Текст книги "Деревянная книга"

Глава третья. Знакомство с униками

Так стремился к загадочным «первоисточникам» с того самого момента, как узнал о таинственных древних письменах, якобы вывезенных полковником Изенбеком из России. Нашел-таки возможность познакомиться с этим странным замкнутым человеком, получил доступ к текстам, и что же? Совершенно непонятные письмена, неизвестно чьи и какого времени…

Достав листок и сверив адрес, Миролюбов остановился перед дверью на Брюгман-авеню под номером 522. Войдя в тамбур, нажал звонок рядом с недавно сделанной свежей надписью «Али Изен-бек. Художник». Через некоторое время на лестнице послышались шаги. Изенбек, отворив внутреннюю дверь, вопросительно взглянул на посетителя.

– Юрий Петрович Миролюбов, – пришлось напомнить, – литератор. Мы на днях познакомились с вами в ресторане «Ориенталь». Вы пригласили меня, хотели что-то рассказать или показать… по поводу древних первоисточников…

Изенбек молча кивнул и стал подниматься по лестнице, Миролюбов – вслед за ним.

Направляясь сюда, Юрий Петрович уже кое-что знал о художнике Али. Во всяком случае, то, что он делает эскизы для известной ковровой фабрики «Тапи» и, по слухам, неплохо зарабатывает. Учитывая княжеское происхождение бывшего полковника, Миролюбов предполагал очутиться в хорошо и со вкусом обставленной квартире, где, сидя на мягком диване, приятно полюбоваться висящими на стенах картинами в тяжелых золоченых рамах, либо, покуривая сигару, неторопливо обдумывать очередную композицию, стряхивая пепел в изящную дорогую пепельницу.

Остановившись перед обитой кожзаменителем дверью, Изенбек впустил гостя.

Запахи краски, белил и скипидара – первое, что встретило вошедшего. А когда, следуя короткому жесту хозяина, Юрий Петрович переступил порог мастерской, то сразу же остановился, пораженный необычным видом квартиры. Простенок между двумя комнатами был убран, образуя большое и светлое помещение. На стенах действительно висело много картин, но большинство в обычных рамах, а некоторые – вовсе без них. Много работ стояло на полу, прислоненных лицевой стороной к стене, иные были упакованы и увязаны.

Большой обеденный стол в центре весь завален красками, картоном и листами с карандашными набросками. В разных местах комнаты на газетах лежали кипы каких-то свертков и материалов, громоздились подрамники, банки, кисти, на станках находились незаконченные картины, либо просто загрунтованные холсты. Миролюбов из вежливости стал рассматривать ближайшую картину «Пастушок в Альпах», на которой был изображен мальчик в белой блузке, синих шортах и желтой шляпе рядом с двумя добротными овцами. В перспективе виднелись стога сена на поле, а дальше – поселок с типичными голландско-бельгийскими домиками.

«Где же он спит, готовит еду, держит одежду?» – Миролюбов из любопытства заглянул в крошечную комнату-нишу справа и понял, что именно она предназначалась для человеческого жилья. Простая железная кровать, старый платяной шкаф, стол и два стула – вот и все «богатое убранство княжеских покоев». Здесь же – небольшая печь, которая, видимо, зимой топилась углем и могла обогреть разве что эту каморку, служившую одновременно кухне-спальне-столовой.

Сам художник, кажется, не обращал внимания ни на свою спартанскую обстановку, ни на реакцию оторопевшего гостя. Он был угрюм и мрачен, тонкие черты лица иногда подергивались болезненной гримасой, похоже, чувствовал себя неважно.

– Это все картины вашей кисти? – спросил Миролюбов, чтобы завязать разговор.

– Нет, многие куплены, – отрывисто ответил художник.

Присев на кровать, он пошарил рукой подле, вытащил одну, другую бутылку, но обе были пусты.

