Текст книги "Мятежники"

– Он… он тоже так мыслит.

Пестель откинулся на спинку кресла, заложил ногу за ногу и взял со стола чубук.

– Не думаю, – сказал он, закуривая. – Я с ним некогда очень знаком был. Вот любить ближнего – это да, это по его части. Но себя любить – не уверен. Хотя… много времени прошло. Судя по мыслям вашим, вы весьма честолюбивы, прапорщик. Скажите прямо: вы ведь известным желаете стать? Прославиться, так сказать… Ведь если идти в ваших рассуждениях до конца, то путь свободного человека – это путь человека государственного, министра, президента, если хотите.

«Страшный человек, – подумал Мишель, – мысли читает». Он вспомнил Сережины слова о том, что врать нельзя, и честно кивнул головой.

– Я понимаю вас, прапорщик, сам таким же был, и весьма недавно. Славы наполеоновой хотелось. Да и сейчас мыслю: великий человек был, не так ли?

– Так, господин полковник. Он жить умел. Оттого и знаменит стал.

– Нет, не от того… – полковник отрицательно покачал головой. – Кроме умения жить здесь нужно еще кое-что. Решительность, к примеру, удачливость, умение переступить и через себя, и… через других. И… так сказать… нежелание связывать себя серьезными узами, в том числе и узами дружбы. И от сего вопрос к вам имею.

Мишель слушал внимательно, боясь упустить самое важное.

– Спрашивайте, господин полковник.

– Ну а правильно ли я понимаю, что друга вашего вы ступенькой мыслите к славе своей? Ведь кому вы нужны без него? Он – подполковник, к нему прислушиваются. Даже я отказать ему не могу. А сами вы…

Мишель вскочил. Пестель мимолетно позавидовал легкости его движений.

– Вы, вы… Вы не смеете…

– Сядьте, – лениво сказал полковник, явно наслаждаясь произведенным эффектом, – Не я к вам пришел, а вы ко мне. К тому же, мы ведь рассуждаем с вами чисто теоретически, не правда ли? Впрочем, вы нравитесь мне, прапорщик.

Мишель сел, глядя в пол.

– Вот так-то лучше, – сказал полковник просто. – Должен вас предупредить, друг мой: здесь не казарма и не министерство иностранных дел. Здесь заговор, военный заговор. С целью ниспровержения существующего порядка. Это опасно, уверяю вас.

Он вдохнул табачный дым, придвинул к Мишелю четвертушку бумаги.

– Пишите, прапорщик.

Мишель покорно, не спрашивая, что предстоит писать, взял перо.

– Пишите: Я… дальше имя и чин свой пишите… клянусь хранить вверенную мне тайну. В сем порука – мое честное слово. Написали? Подпишите теперь. И число поставьте.

Полковник взял из рук Мишеля расписку, открыл ящик стола, спрятал. Потом вынул из ящика пистолет.

– Вот, всегда с собой ношу, на всякий случай. Так что ежели донести решитесь… пулю в лоб я вам обещаю. И вот еще что…

Полковник пошарил рукой в складках лежавшей на спинке стула шинели. Вынул из потайного кармана маленькую склянку, положил на ладонь, поднес близко к глазам Мишеля.

– Что это?

– Это яд, молодой человек. На случай, ежели, что не так случится. И вам приобресть советую. Завтра в полдень жду вас в Контрактовом доме… вместе с господином подполковником.

Он встал, давая понять, что разговор окончен.

В дверях, когда Мишель уже перешагивал порог, полковник окликнул его.

– Еще одно слово, прапорщик! Зачем господин подполковник нужен вам – я понял, но вы-то ему зачем?

В глазах у Мишеля потемнело.

– В кодексе наполеоновом записано право на частную жизнь. Позвольте не отвечать вам, господин полковник.

– Я понял вас. Вопросов больше не имею.

Полковник кивнул Мишелю головой, прощаясь. Когда за дерзким прапорщиком закрылась дверь, он достал из ящика расписку и, не глядя, бросил в огонь.

В тот день Мишель пришел на квартиру, которую они с Сергеем снимали, поздно. На Подоле для них не хватило места, и пришлось довольствоваться предместьем Куреневкой. От Подола Куреневка была далеко, следовало нанять извозчика. Но Мишель не хотел возвращаться сразу, и пошел бродить по городу.

