Текст книги "Отрывкин. Необычные истории старого Дома"

Юлия Чернухина
Отрывкин. Необычные истории старого Дома

Сыну посвящается

Пусть твое чувство юмора никогда тебе не изменяет!

Часть 1

Глава 1. Совсем невменько

Окно, выходящее в сад, задребезжало от сильного удара.

«Это что за новости в три часа ночи», – успел подумать Отрывкин, вскакивая с кровати и шлепая босиком к окну.

За окном, вращая глазами на триста шестьдесят градусов, что уже само по себе выглядело… м-м-м, в общем, выглядело… сидела птица.

Волосы – нет, перья – торчали дыбом. А клюв норовил превратиться в штопор.

Птица недовольно трясла головой и, создавалось впечатление, что-то тихо бормотала себе под клюв. Явно нецензурное. И, очевидно, была подшофе.

Отрывкин был человеком не робкого десятка, поэтому с ходу вышиб окно – чуть не снес при этом птице голову – и грозно заорал:

– Ты, крыса ободранная, ты что здесь? Ты зачем, да и вообще?!

Надо вам сказать, Олег Отрывкин был личностью незаурядной. Он с ходу мог объяснить, почему солнце восходит на востоке, а заходит на западе. Его интеллектуальные способности были настолько велики, что он периодически забывал слова, фонтанируя при этом эмоциями. Голову при этом несколько склонял набок – как будто всё время к чему-то прислушивался. Впрочем, возможно, так оно и было. Кто его знает. Высокий, сухощавый, лет ему скорее за, чем до, – он был похож на Безумного Шляпника из «Алисы в Стране чудес», как если бы тому вручили корочку с тремя буквами МНС[1]1
  Младший научный сотрудник, прим. автора.


[Закрыть] и белый халат в придачу. А еще он был уверен в своем предназначении. Друзья хоть и посмеивались над его несколько чудаковатым видом, но уважали за доброту, а недруги – за целеустремленность.

Когда-то был рыжим.

На его очень грозный, но не вполне вразумительный вопль птица, слегка переваливаясь с ноги на ногу, гордо и независимо перешагнула с карниза на подоконник. С третьего раза ей это удалось. Зыркнув на ошеломленного такой наглостью Отрывкина, она недовольно сказала:

– Сам ты крыса ободранная. Совы не видел, что ли?

И, прихрамывая, деловито направилась на кухню, недовольно бормоча:

– Мышей нет, ничего полезно-мясного нет, выпить точно не предложит… Лети за ним, рискуй жизнью. А он даже закусить не даст!

Олег несколько опешил. Но заорал:

– Да ты!.. Да что?.. Вон из моего холодильника!

На что услышал:

– Молчать! Я по делу.

«Конечно, смести за один присест килограмм молочных сосисок – что может быть важнее», – с горечью подумал Отрывкин, благоразумно решив не связываться с птицей, которая явно не в себе. Ну какая нормальная птица в три часа ночи будет орать и ругаться на чистейшем русском, да еще используя ненормативную лексику? При этом благоухая коньяком.

Сова наелась, оставила в покое холодильник. Икнув, она приказным тоном рявкнула:

– Портки надел, кроссы, свитер – и вперед!

– Куда? – подозревая самое худшее, спросил Отрывкин. А сам подумал: «Прапор, что ли?»

– Туда. На кудыкину гору! – нехорошо поблескивая клювом, прощелкала Сова.

– Зачем? – еще больше изумился он.

– За надом! Ты что, совсем тупой? Волшебная я, волшебная! Я твой проводник.

– В мир иной? – почему-то ляпнул он первое, что пришло в голову.

– Совсем невменько, – расстроилась Сова.

– В Школу тебя, перестарка, приглашают. Мага из тебя делать будут. Уважаемого человека!

