Текст книги "Мятежники"

3

Ипполиту Ивановичу было скучно. Он сидел на диване в детской, болтал ногами и думал: если башмак соскочит с ноги – долетит он до комода или нет?

Комод был открыт, горничная еще не закончила разбирать корзину с бельем. Из гостиной доносились голоса взрослых. Они не желали замечать Ипполита Ивановича, не хотели играть с ним и читать ему книжки с картинками. У всех у них были свои, важные и скучные дела – семейство Муравьевых-Апостолов устраивалось на новом месте после переезда в Москву.

Дворовые люди кряхтели, двигали мебель, вешали шторы – но маленькому мальчику не было места и занятия среди сей суеты. Игрушки его были еще не распакованы, взрослые заняты, даже нянька и та убежала из комнаты по зову барыни.

Ипполит понял, что крепко зашнурованный башмак ни за что сам по себе с ноги не свалится, тяжело вздохнул, слез с дивана и подошел к окну.

День был весенний, солнечный, яркий. Остатки снега исчезали на глазах. Голые ветви деревьев ожили, порозовели под солнцем, затрепетали.

Ипполиту Ивановичу очень хотелось туда – на свежий, весенний воздух, к ручьям, по которым можно пускать кораблики, к облакам, что несутся по голубому небу… Но маменька и нянька запретили ему выходить из комнаты.

Во дворе Ипполит увидел дворового человека Никиту, державшего в поводу двух оседланных лошадей – старшие братья собирались на прогулку.

Ипполит не стал долго раздумывать – в пять лет решение неотделимо от действия. Он подбежал к двери, распахнул ее. В коридоре и сенях было пусто… Никто и не заметил, как он выскользнул из дома…

На улице было очень хорошо и тепло, под голубым куполом неба летали и кричали какие-то птицы, ласковый ветер гладил щеки, ерошил волосы. Из-под почерневшей снеговой кучи бежал бойкий ручеек, Ипполит бросил туда щепку – огромный корабль с пушками и парусами. Корабль быстро миновал двор, нырнул под приоткрытые ворота усадьбы Муравьевых, понесся вниз, по переулку. Не помня ни о чем, кроме радости свободного движения, Ипполит вприпрыжку побежал вслед за ним. Шагов через двадцать горка кончилась, ручей расплылся в неопрятную мутную лужу, щепка бессмысленно закружилась по ней…

– Полька, что ты здесь делаешь? Почему один? Кто отпустил?!

Ипполит поднял голову. Восседающие на лошадях старшие братья – Матвей и Сергей показались ему гигантами.

– Меня… меня… маменька отпустила. С вами, – моментально соврал он, не чувствуя, впрочем, никаких угрызений совести – в детской было так скучно и душно, а тут на улице – так привольно.

– Что, раздетого отпустила? Нам почему не сказала? – допытывался суровый брат Матвей, но добрый и ласковый брат Сережа, рассмеялся, протянул руку, помог младшему взобраться в седло, усадил перед собой, обнял.

– Там такой беспорядок, Матюша. Могла и не сказать. Поехали, пусть с нами покатается…

Прогулка, впрочем, получилась более долгой, чем они думали. Весеннее солнце грело, как летом, последний снег таял, ручьи бежали по улицам и переулкам Первопрестольной. Но самый лучший ручей они обнаружили возле Новодевичьего монастыря. Он резво бежал вниз по крутой горке. Сергей отломил ветку от дерева, смастерил из прошлогоднего листка парус – и настоящий корабль понеся по ручью. Ипполит, смеясь от радости, побежал вслед за ним.

Братья стояли у пруда, сторожа кораблик. Когда он приблизился, Сергей наклонился, выловил его из ледяной мартовской воды и отдал младшему брату:

– Иди, Поля, еще раз запусти…

Ипполит молча кивнул и начал карабкаться вверх по склону. Его ботинки и курточка были перепачканы в весенней грязи, но он чувствовал себя абсолютно счастливым. Как все детям на свете ему казалось, что счастье – навсегда…

Старшие братья следили за ним, заражаясь детской радостью при виде кораблика, бегущего по ручью. Сами они были лишены сего удовольствия – в Париже, где прошло их детство, снег, как известно, выпадает редко, ручьи по улицам бегут только после сильных дождей, а кораблики запускают только уличные мальчишки – детям российского дипломата не пристало сие вульгарное занятие.