– Послушайте, милейший Юрий Петрович, давайте спустимся в кафе напротив, выпьем чего-нибудь…

– Знаете, – замялся Миролюбов, – я, собственно, ненадолго… Хотелось бы посмотреть то, что вы обещали…

– Значит, пить не хотите? – качнул головой Изенбек, – стало быть, пойду сам. А вы пока взгляните вот на это…

Он открыл шкаф и вытащил видавшие виды два морских мешка. Затем повернулся и пошел к выходу. Миролюбов хотел еще что-то спросить, но услышал только поворот ключа и щелчок замка входной двери.

Юрий Петрович нетерпеливо раскрыл мешок, потом второй. В обоих лежали старые деревянные дощечки, почерневшие и так испорченные временем, что стали легкими и полупустыми внутри. На поверхности дощечек просматривались какие-то значки, не очень ровные и аккуратные, к тому же совершенно непонятные. Миролюбов попытался разобрать значки, но не смог. Ерунда какая-то: длинная черта, под ней палочки… Он растерянно перебирал дощечки, и волна разочарования охватывала все больше, гася весь пыл исследователя и нетерпеливую дрожь первооткрывателя. Он так стремился к загадочным «первоисточникам» с того самого момента, как узнал о таинственных древних письменах, якобы вывезенных полковником Изенбеком из России. Нашел-таки возможность познакомиться с этим странным замкнутым человеком, получил доступ к текстам, и что же? Совершенно непонятные письмена, неизвестно чьи и какого времени…

Стукнула дверь, вернулся повеселевший художник.

– Вы уж простите, Юрий Петрович, не сказал вам сразу, что письмена эти не святославовых времен, а, кажется, еще более древние…

– А с чего вы взяли, Али, – подозрительно спросил Миролюбов, – что они вообще имеют отношение к славянству? Тем более, как вы говорите, «досвятославовых времен», да ведь тогда у славян письменности вообще не было!

Изенбек ухмыльнулся, взял одну из дощечек, поводил по ней пальцем.

– Вся суть в том, что здесь отдельные слова надо вычленять из сплошного текста, они написаны подряд, понимаете? Вот, смотрите! – палец художника остановился на одной из строк. – Давайте попробуем прочесть здесь, вот этот кусочек в строке…

– К-ни-го, – запинаясь, прочел Миролюбов, – если этот кружок с «усиками» наверху действительно буква «о».

– А теперь вот здесь, – указал Али.

– Хвлу… слву… – может быть, «хвалу» и «славу»? – догадался Миролюбов. – Похоже на сокращения, которые часто встречаются в старославянских церковных книгах, но там вверху стоят титлы, указывающие на сокращение, а здесь ничего нет…

– Вы ведь, кажется, из семьи православных священников? – уточнил Изенбек.

– Да, отец и дед сан имели, я тоже учился в духовном училище, но потом решил получить светское образование. Так что старославянский язык – моя стихия! – гордо заключил Юрий Петрович.

– Очень хорошо! – обрадовался Али. – Давайте-ка, прочтем здесь…

– Млеко… вода… русе…

– Ну, что теперь скажете? – лукаво прищурился художник.

– Действительно, похоже на славянский, – ошарашено развел руками Миролюбов.

– Мне кое-что удалось разобрать, – продолжал Али, – самую малость. Недостает знаний и времени. Помнится, вы говорили, что работаете в химлаборатории, не посоветуете ли, как можно укрепить дощечки, а то к ним лишний раз притронуться боязно.

– Конечно-конечно, – поспешно заверил Миролюбов. – Я могу не только посоветовать, но и сам это сделать.

– Отлично! – обрадовался Изенбек, – я вам заплачу за работу. К тому же вы литератор, знаток церковнославянского языка, можем попробовать разбирать тексты вместе…

– Древние славянские письмена, может ли это быть? – продолжал изумляться Юрий Петрович, разглядывая дощечки. – Такие странные буквы, и слова не разделены…

– Буквы порой напоминают греческое начертание, порой раннюю кириллицу, – делился наблюдениями художник, – но манера такого «подвешенного» под линиями письма близка к древнеиндийскому письму – санскриту. «Сплошняком» же, то есть слитным текстом писали, как я выяснил, древние этруски. Пришлось покопаться в библиотеках…

– Но могли ли доски сохраняться столь долгое время? Несколько сотен лет, а, может, и всю тысячу? – опять засомневался Миролюбов.