«Друга вашего вы ступенькой мыслите к славе своей», – вспоминал он слова полковника. Конечно, в тот момент он должен был встать и уйти. Но тайное общество, но возможность действовать… Приобрети свободу для всех, и в первую очередь для него – для Сережи… В голове его роились звуки, они складывались в причудливую мелодию с необычным ритмом и таким странным сочетанием нот, что Мишель не мог представить – как ее можно сыграть на фортепьяно? Но она звучала внутри, звала его и пугала.

Взобравшись на крутую горку, Мишель остановился передохнуть. Внизу был виден Днепр, одетый в толстый, искрящийся лед. Справа высились купола, шумела, молилась и каялась Лавра, слева в тишине белела маленькая церквушка на Аскольдовой могиле.

Город застыл над крутым обрывом, склонился над ним, готовый не ища дороги, низвергнуться с кручи, обрушиться, ломая дома и кости, вниз, к реке, к степи, к лесам, что лежали, необозримые, на другом берегу.

Из тишины, из скрежета голых ветвей, раскачивающихся на ветру, рождалась музыка – Мишель слышал ее, тихую и грозную, пугающую – и прекрасную… «Я буду счастлив, буду, назло всему, – сказал он громко, грозя кулаком кому-то неведомому, – и буду знаменит…».

Когда стемнело, он почувствовал, что замерз, зашел в первый попавшийся трактир, выпил пару стопок и сразу охмелел.

Сергея в тот вечер звали в три дома – но он отговорился делами, чтобы дождаться Мишеля. С середины дня он курил, не отходя от окна. Книга лежала на кровати, корешком вверх. Он провожал бездумным взглядом редкие снежинки, следил за птицами, прохожими, проезжающими. Изредка у него вспыхивала одна-единственная мысль: «Поль его напугал. И слава Богу!»

– Что, Миша, получилось? – тревожно спросил он, когда Мишель, наконец, вернулся.

– Все хорошо, Сережа… Я нынче устал очень, прости, – ответил Мишель и, отказавшись от ужина, ушел к себе – спать.

Сердцем ярмарки был Подол, сердцем же Подола – недавно выстроенный, специально для таких случаев, Контрактовый дом. Обычно полупустой, во дни ярмарки он хлопал дверями и сверкал окнами до поздней ночи, принимая у себя поставщиков и интендантов, бригадных и полковых командиров, ищущих развлечений и выгоды помещиков… Во всех комнатах, в каждом уголке огромного дома-улья обсуждали цены, заключали сделки, читали свежие газеты, устраивали дела, обсуждали тяжбы, жаловались на долги и дурных арендаторов.

У генерал-интенданта второй армии Алексея Петровича Юшневского был здесь отдельный кабинет и именно там полковник Пестель назначил встречу своим друзьям. Собственно, друзей было немного: кроме генерал-интенданта и самого полковника, здесь были генерал-майор князь Волконский и отставной полковник Василий Давыдов.

– Господа, – сказал полковник, садясь и жестом приглашая других последовать его примеру. – Вчера я свел знакомство с весьма интересным молодым человеком. Думаю, он будет полезен нашему делу. Он бывший семеновец, ныне прапорщик Полтавского полка Бестужев-Рюмин.

Пестель внимательно оглядел собравшихся.

– Чем же прапорщик может быть полезен нашему делу? – генерал Волконский сдержанно рассмеялся. – Я знавал его прежде: зеленый юнец, не нюхавший пороху. К тому же с дурной репутацией…

– Оставь спесь свою, ваше сиятельство, – парировал Пестель, улыбнувшись. – Ежели говорить о репутации, то кой об чем и у тебя можно спросить…

Волконский смутился.

– К тому же, – продолжал Пестель, – за него ручается подполковник Муравьев. А он, вам, господа, хорошо известен. Причем с весьма выгодной стороны. Без пяти минут двенадцать оба они будут стоять перед вот этой дверью, – Пестель кивком головы показал на дверь. – Или я ничего не понимаю в людях…

Он взял стакан, налил воды из графина, выпил. Присутствующие молчали, ждали его слов.

– Поэтому, господа, я прошу вас не расходиться надолго. И быть готовыми поддержать меня во всем. Мне нужно убедиться, что я не делаю ошибки, допуская его в наш круг. После же сего, в пять часов пополудни, мы обсудим вопросы, которые посторонним ушам слышать не надобно.

Ровно без пяти минут двенадцать Пестель вышел из кабинета, Сергей и Мишель уже ждали его.