Они сами не заметили, как солнце начало склоняться к закату. Но когда холодный, предвечерний ветер пронесся по глади пруда, Сергей почувствовав внезапную тревогу.

– Поехали домой, Матюша, – произнес он.

Запущенный Ипполитом кораблик проскользнул мимо него и низвергнулся в пруд.

– Все, Поля, домой пора, – строго сказал Матвей, садясь в седло.

– Сережа, а корабль не утонет? – с тревогой спросил Ипполит у старшего брата, когда копыта их лошадей застучали по торцам Пречистенской улицы.

– Не утонет, милый. Он оттуда дальше поплывет, к морю, – успокаивающе сказал Сергей.

Они уже подъезжали к Никитским воротам, когда мимо них пронесся один из дворовых, с зажатой в кулаке бумажкой. Сергей обернулся, хотел окликнуть, но беспокойство его вдруг усилилось, захотелось быстрее попасть домой. Он крепче прижал к себе Ипполита, и пустил лошадь в галоп. Ничего не понимая, Матвей понесся следом.

Дверь флигеля была приоткрыта. Маменькина шаль лежала на полу в гостиной, чувствовался резкий запах нашатырного спирта и еще каких-то снадобий…

Дверь спальной распахнулась, оттуда вышел папенька, лицо его было белым, как бумага. Увидев сыновей, он вздрогнул, сдвинул брови, его обычно радушное и довольное жизнью лицо приобрело страдальческий вид:

– С маменькой вашей… обморок. Поля пропал…

– Он с нами был, – объяснил Сергей, и, чтобы успокоить отца вытолкнул вперед спрятавшегося за него Ипполита.

Увидев младшего сына, Иван Матвеевич не выказал не малейшей радости. Его лицо исказилось от гнева, отвращения и ярости.

– Гнусный мальчишка! – прошипел он сквозь зубы, схватил сына за испачканную в веселой весенней грязи ручку и поволок в детскую.

– Папенька! Не надо! – бросился на защиту брата Сергей.

Иван Матвеевич протащил младшего сына по коридору, втолкнул его в детскую, закрыл дверь.

– Он сказал, что маменька ему разрешила с нами поехать, не гневайтесь на него, – Сергей просительно улыбнулся, но отец не ответил на его улыбку. Сергею вдруг стало страшно.

– Никто ему… ничего не разрешал… – запинаясь, произнес Иван Матвеевич. Он чувствовал, что его ему изменяет речь, язык цепляется о зубы, звуки застревают в сжавшемся горле, – его два часа… по все округе искали… боялись, что в колодец провалился… маменька так тревожилась, что в обморок упала…

– Так скажите ей, что он здесь! – воскликнул Матвей, готовый сейчас бежать в спальню матери, чтобы доложить о возвращении блудного младшего сына.

Иван Матвеевич с отчаянием покачал головой.

– Боюсь, что сие бесполезно… ее… ее нет больше… Ваш неразумный брат… убил свою мать…

Через несколько дней после похорон сенатор позвал к себе старших сыновей.

– Детство ваше кончилось, дети мои, – сказал он просто. – В службу вступите. Я договорился уже, вас в инженерный корпус примут. Ты, Матюша, учиться пойдешь, ну а ты, Сережа – сразу в полк, ты умный у нас.

– Папенька, – Матвей чуть не заплакал. – Сереже тринадцать лет всего. Может быть рано еще?

– Самое время, – отрезал отец, – отечество будете защищать от изверга Буонапарте.

4

С самого начала войны Сергей занимался делом скучным: чертил планы, строил дороги и мосты, по которым затем двигалась армия. Иногда мосты приходилось наводить под градом пуль. Но все же, такая опасность не шла ни в какое сравнение с настоящими сражениями, в коих офицеры инженерных частей не участвовали.

После того, как Наполеон взял Москву, Сергей Муравьев-Апостол попросился к партизанский отряд графа Адама Ожаровского, и генерал не отказал, ибо приходился подпоручику родственником. Брат графа Адама, Франсуа, был женат на старшей сестре Сергея. Партизанский отряд графа был немалым: шесть егерских, гусарских и казачьих полков, при шести артиллерийских орудиях.

