Текст книги "Миссия – любовь"

– Так на территорию универа никого не пускают, – как всегда невозмутимо, ответил Антон, – он, наверное, поэтому и учится здесь, а не в МГУ.

– А наши девочки? Совсем им не интересуются? Не верю, как говорил незабвенный Станиславский.

– У-у-у! Да наши девочки его как увидели первого сентября, так чуть с ума не сошли, полезли за автографами. А он им очень твердо заявил, что сюда приехал учить русский язык, а не на мобильные телефоны щелкаться. Автографов не раздавал и вообще вел себя очень сдержанно. Оно и понятно – звезда должна быть холодной и надменной.

– И что, от него тут же отстали?

– Не сразу, конечно. Сначала ходили за ним толпой, а потом понемногу привыкли. Смотрят издалека, но не лезут. Трель мобильника заставила меня вздрогнуть. Посреди двора, окруженного лесом, этот звук показался мне почти незнакомым, чужим.

– Алло, – робко ответила я.

– Мила, это Алексей Львович, – зазвучал в трубке тихий властный голос, – мы непременно должны сегодня встретиться. Я уже на тридцать пятом километре Калужского шоссе. Когда ожидать тебя?

Алексей Львович Руднев привык отдавать распоряжения. Ему подчинялось пол-Москвы, и он не скрывал этого. Влиятельный и богатый, он частенько искал встреч со мной, одаривая баснословно дорогими подарками и предлагая свою помощь в любом деле – от покупки новой машины до строительства виллы на Лазурном Берегу. Для этого человека не было ничего невозможного.

– Буду через пять минут. – Я решила не спорить: ехать недалеко, а польза от этой встречи могла быть огромной.

– Я жду тебя, Мила, – все так же тихо ответил Руднев. В его голосе зазвучали новые, незнакомые нотки в тот момент, когда он произносил мое имя.

«Только этого мне не хватало! И он влюбился! Как я его потом отваживать от себя буду?» – я поежилась и пошла к машине. Надо было успеть вернуться до начала следующей лекции. Снова стоять у всех на виду, как в школе, совсем не хотелось.

Попрощавшись с Антоном, я зашагала по широкой аллее, ведущей на университетскую парковку. Неожиданно за моей спиной послышались быстрые шаги. Обернувшись, я увидела Стронга. Его прекрасные глаза цвета ночного тумана по-прежнему были холодны. Он смотрел прямо на меня, не отрываясь, и казалось, вот-вот нагонит. «У меня сегодня мания преследования, не иначе. Все вокруг только и делают, что шпионят за Милой Богдановой!» Я попыталась улыбнуться собственной шутке, но отнюдь не успокоилась. Странный холодок пробежал между лопаток, заставляя буквально мчаться к машине.

Оказавшись в салоне «Мазды», я еще раз обернулась, чтобы посмотреть на Стронга, но никого не увидела. Мне даже стало чуточку обидно: не каждый день за мной по пятам ходят знаменитые актеры самой восхитительной наружности. Те мужчины, с которыми приходится иметь дело, не обладают такими данными. Красивых парней вообще мало, и потому девушки уверяют себя, что внешность – не главное в мужчине. Находят себе какого-нибудь шрека, влюбляются в него, нежно гладят его длинными пальцами по шершавой лысине, считают складочки на круглом брюшке и радуются жизни.

Да и я, наверное, когда-нибудь так… Влюблюсь в скрытые достоинства. А красивый Стронг достанется какой-нибудь голливудской дерганой худышке, которая будет его изводить своим бесконечным феминизмом и впихивать дополнительные пункты в их брачный договор. А он будет все это терпеть, чтобы она не ушла и не забрала их общих детей.

«Да, ну и мысли! С чего это я вообще о нем думаю? Он себя со мной повел так высокомерно, так резко критиковал мои действия на сегодняшнем семинаре! Вряд ли такой гордец вообще сможет с кем-нибудь договориться». Странная обида подступила к сердцу, и это было совершенно новым ощущением: раньше я ни на кого так не обижалась.