Тут Олег окончательно понял, что всё вот это вот – результат съеденного на ночь бутера с осетринкой, что называется, второй свежести. От этого окончательно пришел в расстройство и озлился (а что, нормальная реакция). Схватил валявшийся на стуле халат, накинул на Сову (ну не заяц же это был), зажав обе ее лапы в руке. Раскручивая ее над головой и подвывая совсем уже что-то нечленораздельное о долбаных волшебниках, разбитом окне и вконец охамевших совах-алкоголиках, Отрывкин понесся к выходу.

Вышиб дверь ногой (что зря время терять?) и запулил брыкающийся сверток, орущий нецензурно и громко, в ночь, которая приближалась к рассвету.

Где-то на дереве, прокашлявшись, запел соловей.

Глава 2. Явление Совы

Отрывкин сидел лицом к окну и спиной к двери. И спокойненько кропал очередную научную работу – под названием «Является ли наличие у птиц голосовых связок гипотетическим доказательством, что птица может говорить».

Сидел в уютном домашнем халате и теплых меховых тапочках – их ему подарила одна лаборантка из его лаборатории, на память. Так, ничего особенного, просто из уважения (а может, из жалости к его одиночеству, – он не задумывался). Тапочки были теплые, в виде львов. Да и ладно, лишь бы грели.

Его рабочий стол был удобный, в меру завален всякими нужностями. И удобное рабочее кресло – что еще надо такому человеку, как Отрывкин, для полного счастья?

«Пожалуй, чтобы исчез этот отвратительный скрежет у меня за спиной», – додумал Олег часть фразы.

Дом был старый, еще от деда-профессора, уютный, теплый и весь периодически поскрипывающий, как будто говорящий внуку своего хозяина: «Долго сиднем сидеть будешь? Двадцать первый век на дворе, а ты как был среднестатистической никчемностью, так ею и остаешься».

«Что-то Дом сегодня расшумелся, – подумал Отрывкин, – и как-то слишком внятно слова выговаривает».

Нынешнюю научную работу он решил написать в связи с теми событиями, которые развернулись месяц назад в его собственном Доме, когда прилетела подвыпившая Сова. Она нагородила на чистейшем русско-матерном всяких обидностей и была изгнана из Дома.

Вот и засел Отрывкин за изучение птиц, сов в частности: какие, где, привычки и были ли случаи.

«Опять этот скрип, – с досадой подумал Отрывкин. – Нет, так дело не пойдет».

Вскочив и с разворота откинув рабочее кресло, как всегда, растеряв слова, он обернулся к двери и заорал:

– Харе скрипеть! Старый дуршлаг!

И только тогда увидел, что в дверном проеме, покачиваясь и нетвердым крылом хватаясь за дверь, стояла та самая Сова. Клюв у нее опять был свернут набок. И именно ей, а не благородному старому Дому принадлежали слова, услышанные Отрывкиным. Когда он это понял, то подлетел к покачивающейся птице и зашипел на нее: голос пропал из-за услышанных от какой-то пьяной Совы оскорблений.

– Ты, шушера никчемная, птичий ты алкоголик, пшла вон из моего Дома! – заскрипел Отрывкин не хуже Совы.

– Я-то, может, и алкоголик, хотя с бутылки коньяка какой же я алкоголик? Но дело свое знаю. И делаю! А ты, Отрывкин, – смир-р-рна, когда с проводником говоришь! – Тут Сова закачалась еще сильней.

«Наверное, отдача от слов», – подумал Отрывкин.

– Фсё, больше я ждать не намерен! Без штанов, за мной, шагом м-м-марш! – рявкнула Сова, путаясь в словах. Попыталась развернуться, упала; кое-как зацепившись клювом за дверной косяк, подтянула себя до вертикального положения и, гордо пошатываясь и не сомневаясь, что новоявленный рекрут следует за ней, вышла (точнее, вывалилась) в дверь.

Отрывкин очумело глядел в пустой дверной проем, а мысли скакали: «Даже закусывать не стала! Все-таки прапор! Вот ведь, а?» – и, цепляясь за всё тот же дверной косяк, он сполз на пол и отключился.

Шерсть на головах львов-тапочек стояла дыбом.

Глава 3. Настоечка-то где?