В тот день с утра отряд, преследуя Бонапарта оставившего Смоленск, занял город Красный. Это было несложно, ибо защищал его всего один батальон французов. Не ожидавшие нападения враги мирно обедали, когда граф Адам отдал приказ обстреливать город из пушек. В плен попало несколько офицеров и девять сотен нижних чинов; был захвачен большой обоз.

Но в Красном удержаться не удалось: подоспевшая французская дивизия выбила графа из города, отбила пленных и обоз. Пришлось ретироваться в соседнюю деревню Кутьково, в трех верстах от города.

Император Наполеон Бонапарт прибыл в Красный, когда уже стемнело.

Позвав к себе генерала Роге, император приказал немедля выбить противника из Кутькова. Найти русских труда не составляло: беспечный граф Адам окружил лагерь кострами.

Командир авангарда был человеком военным, в боях закаленным и привыкший ко всему. Приказ был ясен: следовало напасть на русский лагерь внезапно и убивать по возможности бесшумно – чтобы противник как можно позже понял, что происходит. Поэтому лейтенант распорядился действовать только холодным оружием.

Французскому отряду удалось скрытно проникнуть в Кутьково: деревню, ставшую в эту ночь военным лагерем, никто не охранял.

Около крайней избы, офицер остановился и подал сигнал сержанту. Солдаты окружили избу. Сержант толкнул дверь. Она казалась открыта. Часовой храпел в сенях. Сержант зажал ему рот рукой, рванул голову назад и ловко перерезал глотку. Аккуратно уложил булькающий полутруп на земляной пол и осторожно приоткрыл дверь в избу. Оттуда вырвался клуб пара, донеслось дыхание спящих. Сержант молча, жестом позвал солдат. Те уже держали оружие наготове.

Сергей спал на печке: так крепко может спать только 15-летний мальчишка после наполненного событиями дня. Его не тревожили ни храп и сонное бормотание его товарищей, ни шорох тараканов, расплодившихся в неопрятной избе до безобразия, ни духота, что сгустилась от того, что туда набилось не менее двадцати человек. Он спал. Он пребывал в ином мире.

В том мире тоже была война, но какая-то странная, ни на что не похожая… Люди воевали друг с другом исключительно силой духа и во сне Сергей должен был сразится со страшным злодеем, хуже Бонапарта, хладнокровным чудовищем, виновным в гибели многих невинных людей. Убивал он их не своими руками. Под его началом была армия подлецов и мерзавцев. Он отдавал им приказы. Изверг был мал ростом, лицом сер и невзрачен, у него не хватало пальцев на руке, скорее он был жалок, а не страшен. Но жалеть его было нельзя: кровь миллионов невинных взывала к отмщению и возмездию…

Сергей стоял перед злодеем и знал – у него есть всего одна попытка: ответный удар изверга может уничтожить его. Или он отдаст приказ охране, или склонит его на свою сторону… Нет, этому не бывать. «Служить я ему не буду, потому что просто не смогу. Значит – он меня убьет, – думал Сергей, глядя на изверга. Они стояли друг против друга…

– Как вам не стыдно? – спросил Сергей у злодея и тот вдруг стал съеживаться, дрожать – и исчез со звуком лопнувшего мыльного пузыря… И Сергей понял, что он победил, победил! Огромная радость и ликование охватила его, и он проснулся.

Что-то было не так. В темноте шла какая-то возня, раздавались звуки ударов, сверкала сталь. Сергей, не задумываясь, спрыгнул с печи.

Споткнулся и упал кому-то под ноги. Вскрикнул. От неожиданности – по-французски. Чья-то рука схватила его за воротник, рванула, вытолкнула в сени. Закутанный в плащ офицер поднес к его лицу потайной фонарь.

– Щенка – вон, – произнес человек, крепко держащий его за воротник, – я с детьми не воюю.

– Приказано – всех, сержант! Он может поднять тревогу, – прошипел офицер.