Заблокировав на всякий случай двери в «Мазде», я нажала на газ, и машина, бешено взвыв, рванула с места. Оглянувшись назад, я заметила, что «Рэйнджровер» с роскошной аэрографией тоже отъезжает со стоянки. Одно мгновение – и джип догнал мою малолитражку. Он подъехал так близко, что мне стало видно водителя: это был Стронг, суровый, почти злой.

«Похоже, он совсем не умеет соблюдать дистанцию. Если заторможу, он сразу врежется в меня! Или мне кажется?» Я прибавила газу и слегка оторвалась от «ровера». «Как все это странно, странно! Куда же едет этот секс-символ? Ведь не следит же он за мной, в самом деле?! Зачем ему понадобилась моя скромная персона? Скорее это я к нему неравнодушна – сколько дней рыдала, вспоминая гибель его героя в той злополучной мелодраме».

Мы выехали с проселочной дороги на Калужское шоссе. Я стала лавировать между ленивыми автомобилями, которые двигались в шахматном порядке по абсолютно свободному шоссе. «Почему они едут на черепашьей скорости в крайнем левом ряду? Для этого существует правый ряд! – Я так увлеклась, подрезая других, что потеряла из виду Роберта. – Он что, отстал? Наверное, не может ездить так же экстремально, как мы, русские. У нас даже огромные фуры и бетономешалки передвигаются, как пилоты „Формулы-1“. А что творят маршрутки!»

Я встала на светофоре, чтобы развернуться. Руднев должен был ждать меня сразу за указателем на пансионат «Лесной». Наконец зажглась зеленая стрелка, разрешающая движение, и я вырулила на узкую дорожку. Остановилась и глубоко вздохнула, словно перед прыжком в холодную воду.

Меня ждали. Дверца новенького черного автомобиля распахнулась, и из него вышел Алексей Львович.

«Майбах», два огромных черных джипа сопровождения, многочисленная охрана – так он привык передвигаться по Москве и ближайшему Подмосковью.

Эта большая компания заняла собой весь въезд на дорогу, хотя дисциплинированно постаралась прижаться к правой обочине. Я тоже попыталась аккуратно припарковаться, поставив свою машину сразу за черным джипом, сопровождавшим моего знакомого. Прихватив сумочку с документами, я захлопнула дверцу и щелкнула пультом сигнализации.

Увидев меня, охрана вышла из джипов и вытянулась по обе стороны дороги. Мне пришлось пройти мимо огромных мужчин, одетых в темные костюмы, и ощутить на себе их внимательные взгляды. Странное чувство. При малейшей опасности для своего шефа они немедленно со мной расправятся.

Руднев все еще стоял рядом с распахнутой дверью машины. Он завороженно смотрел на меня. Чем ближе я к нему подходила, тем более восхищенным становился его взгляд. Я привыкла к такой реакции на свое появление и не удивлялась, когда богатый и влиятельный мужчина рядом со мной становился похожим на плюшевого доброго щенка.

Вообще я пользовалась хорошим отношением мужчин без зазрения совести.

Лет с пяти я начала замечать, что мальчишки в детском саду в лепешку готовы были расшибиться, чтобы мне угодить. В школе ситуация еще больше усугубилась, потому что стало очевидно – я являюсь предметом вожделения всех своих одноклассников, без исключения. Они дрались за право донести до дома мой портфель или помочь с домашними заданиями. Девчонки этого не понимали. «Что в ней особенного? – недоумевали завистницы. Она же не красавица!» Кто-то из них пытался дружить со мной, чтобы быть ближе к парням, но я сразу чувствовала фальшь и прерывала общение. Остальные девочки просто тихо злились и делали вид, что меня нет.

Когда мне исполнилось семнадцать, рядом стали появляться взрослые мужчины – такие, как Руднев. Я не находила ничего плохого в том, чтобы с ними дружить. Простое приятельство – без обязательств, без обещаний и, упаси боже, без серьезных отношений. Я позволяла мужчинам любить меня. То, что я сама ничего к ним не испытывала, вовсе не означало, что мне нужно было избегать такой выгодной дружбы. Нельзя отказываться от того, что само плывет в руки! Мужчины обеспечивали мне такой уровень жизни, при котором можно было просто не думать о деньгах.

