь. Раздался хруст, Слава закричал и разжал пальцы. Я вынула нож и толкнула его в позорное кресло, в чуланчике.

Удивительно, но уроки Никиты действительно не прошли даром.

Слава стонал, раскачиваясь, словно исполняя какой– то невиданный ритуал поклонов, потирая сломанную руку.

Не было больше ни страха, ни боли – одна пустота, и еще мысль, которую я проговаривала внутри себя как бесконечную мантру: «Никто и никогда, никогда не будет вытирать об меня ноги! Никто, даже самый лучший на этой земле человек».

8
ФИГАРО

Не помню, как я оказалась на улице, возможно, просто выскочила из квартиры и, почти не касаясь ступенек, пролетела их, сломав каблук и чудом не упав лицом на серый пол парадной. «Бежать! Бежать!..» – стонало внутри. Врезавшись всем телом в черную неровную поверхность двери, я вырвалась, наконец, на улицу, хватая ртом воздух.

Моя машина осталась у черного хода, но я не рискнула бы сесть за руль теперь уже чужого «мерса».

«Зачем мне враги, когда есть друзья, как ты?» – вертелось навязчивой считалкой в голове; сирена пролетевшей мимо «скорой» напомнила о Белкиной, сковав тело леденящим ужасом. А ведь еще немного – и я могла сделаться убийцей, а потом что?.. А потом все – как сказал Пава – все – дальше уже не получится ничего и никогда. «Гений и злодейство – две вещи несовместимые».

Фонтанка все бежала и бежала куда-то. Тревожно, одиноко стучал по гранитной набережной уцелевший каблук.

А ну ее к чертовой матери, эту жизнь! На хрен мне это надо!

Черно-блестящие воды манили, ласково подставляя обманные твердыни еще не растаявшего льда. Я облокотилась о решетку, свесив длинные распущенные волосы, которыми тут же принялся играть ветерок. Справа от меня в реке образовался крошечный водоворотик; извиваясь и по-птичьи разевая рот, он пил и пил воздух и водяной блеск, отраженные огни Невского и чужие мысли. Вдруг подумалось, что вот он вырастет, всласть навампирившись питерскими образами, да и стащит за зеленые хвосты с Аничкова моста четверку коней вместе с голыми каменными юношами, потом сглодает набережную, дом Белосельских-Белозерских, Аничков дворец, примется за низкое питерское небо.

Однажды, когда я и Ленка ездили отдыхать в Харьков, одна хохлушка в поезде заметила, что у них на украинских просторах небо высокое да синее, не то что в Питере, на что я нашлась и ответила, что, мол, им всем попросту далеко до небес, в то время как нам до них рукой подать.

Но той злополучной ночью я смотрела не на небо, а в черный омут Фонтанки, откуда навстречу мне призывно тянулись руки черного ангела любви, пообещавшего десять лет назад подхватить меня, едва лишь жизнь сделается настолько невыносимой, что…

Но в этот момент чья-то рука из этого мира легла мне на плечо, и одновременно я почувствовала, как чугунная ограда врезается мне в солнечное сплетение, а воды тянут и тянут невидимой сетью на дно.

В это время вторая рука моего внезапного спасителя уверенно обвила талию… Рывок. Туда, в Питер, в жизнь, в боль… Призрачные руки Дракулы остались на дне Фонтанки, я вздохнула и закрыла глаза.

– Диана! Что такое? Тебе плохо? Диана…

Передо мною стоял молодой человек, никак не напоминающий атлета. Одному богу известно, как это он сумел практически вытащить меня (пятьдесят два килограмма пока еще живого веса, медленно и целенаправленно ползущего в тихий ад Фонтанки).

Светлые, тщательно зачесанные назад волосы поблескивали от геля, а глаза – большие, светлые… Нет. Разумеется я не могла разглядеть цвет этих волшебных глаз. Не могла сейчас. Но ведь я знала и любила их настолько, что даже самые гнусные, трусливые мыслишки о самоубийстве сконфуженно отошли в сторону, позволив мне расцеловать эти добрые, прекрасные глаза. Молодого человека звали Фигаро, я познакомилась с ним в клубе «Шесть и девять», и с тех пор мы довольно-таки часто встречались к радости обоих и зависти окружающих. Мы гуляли иногда в обществе Павы или его друзей, иногда просто вдвоем. И все время нашего знакомства этот питерский ангел носился по городу с тяжелыми, полными продуктов и сигарет для безденежных друзей сумками, или утешал кого-нибудь, терпеливо выслушивая очередную слезливую и вряд ли более болезненную, чем переживал в этот момент он сам, историю, чтобы потом по-доброму погладить, ободрить, посочувствовать, утешить…

Естественно, что на помощь мне судьба должна была послать именно его.