– Тогда убивайте его сами…

Сергей изо всех сил рванулся – ткань затрещала, он отскочил к стене, выхватил из-за пояса казацкий подарок – заточенный, как бритва нож. Сергей, правда, до этого использовал его больше для того, чтобы чинить карандаши или резать хлеб.

– Тревога! – закричал он во всю силу своего голоса.

Ему показалось, что он отбросил врагов звуком. Он успел крикнуть еще раз по-русски, а потом – по-французски.

– Что ты стоишь! Убей щенка! – нервно крикнул офицер.

Сержант покачал головой.

– У меня сын его возраста. Хватит кричать, парень. Успокойся. Император не воюет с детьми…

В сенях было темно, офицер поднял потайной фонарь, сержант осторожно сделал шаг вперед. Сергей понял, что ему надо атаковать, а не оборонятся. И вдруг обрадовался темноте в сенях: она скрывала от него противника, он видел только неясную тень, непонятно было – куда бить?

«Только бы не убить, Господи, только бы не убить!» – подумал вдруг он и ударил ножом наугад, снизу вверх.

Тень оказалась мягкой и податливой: нож почти не встретил сопротивления. Вторая тень тоже кинулась к нему, но Сергей отмахнулся вслепую, оттолкнул противника, ахнувшего от внезапной боли и выскочил из избы.

Ожаровский выбежал из палатки навстречу Сергею, на ходу пристегивая шпагу.

– Спасайся! – воскликнул он, увидев родственника. – В усадьбу беги…

Господский дом, давно, впрочем, оставленный хозяевами, стояла на краю деревни. Наглухо забитые досками оконные проемы, изрешеченные пулями стены, взорванные колонны фронтона. Мебель внутри была изломана, повсюду валялись сломанные стулья, разорванные французские мундиры, исподнее.

Сюда набежало, скрываясь от французского огня, немало народу. Солдаты все прибывали и прибывали, ища спасения. Сколько их было, Сергей сосчитать не мог – ибо они разбегались по комнатам, не зная, что делать дальше.

Сергей подошел к разбитому окну. Из щелей между досками тянуло холодом. Тьму за окном то и дело освещали вспышки выстрелов. Где-то вдали охнула пушка, и вспышка от снаряда на миг осветила все вокруг.

Выстрелы зазвучали ритмично, громко: французы, окружив дом плотным кольцом, стреляли по окнам. Солдаты, чертыхаясь, отвечали им беспорядочным огнем.

– Отойдите от окна, подпоручик! Убьют!

Сергей не успел ответить. Чьи-то сильные руки оттащили его от окна, бросили, как ненужную игрушку, на пол. Над собою Сергей увидел майора с перевязанной головою. Глаза офицера глубоко посаженные, едва виднелись через бинты, большой, как показалось Сергею, некрасивый рот кривился от боли.

– Не подходите к окнам, Подстрелят…

Выпрямившись, майор обратился к солдатам.

– В западне мы, прорываться надобно!.. Дом подожгут – никто не спасется!

Французы словно услышали его слова: за забитыми окнами замелькал свет факелов, запахло гарью.

Люди в ужасе кинулись к двери.

Французы оказались предусмотрительны: наружная дверь оказалась запертой и заваленной снаружи. Солдаты толкались в нее, били кулаками и обломками мебели; все было напрасно.

Бородатый казак с ожесточением бил прикладом ружья по уже горящим доскам, загораживающим окно. К нему присоединились еще несколько солдат. Прогоревшие сухие доски рухнули, в дом влетел рой огненных искр.

– Горим! – раздался крик.

Французы подожгли дверь.

Обезумевшая толпа бросилась к окну, потащив за собою Сергея. Первым через подоконник перевалился бородатый казак, за ним ринулись остальные. Из темноты раздался дружный залп – искавшие спасения повалились на снег.

– Сдаваться надобно! – молоденький корнет, в гусарском мундире, надел белый платок на шпагу и выпрыгнул в окно. – Не стреляйте, мы сдаемся!

Крик корнета был громким, Сергей хорошо слышал его. Несмотря на запрещение, он выглянул в окно: корнет упал, сраженный пулею.