Сова, побыв на свежем воздухе, чуток пришла в себя, оглянулась и с удивлением не обнаружила за своей спиной никого, хоть сколько-нибудь похожего на Отрывкина. Она возмущенно заклекотала и с воплем: «Я тебе покажу, как старших по званию не слушать!» – влетела в Дом и нашла Отрывкина в полной невменяемости. Он, сидя на полу, пытался успокоить свои меховые тапки в виде львиной морды, приговаривая при этом:

– Вы не бойтесь, это глюк. Где вы видели говорящих пьяных сов? Да нету их, не существует. Сейчас причешемся, умоемся, дернем пятьдесят нашей фирменной настоечки – и в люльку.

Сова встрепенулась, услышав о фирменной настоечке. На цыпочках подкралась сзади к Отрывкину, чтобы уж совсем человека не расстроить. А то вон, в чувство приходит, о нормальных вещах заговорил.

И тут Сова услышала:

– Не переживай, Лёва, я тебя в обиду всяким оборотням или каким-то несостоявшимся прапорам не дам. Ты хороший. А это всё, пф-ф-ф, иллюзия, морок.

Таких оскорблений Сова, уже настроившаяся на положительные эмоции, связанные с фирменной настоечкой, снести не могла. Она выскочила перед несчастным Отрывкиным, замахала крыльями, защелкала клювом и заорала:

– Рекрут! Приказ нарушил – два дня карцера. Одет не по уставу – три дня карцера. Стоять смир-р-рна передо мной! – И, сменив тон, спросила почти миролюбиво: – Настоечка-то где?

– Кто здесь? – подскочил на месте Отрывкин.

– Да я это, я. Прапором кличут. А тебя, голуба, будут прозывать душа Тряпичкин, если меня слушать не будешь. Гоголя читал? Ну вот.

Отрывкин, не ожидавший, что кошмар вернется, окончательно впал в транс. Но увидел, как злобная птица уже протянула когтистую лапу к бутылке, из которой Отрывкин угощался вместе со львом – одному-то пить скучно, – и в нем взбрыкнуло чувство собственного достоинства. Схватив бутыль обеими руками, он залпом попытался прикончить содержимое. Но Сова-прапор оказалась шустрее. Видя, что драгоценная жидкость с катастрофической быстротой исчезает в утробе Отрывкина, Сова ловко подлетела, двумя лапами вырвала бутыль из рук опешившего от такой наглости Отрывкина и мастерски, в несколько глотков, влила оставшееся себе в клюв. «Клац!» – только и смогла сказать Сова, выпадая в осадок.

Покачиваясь, Отрывкин с удовлетворением посмотрел на Сову и сказал:

– Спиртовая. На девяноста девяти травах, дедушкин рецепт. Но девяносто процентов – пустырник и валериана! Не хухры тебе мухры!

И прилег рядом с Совой, при этом нежно обнимая меховые тапочки. Тапочки замурчали.

– Грм, кхе-кхе, – знакомо прокашлялся кто-то за дверью. – Если не вмешаться, план набора на первый курс Школы магических искусств провалится. Давно пора прапора заменить: никак не может забыть замашки прежнего хозяина.

И в дверях появился Соловей, который вот уже год, как сквозь хронический бронхит пытался выдавать соловьиные трели под окном у Отрывкина.

Глава 4. Магия есть!

Соловей деловито прошелся по комнате, нюхнул пробку из-под заветной настойки, хлебнул оставшуюся там каплю и как-то сразу осоловел – взбодрился в смысле. Он бодрыми шажочками подбежал к Отрывкину (тапки при этом перестали мурлыкать и зашипели), что-то просвистел ему на ухо – и Отрывкин вскочил на ноги. Тапки недовольно заворчали.

Отрывкин, совершенно неожиданно пришедший в себя, твердо стоял на ногах и хмуро смотрел еще на одну птицу, вроде не такую агрессивную и уж точно трезвую.

– Молчать долго будем? – требовательным голосом произнес Отрывкин. – Я же знаю, сюда только говоряще-пьющие птицы залетают, – с горечью добавил он.