– Вы знаете, в Туркестане наша археологическая экспедиция находила лоскуты материи, разные изделия, в том числе и деревянные, многотысячелетней давности. Конечно, там сушь, пески. Но если дощечки хранились в сухом месте, и дерево было специально подготовлено, то вполне возможно. При раскопках курганов иногда тоже находят древнее дерево…

Так началась их работа на «дощьками», как между собой они стали называть деревянные дощечки, вычитав однажды в тексте их подлинное древнее обозначение.

Трудно и медленно приоткрывалась завеса времени, будто заржавевшая дверь, за которой вставало неведомое: обычаи, быт и жизнь пращуров, их древняя мудрость и потрясающая космическая философия. Это увлекало, будоражило и захватывало целиком! Сколько долгих вечеров они просидели с Изенбеком, греясь в холодное время у крохотной печки, где так уютно трещало пламя. И если долго смотреть на танцующие блики, то в первородной чистоте огня начинали возникать удивительные картины из «дощек»: неясные тени, бородатые лица, сверканье булатных клинков. А иногда при чтении текстов воображение рисовало полноценные образы и целые куски событий, словно проступавшие из древних времен.

Так, однажды Юрий Петрович увидел заросшую разнотравьем поляну в лесу, окруженную деревянными идолами, и двух мужей: старика и отрока. Миролюбову даже почудилось, будто он услышал, как зеленые языки листьев лопотали о чем-то на самых верхушках деревьев.

Глава четвертая. Карл Шеффель

– А что касаемо христианства, то по мне, лучше бы князь Владимир выбрал ислам. Может, тогда не было бы у России семнадцатого года, большевиков и всего этого маразма!

Художник Али

Брюссель. Февраль, 1925

Размытые образы, промелькнув, исчезли. Юрий Петрович увидел только старика с отроком, которые шли по тропе неизвестно куда… В глазах уже стало рябить от постоянного напряжения.

Миролюбов потер виски и оторвал взгляд от дощечек.

– Вы знаете, Али, – это работа на годы, если не на всю жизнь… Хотя вы обладаете некоторыми историческими и археологическими познаниями, а я являюсь знатоком церковно-славянского, а также южнорусского языка, но этого багажа явно недостаточно. Требуется масса справочного материала. Нам непременно стоит посетить библиотеку университета, это великолепная библиотека, там наверняка найдутся необходимые словари по славянским языкам, а может даже что-либо по древнеславянским руникам.

– Что ж, пожалуй, Вы правы, Юрий Петрович, хотя насчет древнеславянской руники сомневаюсь.

В ближайший выходной они отправились в Брюссельский университет и провели там несколько часов, обложившись словарями и книгами по древней истории восточных славян. Время пролетело незаметно. В читальном зале уже зажгли освещение.

– Пора закругляться, – как всегда коротко и решительно сказал Изенбек, – а то от этого кладезя знаний, – он указал на толстенные тома справочников, – уже голова гудит. Пойдемте-ка лучше поужинаем да выпьем чего-нибудь.

Собрав со стола тяжелые толстые фолианты, подошли к стойке. Трое щеголеватых бельгийских студентов, вполголоса перебрасываясь шутками с тонкими бледными девушками-библиотекарями, тоже сдавали книги. Миролюбов с Изенбеком встали за ними, разговаривая между собой по-русски.

– Да, это работа на годы, – опять вздохнул Юрий Петрович. – По слову пока выловишь. Нужны словари именно по древнеславянским языкам, а их почти нет…

– Простите, господа, мы, кажется, земляки? – обратился к ним высокий стройный блондин с аккуратно зачесанными на пробор волосами. – Слышу родную речь…

Голодный и потому пребывающий не в лучшем расположении духа Изенбек взглянул на незнакомца снизу вверх.

– Нашего брата встретить здесь совсем не редкость, – не очень радостно буркнул он.