Оставался еще один выход – во двор. Работая локтями, Сергей стал пробираться к единственному шансу на спасение. Отовсюду раздавались крики и стоны: обезумевшие люди топтали друг друга, те, кто слабее, падали под ноги сильнейшим. Солдаты шли по телам свои раненых и слабых товарищей, и чувство сострадания, казалось, навсегда ушло из их сердец.

Возле двери во двор собралась немалая толпа. Сергей увидел: дверь была открыта, но дверной проем завален всяким старым хламом, обломками мебели, снятыми с петель дверьми. Путь к спасению преграждала и раненая белая лошадь. Лошадь лежала на боку, и отчаянно била копытами.

За мебелью, хламом и раненой лошадью тоже были французы, человек пятнадцать, во главе с офицером. Французы держали ружья наготове, и когда первые русские перелезли через завал, раздались выстрелы.

Сергей оглянулся назад: дом горел почти весь. Все, кто был в комнатах и мог еще двигаться, сгрудились у двери. Все также идя по телам друзей, люди рвались на верную смерть.

Сергей прижался к стене; ноги отказывались слушаться, стали будто ватными. Ужас вдруг ушел, осталось лишь чувство обреченности. «Сейчас убьют меня», – думал он, мысленно прощаясь с Матвеем, с папенькой, с сестрами. Стало не столько страшно, сколько любопытно: что там, за гробовою доскою?

…Очнулся он уже во дворе усадьбы. Яркие языки пламени вырывались из-под крыши дома. Майор с перевязанной головою, лежа на земле, выстрелил из солдатского ружья куда-то вбок. Впрочем, французов не было видно.

– Очухался, слава Богу, – сказал он, когда Сергей пошевелился. – Тяжелый вы, подпоручик, даром что мальчишка. Поди, впервые в бою?

Сергей кивнул.

– Как зовут вас, сударь? – спросил он своего избавителя.

Майор ответил что-то, но звук рухнувшей крыши заглушил его слова. Из-под крыши раздались крики, но через несколько секунд смолкли.

– Все, – сказал майор, отбрасывая ружье. – Кто не успел выбраться – покойник. Уходить нам с вами надобно, пока французы не заметили. Идти сами можете?

Сергей, опираясь на руку майора, встал на ноги, сделал несколько неверных шагов. Но ноги по-прежнему не слушались его.

– Ладно, – сказал майор, – держитесь за меня, подпоручик.

Сергей обхватил его за плечи.

Однако уйти далеко они не успели. Из-за груды обгоревших бревен – того, что осталось от усадьбы – раздался ружейный выстрел, и майор грузно осел на землю.

– Идите сами, туда… – он неопределенно махнул рукою. – Должно быть, граф оставшихся там дожидается.

– А вы как же?

– Найдете наших, скажите, чтобы пришли за мною… Идите! – прикрикнул он строго.

Русские патриоты в Нижнем Новгороде Петербурге и Твери, сидя в теплых гостиных за сытным обедом могли с удовольствием иронизировать над французами, но тем, кто преследовал их было не до смеха: мороз не различает своих жертв по цвету мундиров. Русская армия страдала от холода ничуть не меньше французской и двигалась она все по той же, разоренной еще летом, земле. Несмотря на то, что земля была своя, родная, от сего на ней мало что прибавлялось. Ожесточение преследователей было равно отчаянию преследуемых: и та, и другая сторона были одинаково далеки от всего человеческого, ими владели простейшие инстинкты. Это была уже не война, а схватка двух первобытных стад за еду, тепло и территорию.

Сергею довелось побывать на острие этой схватки. Отряд графа Ожаровского взял Могилев, успев подраться не только с французами, но и с партизанами Дениса Давыдова за продовольственные склады и магазины. Сергей мог остаться в Могилеве, но все говорили, что Наполеон совсем близко: по данным разведки он собирался воспользоваться переправой через Березину возле деревни Студянка.

Сергей сам напросился в дело – ему страстно хотелось принять участие в пленении изверга. Ему казалось, что если император Франции окажется в их руках – война тут же закончится. Причем не только в России, но и во всей Европе. Наполеон был воплощением войны, именно его воля отправляла на смерть тысячи людей.