– Ты, главное, не переживай, будь поспокойнее, – начал Соловей.

«Куда уж спокойнее, – хмуро подумал непьющий Отрывкин, – полбутыля валерьянки с пустырником – что-нибудь, да значат».

– За тобой следили целый год, – гордо продолжал Соловей. И сразу стало понятно, кто следил. – Ты подходишь для магии. Она вокруг тебя концентрируется. Осталось только обучить тебя ею пользоваться, и ты сможешь стать очень одаренным магом. Какой степени – не скажу: это в процессе учебы проявляется.

– Учиться-то где? – всё еще вяло, под действием валерьянки, спросил Олег.

– Как где? В Школе магических искусств, – с гордостью ответил Соловей.

– Ну и где она, эта Школа? – спросил Отрывкин и подумал: «Боже, что я несу? Какая Школа, какая магия… Ну приперлись двое нестабильных, ну птицы они. Да мало ли что случается! Вот стою и слушаю эту муть, а у меня там статеечка интересная наклевывается». Он начал сердиться: валерьянка, видно, отпускать стала.

– Да везде! – восторженно отозвался Соловей и закашлялся. Этот кашель его и подвел.

– Ты, свиристелка хрипатая, забирай прапора, и летите-топайте в свою школу алкашей! – взревел Отрывкин так, что тапки попытались сползти с ног и укрыться под диваном.

Не вышло! Топнув ногой, Отрывкин поставил тапку на место (то есть на ногу), показав ей, чьи здесь тапки.

Соловей, уже открывший было клюв, быстренько его захлопнул, поняв, что еще не время. Не понимает Отрывкин своего счастья.

– Ты еще поймешь, от чего отказываешься. Придешь к нам, а мы тебя и примем, – с каким-то злорадством просипел Соловей. – Ты хоть на тапки свои взгляни. У всех, что ли, тапки оживают?

– Ты Лёву не трожь! Лёва – друг! – по привычке заступаться за своих произнес Отрывкин. И задумался: а давно ли тапки стали его другом? Оказалось, недавно. Как только компаньон понадобился к дедушкиному эликсиру. – Ну и пусть. Мне и без вас неплохо, – вслух закончил размышления Отрывкин.

– Ну с-с-смотри-и-и, – совсем расшипелся Соловей, – тебя предупредили. Концентрация магии станет критической – и не только тапки оживут, кхе-кхе, – совсем уж раззловредничался птиц. – Тогда уж не уговорами – силком приведем, кхе-кхе.

– Всё, достал, старый маразматик. Валите в ночь, и чтобы мы с Лёвой вас не видели и не слышали. Рассипелся тут, а еще соловей! – твердо сказал Отрывкин и замахал руками в сторону двери, чтобы все всё поняли.

И они поняли. Соловья закрутило винтом (один только вытаращенный глаз из комка перьев торчал и свирепо подмигивал) и потащило на выход. А уж Сова-проводник, которая прапором себя считала, и вовсе, закувыркавшись в воздухе и раскорячив лапы до шпагата, так и понеслась, вращаясь вокруг своей оси как волчок, прямиком к двери. В себя она еще не пришла и норовила хоть клювом клацнуть. Не выходило.

Так этот полумифический-полупьяный вихрь из перьев, клювов, лап и хрипа вылетел за дверь. И дверь захлопнулась.

Тут Отрывкин несколько обиделся: «Дверью-то зачем хлопать? Не казенная, поди!»

Странное дело: дверь скромненько скрипнула, приоткрылась снова – и тихонечко закрылась без единого звука. «Так-то, – удовлетворенно подумал Отрывкин, – а то напридумывали спьяна магию всякую. А вещь любить надо, тогда и она к тебе по-человечески. Правда, Лёва?»

Тапочки уютно и мягко обволакивали ноги и тихонько мурчали.

Глава 5. Вольно!

Окончательно впав в умиротворенное состояние, Отрывкин двинулся к своему рабочему месту в углу комнаты. Напротив стола было широкое панорамное окно. Дедуля любил, чтобы было много света и воздуха.