Миролюбов, словно извиняясь за тон собеседника, учтиво ответил:

– Да, мы из России.

– Разрешите представиться, Карл Шеффель, русский немец. Я работаю здесь, в университете, ассистентом у профессора Екке. Он возглавляет Византийский отдел. Может, чем-то смогу быть вам полезным?

– О, это очень кстати! – оживился Миролюбов.

– Но в данный момент нас больше интересует вопрос, где можно не очень роскошно, но прилично поужинать, – бесцеремонно вставил Изенбек.

– С удовольствием подскажу одно место, тем более что я и сам голоден.

Сдав книги, они втроем вышли на улицу и двинулись по тротуару.

– Да, наших здесь много, особенно в Юккле, – говорил новый знакомый. – А я живу неподалеку… Квартира от университета. Удобно, когда жилье рядом с работой… Ну, вот и пришли… Здесь очень уютный подвальчик…

Спустившись, расположились за столиком.

– Господа, вы, наверное, как и я, не успели пообедать, так что придется совместить обед с ужином, – пошутил Карл.

Говорил он весело, но серые глаза оставались внимательными, иногда даже пронзительными.

«Они чем-то неуловимо схожи, правда, не могу понять чем, – подумал Миролюбов, невольно сравнивая собеседников. – Внешне – полная противоположность. Один высок и светлокож, другой смугл, небольшого роста. Первый речист, второй молчун. Тот много шутит, а этот замкнут и даже часто угрюм. Кажется, полная противоположность, и все-таки что-то неуловимое их сближает».

– У нас в Саратовской губернии имение было на берегу Волги, господа. Ширь, простор необыкновенный, красота! Беседка с белыми колоннами в конце сада, у самого волжского обрыва… – Шеффель произнес последнюю фразу, прикрыв глаза и покачав головой.

– Ваши слова, Карл, мне буквально растревожили душу, – ответил Миролюбов. – Мне сразу вспомнилось детство, которое прошло частью в Малороссии, в Екатеринославской губернии, а затем – на Дону. Будто сейчас вижу перед глазами вишневые деревья в белом цветении, и тяжелые майские жуки с громким жужжанием проносятся и ударяются в освещенные окна нашего дома… – голос его задрожал.

Изенбек в воспоминания не ударялся. Он молча и сосредоточенно жевал, изредка поглядывая на собеседников. Если к нему обращались, отвечал односложно или просто «угукал» в ответ, продолжая работать челюстями. Беседовали в основном Миролюбов и Шеффель, перескакивая с одной темы на другую. Постепенно разговор перешел на историю. Шеффель много и охотно рассказывал о Византии и огромном культурном влиянии последней на другие страны и особенно на Россию.

– Русь, собственно, сложилась как держава и получила культуру, в том числе и письменность, только после принятия христианства, – говорил он.

– Да, конечно, – согласился Миролюбов. – Но есть определенные источники, которые свидетельствуют о том, что на Руси письменность существовала задолго до ее крещения князем Владимиром…

– Какие источники? – спросил Шеффель, стараясь казаться равнодушным.

Но Изенбек сразу почувствовал в его голосе нотку заинтересованности. А Миролюбов тут же прикусил язык, понимая, что в некоторой степени проговорился.

– Да вот Карамзин писал о славянских идолах с надписями, и арабские историки некоторые свидетельства приводят… – нашелся он.

Шеффель посмотрел на обоих и вдруг безо всяких обиняков, в упор спросил у Изенбека:

– Федор Артурович, говорят, у вас есть какие-то древние рукописи, вывезенные из России, не то скандинавская руника, не то готская?