Командир летучего казачьего отряда граф Адам Ожаровский не хотел отпускать 15-летнего мальчишку, но Сергей сумел каким-то, неведомым для себя образом, уговорить его. Много лет спустя он понял, что Адам был в тот момент смертельно уставшим от войны, холода, разлуки с близкими, схваток не только с чужими, но и со своими… И когда Ожаровский устало махнул рукой, словно говоря ему – «делай, что хочешь!» он радостно понесся собирать команду из самых верных и надежных казаков. Его юношеский задор и уверенность в том, что именно ему суждено взять в плен Наполеона, были так велики, что спустя несколько часов к отряду присоединилось несколько офицеров.

К Березине они подошли ночью, резкий северо-западный ветер заставил их остановиться и разбить бивак возле батареи. У артиллеристов была еда и водка, Сергей выпил, согрелся и заявил, что готов хоть сейчас пробраться в расположение противника – только бы раздобыть французский мундир.

Командир батареи – небритый, маленький, кривоногий капитан, устало усмехнулся и сказал, что французских мундиров у него – полно, и, ежели господину подпоручику угодно рискнуть, то он может предоставить сей гардероб в его распоряжение…

Сергей кивнул. Капитан подозвал унтера, велел ему отвести подпоручика в сарай и выбрать там подходящее по размеру обмундирование.

В сарае кучей лежали мертвецы. Унтер начал деловито ворочать трупы, раздевать их. Сергей отвернулся, вышел из сарая, чтобы отдышаться, но пронзительный ледяной ветер быстро загнал его обратно. Унтер бросил к его ногам рваный и грязный мундир и такую же шинель.

– Вот, ваше благородие… Портков чистых нету на них, вы уж лучше в своих останьтесь… кто там разбирать будет?

Сергей переоделся, проверил карманы шинели – в одном из них лежало письмо. Не читая, он смял листок, отбросил в сторону.

Батарея стояла в полуверсте от берега реки, загроможденного повозками, каретами, телегами и толпами измученных людей. Резкий ветер и метель все усиливались. Сергею с большим трудом удалось пробраться в середину лагеря, где горело несколько костров. Толпа вокруг этого жалкого тепла была столь густой, что он уже отчаялся пробиться поближе к огню. Именно там он рассчитывал узнать о том, когда на переправе ждут императора… Наконец, какой-то рослый заросший бородой офицер пожалел его и пустил погреться. Сергей протянул руки к костру, прислушался к разговорам. Но, к его разочарованию, солдаты и офицеры ничего не знали об императоре. Всех занимало одно – сумеют ли они перейти через мост, раньше, чем на переправу ворвутся казаки?

– Если не казаки, то мороз нас точно прикончит…

– Не вешай носа, Люсьен! Иди сюда – тут теплее…

– В такую погоду русские не станут атаковать… Думаете им теплее, чем нам?

– Я ног не чувствую…

– Если бы хоть кусок хлеба… я согрелся бы, если бы съел кусок хлеба…

– Эй, оттащите его, он горит!

Обезумевший от холода гренадер сунул в костер босые ноги, уже почерневшие от гангрены. Он не чувствовал боли от ожогов и принялся яростно отбиваться от тех, кто оттаскивал его от огня.

– Что за дерьмо!

– Тащите его отсюда!

– У него дубинка, мне с ним не сладить!

– А ну-ка, ребята, все разом!

Сразу несколько человек навалились на безумца и оттащили его от костра. Запахло горелым мясом. Сосед Сергея жалобно вздохнул:

– Моя Полина прекрасно готовит свиные ребрышки под чесночным соусом…

– Вы из Парижа? – спросил Сергей.

– Оттуда. Вот не повезло, – сосед сокрушенно покачал головой, – а ты откуда, приятель?

– Тоже из Парижа.

– Где ты живешь?

Сергей назвал улицу, где располагался пансион Хикса. Оказалось, что его сосед жил всего в трех кварталах оттуда. Сосед обрадовался.

– Надо же! – воскликнул он, – встретить земляка в таких обстоятельствах! – он наклонился к Сергею и прошептал ему на ухо, – есть хочешь, земляк?

– Да, – вполне искренне ответил Сергей.

– Тогда пошли отсюда. Здесь слишком много голодных ртов…

Они отошли от костра, парижанин быстро нашел укрытие под какой-то разбитой телегой, забрался туда, поманил за собой Сергея. Порылся в лохмотьях, что заменяли ему одежду, вытащил кусок хлеба, разломил пополам.