– А я-то сперва принял тебя за Линду – знаешь, медиум?

Я кивнула.

– …Она последнее время предпочитает ходить в белом… А кстати, тебе не холодно?

Только сейчас я заметила, что выскочила из Маргаритиной квартиры без шубы.

– Ты что – заболеешь! – Он стащил с себя куртку «Пилот» и накинул мне на плечи. – Ну… пойдем, я провожу тебя. Пава-то где? Что он за тобой не смотрит? Ой, выскажу я сегодня ему все, что следует, олуху недоделанному… Надо же – так человека довести!

– Это не он.

Добредя до Невского, Фигаро купил по голубой в полосочку банке джин-тоника. Как смеялся кто-то из общих знакомых, «просто голубых Диане-Венере мало, непременно нужно, чтобы были еще и в полосочку».

– Знаешь, не провожай меня дальше. Хорошо? – сказала я, едва только мы перешли дорогу и остановились возле дворца Белосельских-Белозерских. Сняла курточку и подала ее Фигаро. Оттого что он знал Паву, сделалось еще невыносимее, но я сохранила внешнее спокойствие. – Дальше сама – мне просто нужно немножко побыть одной. Хорошо?.. – «Интересно, понимает ли он сам, что только что спас мне жизнь? Похоже, что нет – дело привычки».

– Нет. Так не пойдет. Я должен довести тебя до дома и сдать с рук на руки Павлу… – Я почувствовала в его голосе гранулы неуверенности и уступчивости, в этот момент он и сам не был до конца уверен, не следует ли оставить меня в покое, позволив выплакаться в гордом одиночестве, тем более что до дома оставались считанные метры, – Я, в принципе, не тороплюсь… – попытался он остаться. – Говорят, сегодня какой-то особенный магический день, в древности люди выходили на реки и ждали богиню любви. Она появлялась либо обнаженной, либо в длинном светлом платье, и жаждущие найти свое счастье касались ее и говорили о своих мечтах… Представляешь, как я обалдел, когда мало того, что увидел женщину в светлом, да еще и подумал, что это может оказаться Линда?! – Он нервно засмеялся и, отчего-то смутившись, коснулся моей талии.

– Нет, голой в такую погоду?! Благодарю покорно.

Мы рассмеялись.

– А о чем или о ком мечтаешь ты? – спросила я, все еще держа его куртку в руках. Он был одет в темные облегающие джинсы и белый бадлон. Должно быть, смотрелись мы отпадно.

– Я мечтаю, что вот однажды придет совершенный, прекрасный, сильный мужчина… только не старый – лет двадцать шесть, тридцать. Знаешь, такой, за которым как за каменной стеной, и заберет меня… – Фигаро вдруг стал серьезным, его глаза горели каким-то древним неистовым пламенем. – Богиня любви, – сказал бы я ей, – богиня, сделай так, чтобы пришел ко мне такой человек и чтобы любил меня, любил!.. И больше мне, правда, ничего не нужно! Лишь бы только спать, ощущая рядом с собой чье-то доверчивое тепло, и просыпаться, зная, что он рядом. Я хочу… – Фигаро так резко и порывисто схватил другой рукой меня за локоть, что я чуть было не выпустила банку. – Я представляю, что, когда он придет, – я его сразу же узнаю, – перешел он на взволнованный шепот. – Он просто подойдет со спины и положит мне руку на плечо, потом заглянет в глаза и…

В этот момент я почти что увидела, как из вод Фонтанки, с низкого, наклонного питерского неба, из гранита и бронзы сходят прекрасные, как боги, паладины любви. И вот они идут на зов одинокого сердца, по приказу провозглашенной на этот магический праздник богини любви Венеры, идут, плавно отражаясь в витринах домов, переливаясь огнями реклам и сводя с ума провожающих их долгими жадными взглядами прохожих. Идут! Ближе, ближе, и сходятся, переплетаясь, изменяясь… Спешат, спешат, спешат!.. Смущенно улыбаясь от предчувствия счастья, пока их слабо материальные субстанции не сольются в один искомый образ.