Изенбек, прожевал кусок говядины, запил, не торопясь, красным портвейном, вытер рот салфеткой и спокойно ответил:

– Да, мне приходилось видеть в России материалы подобного рода, я ведь три года провел в археологической экспедиции по Туркестану. Сам держал в руках многотысячелетней давности черепки и куски материи, тщательно зарисовывал их, поскольку моя должность художника-рисовальщика предписывала это делать. Но конкретные рукописи с руникой… Вы же понимаете, Карл Густавович, какие были времена и обстоятельства, при которых пришлось покидать Россию. Думали о том, как ноги унести, а не про какие-то древние рукописи…

Он говорил, глядя собеседнику прямо в глаза. Несколько минут длился поединок взглядов: голубых очей Изенбека и серо-стальных Шеффеля. Затем Карл Густавович улыбнулся, притворно смутился и развел руками: мол, не взыщите, Федор Артурович, слухи… Понимаю… Конечно… Люди чего только не насочиняют…

– А что касаемо христианства, – продолжил Изенбек, – то по мне, лучше бы князь Владимир выбрал ислам. Может, тогда не было бы у России семнадцатого года, большевиков и всего этого маразма! – резко закончил он. Затем достал из кармашка серебряные часы на цепочке, откинув крышку, взглянул на циферблат и поднялся. – Простите, господа, мне пора! Разрешите откланяться! Юрий Петрович, как договорились, жду вас в ближайший выходной!

И, слегка кивнув головой Шеффелю, направился к выходу.

Как убедился в дальнейшем Миролюбов, Изенбек часто вел себя подобным непредсказуемым образом. Аналогично с дощечками. Али то сидел над ними ночи напролет, то будто вовсе терял интерес и надолго исчезал из квартиры. А он, Миролюбов, упорно и методично, оставаясь запертым на ключ, – Изенбек не позволял никуда выносить дощечки, – снимал копии, чтобы дома спокойно поработать над их расшифровкой. Юрий Петрович сосредоточился только на копировании, чтобы, когда появится время, иметь весь материал под рукой и не тревожить лишний раз Изенбека, который становился все более невыносимым.

Однажды, в приливе хмельного откровения, Изенбек показал свернутые в трубку листы пожелтевшего пергамента.

– Это то, о чем ты спрашивал… Дружинная былина о князе Святославе. Обложка потерялась, а листы сохранились… Это я нашел там же, в имении под Харьковом… когда удирали от красных… Проклятые большевики! Ненавижу!

Изенбек тогда так и не дал в руки пергаментов. Лишь развернул их на мгновение, а затем, в приступе бешенства, зашвырнул обратно в чемодан и закрыл на замок.

Юрий Петрович заволновался. Взгляд его прикипел к потертой коже, за которой так быстро, лишь на краткий миг явившись взгляду, спряталось сокровище: листы с рукописными текстами, писанными некогда красными, а теперь порыжевшими чернилами. Может быть, кровью?

Таинственные пергаменты продолжали стоять перед глазами Юрия Петровича и тогда, когда он, распрощавшись с Изенбеком, спускался по лестнице, и когда шел домой по Брюгман-авеню. Мысль о том, что свитки могли оказаться той самой поэмой о Святославе, о которой он где-то слышал или читал в исторических хрониках, вошла в него, как болезнь, и поселила внутреннее беспокойство.

А ночью Миролюбову приснилось, будто он в воинском облачении ехал вместе с князем Святославом на охоту, и белый искрящийся снег вздымался серебряной пылью под копытами резвых коней.

Глава пятая. Вечеринка у мадам Ламонт

– Эта молодая леди имеет мужской склад ума и сильный характер. Такие не по мне. Но будь уверен, брат, подобные женщины, если ты им понравишься, сродни женам декабристов: они способны на подвиг и самопожертвование…

Пьер Сквозняк

Брюссель, 1934 г.

На вечеринку к мадам Ламонт Юрий попал случайно. Его коллега по работе на лакокрасочном заводе Петр Поздняк, шустрый белобрысый одессит, о котором знакомые говорили, что ему почесать языком так же важно, как для пъяницы приложиться к рюмке, затащил его едва ли не силой. Миролюбов не очень любил незнакомые компании, а после развода с женой болезненно реагировал на присутствие женщин. Ему казалось, что все они смотрят на него с некоторой скрытой издевкой, как на неудачника. Но Пьер Сквозняк, как болтливого Петра называла большая часть знакомых эмигрантов, не был бы самим собой, если бы не завлек-таки «Жоржа» на вечеринку.