Подойдя вплотную к Рудневу, я непринужденно сказала:

– Приветствую, Алексей Львович!

Он схватил мою руку сухими теплыми ладонями, затем попытался притянуть меня к себе, но я холодно отстранилась. Не отпуская мою руку, Руднев сказал одному из охранников:

– Дима, мы поговорим. Пусть водитель выйдет.

Он буквально силой втащил меня в красивый салон «Майбаха», пахнущий кожей и дорогим мужским одеколоном. Все было, как обычно. Руднев нажал на кнопку, и из выдвижной панели показались хрустальные бокалы и бутылка «Дом Периньон». Кажется, восемьдесят пятого года.

– Выпьешь со мной, Мила? – спросил он негромко.

– Алексей Львович, вы же знаете, я не пью, – твердо ответила я, посмотрев ему прямо в глаза.

– Знаю, знаю, – осекся мой собеседник, – просто предложил.

– Спасибо! – Я равнодушно пожала плечами.

– Я тебя уже чувствую. Никаких лишних слов. Торопишься… – задумчиво сказал он.

Эта тихая грусть совсем не вязалась с обликом сурового государственного мужа. Со мной Руднев оставлял привычку командовать и почти по-отечески расспрашивал о делах, увлечениях, друзьях.

– Сегодня первый день твоей учебы в университете. Как все прошло? – улыбнулся мой друг.

– Одни бабы учатся, – в шутку пожаловалась я, – меня уже не любят.

– Это понятно, – кивнул Руднев.

– Скучно, – добавила я.

– Это тоже понятно. Я же предлагал тебе на выбор – МГИМО, МГУ. У меня хорошие связи. Там не соскучишься.

– Спасибо, – сухо сказала я, – ни к чему. Я пока вообще ничего про себя не понимаю. А учиться в таких вузах – дело серьезное, ответственное. После них надо идти работать по специальности… Иначе зачем вообще тратить время и силы?

– Да необязательно. Потом можно выйти замуж, родить детей и уже никогда не думать о работе. – После этих слов он многозначительно сжал мою руку.

Я сделала вид, что не поняла намека. Даже если бы мне и захотелось стать женой этого солидного дяди, сперва пришлось бы «развести» его с супругой, а также с многочисленными детьми, братьями, сестрами и много с кем еще. Обычно у людей, занимающих видное положение в обществе, уйма родственников. И они с удовольствием пользуются преимуществами жизни при богатом, влиятельном человеке. Развод, даже если несчастный на него и решится, будет утомительным и тяжелым. Жена будет цепляться за супруга, как утопающий за соломинку. Она начнет орать, что покончит с собой, рыдать, обещать удушить соперницу и, в конце концов, сляжет с инфарктом. А несчастный мужик, почувствовав, наконец, себя виноватым, будет разрываться между больницей, где лежит жена, и любовницей, которая жаждет скорого развода. Последней ужасно хочется сесть на шею престарелому горе-любовнику на законном основании. Социально конкретизироваться, так сказать…

Я фыркнула, Руднев покраснел.

– Зря ты так, – с обидой в голосе сказал он, будто проследил за ходом моих размышлений, – я не могу без тебя, Мила!

Конечно, он не мог. Я была единственным светлым пятном в его жизни. В его сердце давно уже не осталось ничего, кроме корысти и жестокости, равнодушия и алчности. А со мной Алексей Львович чувствовал себя настоящим.

Руднев много рассказывал о том, как складывалась его жизнь. Ничего не скрывая, он делился такими подробностями, от которых у меня мурашки бегали по коже. В девяностые я только на свет появилась, а в России, оказывается, такое происходило! А он… Он был активным участником всех событий. Действовал, как того требовали обстоятельства. Дрался, если надо было. Убивал, если приходилось.

А потом стал политиком. Персонажем с безупречной репутацией. Без прошлого, которое могло бы ему навредить. Некому было рассказать об этом прошлом.

Время изменилось, а Алексей Львович – нет.

И лишь со мной Руднев вспомнил наконец, что он еще человек.