– Здравствуйте, господа. Рад, что вы приняли мое приглашение. – Он критически оглядел Мишеля: офицерский шарф был завязан как положено. – Вот, прапорщик, теперь все в порядке. Постарайтесь убедить моих друзей в преданности нашему делу. Судьба ваша в обществе зависеть будет от их мнения.

В комнате был полумрак: свет едва пробивался через темные занавеси на окнах. Но Мишель успел рассмотреть генеральские эполеты Волконского, увешанную орденами грудь.

– Садись, Сережа, – полковник указал ему на стул рядом с собой. – А вы, молодой человек, – сказал он, обращаясь к Мишелю, – потрудитесь объяснить, что привело вас к нам.

«Зачем? – подумал Мишель. – Я же вчера сказал все…».

– Так то было вчера, – прочитал его мысли Пестель, – и между нами двумя. Но вот они…тоже хотят понять вас.

Мишель неловко подошел к столу.

– Гос…пода, – начал он, слегка заикаясь. – Я прошу вас… принять меня к себе. Клянусь, я буду полезен вам. И буду достоин оказанной мне чести.

– Хорошо сказано про честь, – кивнул Пестель. – Вы ведь сторонник свободы, как мне давеча показалось? И не чужды конституционных размышлений…

– Да.

– Считаете ли вы возможным изменить существующий строй с помощью вооруженной силы? Желаете ли видеть в отечестве своем республиканский образ правления?

– Да.

– Садитесь.

Мишель хотел сесть рядом с Сергеем и было направился к нему, но полковник остановил его.

– Не туда, вот сюда, – он показал ему на стул рядом с Волконским.

Мишель доплелся до стула, сел. Генерал чуть отодвинулся и искоса поглядел на него. Мишелю почудилось брезгливое выражение в его лице.

– Итак, друзья мои, медлить нельзя больше, – сказал Пестель строго. – Ждать осталось недолго – ярмо самовластья падет под нашими ударами. Но для наилучшего исполнения дела нам нужно принять весьма важное решение…

Он обвел торжественным взглядом комнату, заглянул в лицо Мишеля. Голос его стал звонким:

– …решение об убиении императора и всего его семейства. Прошу высказываться, господа.

Пестель зажег толстую свечу в подсвечнике, поставил ее на стол – напротив Волконского. Пламя заколыхалось, отражаясь в золотом генеральском эполете.

– А почему бы и нет? – спросил, весело скаля зубы, Василий Давыдов. – долго уже терпели мы тиранство. Я лично – за. Убивать, резать всех – вот наш девиз.

– Ты слишком кровожаден, Вася, – улыбнулся Пестель. – Думается мне, что всех, как ты выражаешься, резать не придется. Женщин и детей, думаю, пощадить можно, вывезти за границу, к примеру… Никто не захочет вступить на окровавленный трон. Как ты, ваше сиятельство?

– Я… – Волконский приосанился, и эполет его заблестел еще ярче, – я убежден, что только кровь тирана может сделать нас свободными. Доколе государь жив, не видать нам конституции. Он обманул нас, поманил обещаниями – и не сдержал слова. Но, как человек военный, я хочу спросить – кто может взять на себя решение сей непростой задачи?

– Я думал об этом, – вновь улыбнулся Пестель. – Мы составим обреченный отряд, командовать которым поручим… подполковнику Лунину. Я думаю, он не откажет нам. Алеша, ты…

Генерал-интендант Юшневский пожал плечами:

– Ты же знаешь, Поль… Я буду действовать по твоему приказу. Приказывай.

Полковник передвинул свечу на столе, поставив ее напротив Сергея.

– Ты, Сережа…

– Я? – Сергей будто очнулся, вышел из забытья. – Господа, одумайтесь… Что вы делаете? Резать всех, убивать… Василий Львович, ты болен… Убивать, резать – всех? Цареубийство пятном ляжет на тайное общество.

– Не волнуйся, – сказал Пестель. – И это я уже продумал. Когда обреченный отряд сделает свое дело, и мы возьмем власть, участники оного будут казнены как цареубийцы. Общество обелит себя в глазах света.

Сергей отшатнулся от стола.

– Я не узнаю тебя, Поль, – сказал он тихо. – Раньше все мы были не прочь порассуждать о смерти тирана. Но так… серьезно… И столь категорично…. Нет, я не могу принять сие. Никак не могу.

– Но ежели мы хотим преобразований, государь должен погибнуть. К тому же ты давеча говорил, что ненавидишь его, – Пестель подошел вплотную к Сергею.