А над всем этим где-то в дебрях антенн витает дух Линды и горят потрясающие глаза Фигаро!..

Всё!!!

Водопад золотых искр осыпал резко остановившийся троллейбус. Я автоматически посмотрела на мост и застыла, увидя воочию, как бронзовый юноша, отряхнувшись, сошел с пьедестала и направился в нашу сторону.

«Только галлюцинаций мне еще и не хватало».

В этот момент, как по повелению чьей-то могучей силы, на всей Фонтанке от Публички вырубился свет и тут же чья-то могучая и вместе с тем нежная рука мягко легла на плечо Фигаро…

Не знаю точно, сколько времени я еще проторчала на улице совсем одна – помню только, что, добравшись до своего дома и уже поднявшись на этаж, я вдруг явственно представила, как Пава быть может именно в этот момент разговаривает по телефону с любимым человеком или, может быть, они сидят за столом при свечах и держатся за руки…

– Это уже не мой дом, – сказала я сама себе, – у таких, как я, не может быть никакого дома.

Я шла по улице. Лишенная каблука нога болела из-за того, что приходилось неудобно ставить ступню, холод пронизывал все тело. Я долго брела сквозь дворы и проходные подъезды, словно нанизывая на себя дом за домом город.

На Достоевской в колодезном дворике дома номер двадцать шесть стояла особенно долго, впитывая свет знакомого окна – окна, где перед отъездом в Америку жила Ленка с семьей. Неужели они приехали? Но потревожить людей в такой час, тем более зная, что в квартире спит сладким сном ребенок школьного возраста… И все такое…

Неопрятная бомжиха с двумя набитыми авоськами шарахнулась от меня, чуть не покалечившись при этом о мусорный бак.

Я вернулась домой.

9
ВОЗВРАЩЕНИЕ

Увидя меня в одном платье, холодную и безумную, Пава пришел в ужас. Он бегал кругами, готовя ванну, ставя чайник, вываливая на стол аптечку… Наверное, не будь я настолько уставшей, мне стало бы совестно за то, что доставляю ему хлопоты.

Ночью меня бил озноб, я падала в холодные черные воды Фонтанки, из последних сил удерживаясь за перила решетки. Кони сталкивали меня своими чугунными копытами, разбегаясь на безмашинном просторе Невского и с громким ржанием налетая, налетая, налетая…

А в воде копошились медузы и русалки, глотали сырые яйца сладкогласые сирены и братья атланты кидали меж собой жребий – кому я достанусь.

С ударами колокола на Казанском соборе я разжала пальцы и, кувыркаясь, полетела в воду. И туг произошло чудо… быть может, в эту магическую ночь фартило не одному только Фигаро.

Вдруг из пустоты показались руки, и они обняли меня, обдавая теплом и всепроникающей нежностью…

Я открыла глаза и увидела рядом с собой Павла.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, как мне показалось, слегка смутившись. – Ты стонала, по-моему тебе было очень холодно… Может, я побуду тут до утра?.. – Последние слова он произнес почти умоляюще.

– Спасибо. – Я потянулась было к Паве. Господи – чего бы только я ни отдала в этот момент за капельку человеческого тепла, за полчаса близости. Он обнял меня под одеялом, прижимаясь всем телом. Мы оба были обнажены. Его длинные, мягкие волосы, должно быть, переплелись с моими, я потянулась к нему, ища губами его губ, и тут…

Господи! Что же я делаю?! Ну да – он пришел ко мне, согрел, а я?.. Но, предположим, сейчас он поддастся минутному порыву и переспит со мной. А завтра? Где гарантия, что завтра он не раскается в содеянном и не сбежит, не будет рыскать в темноте в поисках тепла или могилы, как несколько часов назад бестолково бродила по спящему городу я? И что тогда? Я потеряю, потеряю его навсегда?! Последнего, единственного!.. За одну ночь и навсегда!

В ужасе я отстранилась, с трудом сдерживая дыхание, и, еще раз поблагодарив Паву за помощь и пожелав ему спокойной ночи, отвернулась к стенке.

За моей спиной, тяжело дыша или плача, до утра не спал Павел.