Пока ехали в трамвае, пошел мелкий осенний дождь.

– Может, не сегодня, как-нибудь в другой раз, – продолжал вяло сопротивляться Миролюбов, – дождь вон начался, промокнем.

– Юра, я тебя не узнаю, боевой офицер, гроза киевских большевиков, отчаянный путешественник и вдруг боится дождя! Смех! Не позорь мою седую голову.

– Она у тебя белобрысая, а не седая, – не удержался от улыбки Юрий.

– Не важно, главное, что там собираются люди, которые обожают необычное и таинственное, им можно забить мозги всякой мистической ерундой. Главное: трепаться с серьезной миной. Бывают недурственные, к тому же богатые цыпочки, которыми можно заняться. Только это непросто, местное население на нас, русских эмигрантов, смотрит свысока, браки с нашим братом не одобряются, – с горькой улыбкой заметил Пьер. – Но, как говорится, чем черт не шутит, не таскать же нам теперь всю жизнь мешки и банки, как ломовым амбалам в одесском порту! – подбодрил неунывающий Поздняк. – А горячие бутерброды, между прочим, уже остывают, как и натуральный турецкий кофе. М-м, я уже ощущаю его чудесный аромат, шоб я так жил, если вру! Поднимайся, следующая остановка наша и помни: я не грузчик, а заместитель главного технолога, а ты начальник химлаборатории. Все, пошли! – Пьер знал, чем соблазнить коллегу.

Квартира на третьем этаже оказалась довольно просторной. Сняв плащи и мокрую обувь, прошли из прихожей, украшенной гобеленами, в гостиную, выдержанную в пурпурных тонах. Человек десять сидели вокруг большого овального стола. Пьер не соврал. На столе был накрыт скромный ужин, сервированный в роскошную старинную посуду.

– Мадам и мсье, – застрекотал по-французски Поздняк, – разрешите вам представить моего друга, удивительного человека легендарной судьбы, известного российского поэта, штабс-капитана армии Его Императорского Величества, Юрия Петровича Миролюбова.

– Ты что несешь, Петя, какой, к чертям, штабс-капитан? – зловеще зашипел в его сторону Миролюбов.

– Спокойно, Юра, тут по-русски никто ни слова, для них что подхорунжий, что штабс-капитан – один хрен, – продолжая улыбаться, вполголоса проговорил одессит. – Кстати, мадам Ламонт, – нарочито громко, чтобы слышали все, обратился к хозяйке Пьер, когда ужин подходил к концу, – мсье Миролюбов прожил несколько лет в Индии, о невероятных чудесах которой мы говорили в прошлый раз. Я думаю, он не откажется рассказать нам кое-что из своих впечатлений об этой загадочной стране. К тому же он поэт! – возглас одобрительного восхищения прозвучал красноречивой поддержкой предложению одессита. – Давай, Юра, изобрази что-нибудь об этой самой Индии, публика ждет твоего выхода, не дрейфь! – опять негромкой скороговоркой по-русски проговорил Поздняков.

– Просим, просим! – поддержали нового гостя.

Миролюбову пришлось вспомнить все, что он знал об Индии, что когда-либо читал о древней истории и философии этой страны, оживляя повествование собственными впечатлениями. Говорил он, в отличие от Пьера, неторопливо, подбирая нужные слова для наиболее яркого повествования. От этого фразы приобретали какую-то особенную значимость. Да и большие выразительные глаза, и вся его крупная фигура выглядели не менее внушительно, чем речь. В заключение Юрий Петрович уже по-русски прочитал свое стихотворение и был отмечен восторженными аплодисментами и многими одобрительными восклицаниями.

– Ты им понравился! – довольным тоном сказал Петр, когда все гости, поднявшись из-за стола, разбились на несколько группок, а Миролюбов с Поздняком вышли на лестницу покурить. – Мадам Лоран обратила на тебя внимание, она владелица крупного магазина, между прочим, не замужем, овдовела года полтора назад. Хозяйка, мадам Ламонт, старая дева, тоже имеет средства, но в свое время смерть отца и брата так повлияли на нее, что она живет в мире иллюзий и контактирует в основном с миром загробным.