– Я узнавал про твой вуз. Он тоже котируется. Высоко котируется. В основном его знают, потому что для иностранцев там есть факультет, где русскому языку обучают самым наилучшим образом. Какая-то особая методика. В общем, в этом они – большие специалисты. К ним едут студенты со всего мира. Дети видных политических деятелей, бизнесменов. Тех, кто так или иначе связан с Россией.

Он помолчал, словно задумался о чем-то, и спросил после паузы:

– Ты уже их видела?

– Кого? – Я сделала вид, что не понимаю: мне не хотелось рассказывать Рудневу о Роберте и тем более о сегодняшнем инциденте.

– Что же. Не стану долго тебя задерживать. – Алексей Львович посмотрел на меня так, что мне стало стыдно за свою холодность и немногословность.

– Я всегда рада вам, – сказала я, будто извиняясь.

Руднев вытянул руку и достал с переднего пассажирского сиденья массивную сумку из крокодиловой кожи, включил свет в салоне и сказал:

– Мы долго теперь не увидимся.

Помолчав, он добавил:

– Я хочу… Нет, не так. Я должен знать, что у тебя все хорошо. Даже после того, как я тебя покину. Поэтому хочу оставить тебе… Вот, открой. – Он протянул мне сумку.

Я без лишних разговоров дернула золотую молнию и увидела толстые пачки евро.

– Это тебе, – предвосхищая мои вопросы, сказал Руднев. – Ты молодая, должна как-то жить.

– Я и так… Живу, – сказала я, опустив глаза. Мне почему-то невыносимо было видеть влюбленный взгляд политика.

– Вижу, – печально усмехнулся он, – купила себе не машину, а божью коровку и радуешься. А первая машина должна быть большая. И красивая. Почему ты не позволила мне что-нибудь сделать для тебя?

Руднев в отчаянии посмотрел на меня, затем притянул к себе порывистым движением. На этот раз я не сопротивлялась. Я чувствовала, что, если сейчас его оттолкну, он будет страдать. Этот немолодой человек переживал сейчас такую боль неразделенной любви, что я должна была позволить ему хотя бы одно объятие. Странно, я совсем не знала любви, но сейчас почти физически чувствовала, как тоскливо сжалось его сердце.

Руднев не старался меня поцеловать, не пытался сунуть руку мне под майку, а всего лишь прижался шершавой горячей щекой к моей щеке. Неожиданно мне пришло в голову, что это наша последняя встреча. Мы никогда не будем сидеть вот так, в его «Майбахе», на загородной трассе, под неусыпной охраной бдительных секьюрити.

– Вам не нравится моя машина? – спросила я после внушительной паузы.

– Нет. Но ты вольна делать то, что хочешь. В сумке достаточно денег. Может, ты купишь себе хотя бы БМВ Х3? Она тоже маленькая, как и твоя, но лучше. – Видимо, Руднев взял себя в руки, и в нем проснулся заботливый старший товарищ.

Я молча кивнула. Невозможно было объяснить этому взрослому мужчине, что мне не стоит сильно выделяться. Я и так вызывающе смотрюсь даже за рулем своей крошечной «Мазды». Все глазеют на меня, думая: «Откуда деньги у этой пигалицы? Отца нет, мать – учительница в школе. Кто помогает? Ага!» Хотя, в сущности, какое мне дело до слухов? Ничего уже не изменится: мужчины будут продолжать меня любить и помогать во всем, а женщины будут ненавидеть.

– Наверное, приобрету другую машину в следующем году. – Я постаралась сказать Рудневу хоть что-то хорошее.

– Вот и прекрасно. – Он как-то сразу успокоился, как будто покупка нового автомобиля была главной темой разговора; вопрос решился, и теперь можно вздохнуть с облегчением. – Я завтра улетаю в командировку. Алжир, Марокко, – уже совершенно безмятежно сказал он. – Так ты мне позвони. С утречка, часиков в десять. Идет?

– Конечно, Алексей Львович. Конечно, – с готовностью воскликнула я.