Усевшись в кресло, побарабанив пальцами по столу, Отрывкин подумал: «Так-с, и на чем же мы остановились?» – и в предвкушении творческого энтузиазма взялся за ручку.

Ручка, надо сказать, была особенной: подарена Отрывкину на день защиты кандидатской. Перьевой паркер – его гордость. Он им уже достаточно материала написал для докторской. И удачного материала – сам академик Бубликов его хвалил и прочил ему большое будущее. Правда, не уточнял какое. И вот – долгожданная статья, начатая и ожидающая продолжения.

Отрывкин не думал, как эта статья – «Является ли наличие у птиц голосовых связок гипотетическим доказательством, что птица может говорить» – может помочь ему с докторской, которая посвящалась вращению Земли, приливам и отливам, а также правоте Джордано Бруно и заблуждению Галилея (но это был вопрос спорный, его еще предстояло разрешить с помощью различной архивной документации).

Но сейчас этот момент Отрывкина не беспокоил. Его просто тянуло схватить свою ручку и начать стройно вырисовывать логические построения мысли на бумаге. Ручку-то взял и даже поднес ее к листу, где красовалось одно название. Но тут, подняв взгляд к окну, он увидел странную картину: на небольшой полянке перед окном (а Дом стоял в небольшой рощице – ничто не мешало деревьям расти; кусты и траву иногда подстригал приходящий садовник, он же разнорабочий, да дорожки посыпал песком, так что Дом был запущенным райским уголком для домоседа-ученого) разыгрывалась настоящая драма. Отрывкин так увлекся, что даже Лёву позвал. А Лёва что, Лёва пришел в двойном экземпляре и улегся на столе перед хозяином, поглядывая с любопытством в окно.

«Что-то не так, – подумал Отрывкин, когда ноги стали подмерзать, – чего-то мне не хватает».

Тут до него дошло, что тапки вполне благодушно мурчат не на ногах, а на столе. «Эх, носочки бы мне сейчас, да те, которые бабуля вязала, – мохнатые и теплые!» Не успел он домечтать, как почувствовал на ногах мягкое и теплое. С опаской глянув на ноги, увидел бабулины носочки – те самые, о которых мечталось. Он строго посмотрел на них и рявкнул: «И без фокусов мне!» Носки смирно сидели на ноге как влитые и не пытались даже шевельнуться – как и положено благовоспитанным носкам.

Успокоившись и снова почувствовав себя в Доме хозяином, Отрывкин опять взглянул в окно, о котором уже подзабыл.

«Ну и что это такое? Ну что это за клубок кружится-вертится, из перьев и клювов? Всё никак не уймутся», – расстроился Отрывкин.

А там, за окном, – какое там уняться… Перекрученные какими-то морскими узлами, шкандыбавшие Сова и Соловей, крутясь в разные стороны, не пропускали ни одного дерева. Через каждые две минуты слышалось ворчание: «Да я… за нарушение устава!..»; потом надрывный кашель, пытавшийся перейти в трель, заканчивался словами: «Ты уволена!» – и очередной бум давал начало новой, такой же содержательной дискуссии.

Налюбовавшись этим бесконечным процессом, Отрывкин даже пожалел незадачливых агитаторов в неизвестную Школу магических искусств. Он опять махнул рукой (зачем – не знал: само махнулось) и рявкнул:

– Хватит! Прекратили истерику! Смир-р-рна! Стр-р-ройсь! – И чтоб похулиганить: – На первый-второй рас-с-считайсь!

Опять он перегнул палку.

Мало того что птиц буквально разодрало в стороны, предварительно каждую как следует шарахнув о дерево (они потом долго спорили, где чья лапа и что клюв слишком великоват Соловью), так они выстроились в ряд и на автомате без передыха стали барабанить: «Первый-второй, первый-второй». Минут двадцать.

Отрывкину это надоело. Сказав «Вольно!», он с интересом наконец рассмотрел своих нежданных и таких уже нечужих и, главное, трезвых гостей.