– Держи. Как тебя зовут?

– Серж.

– А меня Жан-Жак. Мой папаша – поклонник Руссо, хоть и мясник.

– Мясник?

– Ну да, у него мясная лавка. Я ее унаследую…если выберусь отсюда живым, – Жан-Жак печально улыбнулся и Сергей увидел, что он очень молод – может быть всего на несколько лет старше его.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Двадцать два. А тебе?

– Двадцать, – соврал Сергей.

– Ты женат?

– Нет.

– А я женат. Уже год. Когда я ушел в армию, Полин была беременна… Сейчас, наверное, уже родила. А я даже не знаю – кого… Эх, не повезло нам, Серж. К утру мы все тут сдохнем от мороза. А если не сдохнем – нас прикончат казаки. Бог против нас. Императору не стоило лезть в эту проклятую страну…

– Пожалуй…

Хлеб был съеден.

– Пошли к костру? – предложил Сергей, – здесь мы точно замерзнем.

Жан-Жак покачал головой.

– Иди. Я посижу. Спать хочется…

– Спать нельзя, – Сергей потянул его за рукав, – пошли к костру.

– Отстань, – вяло оттолкнул его парижанин, – иди один. У тебя ни жены, ни ребенка… Тебе еще рано умирать… А я уже все… С меня…хватит… Надоело… Иди… Если доберешься до Парижа… зайди к моему отцу… у него мясная лавка… на улице… улице…

Он прислонился спиной к колесу телеги, закрыл глаза.

– Эй! – окликнул его Сергей, схватил за плечи, встряхнул, – эй, приятель!

Но сын мясника уже не реагировал ни на что. Он спал.

Сонное оцепенение начинало овладевать лагерем. Люди искали укрытия от пронзительного ветра, забирались в любую, даже самую жалкую щель, забивались туда и засыпали, чтобы уже никогда не проснуться. Только самые стойкие продолжали толпиться вокруг костров, понимая, что огонь – их единственный шанс пережить эту страшную ночь. Но пронзительный норд-ост заставлял их жаться все ближе к огню. Пламя надо было поддерживать, кормить его обломками телег и повозок… Постепенно люди теряли силы, костры угасали. Снег заметал угли. Велика была ярость ветра и метели, унесшей в эту ночь тысячи жизней…

Сергей тряс сына парижского мясника, бил по щекам, кричал ему на ухо имя жены: «Полин ждет тебя! Ты должен жить!» Он попытался развести рядом с телегой костер, но ветер сдувал огонь – за полчаса возле их укрытия намело приличный сугроб. Сергей с ужасом понял, что смерть – везде. Умереть было легче, чем жить. Для того, чтобы жить нельзя было спать, надо было что-то делать, двигаться, шевелится. Для того, чтобы умереть надо было всего лишь уснуть…

Из-за возвышенности изредка гремели артиллерийские залпы. Засыпающие от холода люди почти не реагировали на ядра, что падали иногда в самую середину толпы. Сергей вдруг подумал, что те, кто стреляет, тоже делают сие только для того, чтобы согреться, потому что пять минут без движения в эту ночь убивали человека куда успешнее ядер и пуль. Когда он понял, что Жан-Жака уже не разбудишь, он принялся тормошить других; несколько человек проснулись, он перетащил их к почти погасшему костру, набросал туда обломков, кто-то грязный и страшный, но пока еще живой помог ему развести огонь. У разломанной кареты сидела женщина с двумя маленькими детьми: она еще не спала, но уже была равнодушна к окружающему – Сергей силой поднял ее с земли, потащил к огню. Она застонала, попыталась оттолкнуть его, потом очнулась и подхватила детей:

– Благодарю вас, сударь, – сказала женщина, когда он устроил ее возле костра, попыталась улыбнутся ему, и Сергею вдруг показалось, что эта женщина – дама из высшего парижского света, из числа подруг его матери, образованная, остроумная, привыкшая к легкой, беспечной и богатой жизни. Сейчас же она напоминала нищенку – закутанная в грязные лохмотья, с огрубевшей от мороза кожей, грязными руками. В ее глазах не было ничего, кроме голода и страха за детей. Он пожалел, что поторопился съесть свой хлеб.