Мы вышли из автомобиля и направились к моей машине, затем Руднев потянул меня за руку, и я остановилась. Он вплотную подошел ко мне и несмело погладил по волосам. Его губы дрожали, будто от холода. Я отвела глаза, посмотрела в сторону и чуть не задохнулась: метрах в пятидесяти от нас стоял знакомый «Рэйнджровер».

Я снова почувствовала холодный насмешливый взгляд, преследовавший меня весь сегодняшний день. Казалось, он всегда существовал в моем воображении, чтобы теперь, наконец, стать реальностью.

Роберт Стронг наблюдал за мной и Алексеем Львовичем. Я разволновалась не на шутку. Охранники Руднева тоже напряглись и, хотя не подавали виду, явно были готовы к любым вариантам защиты. Я кивнула Рудневу на прощанье, и он, наклонив голову, задумчиво пошел к «Майбаху». Казалось, он не замечал никого и ничего вокруг.

Я заторопилась к своей машине, с трудом закинув на плечо объемную сумку с деньгами. Охранники, как всегда, подозрительно покосились на меня.

После того как Алексей Львович уселся в автомобиль, его шофер торопливо юркнул в салон и завел двигатель. Охрана моментально запрыгнула в джипы. Включив мигалки, процессия шумно унеслась вперед.

Я немного постояла на месте, прикидывая, подойти ли мне к злосчастной машине англичанина или с гордым видом проехать мимо. Подумала пару мгновений и все-таки решила выяснить, что происходит. Оставив в «Мазде» сумку с деньгами, я резко захлопнула дверцу машины, щелкнула пультом сигнализации, а затем решительно направилась к «Рэйнджроверу».

Меня сразу же заметили. Роберт вышел из джипа и встал рядом, скрестив руки на груди. Больше всего в это мгновенье он походил на прекрасного и неумолимого бога войны. Высокий, статный, грациозный. Казалось, он готов отразить любую атаку неприятеля. Спутанные волнистые волосы золотом переливались на солнце, загорелая кожа таинственно мерцала в свете дня. Длинная шея, чувственные, манящие к себе губы, обманчивая мягкость контуров и плавность линий. Никогда не думала, что мужское тело может так меня взволновать. Я шла к Стронгу, на ходу теряя решительность и способность трезво рассуждать.

Наконец, поравнявшись с Робертом, я посмотрела ему прямо в глаза и громко спросила:

– Вы ничего не перепутали? Лекции проходят в другом месте. Я могу вас проводить.

– Можно на «ты», – усмехнулся он, снова удивляя меня чистотой своей речи.

– Вы не потерялись? – упрямо повторила я, подчеркивая дистанцию между нами. – На шоссе много поворотов. Вы, наверное, заехали не туда.

– Прекрати строить из себя идиотку, – вдруг резко сказал он, – ты знаешь, зачем я здесь.

Я сделала удивленные глаза:

– Понятия не имею.

– Сколько у тебя таких? – спросил Роб, глядя на меня потемневшими от гнева глазами.

Я не на шутку испугалась: мне еще не приходилось сталкиваться с настоящей мужской агрессией. На меня могли обижаться, но ненавидеть…

Отступив на шаг назад, я постаралась изобразить улыбку и невинно поинтересовалась:

– Не понимаю. Таких – это каких?

– Крутых политиков с мигалками и охраной. Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

– И уже так испорчена.

«Дурдом. Меня бог знает в чем обвиняет английский актер, кумир миллионов девочек-подростков и их мам! Что за день сегодня!»

– Я не понимаю. Вы назвали меня испорченной – почему?

– Так вот как ты зарабатываешь?! – воскликнул Роберт, и я опять испугалась.

– Как – так?

– Тебе нужно избавиться от порока, – отрезал Стронг, не отвечая на мой вопрос.

Он приблизился ко мне и пытливо заглянул в мои глаза. Его взгляд уже не был холодным и презрительным, но я не могла понять его. Роберт был так близко, что я почувствовала его дыхание на своем лице. Мое сердце бешено забилось, ладони вспотели. Мне стало нехорошо, и я снова отступила назад.

– Кто-то должен тебя спасти, – угрожающе проговорил англичанин.