– Ненавидеть и убить – не одно и то же. Я – против, если хочешь знать мое мнение.

Пестель взял в руки свечу и подошел к Мишелю. Все присутствующие обернулись к нему.

– Ну а вы, молодой человек, что нам скажете? Разделяете ли вы… мнения своего друга?

Ладони Мишеля покрылись холодным потом. Он потер их друг о друга, потом – об колени. Расстегнул ворот мундира, затравленно огляделся вокруг.

– Миша, не надо, – тихо выговорил Сергей. – Прошу тебя.

– Ну? – настойчиво спросил Пестель.

– Я… я полагаю… я полагаю, что фамилию убивать не надобно…

– Это твердое решение ваше?

Все замерли в ожидании.

– Но… смерть государя считаю необходимой. Я согласен с его превосходительством, – он кивком головы поклонился Волконскому, – только кровь тирана может сделать нас свободными.

– Хорошо, молодой человек, – Пестель вновь улыбнулся, разряжая обстановку. – А вот ежели бы общество наше поручило вам сей обреченный отряд возглавить… В случае отказа подполковника Лунина… Вы согласились бы?

– Да, – быстро сказал Мишель, закрывая глаза и ни на кого не глядя. – Располагайте мною, господин полковник. Приказывайте.

– Хорошо. Господа, предлагаю объявить в нашем заседании перерыв. До завтра, – подвел итог Пестель.

Мишель шумно выдохнул, вскочил со стула и опрометью выскочил в коридор. Остальные тоже поднялись со своих мест. Сергей встал.

– Останься, – Пестель взял Сергея за руку. – Минуту одну. А вас, господа, я более не задерживаю.

Полковник, тяжело хромая, подошел к окну и отодвинул шторы. Дневной свет полился из окна в комнату.

– Нога болит, – пожаловался он. – Третий день ходить не могу почти. И сказать никому нельзя…

– Отчего ж нельзя, ежели болит? – Сергей подошел к окну.

– Я не могу быть слабым, нельзя мне … Сегодня… ты остался в меньшинстве, Сережа.

– Я уверен, – Сергей упрямо склонил голову, – что цареубийство невозможно… как любое убийство. И что ты… изменишь свое мнение. Со временем.

– Но друг твой думает иначе…

– Молодости свойственно ошибаться.

– Ошибаться? Нет…

Пестель крепко обнял Сергея за плечи, ласково, с искренним сочувствием заглянул в глаза.

– Ты был и остался прекраснодушным мечтателем. Впрочем, я и не полагал, что ты мог измениться за сие время. За Мишеля благодарю тебя, он мне весьма полезен будет. Но… мне жаль тебя. Право, искренне жаль. Ты слишком чист для всего этого. Советую тебе оглянуться вокруг и хорошо подумать.

Пестель с сожалением покачал головой.

– До завтра, Поль, – сказал Сергей, освобождаясь из его объятий.

7

После вступления своего в общество Мишель провел счастливую неделю. Он познакомился с весьма интересными людьми. Главным из сих людей был командир 4-го пехотного корпуса, генерал Раевский.

До того Мишель много слышал о генерале. С юности знал о его геройских подвигах в войну, о бородинской батарее, о славном деле под Салтановкой, о двух его малолетних сыновьях, которых отец-герой взял с собою в атаку. Мишель завидовал сыновьям Раевского, ибо тоже хотел, как они, в атаку… Переехав же на юг, услышал, что Раевский – колдун: генерал страстно увлекся магнетизмом, устраивал в генерал-губернаторском дворце сеансы, экспериментируя с флюидами огня и воды. Вода – еще ничего, но игра с огнем вышла генералу боком – в 19-м году верхний, деревянный этаж дворца сгорел дотла. Злые языки утверждали, что сие произошло в результате магнитизерских опытов. Раевский мужественно, как и полагается герою войны пережил неудачу – и, восстановив дворец, продолжил занятия магнетизмом, сзывая на них цвет киевского общества. Мишель был заинтригован: он жадно попросил Сергея взять его на магнетический сеанс. Сергей давно и хорошо знал генерала, служил когда-то у него ординарцем, но к Раевскому не ездил, отговариваясь занятостью. Теперь же, после очередной настойчивой просьбы друга, согласился и даже представил Мишеля славному полководцу.

Раевский был рад приходу Сергея.

– Что так долго не бывал у меня? – спросил он, подавая ему руку. – Забыл меня, старика, совсем… Негоже, негоже…

Сергей опустил глаза.