– Понятно, – констатировал Миролюбов. – Я смотрю, никто не расходится, ждут чего-то?

– Именно. Сейчас начнется спиритический сеанс, некоторые ради этого и приходят. Многие насчет гешефта своего интересуются у духов: покупать, не покупать, заключать сделку или не заключать, иные судьбой своей озабочены или родственными отношениями. Наверное, уже все готово, пойдем!

Они вернулись в гостиную, где большой стол был сдвинут к окну, а в центре стоял маленький. На нем лежал лист белого картона с нанесенными по кругу буквами и цифрами. Отдельно на том же картоне были написаны слова «да» и «нет». Гостиная теперь почти полностью утопала в полумраке, под большим фиолетово-розовым абажуром неярко светила лишь одна лампочка, отбрасывая неровный круг света на стол с листом картона. Присутствующие, сидевшие на стульях, расставленных вокруг стола, негромко переговаривались. Четыре стула с высокими гнутыми спинками были пусты.

– Вы слышали, как Гитлер отзывается о евреях? Такое впечатление, что он готов их всех выслать из страны, – говорил плотный мужчина в очках, кажется, музыкант из оперного театра.

– Зато в Германии теперь порядок наводят, безработица за этот год с небольшим, после прихода его к власти, существенно снизилась, промышленность развивается. А у нас депрессия возрастает, порядка вообще никакого! – ответил музыканту молодой худощавый мужчина лет тридцати.

В это время в гостиную вошла мадам Ламонт, которая успела после ужина переодеться и выглядела теперь весьма экзотично. Пурпурная накидка в тон интерьеру комнаты, черное длинное платье с глубоким декольте, немыслимая конструкция, напоминавшая одновременно роскошную шляпу и колпак звездочета или медиума и тонкая, длинная сигарета в дорогом изящном мундштуке. Услышав упоминание о Германии, она на минуту остановилась и произнесла многозначительно, понизив голос почти до шепота:

– Кстати, мадам и мсье, в Германии сейчас повышенный интерес к оккультным наукам. Гитлер сам является неплохим медиумом, да-да!

Молодой мужчина согласно закивал и продолжил таким же тихим полушепотом, как и мадам Ламонт:

– У меня есть совершенно точные сведения, что еще в девятнадцатом году немецкие медиумы из тайного общества «Туле» во время сеанса вошли в контакт с цивилизацией из созвездия Тельца и получили уникальные сведения по устройству каких-то фантастических летательных аппаратов, которые уже начали строить. Так что Адольф Гитлер и Германия вообще еще так себя покажут, что у всех волосы дыбом встанут, вот увидите!

Мадам Ламонт между тем села за столик в центре, грациозно отстранив руку с сигаретой в сторону, и прикрыла глаза. Разговоры стихли, а мадам, помолчав немного, произнесла глубоким и томным, грубоватым от курения голосом:

– Кто будет помогать мне сегодня?

Петр наклонился к уху Миролюбова: «Сейчас, если тебя назовет, не тушуйся, иди», – шепнул он. И действительно, среди трех названых для участия в сеансе лиц оказался Юрий Петрович. «Традиция, брат, ничего не поделаешь», – снова шепнул Петр.

Раньше, еще в студенческие годы, Юрию пару раз предлагали поучаствовать в спиритических сеансах, но, как сын священника, он не мог себе это позволить. И это было так давно, еще в прошлой жизни, как часто говаривали в эмигрантской среде. С тех пор многое стало вообще с ног на голову. Сам он занимается расшифровкой языческих дощечек и не видит в этом никакого противоречия с православием, потому что христианство на Руси произросло во многом из древних корней язычества. И это бесспорный факт! Напротив, Юрий Петрович теперь гордился, что выбрал светскую жизнь и поднялся над уровнем собственно религии. Да и, чего греха таить, именно дощечки Изенбека подвигнули его к углубленному изучению древней истории и философии, заставили корпеть над книгами и словарями, в результате чего появляются научные статьи и художественные рассказы, чего он сам от себя не ожидал! Что ему теперь какая-то магия, если сам он владеет тем, чего больше ни у кого нет, – могущественным Джинном, до времени закрытом в бутылке!