«Спасти! Нашел тоже Сонечку Мармеладову, Катюшу Маслову! Бред! Бред! Бред!»

Что ему сказать? Как объяснить, что мужчин просто тянет ко мне? Они влюбляются в меня, предлагают все, что только можно предложить. И иногда, если человек в состоянии помочь мне деньгами или связями, я принимаю от него знаки внимания. Для меня важно ничего никому не обещать и не продаваться ни за какие сокровища мира!

Маму не удивляет то, что время от времени у меня появляются новые вещи или драгоценности. Она и бровью не повела, даже когда я прикатила домой на новенькой «Мазде». Мама всегда знала, в кого я такая. Этот дар – или проклятье – передал мне отец.

Я посмотрела Роберту прямо в глаза и безапелляционно завила:

– Не надо меня спасать, – затем резко повернулась и зашагала к своей машине, ни разу не оглянувшись. Я почти физически ощущала его обжигающий взгляд, брошенный мне вдогонку. Моя кожа буквально плавилась под ним.

Я запрыгнула в «Мазду», завела мотор и, развернувшись, помчалась к шоссе. Мне было видно, что Роберт Стронг все еще стоит рядом со своим автомобилем и смотрит на меня. Наши глаза встретились, и я вспыхнула, словно первоклашка. Потом резко отвернулась и стала смотреть на дорогу – не хватало еще врезаться в елку прямо у него на глазах.

Дурная наследственность

Идти в университет с сумкой, набитой деньгами, совершенно не хотелось. Пришлось ехать домой. Я свернула на ближайшем светофоре и попала на узкую лесную дорогу, где едва могли разъехаться два автомобиля.

Мне сложно было вести машину: голова гудела, словно чугунный колокол. Пытаясь заново воссоздать картину событий этого длинного, странного дня, я вспомнила утро, знакомство с Антоном, недовольные взгляды девиц – все было нормально, ничего особенного не происходило.

Вдруг перед моим внутренним взором предстала лесная опушка, та, на которой я очутилась в перерыве между парами. Мне вспомнился взгляд, напугавший меня тогда, и душу снова наводнила ноющая, странная пустота, возникшая в области солнечного сплетения.

Я вздрогнула и, тряхнув головой, попыталась сбить с себя полуистерическое оцепенение. В голове тут же разорвались сотни микроскопических зарядов. Я дернулась от неожиданной и резкой боли, выпустив руль. Машина тут же свернула с узкой дороги и чуть не врезалась в поваленное дерево. К счастью, моя нога вовремя нажала на тормоз.

Боль парализовала все тело. Я не могла пошевелиться и сидела, безвольно откинувшись назад, почти потеряв сознание.

Не знаю, сколько времени длился этот жуткий ступор. Когда руки снова начали слушаться, я открыла окно. Вечерело, и первые сумерки опускались на осенний лес. Птицы пели так красиво, что я невольно заулыбалась, чувствуя себя почти счастливой. Головная боль постепенно отступала.

Мои мысли вернулись к событиям сегодняшнего дня.

Теперь я думала только о Нем. Воспоминания о Роберте прогнали остатки боли. И все же он казался мне очень странным. Он вел себя не так, как другие мужчины. Я не впечатлила его своей непосредственностью. Роберт не восхищался мною, а, наоборот, критиковал – каждый раз, когда мы встречались…

Кажется, он сразу возненавидел меня. Я вспомнила его взгляд – ясный и холодный, словно зимнее небо, – и вздрогнула. Его взгляд. Такой же, как и тот, что я почувствовала на злополучной лесной поляне. Или нет?

Голова вновь загудела, но на этот раз мне удалось взять себя в руки и не поддаться панике. «Почему я в который раз вспоминаю события сегодняшнего дня? Почему не могу отвлечься от мыслей о Стронге? Он сказал, что меня надо спасать. От чего? Или от кого? От людей, которые желают мне только добра? Что в голове у этого англичанина? Что, черт побери?! Неужели он считает меня проституткой или юной содержанкой богатых папиков?»