– Служба, ваше превосходительство.

– Да знаю, знаю… – Раевский по-доброму улыбнулся гостю. – Но впредь, коли будешь в Киеве, заезжай запросто, у нас весело. Ты нынче вовремя – сеанс у меня…

Гостиная была убрана в средневековом вкусе. Обои были серые, по углам, стояли готовые возгореться факелы. В центре гостиной был сколочен маленький деревянный помост, с большой чашей посередине. Вокруг помоста расставили стулья, с изогнутыми ножками, обитые парчовой материей.

На помосте, возле чаши, сидела немолодая рябая женщина. Мишель с интересом поглядел на нее: она озиралась, робела под взглядами входивших людей, по большей части – офицеров. Одета она была просто, в черное, суконное, закрытое до горла. Когда гостиная заполнилась, вошел Раевский, одетый в старый сюртук без эполет.

– Ну, матушка, расскажи мне о себе.

Женщина, заикаясь, поведала о том, что она – киевская мещанка Авдотья Петренко, вдова унтер-офицера, муж же ее умер год тому, оставив ее одну с тремя малолетними ребятами.

– На что жалуешься? – спросил Раевский, мрачно глядя на нее.

Жаловалась Авдотья на зубную боль, колики, а также – на утеснения, что чинил ей, бедной вдове, домовладелец. Когда вдова дошла до утеснений, генерал прервал ее, заявив, что сие к науке магнетизма отношения не имеет…

– Наука сия, – значительно проговорил Раевский, в упор глядя на бедную вдову, – есть великое достижение века минувшего. Благодаря ей человечество получит облегчение от страданий своих. Смотри мне в глаза и повинуйся…

– Слушаюсь-с, – покорно пискнула вдова, старательно тараща глаза на генерала.

Генерал кивнул слугам – они зажгли факелы и чашу. В гостиной запахло горелым свиным салом, стало душно. Генерал подошел ко вдове, поднял над ее головою руки и замахал ими. Затем произвел нескольку пассов руками, объясняя попутно публике свои действия.

– Огонь призван усиливать флюиды животного магнетизма, ибо он есть универсальный элемент вещественного мира. Элемент сей состоит из света, теплоты и тяжести, коими хаосный эфир показывается в определенной форме бытия. Эфирная деятельность, в материальном образовании, оказывается динамическим процессом, состоящим из магнетизма, электризма и химизма, соответственных тяжести, свету и теплоте, по которым образовались планетные стихии: земля, воздух и вода…

Голос Раевского стал монотонным; Сергей почувствовал, что засыпает. «Как бы он меня не замагнетизировал, не дай Бог!», – подумал он. Украдкой обернулся, ища глазами Мишеля. Тот пробирался к нему, шагая прямо по подолам дамских платьев и поминутно извиняясь.

– Что ты делаешь? – шепотом спросил его Сергей, – генерал таких вещей не любит: хорошо еще, что спиной к нам стоит…

– Прости, Сережа, – так же тихо ответил Мишель, ласково прихватывая друга под руку, – я просто…

В гостиной вдруг стало нестерпимо светло и жарко. Огонь, до той поры безучастно тлеющий в треножнике вспыхнул и встал столбом до потолка. Все ахнули, включая Раевского. Коллежская регистраторша взвизгнула от испуга, вслед за ней завизжали и более воспитанные дамы. Самые пугливые поспешили ретироваться. Начался шум, суматоха, слуги бросились тушить вышедший из повиновения «универсальный элемент» водой из графина.

Огонь утих только после того, как Мишель отцепил свои длинные пальцы от Сережиного локтя. Раевский важно заявил, что такая реакция огня есть признак того, что сеанс удался и велел вдове ждать скорого облегчения от страданий.

– Понравилось тебе? – спросил Сергей Мишеля за обедом, последовавшим после сеанса.

– Любопытное зрелище… Отчего ты меня раньше не привел сюда? Я бы давно мечтать о сем перестал.

– Не люблю я магнетизма… Оттого, что и сам им увлекался с юности, с Парижа еще. Говорили мне, что в магнетизме будущее у меня большое. И даже Поль признавал…

– Пестель… он тоже умеет?

– Он все умеет, он на людей влияет как хочет. Магнетизм опасен, Миша. Если, конечно, не Раевский сим занимается… Волю магнетизм парализует, подчиняет тебя другому. Полю это надобно, мне – нет.