Юрий сел справа от хозяйки, напротив него – грузный музыкант с чувствительными длинными пальцами, а справа – та самая вдова, хозяйка крупного магазина, о которой говорил Пьер.

Мадам Ламонт, исполнявшая роль главного медиума, напомнила правила проведения сеанса и предложила вызвать дух Buonaparte Наполеона. Все одобрительно закивали.

Вначале перевернутое блюдце из китайского фарфора никак не желало двигаться. Мадам Ламонт велела всем сосредоточиться, продолжая взывать к духу великого императора. Миролюбов держал руки на донышке блюдца так, для вида, лишь бы не мешать остальным. Но вот, к его немалому удивлению, блюдце чуть дернулось разок-другой, а затем довольно бойко заскользило по картонному листу, касаясь наведенной на его поверхности чертой определенных букв и цифр. Юрий чувствовал, что он не толкает блюдце, а лишь следует за его движением. Может быть, его толкают другие участники? Приглядевшись, Юрий Петрович убедился, что вдова, музыкант и мадам Ламонт так же прикасаются к блюдцу только самыми кончиками пальцев, а оно, словно ведомое неизвестной силой, перемещается по кругу. Полумрак, торжественная тишина, проникновенный голос медиума и это необъяснимое движение блюдца… Суеверный страх, воспитанный когда-то в детстве на рассказах бабок-богомолок, вновь непроизвольно зашевелился где-то в глубине души. А ведь на самом деле: откуда этому неведомому духу известны подробности жизни всех, кто находится в гостиной? В том, что ответы точны и соответствуют действительности, он видел по реакции окружающих, по их удивленным восклицаниям, по дрожащим от волнения голосам. Дело в том, что мадам Ламонт вначале предложила каждому по очереди задать контрольный вопрос о чем-либо таком, чего никто, кроме него самого, знать не может.

Поздняк, например, поинтересовался у духа, как звали его одесскую тетушку. Когда всезнающий дух французского императора старательно вывел, тычась черточкой на блюдце, в написанные по кругу буквы «Мария Карп», Пьер воскликнул:

– Ну, Боня, сукин сын, надо же, помнит тетю Машу, как я памятник Дьюку Ришелье, – и уже по-русски добавил, – шоб мне сдохнуть! Она, конечно, не Карп, а Поликарповна, но тебе, как французу, прощается!

– Мсье Пьер, прошу не выражаться, дух может обидеться и покинуть нас! – строго заметила мадам Ламонт.

Когда пришел черед вопросов по существу, ответы духа стали не так точны и категоричны, иногда он вообще начинал кружить блюдце на месте, не приближаясь к буквам. В таком случае следовал обязательный вопрос медиума, хочет ли дух ответить на поставленный вопрос, на что последний чаще всего отвечал «нет». Иногда он отвечал двусмысленно, а изредка и вовсе ругался.

– Ну, вот, ему можно, а мне, видите ли, нельзя! – шепотом пожаловался Сквозняк.

Юрий Петрович, между тем, раздумывал, о чем спросить духа. Конечно, очень хотелось узнать о своем будущем, ведь его положение на фабрике весьма шаткое, особенно учитывая натянутые отношения с главным лаборантом, а оказаться сейчас на улице – страшно подумать! Но выяснять свое, личное, перед десятком незнакомых людей, особенно после столь успешного дебюта, нет, пожалуй, не стоит… Нужно спросить о чем-то значительном, масштабном. О чем же? Вот и его очередь, итак…

– Пусть дух скажет, придет ли конец власти большевиков в России и когда? – Миролюбов заметил, что его вопрос оценили. Да, сегодня действительно его день, все складывается, как нельзя лучше.

Между тем блюдце вывело ответ: «Да. Когда рухнет стена».