Правду обо мне знали только трое: я и мои родители. Мать хранила это знание с мрачной отчужденностью, отец во время наших редких встреч вовсе об этом не заговаривал. «Ну и что? Я такая, какая есть. Я что, ненавидеть себя должна?»

Меня начала одолевать злость, прогнавшая боль. Я, словно фурия, выскочила из машины и злобно пнула ногой ни в чем неповинную осинку. Резкая боль, теперь уже в стопе, успокоила меня. Я опустилась на поваленное дерево и огляделась. Уже совсем стемнело.

Где-то послышался скрип, и я резко обернулась. Огромная сосна раскачивалась на ветру, издавая зловещие звуки, похожие на всхлипы. Сама я не плакала с детства – такой характер.

Порыв ветра растрепал мою челку, и я по-кошачьи прищурилась. Какое-то новое чувство возникло сегодня в моем сердце, такое необычное и такое естественное…

Домой я приехала поздно. Мать мрачно смотрела телевизор.

– Что так поздно? – недовольно спросила она, – ты опять?..

– Я принесла деньги, – тихо сказала я, бросая на пол сумку с евро.

– Ты же знаешь, меня это не интересует, – сухо ответила мать, не обернувшись.

Мне была хорошо известна истинная причина ее недовольства: я была копией своего отца, а мать все еще любила его – и ненавидела одновременно.

Ненавидела, потому что не могла вернуть. Любила – потому, что не могла не любить. Каждая женщина, с которой он общался больше минуты, обязательно влюблялась в него. «А он? – Я задумалась. – Интересно, кого любил он? И любил ли когда-нибудь вообще? Мне всего семнадцать. Я еще могу полюбить, и уверена, что это будет взаимно. Хотя… – Я вспомнила презрительный взгляд Стронга и вздрогнула. – Нет, этот – не для меня. Вокруг много парней, более понятных и доступных. А он – из другого мира, в котором за человеком постоянно следят папарацци, где все помешаны на похудении и диетах, на здоровом образе жизни, хотя многие из них умирают от передозировки запрещенных препаратов. Они получают миллионы за свою работу, но чем, в сущности, они занимаются? Играют роль. Делают то, чем каждый из нас занимается по сто раз на дню. Как, должно быть, развращает то обстоятельство, что тебе платят бешеные деньги просто за то, что именно ты, а не кто-то другой подарил свое лицо персонажу фильма! Человек понимает, что его персона стоит очень дорого, и начинает относиться к себе как к бесценному произведению искусства. Он больше не может с юмором смотреть на вещи. А это уже диагноз».

В памяти опять возник образ Роба Стронга. «Кого я обманываю? Все вышесказанное – не про него. Да, этому парню, похоже, самоиронии не занимать. Звездности – ни грамма. Ни перед кем не красуется. Одет просто – простая футболка, потертые синие джинсы. Характер, конечно, заносчивый, но не из-за того, что он – звезда. Не похож он на человека, зациклившегося на себе. Ничего искусственного, надуманного. И все же странный, очень странный. Когда он успел так хорошо освоить русский язык? Здесь он учится первый год. И хотя для поступления на этот факультет нужна хорошая языковая база, он удивительно, слишком хорошо для иностранца, владеет русским. Может, раньше бывал в России? Еще до начала своей голливудской карьеры?»

– Есть будешь? – сухо спросила мать, прервав мои размышления.

– Нет. Не хочется что-то.

– Ты скоро окончательно высохнешь и станешь похожа на щепку.

– После шести жрать вообще не рекомендуют. – Я попыталась грубовато отшутиться, но мама не сдавалась:

– Вот те, кто рекомендует, пусть и не жрут, а ты – за стол. Немедленно! – Она решительно встала с дивана и проговорила уже мягче: – Хотя бы супа поешь.

Чтобы не нарваться на скандал, мне пришлось уступить. Мать достала из хлебницы белый батон, нарезала крупными ломтями и положила на тарелку, а затем поставила передо мной глубокую тарелку с дымящимся борщом.

– Пахнет вкусно, – похвалила я на всякий случай.

После сегодняшних событий мне совсем не хотелось провоцировать раздражение матушки. Она могла найти повод для ссоры в любом моем слове, выражении лица, даже во взгляде – чересчур дерзком или, того хуже, непочтительном.