10
БОЛЕЗНЬ

Я болела около месяца – срок для меня лично огромный. Должно быть, первым признаком простуды было видение ожившей скульптуры Клодта на Аничковом мосту, хотя у меня есть одна очень странная особенность – я не могу вообразить что-то принципиально новое, чего я не видела никогда прежде. Хотя, тут если разобраться, и не было ничего из ряда вон выходящего – мимо скульптур я хожу много лет и знаю их досконально. А оживление неодушевленных предметов можно подглядеть во множестве фильмов. Что же действительно в этой истории достойно внимания – так это то, что Фигаро действительно нашел свою любовь. По словам Павы, очаровательного молодого спортсмена, занимающегося бодибилдингом и имеющего свой конно-спортивный комплекс где-то в районе Вероны, куда они вскоре и отправились.

Однажды, когда я уже думала, что не выкарабкаюсь, Зерцалов пересказал мне один свой разговор с нашим учителем, состоявшийся несколько лет назад.

В тот день Павел пребывал в наипротивнейшем по отношению ко всему миру настроении, считая себя то ли непризнанным гением, то ли экс-королем.

– Ты считаешь, что тебе позволено жалеть себя? – Учитель выпустил клуб ядовитого дыма, похожий на первый выхлоп вулкана, и вдруг отложил трубку и, дождавшись, когда облако поднялось достаточно высоко, чтобы молодой человек мог видеть его разжиревшее туловище целиком, с сомнением в голосе повторил: – Себя? Да?..

– Ну… – Пава покраснел, не зная, можно ли вслух пожалеть сидящего напротив инвалида, когда тот громоподобно захохотал.

– Ты – слабак, цыпленок, дармоед. Привык, что тебе все на тарелочке с голубой каемочкой подносят?! Не выйдет. Жалеть себя – это нормально, – сказал он, отсмеявшись вволю, – это все оттого, что ты привык общаться с красивыми людьми и вещами. А в твою жизнь никогда никто не въезжал на инвалидном кресле. Меня ты из самозащиты в упор не видишь. А хочешь, расскажу, почему я такой? – Его единственный глаз засверкал, точно он собирался поведать об увлекательных приключениях, играх или любовных интрижках.

– Когда мне было двадцать лет, я, не в пример тебе… – учитель ткнул в грудь до крайности смущенному Паве указательным пальцем, окольцованным гигантским перстнем с бриллиантом такой чистоты, что Зерцалов смотрел на него как загипнотизированный. И было от чего, позже это кольцо попало ко мне, и я выяснила его стоимость.

– …Мне было двадцать лет, я занимался спортом – участвовал в гонках на всевозможные призы… – Он вздохнул. – …Сначала я лишился руки, стопы левой ноги, правую же мне отрезали по колено. С гоночными машинами пришлось завязать. Но я хотел ходить – жаль, что у моей судьбы были другие планы относительно меня. Я освоил протезы, но боль практически не оставляла, и вскоре мне сообщили, что резня продолжается. Теперь обе мои ноги были моими только до колена. Я продолжал упорствовать…

В конце концов… если не стошнит, я готов продемонстрировать что осталось… Но ног там и вовсе нет. – Он выждал паузу, оценивая самочувствие слушателя. – Я сидел в специальном приспособлении, что, скажу сразу, дико неудобно. Тогда я вспомнил Ваньку-встаньку. Видел, наверное? Меня заинтересовала его безного-устойчивая фигура. – Учитель обрисовал в воздухе силуэт. – Срочно пришлось полнеть. Вот так. – Рассказчик жалостливо покосился на Паву, готового, казалось, грохнуться в обморок, и, кряхтя, снова разжег трубочку, отгораживаясь от молодого человека привычной стеной дыма. – … Потом я подумал, – начал он после солидной паузы, когда очертания предметов в комнате попросту начали исчезать в едком тумане, а Зерцалов не на шутку раскашлялся, – … я подумал, что если провидению не угодно, чтобы я мог самостоятельно ходить к людям, то это может означать только одно – люди теперь будут сами ходить ко мне, и не как-нибудь, а с величайшим почтением и душевным трепетом, потому что я становился пауком, плетущим паутину, попасть в которую… хе-хе…

Я хотел сказать, что судьба неоднократно уже поворачивалась ко мне задом, и если это произойдет еще раз, поверь мне – я не растеряюсь… – Кресло истошно заскрипело, и Пава в ужасе вскочил на ноги и опрометью вылетел вон. Вдогонку ему несся и несся дьявольский хохот великого человека.