8

После Киева Сергей вернулся в Васильков, Мишель поехал с ним. Думая о том, что произошло на контрактах, Сергей испытывал чувства смешанные. Он видел, что Мишель страстно влюблен в свободу, и вполне разделял чувства друга. Свобода была мечтой прекрасной, свобода нужна была ему не меньше, чем Мишелю. Но полной, абсолютной свободы вряд ли когда-нибудь можно было достигнуть. Ибо, как понимал Сергей, рабство не в одном только следовании приказам государя состоит, и не каждый приказ унижает волю свободного человека. Когда же Пестель придет к власти – свободы будет больше, но и она будет ограничена приказом. Ибо вся жизнь человеческая есть следование чьей-нибудь воле…

К тому же, страшили избранные для достижения свободы средства… Следовало дружить с теми, с кем дружить вовсе не хотелось. Требовалось – нет, не убивать – но согласиться на убийство. Пусть всего одного человека, тирана, но на убийство. Сергея удивляла поспешность, с которой на все это согласился друг его. Мишель был явно заворожен умом Поля. Он прямо хотел рассказать об этом другу, но не решился. Ибо видел, что друг его, предложи он ныне ему выбор между собою и тайным обществом, мог выбрать последнее…

Мишель же вечером, после приезда, смеясь, рассказал ему о последней своей беседе с Пестелем.

– Пестель думает, что я тебя на что угодно уговорить могу, оттого и просил. Я согласился с ним, но ныне вижу: не по нраву тебе все это. Не желаешь ты…

Сергей улыбнулся.

– Ну и скажи о сем Пестелю – так лучше будет.

– Никогда: я его боюсь.

Сергей с изумлением смотрел на Мишеля – в первый раз он признался в том, что боится кого-то. Мишель был горазд изображать страх перед высшим начальством, но Сергей знал, что друг его никого не боится и всех считает глупее себя.

– Боишься?! Отчего же?

– Сам не знаю: но страшный он. Умный очень. Мысли читает. Вопросы такие задает, что… – Мишель сморщился, вспомнив то, что сказал Пестелю о Кодексе Наполеоновом, – а ты его никогда не боялся, Сережа?

– Нет… – ответил Сергей задумчиво, – впрочем… не стану врать тебе. Испугал он меня… один раз… он не только мысли, но и тайные помыслы человеческие видеть может. Сказал что-то, я испугался, помню. А что именно сказал – забыл… Времени много прошло.

На самом деле Сергей помнил слова Поля, – они врезались в его память. После бурной офицерской попойки он шепнул ему: «Vous avez peur de la solitude tant vous préférez à mourir à la compagnie…»[1]1
  Вы так страшитесь одиночества, что предпочтете умереть в компании (фр.)


[Закрыть].

– Помыслы человеческие Пестель видит, – тихо подтвердил Мишель, – он мне все про меня рассказал. Ну… почти все. Про главное – не догадался…

– И какие у тебя тайные помыслы? Что главное в них?

– Война! – сказал Мишель, улыбнувшись мечтательно, – Сражения, походы… Победа, лавры победителя… Я вижу себя… и тебя, въезжающими в столицу. Рукоплескания признательных сограждан…

Откинул крышку фортепьяно, взял несколько бравурных аккордов.

– Война!

И еще – и еще – грозно, торжественно, героически. Гром пушек, сабель звон, запах пороха и крови.

Сергею вдруг стало страшно за Мишеля. «И зачем я рассказал ему об обществе? – подумал он. – Пропадет ведь…» Он молча подошел к фортепьяно, опустил руку справа от скачущих по клавишам пальцев Мишеля, сыграл две ноты – короткую и долгую, тоскливую, замирающую. Повторил этот стон – еще и еще… Вплел его в бравые аккорды Мишеля, разрушая их напор и ритм…

– Вот так раненые в забытьи стонут, – тихо произнес Сергей, – а вот так от боли кричат! – он ударил несколько раз по клавише фортепьяно, – вот так! – Не был ты на войне, Миша. В сем счастье твое, да не понимаешь ты.

– Эдакое счастье мне, может быть, карьеры стоило, – заносчиво произнес Мишель, – лучше уж война, чем наша скука… Ты вон всего на четыре года старше меня – а в чинах и крестах. Куда мне до тебя…

Мишель убрал руки с клавиш, хлопнул крышкой, чуть не прищемив Сергею палец:

– Уж лучше от боли кричать, чем от тоски выть!