Я подула на ложку, чтобы не обжечься, и улыбнулась. Есть совсем не хотелось, но родительница сидела напротив, пристально наблюдая за мной.

– Ешь давай, – отозвалась она, проигнорировав мою улыбку.

– Горячий. – Я осторожно пожала плечами.

– А ты чего хотела? Чтобы борщ холодным был? – заносчиво отреагировала мать.

Внутри меня все опустилось. «Наверное, скоро придется съезжать от нее». В принципе, я могла поступить так прямо сейчас. Деньги на квартиру были, на жизнь – тоже, так что голод мне был не страшен. Пусть я беспринципная и мой способ обеспечивать себя мог показаться очень странным, но я надеялась, что когда-нибудь обрету семью и начну честно работать. Делать что-нибудь однозначно хорошее.

Я могла бы покинуть этот дом в любой момент, но мне, как ни странно, было жалко мать. Да, с ней было сложно, она часто срывалась, выплескивая на меня все обиды на несложившуюся жизнь. И вместе с тем принимала меня такой, какая я была.

Кто знает, сможет ли мой будущий муж так же относиться к моему дару и его неизбежным последствиям? Даже если я не буду пользоваться своими талантами – что вполне естественно, ведь, будучи замужем, нельзя брать деньги у других мужчин. И все же: что будет чувствовать мой муж, перехватывая восхищенные, вожделеющие взгляды парней, с которыми мне придется общаться больше пяти минут? Что он будет чувствовать, зная, что любой из них готов ради меня на все? Даже под поезд броситься, если прикажу. Что, если в конечном итоге семья распадется, не выдержав этого испытания? А мать… На нее хотя бы можно положиться. Она никогда меня не бросит.

В редкие минуты откровений мама рассказывала мне, как впервые встретила отца, как от одного его взгляда по телу пробежала сладкая дрожь. Эта сладость парализовала волю, как сильнодействующий яд. Было больно и приятно одновременно. Она не могла думать и анализировать. Она не могла сопротивляться этому наваждению. Она могла только любить, безумно и безоглядно. Не дожидаясь взаимности.

Но он ответил.

Отец был с ней несколько лет. Сейчас он говорит, что мать – единственная женщина, с которой он был так долго. Я знаю это, как и то, что он просто не в состоянии находиться с одним человеком в течение длительного времени. А что, если и я не смогу? Ведь дар зовет, требует все новых и новых побед. Только зачем? В чем смысл?

У отца было полно внебрачных детей – так много, что он давно перестал считать. Среди них были девочки, но дар унаследовала только я. Парни такой дар могли перенять только от своих матерей, а женщин мой отец выбирал самых обычных. Как моя мама. Им нечего было передать своим детям, кроме красоты, силы и благородства. Отец всегда находил именно таких спутниц.

Однажды он признался мне, что сразу чувствует ту женщину, которая станет матерью его ребенка. Это могло бы показаться жестоким, ведь ни с кем из них он не собирался связывать свою судьбу; но надо было знать моего отца, чтобы понимать его душу.

Не существовало более светлого и чистого человека. Он ни на кого и никогда не злился и не обижался. Он будто излучал радость, рядом с ним люди чувствовали уверенность в том, что все будет хорошо.

Как он договаривается со своей совестью, зная, что калечит чужие жизни?

И как поступать мне?

Я вспомнила глаза Алексея Львовича, его взгляд, послушный и затравленный, как у больной собаки, и почувствовала себя чудовищем.

Мать молча ждала, когда я доем.

– Может, сметаны положить? – потеплевшим голосом спросила она. – А то остыло все.

– Можно, я больше не буду? – робко спросила я.

Помню, как в детстве она часами не выпускала меня из-за стола в надежде, что я доем обед, а я сидела, уткнувшись взглядом в тарелку, и упорно отказывалась от супа.

– Можно, горе ты мое, не ешь, – сжалилась мать, убирая тарелку.

Меня затопила волна нежности. Я смотрела на эту немолодую, но все еще красивую одинокую женщину и мысленно молила ее о прощении.