Несколько часов подряд он метался по лагерю, собирая топливо для костра, подтаскивая к огню засыпающих людей. Это было почти бесполезно – но он двигался, не спал – а значит, жил. Но после полуночи силы начали изменять ему. Закатив в костер колесо от разбитой кареты, он присел на корточки. Уже не было сил тянуть руки к теплу… Хотелось просто сидеть – и смотреть на языки пламени, чувствуя как оттаивает лицо и замерзает спина…

Рядом с ним было еще несколько человек, таких же как он – грязных, полузамерзших, полубезумных. У некоторых еще хватало сил разговаривать…

– Нам надо на ту сторону….

– Утром… когда будет светло и стихнет этот чертов ветер…

– Я мог уйти отсюда еще вчера… когда проезжал император… Не повезло… была такая давка, что я не решился…

Сергей прислушался.

– Император небось, уже в Вильно, я видел, как он проехал…

– Главное – чтобы стих этот чертов ветер… Вы кто?

– Я? Учитель. Школьный учитель.

– Откуда вы?

– Верьер. Это во Франш-Конте. А вы?

– Из Лиона. Вряд ли мы доживем до утра…

– Кто знает? Лично я не хочу умирать… У меня мать во Франции. Я у нее один.

– У меня жена и дети… Какого полка?

– Третьего стрелкового… А вы?

– Я кавалерист. У вас нет еды?

– Ни крошки.

– У меня тоже. Как насчет того, чтобы увести у русских лошадь, пока у нас еще есть силы? Если мы это сделаем, то продержимся…

Учитель из Верьера покачал головой.

– Я не смогу, приятель. Хорошо, если у меня хватит сил еще пару раз сходить за дровами… Возьмите парнишку… Эй! – учитель окликнул Сергея, – молодой человек! Прекратите пялится на огонь и посмотрите на меня!

Сергей вздрогнул и развернулся к своему соседу. С почерневшего на морозе лица, на него глядели ясные карие глаза, под их взглядом Сергею почему-то стало неуютно – казалось, что замерзающий человек видел его насквозь.

– Эти люди не только замерзли, – властно сказал учитель из Верьера, – они голодны. Ты можешь помочь увести у русских лошадь? Тогда они доживут до утра. Я вижу – ты добрый мальчик… Сколько тебе лет?

– Пят… пятнадцать… – пробормотал Сергей.

– Ты можешь идти? – Сергей кивнул, – Тогда иди с этим человеком, он скажет тебе, что делать, – учитель указал на лионца, – а я займусь костром. Даю вам слово, что вашего возвращения он не погаснет…

Сергей послушно встал, чувствуя, как неверное тепло согревает уже не лицо, а окоченевшие ноги.

– Пошли, приятель! – лионец хлопнул его по плечу и, решительно повернувшись спиной к огню, побрел прочь, схватившись за воротник шинели и натянув его как можно выше, чтобы защитить лицо от ветра.

Сергей покорно шел за ним, стараясь ступать по его следам. Метель не давала поднять головы. Несколько раз он чуть не наступал на чьи-то окоченевшие руки или ноги, ему приходилось перешагивать через тела уснувших навеки людей …

Они почти дошли до границы лагеря, когда навстречу им из метели показались всадники, а вслед за ними – воинская колонна, еще сохранявшая порядок. Это был арьергард французской армии, решившийся этой ночью переправиться на западный берег Березины. Генерал, командующий арьергардом, решил, что он должен спасти хотя бы кого-нибудь из тех, кто заживо замерзал сейчас около переправы, и единственное, что может помочь ему в этом деле – огонь.

Сергей слышал, как генерал хриплым сорванным голосом отдал приказ поджечь лагерь. Снег валил настолько густо, что он мог легко ускользнуть. Русские батареи были совсем близко – надо было только вскарабкаться по берегу вверх – там были свои. Он знал главное – Наполеон уже миновал Березину. Но он, почему-то не мог уйти… Его тревожила судьба оставленных у костра людей… Он обернулся. Окраины лагеря уже пылали – ветер быстро раздувал огонь.