Оба птица сидели, очумевшие, на травке и тихо, спокойно икали. Соловей явно был в возрасте и, судя по повадкам, занимал гораздо более высокий пост, уж где бы там ни было, чем Сова. Сова, очухавшись и протрезвев, бросила свои замашки прапора и показалась действительно обычным проводником.

«Стоп, – подумал Отрывкин, – опять “проводник”. Да что ж и меня-то переклинило», – совсем расстроился он.

– Ну вы, там, тихо и ровно рассказали мне всё, что хотели рассказать! А не то… – грозно добавил он. И деревья сразу зашумели вокруг.

– А не опоздали ли мы? – грустно просипел Соловей.

Глава 6. И мы забудем о тебе навсегда, как о кошмаре!

Сова подумала и устало спросила:

– Ты так думаешь? Может, еще не всё потеряно?

– Да ты на него погляди! – не стесняясь присутствия Отрывкина, сипнул Соловей. – Он же прирожденный стихийный маг. Что мы ему можем предложить? Заклинания? Так он и без них на одних эмоциях всех уделает, – грустно продолжил Соловей.

– Но ведь без присмотра его оставлять тоже нельзя. Как бы чего не вышло, – рассудительно сказала Сова. – Эх, и нам по шее дадут: проморгали, недоглядели… – Она совсем закручинилась.

– Ты что раскисла-то? Отходняк? Доотмечала очередную годовщину знакомства с твоим прапором? – не без ехидства спросил Соловей. И тут же получил клювом в лоб и по этой причине выпал из общения на некоторое время.

Сова посидела, погоревала еще немного, и тут ее осенило.

– Слушай, Отрывкин, а ты летать умеешь? – радостно спросила Сова, но сразу увяла: – Конечно, что я спрашиваю. Ты об этом еще просто не знаешь.

– Э-э-э, уважаемые, – подал голос через открытое окно Отрывкин, – а ничего, что вы обо мне в моем присутствии в третьем лице говорите? Я всё слышу, между прочим.

«На это вся надежда, – с ехидцей подумала Сова. – Еще бы всё понимал!..»

Тут пришел в себя после некоторой дозы рауш-наркоза Соловей. Повращав глазами, он спросил:

– Что, уже всё решили?

– Здрасте, приехали. Тебя ждали, думали, умное скажешь. Ошиблись, – сразу, как старый драндулет, с пол-оборота завелась Сова. – Думаем мы еще.

– Кто это мы? – еще не пришел в себя Соловей. – Он что… – Кивок в сторону Отрывкина. – …тоже думает?

– Да. Он, например, думает, не выкинуть ли вас со своей лужайки навсегда, – встрял в разговор Отрывкин. – Надоели вы нам с Лёвой.

Лёвы зашипели.

– Но-но, без грубостей, – как-то поспешно сказали хором птицы. И тут Соловья осенило (не зря он клювом по балде получил):

– А давай мы тебе, Отрывкин, индивидуальную программу обучения подготовим? Будешь дома сидеть, к тебе на дом учителя будут приходить, экстерном всё окончишь. – А про себя додумал: «И мы забудем о тебе навсегда, как о кошмаре!»

Отрывкин любил учиться, любил познавать новое. И закралась ему мысль: «А почему бы и не попробовать? Что-нибудь теряю? Нет».

– Правильно, – заорали хором птицы так, что Лёвы попытались свернуться в маленький клубочек и исчезнуть. Оказывается, Отрывкин размышлял вслух. Слух не жаловался.

– Хорошо, – решился Отрывкин. – Когда приступаем? Но с условием: если мне что-то не понравится, мы сразу заканчиваем без взаимных претензий!

На этой фразе птицы переглянулись и облегченно выдохнули.

– Еще момент, – вдруг сказал Отрывкин. – Если с кем случается травма какая-нибудь, я в этом невиновен. И никаких претензий.

Птицы опять напряглись.

– И Лёвы будут учиться со мной, – добавил он.

После этих слов Сова потеряла сознание.